CC BY
176
Е.И. Самородницкая
«РОМАН УЖАСА И ТАЙНЫ»:
РЕЦЕПЦИЯ «ИСПОВЕДИ АНГЛИЧАНИНА, УПОТРЕБЛЯВШЕГО ОПИУМ» Т. ДЕ КВИНСИ В РОССИИ
Вопрос о сходстве «Исповеди англичанина, употребляющего опиум» Т.Де Квинси, приписанной в России Ч.Р.Метьюрину,1 и «Невского проспекта» Н.В.Гоголя был впервые поставлен в работе В.В.Виноградова «О литературной циклизации: По поводу «Невского проспекта» Гоголя и «Исповеди опиофага» Де Квинси» (1929) . Ученый отметил влияние на творчество Г оголя французской «неистовой словесности», в русле которой в России воспринимались Де Квинси и Метьюрин. «Исповедь» Метьюри-на-Де Квинси была прочитана в России как «неистовое» произведение. В этом качестве роман не пользовался особой популярностью: нам известны всего две рецензии3 и один собственно литературный отклик - «Невский проспект». Подобная ситуация вполне закономерна: получив ярлык «неистового» романа и не будучи таковым по сути своей, «Исповедь» терялась на фоне «Мертвого осла» или «Последнего дня приговоренного к смерти». Тем интереснее разобраться в том, почему русская критика сочла «Исповедь» текстом, близким к «юной словесности».
По мнению Виноградова, «в пределах «характерных» для литературного цикла примет (а такими для «неистовой» словесности, между прочим, были приемы художественного становления образа красавицы-проститутки - в соотношении с трагической судьбой художника - на фоне вертепа, жизни подонков и картин нищеты, своеобразные формы рисовки городского пейзажа и быта <...>) устанавливаются некоторые общие формы соотношений «литературных вещей», общие нормы литературной «биографии» персонажей. <...> Наличие в этой сфере общих элементов
между двумя произведениями одного времени, как между «Невским проспектом» и «Исповедью опиофага» в обработке Альфреда де Мюссе, служит признаком принадлежности их к одному циклу или, по крайней мере, сближения их на границах одного цикла в русской литературе 30-х гг.» 4 Таким образом, в «Исповеди» можно выделить два основных комплекса мотивов, которые повлияли на сближение этого текста с «неистовым» романтизмом - это комплекс мотивов, связанный с описанием «ужасной действительности» и комплекс мотивов, связанный с образом проститутки.
Мотив «ужасной» действительности. Описывая «ужасную» действительность, Де Квинси и Жанен руководствовались совершенно разными задачами, однако в произведениях обоих авторов описание этой действительности - не самоцель, не «ужасное» ради «ужасного», а некий инструмент. Де Квинси описывает мытарства и страдания своего героя-опиофага, чтобы продемонстрировать связь между несчастьями и пристрастием к опиуму.
«Таким образом заранее ставится и в достаточной мере решается вопрос, который в противном случае с болезненной остротой встанет перед читателем “Опиумной исповеди”: “Как получилось, что разумное существо возложило на себя ярмо страдания, добровольно впало в столь жалкое рабство и сознательно заковало себя во столь многие цепи? ” Отсутствие разумного решения этого вопроса не может не вызвать у читателя возмущения бессмысленным безумием подобных поступков и помешает ему испытать столь необходимое всякому автору сочувствие» (с.12).5
Действительность - это причина и оправдание опиумной зависимости героя.
В случае Жанена действительность - это то, что открылось автору в результате смены точки зрения («стоило обратиться в противную прежней сторону - вот и все»).
«Мое ужасное продвижение в область правдивого было слишком быстро; вскоре я стал видеть только безобразную натуру» (с.51)6.
Безобразная натура - не просто бытовой фон истории Анриетты, героини романа «Мертвый осел и гильотинированная женщина»; эта натура
- самый предмет, смысл романа Жанена. Материал становится сюжетообразующим фактором; из него вырастает история Анриетты и Шарло. «Ужасная» действительность накладывает свой отпечаток и на рассказчика:
«Мир плотский, когда я рассмотрел его вблизи, сделал меня несчастным, мир духовный, который я разглядывал в лупу, привел меня в уныние; под воздействием поэзии я возненавидел человечество, под воздействием реальности я вообразил, что должен ненавидеть жизнь» (с.93).
Герой решается покончить с собой, но в последний момент отказывается от этого шага. Заметим, что в «Невском проспекте» аналогичная ситуация разворачивается полностью и приходит к своему логическому концу: разочаровавшись в своей возлюбленной, ощутив в полной мере «вечный раздор мечты с существенностью» и не найдя спасения в опиуме, Пискарев осуществляет этот последний шаг - самоубийство.
Мотив любви к падшей женщине. Очевидны весьма существенные различия в трактовке данного мотива Де Квинси и Жаненом. Герой «Исповеди» воспринимает Анну такой, какая она есть, - «бедной сиротой, которая в жизни своей не видела ничего, кроме обид и оскорблений» (с.36) и готов прийти ей на помощь:
«Я заранее посвятил Анну в задуманное дело и вот вновь уверял, что, ежели повезет мне, разделит она мое счастье и, как только у меня появятся силы и средства защитить ее, я никогда не покину ее. Именно так я собирался поступить - как из привязанности к ней, так и по чувству долга, ибо независимо от благодарности, которая обязывала меня вечно чувствовать себя ее должником, я любил Анну, любил как сестру» (с43).
А в «Мертвом осле» перед нами предстает история падения героини
- невинной девушки в начале романа и убийцы, закончившей свои дни на
гильотине, - в конце. Герой «Мертвого осла» влюбляется в прекрасное юное созданье.
«Вдруг, на изгибе проезжей дороги... я увидел молодую девушку верхом на осле, который нес ее во всю прыть. О, чарующее зрелище! <...> Никогда не встречал я такой соблазнительной, такой веселой и свежей девушки! <.> Но утренняя встреча, но та девушка и ее Шарло запали мне в душу! Грация одного - резвого, щеголеватого, смелого, легкого и красота другой - резвой, соблазнительной, смелой и легкой; эти прекрасные ослиные уши, грозящие небесам, эта озорная улыбка, словно спорящая с бедой; изящная легкая рысца - и стройная оживленная всадница! Я был без ума от обоих!» (с.30-31, 34, 38).
В этом его принципиальное отличие от героя «Исповеди», который знакомится с проституткой.
«Она открыла мне свою простую историю - такое часто случается в Лондоне (и я видел тому достаточно примеров), где, если бы общественное милосердие было более приспособлено к действенной помощи, сила закона чаще применялась бы для защиты и возмездия. <...> Тем не менее я видел, что выпавшие на долю Анны несправедливости легко поправимы. Потому-то так настойчиво я убеждал ее обратиться с жалобою к мировому судье, полагая, что тот отнесется к одинокой и беззащитной девущке со всем возможным вниманием и что английское правосудие, невзирая на лица, непременно призовет к ответу наглого мошенника, похитившего ее скромное имущество. Она часто обещала мне, что так и сделает, но ничего не предпринимала, ибо была застенчива и столь много перенесла страданий, что глубокая печаль, казалось, навеки сковала ее сердце; и, возможно, Анна справедливо считала, что даже самый честный судья и даже самый справедливый трибунал не устранят ее тяжкие обиды» (с. 35-36).
Другое принципиальное отличие героя «Мертвого осла» от героя «Исповеди» состоит в том, что Анриетта не вызывает у героя сочувствия.
«Я слишком хорошо знал, к какому низкому и недостойному предмету была привязана моя жизнь! . Любить женщину, следовать за нею по ужасной стезе порока и растления, видеть, как она губит себя и не быть в состоянии крикнуть ей: «Остановись!» - ибо эта женщина не слышит меня, не понимает моего языка; не иметь возможности ничего не требовать от нее, ибо это «ничего» она дает всем! Не знать, что сказать ей, ибо эта женщина - женщина, лишенная разума, как и сердца! Присутствовать не-
мым и бесстрастным свидетелем столь быстрой порчи столь прекрасного существа!» (с.109).
Герой и героиня «Исповеди» понимают друг друга; Анна хочет порвать с тем миром, в котором она существует. Анриетта же по своей воле покидает райский уголок, где она выросла, родителей и Шарло. Герой «Мертвого осла» не сочувствует Анриетте, потому что считает ее не способной на какое-либо чувство - «она ничему не удивлялась, ничто ее не трогало» (с.58)7. Благотворительность для нее - не возможность творить добро, а форма участия в светской жизни (Анриетта говорит герою-рассказчику: «Прошу вас, подайте им из любви ко мне; в прошлый раз я набрала на триста франков больше, чем госпожа***, я буду в отчаянии, если нынче она обойдет меня» - с.78). Окунувшись в водоворот столичной жизни, Анриетта забывает и о своих родителях; случайно встретив их, она их не признает.
«Бедная женщина тяжко вздохнула, она с первого взгляда узнала свою дочь. Старик хотел обнять ее, готов был все ей простить, но она с отвращением отвернулась.
- Дитя, ради старого твоего отца, признай нас, ведь мы так тебя оплакивали!
Она отвела взгляд» (с. 117).
Герой «Исповеди» сочувствует героине-проститутке и хочет ее спа-сти8, герой «Мертвого осла» не сочувствует героине, не желающей спасения, - две эти сюжетные линии переплетаются в истории Пискарева: художник хочет спасти свою возлюбленную, но она не хочет спасения.
«Собравшись с духом, он дрожащим и вместо пламенным голосом начал представлять ей ужасное ее положение. <.>
“Правда, я беден,” сказал, наконец, после долгого и поучительного увещания Пискарев, “но мы станем трудиться <...>”.
“Как можно!” прервала она речь с выражением какого-то презрения. “Я не прачка и не швея, чтобы стала заниматься работою”» (III, 32).
И Жанен и Гоголь в известной степени полемизируют с Де Квинси: герой «Мертвого осла», в отличие от героя «Исповеди», не считает нуж-
ным предложить героине помощь, а незнакомка, в отличие от Анны, отвергает помощь Пискарева.
Таким образом, Де Квинси намечает темы и мотивы, которые впоследствии подхватывают и развивают les jeunes и Гоголь (образ проститутки, «ужасная» действительность как сюжетообразующий фактор) 9. Заметим в скобках, что Мюссе - французский «соавтор» Де Квинси - первым увидел в «Исповеди» мотивы, созвучные «юной словесности», и развил их. Душещипательное продолжение истории Анны возникло не на пустом месте: Мюссе его не просто придумал, не привнес извне, а досочинил. Представляется весьма вероятным, что мотивная структура «Исповеди» повлияла на мотивную структуру «Мертвого осла» и других «неистовых» романов. Познакомься русский читатель с рассматриваемыми текстами в реальной хронологической последовательности, он имел бы возможность оценить новаторство и художественные достоинства романа Де Квинси. Однако в России последователи опередили своего предшественника: «Исповедь англичанина» выходит в русском переводе только в 1834 г., после «Последнего дня приговоренного к смерти» (1830) и «Мертвого осла» (1831),10 и поэтому выглядит слабым подражанием «неистовым» романам. Нам известен только один литературный отклик на появление «Исповеди»
- «Невский проспект».
Принципиальное же отличие Де Квинси от его «неистовых» последователей» состоит в отношении к героине-проститутке. Герой «Исповеди» хочет спасти Анну, вызволить ее из тех ужасных условий, в которых она оказалась против своей воли, и, более того, в русской версии романа 1834 г. ему это удается. История Анны выдержана в традициях готического романа, что вполне закономерно для «сочинения Матюрина, автора Мельмота».
Восприятие «Исповеди» как произведения Метьюрина. В 1833 г. увидел свет русский перевод «Мельмота Скитальца», в 1834 г. - перевод
«Исповеди»; напомним, что автором обоих текстов в России считали Метьюрина. Естественно, что «Исповедь» была прочитана в России сквозь призму поэтики «автора Мельмота». По мнению русских критиков, Меть-юрин - выдающийся представитель «ужасного» жанра («отличительная черта их [произведений Метьюрина - Е.С.] - ужас и неистовое бешенство страстей. “Мельмот”, лучший из романов Метьюрина, производит удивительное действие на воображение читателя. Некоторые места невозможно читать без содрогания»)11.
Однако отличительной особенностью поэтики Метьюрина было описание не фантастического, а реального мира; ужасы Метьюрина - это ужасы самой действительности: «Метьюрин представляет нам мир действительный, тот, в котором живут все»12. С натуры списаны и персонажи Метьюрина: «Северная пчела» подчеркивает «верность очерчиваемых им характеров»13.
Другая особенность описываемой Метьюрином реальности состоит в том, что она не отвратительна, не безобразна - в отличие от «ужасной действительности» «неистовых» романтиков («все возможные ужасы и страдания собраны в нем [в «Мельмоте» - Е.С.], хотя в них нет ничего отвратительного, этой необходимой стихии многих, особенно французских новых романов»)14.
К сходным чертам поэтики Метьюрина и Де Квинси относится декларируемая достоверность. Метьюрин неоднократно подчеркивает, что «ужасное» в «Мельмоте» - не подражание Радклиф, а описание реальной действительности15.
Де Квинси иначе демонстрирует аналогичную установку. Он пишет историю своей жизни, историю, которая не может не быть правдоподобной («Я представляю тебе, благосклонный читатель, рассказ об удивительной поре моей жизни» - с. 5).
Однако, несмотря на заявленные претензии обоих авторов на достоверность, и «Мельмот Скиталец» и «Исповедь» богаты разного рода «ужасами». Эти «ужасы» можно условно разделить на 3 вида.
«Ужасный» фон. В «Мельмоте Скитальце» это, прежде всего, традиционно готический фон - Испания, монастырь экс-иезутов, инквизиция («Рассказ испанца», история Иммали-Исидоры). Кроме того, это описание природных катаклизмов, сопровождающих сюжетные кульминации: буря, во время которой молодой Мельмот видит своего предка-скитальца:
«Он заметил в расстоянии нескольких ярдов от себя чуть выше на скале фигуру... Незнакомец ... никому не пытался помочь. Мельмот с трудом удерживался на скользком и шатком камне; человека же этого, находившегося еще выше, казалось, нимало не волновала ни буря, ни гибель экипажа. <.>
- Милосердный боже, возможно ли, что существо, всем видом своим похожее на человека, стоит здесь недвижно, не сделав ни малейшего усилия, чтобы помочь этим несчастным, и даже нисколько им не сочувствует?
<.> Спустя несколько мгновений Мельмот отчетливо услыхал:
- Пусть погибают» (с.67).
В «Исповеди» это описание «ужасной» действительности: страдания героя, оставшегося без крова («наступила самая суровая пора моих долгих страданий и, говоря без преувеличения, моих смертных мук. Шестнадцать недель я то больше, то меньше терпел жесточайшие терзания голода; я испытал самые горькие мучения, которые только может испытать человек» -с.28), история Анны.
В исследовательской литературе принято противопоставлять «ужасы» Метьюрина «ужасам» Де Квинси, т.к. Де Квинси описывает «ужасы» реальной действительности. Между тем у этих разных по своей природе «ужасов» есть общая черта: они служат фоном для основной сюжетной линии - истории главного героя. Формальная роль «ужасов» в «Мельмоте Скитальце» и в «Исповеди», в сущности, одна и та же.
«Ужасы», связанные с главным героем. Мельмот - человек, который получил в обмен на собственную душу сверхъестественные способности: фантастическое долголетие (в 1816 г. дядя Джона Мельмота сообщает своему племяннику, что оригинал портрета, висящего в его кабиненте и датированного 1646 годом, «до сих пор еще жив» - с.18), способность проникать сквозь стены («между ним и тлевшим в очаге огнем стоял Мельмот. <...> “Как мог он пробраться сюда?” - подумал Стентон» - с.55), удивительный взгляд - «зажженный от адского пламени маяк, и он заманивал (или, напротив, предупреждал) отчаянных мореплавателей на рифы, о которые разбивались многие корабли и где иные из них тонули» (с.555).
В «Исповеди» «ужас», связанный с героем, - это его пристрастие к опиуму: ведь опиум - это источник не только радостей, но и горестей (Де Квинси говорит о «чудотворном действии опиума, вызывающего то наслаждение, то страдание» - с.118). Приемы опиума провоцируют умственное оцепенение: представление опиофага о собственных возможностях «бесконечно далеко от действительной способности не только исполнять задуманное, но даже предпринимать к тому попытки. Он видит все то, что хотел бы, но не может сделать. готов отдать жизнь за то, чтобы встать и ходить; но слаб он, как дитя и не в силах даже приподняться» (с.102). «Непосредственною причиною тяжелейших страданий» употребляющего опиум Де Квинси называет сновидения, о которых ниже будет сказано особо.
На первый взгляд, в данном пункте мы объединили абсолютно разнородные понятия. «Ужасы», связанные с Мельмотом, - это его сверхъестественные свойства и способности, «ужасы», связанные с героем «Исповеди», - это опиумная зависимость и кошмары. «Ужасы» заключаются в разного порядка вещах, но объединяет их не только связь с главным героем. И в «Мельмоте», и в «Исповеди» «ужасы», связанные с героем, не при-
сущи ему изначально - герой сам, по своей воле их, так сказать, «приобретает». Мельмот сам заключает договор с дьяволом:
«Я протянул руку и вкусил запретный плод, бог отвернул от меня свое лицо, врата рая закрылись для меня, <...> враг рода человеческого продлил мою жизнь за пределы того, что отпущено смертным <...> я был наделен этой силой для того, чтобы искушать несчастных в минуты отчаяния, обещая им свободу и неприкосновенность, если только они согласятся обменяться участью со мною» (с.557-558).
Герой «Исповеди» сам, без какого-либо насилия извне, приобретает и принимает опиум; более того, автор описывает наслаждения, являющиеся результатом приемов опиума.
«Избавление от боли казалось мне теперь пустяком; этот отрицательный эффект был поглощен грандиозностью открывшегося передо мною положительного эффекта -бездною божественного наслаждения. То была панацея, фарцахои от всех че-
ловеческих невзгод, то был внезапно обретенный мною секрет счастья; счастье теперь покупалось за пенни и помещалось в жилетном кармане; восторг теперь можно было закупорить в бутылке и носить с собою» (с.60).
Итак, еще раз подчеркнем, что и Мельмот и герой «Исповеди» добровольно связывают свою судьбу с «ужасным».
Сверхъестественные «ужасы». В данном случае под сверхъестественными «ужасами» мы имеем в виду «ужасы», не являющиеся действиями или свойствами героя. В «Мельмоте» к сверхъестественным «ужасам» относится музыка, предшествующая появлению главного героя. Однако слышит эту музыку только его предполагаемая жертва - Стентон: «послышались звуки музыки, тихой, торжественной и пленительно нежной; они доносились откуда-то из-под земли и, распространяясь вокруг, постепенно нарастали, становились сладостней и, казалось, заполонили собою все здание. ... Он [Стентон - Е.С.] спросил кого-то из присутствующих, откуда доносятся эти звуки. Однако отвечали ему все так, что было совершенно очевидно, что его считают рехнувшимся» (с.44); Элинор: «до слуха ее донеслись далекие звуки музыки, словно эхо повторявшие слова: “Нет!
Нет! Нет! Никогда!.. Никогда!..” Бесхитростную мелодию эту с ее заунывными повторами наигрывал бродивший по лесу деревенский мальчик. Но человеку несчастному каждая мелочь кажется исполненной некоего тайного смысла; среди густеющего сумрака и под шелест удаляющихся шагов надорванному болью сердцу Элинор печальные звуки эти показались каким-то страшным предзнаменованием» (с.509).
В «Исповеди» к сверхъестественным «ужасам» с известной долей допущения можно отнести опиумные сновидения героя, описание которых было одной из основных задач автора.
«В 1821 году появилась - сначала в журнале, а спустя год, в 1822-м, вышла в свет отдельным томом - «Исповедь англичанина, любителя опиума». Книга эта имела
г 16 -
целью показать, хотя бы отчасти, скрытые возможности, свойственные человеческим
17
сновидениям» .
Кошмарные сны, в которых герой переносился в Азию - «средоточье чудовищных образов и представлений», сны, в которых «на волнующих водах океана начинали являться . лица; вся поверхность его оказывалась вымощенной бесчисленными лицами, обращенными к небесам; лица молящие, гневные, полные отчаяния вздымались тысячами, мириадами, поколеньями, веками - волнение мое было бесконечно, а разум метался и вздымался вместе с океаном» (с. 110) стали главным поводом для отказа от приемов опиума.
«Одно напоминание о моем прошлом состоянии сохраняется: мой сон все еще не совсем спокоен; метанье бури до конца не улеглось; легионы, встававшие в сновиденьях, еще не совсем отступили» (с.120).
Кстати, герой «Исповеди» тоже, как и жертвы Мельмота Скитальца, слышит музыку «предчувствий и нарастающих ожиданий» - этой музыкой открывается его третий сон, в котором «некие существа . вели сражение, битву, войну. <.> На карту были поставлены высшие интересы - важнее всех, когда-либо возвещенных фанфарами и защищавшихся мечом» (с. 116117). В обоих рассматриваемых произведениях музыка предваряет появле-
ние «ужасного» - «ужасного» героя в романе Метьюрина и «ужасного» сновидения в романе Де Квинси. Конечно, опиумные сновидения героя -это совершенно особый вид «ужасного», это «ужасное», имеющее рациональную мотивировку. Сон - пограничное состояние между сном и явью,
«существеннейший канал, посредством которого мы сообщаемся с при-
1 8
зрачным миром», поэтому во сне оправдано появление сверхъестественного.
Мотив любви. Помимо использования ужасного в сходных функциях, Метьюрина и Де Квинси объединяет сходство в разработке любовной линии. Здесь, конечно же нельзя говорить о стопроцентном сходстве, о полном совпадении в разработке данной сюжетной линии, однако некоторые черты сходства все же имеются, и они достаточно существенны.
И Иммали и Анна против своей воли оказываются в некоей «ужасной» ситуации: Иммали хотят выдать замуж за нелюбимого:
«Суровый, холодный и категорический тон, которым было написано письмо отца, почти не оставлял ей надежды, что в нем она найдет друга. Против нее было все: слабая и вместе с тем деспотичная натура ее матери - воплощение посредственности; заносчивость и эгоизм Фернана; сильное влияние на семью склонного к беспрерывным софизмам отца Иосифа, добродушие которого никак не вязалось с его властолюбием; ежедневные семейные сцены - этот уксус, который способен разъесть любую скалу; изо дня в день повторяющиеся и изнурительные нравоучения, брань, упреки, угрозы, которые ей приходилось выслушивать» (с.390).
а Анна, лишившись средств к существованию, вынуждена зарабатывать себе на хлеб торговлей собственным телом.
В обоих романах на помощь героине приходит спаситель. Иммали призывает на помощь Мельмота: «О, был бы он здесь, чтобы направить меня, чтобы научить! Пусть он не будет моим возлюбленным, пусть он только даст мне совет» (с.390), однако Мельмот, продавший душу «врагу рода человеческого», всячески старается предотвратить свой союз с Имма-ли. И только когда героиня просит вызволить ее из плена, он отвечает ей:
«Не вижу для тебя другого выхода, как стать моей женой» (с.393). Иммали становится женой Скитальца, но в самый отчаянный момент своей жизни, находясь в тюрьме Инквизиции, она отвергает его условия.
«В том, что я отвергла последний страшный соблазн, в том, что я предоставила его своей участи, а сама предпочла покориться своей, я ощущаю свою победу над ним и уверена в том, что меня ждет спасение. <...> Мельмот был здесь сегодня ночью... был в тюрьме Инквизиции, был в этой камере!» (с.552)
Мельмот Скиталец - лжеспаситель Иммали-Исидоры, способный погубить ее душу, и, в конечном итоге, лишь смерть избавляет ее от Мельмо-та.
В русской версии «Исповеди» 1834 г. есть и лже-спаситель Анны, маркиз К., который сперва, найдя ее на бульваре, ведет с собой, дает ей кров и пищу, а затем сообщает ей, что она его пленница:
«“Если б ты погибла от голода и стужи на бульваре, никто бы не пожалел о тебе! Вспомни, что ты умерла для света и живешь только для меня!” <.> Я жила как в гробнице, не видя никого, кроме маркиза и старой служанки, которая была моим тюремщиком» 19.
Есть здесь и собственно спаситель, герой-рассказчик, который побеждает маркиза на дуэли и увозит Анну из Лондона.
Итак, в романе Де Квинси мы видим более традиционный вариант любовной интриги, когда есть лже-спаситель героини и есть собственно спаситель. Аналогичная ситуация имеет место, например, в «Романе в лесу» (“The Romance of the Forest”) Радклиф: Аделина, главная героиня, прячется в аббатстве от преследований своего отца; маркиз де Монталь предлагает ей принять его покровительство и стать его женой, однако маркиза де Монталь еще жива; в конце концов маркиз похищает Аделину и произносит следующие слова: «Вспомните мое предложение и примите его, пока это в вашей власти. Будучи в моей власти - а это так, не правда ли? - в ваших интересах принять его»20. Маркиз, таким образом, выступает в роли лже-спасителя Аделины, а Теодор, который помогает ей бежать, - в роли ее
истинного спасителя. Так в романе Де Квинси разыгрывается ситуация классического готического романа.
А в романе Метьюрина мы видим более сложный вариант, когда спаситель героини одновременно оказывается и лже-спасителем. Иначе говоря, действительность готической Испании такова, что мать и отец оказываются злейшими врагами собственной дочери, т.к. желают совершить насилие над ее волей и судьбой, и единственный ее спаситель - это Мельмот, «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Читая историю Иммали-Исидоры, мы видим, что Метьюрин демонстративно дистанцируется от готического романа - как на уровне сюжета, так и на уровне открытой декларации.
«Читателю романов может показаться невероятным, что девушка, обладавшая такой твердостью духа и так беззаветно любившая, как Исидора, могла испытывать тревогу или страх, попав в положение, вообще-то говоря, самое обычное для героини романов. Ей ведь надо всего-навсего воспротивиться докучливой назойливости и самовластию семьи и заявить о своем бесповоротном решении разделить участь своего таинственного возлюбленного, которго родные ее ни за что не захотят признать. Все это вполне правдоподобно и любопытно. Во все времена писались и читались романы, интерес которых проистекал от благородного и невероятного противодействия героини всем как человеческим, так и сверхчеловеческим силам. Но, должно быть, никто из тех, кто писал их или читал, не принимал никогда в расчет того множества мелких и чисто внешних обстоятельств, которые влияют на взаимоотношения человека с некоей стихийною силой, если и не большей, то во всяком случае значительно более действенной, чем высокие порывы души, которые так возвеличивают всегда героя и которые так редки в нашей повседневной жизни, где все остается заурядным и пошлым» (с.389).
Подведем итоги. И для поэтики Метьюрина, и для поэтики Де Квин-си характерно использование различных форм «ужасного» («ужасный» фон; «ужасы», связанные с героем; сверхъестественные «ужасы»). Эти «ужасы», разумеется, имеют абсолютно разную природу - фантастическую, «готическую» в «Мельмоте» и вполне реальную, психологически оправданную в «Исповеди» (в самом деле, нет никакой фантастики в опи-
саниях страданий героя от голода и безденежья, от опиумной зависимости и от наркотических видений). Однако в структуре рассматриваемых текстов эти «ужасы» выполняют сходные функции, и это обстоятельство очень важно, т.к. дает нам право говорить об определенном сходстве художественной манеры Метьюрина и Де Квинси. Это сходство, конечно же, наиболее очевидно в не-аутентичных эпизодах «Исповеди», принадлежащих перу французского переводчика Де Квинси. История Анны выдержана в традициях готического романа, причем в большей степени, чем история Иммали-Исидоры. «Исповедь», таким образом, весьма органично вписывается в готическую традицию.
Итак, рассмотрев два контекста восприятия «Исповеди» в России -контекст «неистовой» школы и контекст «Мельмота Скитальца», можно сделать следующие выводы:
♦ в начале 1830-х гг. при прочтении «Исповеди англичанина» в сознании читателя актуализировались сюжетные схемы «неистового» и готического романов.
♦ «Исповедь» стоит между этими двумя контекстами, при этом критерием является описание и оценка «ужасного». «Ужасное» в «Исповеди» - это действительность и опиумная зависимость героя, т.е. явления не фантастического характера. Это сближает роман Де Квинси с французскими «неистовыми» романами, однако Де Квинси не ставил себе целью описывать «ужасное» ради «ужасного», поэтому его «Исповедь» терялась на фоне кошмаров Жанена и Гюго. С другой стороны, любовная линия романа выдержана в духе готической традиции, что также не прибавляло ему популярности21. Нам известно только одно художественное произведение, имеющее черты сходства с «Исповедью англичанина» - это «Невский проспект» Г оголя.
1 [Де Квинси Т.] Исповедь англичанина, употреблявшего опиум. Сочинение Матюрина, автора Мельмота. СПб., 1834.
2 Виноградов В. В. О литературной циклизации: По поводу «Невского проспекта» Гоголя и «Исповеди опиофага» Де Квинси // Виноградов В. В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 45-62.
3 В.В.В. [Рец.] // Северная пчела. 1843. 13 ноября. (№ 258). С.1029-1032. (Новые книги). - Рец. на кн.: Исповедь англичанина, употреблявшего опиум. Сочинение Матюри-на, автора «Мельмота». СПб., 1834. 155 с.; [Рец.] // Библиотека для чтения. 1834. Т. 7. (Литературная летопись). С. 22. Рец. на кн.: Исповедь англичанина, употреблявшего опиум. Сочинение Матюрина. Перевод с английского. СПб.: в тип. Греча, 1834. 155 с.
4 Виноградов В.В. Указ. соч. С. 62.
5 Здесь и далее текст «Исповеди» цит. по: Де Квинси Т. Исповедь англичанина, любителя опиума. / Пер. с англ. Сухарева С. Л.; М., 2000 с указанием в скобках страницы.
6 Здесь и далее роман «Мертвый осел и гильотинированная женщина» цит. по: Жа-нен Ж. Мертвый осел и гильотинированная женщина. М., 1996 с указанием в скобках страницы.
7 См. также рассказ о молодом англичанине, покончившем с собой от несчастной любви к Анриетте: «Он, как и я, видел ее скачущей на Шарло! видел ее во всей ее девственной красе и верил, что под столь чистыми формами найдет он душу! Душа испарилась, а он - он мертв!» (С. 65). Этот молодой человек - своеобразный двойник главного героя: он не просто решается на самоубийство от несчастной любви, он доводит это решение до конца. История англичанина - еще одна параллель к истории Пискарева.
Спасение Анны осуществляется в тексте «Исповеди», переведенном А. Де Мюссе. Очевидно, что Жанен и Гоголь полемизируют именно с этим текстом: в отличие от Анны, Анриетта и незнакомка против спасения.
9 Сопоставительному анализу «Мертвого осла» и «Невского проспекта» посвящены следующие работы: Виноградов В.В. Романтический натурализм (Жюль Жанен и Гоголь) // Виноградов В. В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 76-100; Губарев И. М. Петербургские повести Гоголя. Ростов-на-Дону, 1968. С. 5963.
10 Указаны даты публикации русских переводов, а не оригинальных текстов.
11 Карл Роберт Матюрин. (Некрология) // Московский телеграф. 1826. Ч.11. № 19. С.241-242.
12 Мельмот Скиталец. Сочинение Матюреня [Рец.] // Московский телеграф. 1833. Ч. 52. № 14. С. 254-255. (Русская литература. Новые книги). - Рец. на кн.: Мельмот Скиталец. Соч. Матюреня, Автора Бертрама, Альбигойцев и проч. Пер. с франц. Н.М. СПб.: в тип. А.Смирдина, 1833.
13 [Рец.] // Северная пчела. 1833. 15 июня (№ 132). С. 525. - Рец. на кн.: Мельмот Скиталец. Соч. Матюреня, Автора Бертрама, Альбигойцев и проч. Пер. с франц. Н.М. СПб.: в тип. А.Смирдина, 1833.
14Мельмот Скиталец. Сочинение Матюреня. С. 261.
15 См. метьюриновское предисловие к «Мельмоту Скитальцу» (Maturin C.R. Melmoth the Wanderer. A Tale. Lincoln: University of Nebraska Press, 1961. P. 3).
16 Курсив автора.
17 Де Квинси Т. Suspiria de Profundis, составляющие продолжение «Исповеди англичанина, любителя опиума» // Де Квинси Т. Исповедь англичанина, любителя опиума. -М., 2000. С. 133.
18Де Квинси Т. Указ. соч. С.135.
19Имеется в виду текст «Исповеди» в переводе 1834 г. цит. по: Псевдо Де Квинси: фальсифицированные фрагменты текста романа. // Де Квинси Т. Исповедь англичанина, употребляющего опиум. (Редакция 1822 года) / Пер. с англ. С. Панова, Н. Шептулина. М., 1994. С.151.
20 Рэдклифф А. Роман в лесу. М., 1999. С. 141.
21 «Густые колонны романов Радклиф, Жанлис, Дюкре-Дюмениля, А. Лафонтена разбиты, наконец, и на Руси новым победителем. Романы В. Скотта повсюду, все их читают», - писал в 1829 г. рецензент «Московского телеграфа» (Московский Телеграф. 1829. Ч. 28. № 14. С. 222-225).
