CC BY
19
Новый филологический вестник. 2021. №3(58). --
Г.А. Закроева (Москва)
«РОМАН ОДНОЙ ЖИЗНИ» В.С. БАЕВСКОГО - ЛИРИЗМ ПОВЕСТВОВАНИЯ В МЕМУАРНОМ РОМАНЕ
Аннотация. Мемуарный роман В.С. Баевского вобрал в себя ранее опубликованные автобиографические повести и очерки. При этом «Роман одной жизни» является единым мнемоническим повествованием, в центре которого - образ ученого. «Роман одной жизни» - автобиографическое повествование, объединяющим стержнем которого служит образ нарратора и его история. Автобиографический повествователь связывает все уровни мнемонического текста, т.к. объединяет в себе конкретного автора, рассказчика и героя. Повествование мемуарного романа реализует нарративную стратегию жизнеописания, а вероятностная картина мира складывается из описания реальных исторических событий и испытаний, которые преодолевает герой. В романе создается время памяти, где прошлое не только неразрывно связано с настоящим, но и продолжается в нем. Центром нарративной стратегии является нарратор. В мемуаристке в образе нарратора объединяются категории конкретного автора, «я» - повествуемого и «я» - повествующего. В «Романе одной жизни» история и образ нарратора формируются на основе личных документов: дневник автора и переписка с поэтами и учеными. Авторская установка на документальность истории свидетельствует также об объективизации повествования. Несмотря на автобиографизм, стилистически повествование строится на дистанцировании нарратора от конкретного автора. Одна из самых важных составляющих образа нарратора в «Романе одной жизни» - попытка ухода от эгоцентричного повествования, свойственного для автобиографии. Доминантной чертой нарратора становится лирическое начало, ощущение себя как поэта-лирика.
Ключевые слова: мемуарная литература; лиризм повествования; автобиографический нарратор; стратегия жизнеописания; В.С. Баевский.
G.A. Zakroeva (Moscow)
"The Novel of One Life" by V.S. Baevsky: The Lyricism of Narration in a Memoir Novel
Abstract. The memoir novel by VS. Baevsky has incorporated his previously published autobiographical stories and essays. At the same time, the "Novel of One Life" is a single mnemonic narrative, with the image of a scientist in the centre. "The Novel of One Life" is an autobiographical narrative, the unifying core of which is the image of the narrator and his story. The autobiographical narrator links up all the levels of the mnemonic text, as it combines a specific author, narrator, and protagonist. The narrative of the memoir novel implements the narrative strategy of life description, and the probabilistic worldview is formed from the description of real historical events and the trials
that the protagonist overcomes. The novel creates a time of memory, where the past is not only inextricably linked with the present, but also continues in it. The center of the narrative strategy is the narrator. In memoirs, the narrator's image combines several categories, namely that of a particular author, the "I" - being told about and the "I" telling. In "The Novel of One Life" the story and image of the narrator are formed on the basis of personal documents: the author's diary and correspondence with poets and scientists. The author's attitude to the documentality of history also testifies to the objectification of the narrative. Despite the autobiographic nature, stylistically, the narrative is based on distancing the narrator from the specific author. One of the most important components of the narrator's image in the "The Novel of One Life" is an attempt to escape from the egocentric narrative typical of any autobiography. The dominant feature of the narrator is the lyrical origin, the feeling of being a lyric poet.
Key words: memoir literature; lyricism of narration; autobiographical narrator; strategy of biography; VS. Baevsky.
Воспоминания и размышления ученых-филологов включают в себя не только личный жизненный опыт, но и представления о мире науки и культуры. Мироощущение накладывается на культурную картину, и мнемонический текст филолога становится зеркалом, отражающим искусство и науку, как действительности, так и прошлого, которое преломляется через сознание ученого. Мемуары ученых отличаются от воспоминаний других авторов формой произведения, композиционной строгостью, филологической и документальной точностью, подбором средств художественной выразительности.
«Роман одной жизни» В.С. Баевского сформировался как единый текст объединением ранее написанных мемуарных повестей и очерков в разные годы. Мемуарный роман был опубликован в 2007 г. Путь Баевского к роману длился всю сознательную жизнь, когда, будучи еще ребенком, Вадим Соломонович начал вести первый дневник и не оставлял своих записей всю жизнь: «В 12 лет, в конце 1941 года, в Ашхабаде, во время войны, голода и побоев, я начал вести дневник в стихах. При всей убогости нашей жизни, при всех ужасах, которые уже пришлось пережить и которые ясно виднелись впереди, время требовало эпоса» [Баевский 2007, 9].
«Роман одной жизни» - автобиографическое повествование, объединяющим стержнем которого является нарратор и его история. Автобиографический нарратор связывает все уровни мнемонического текста, т.к. объединяет в себе конкретного автора, рассказчика и героя. По определению Ж. Женетта, повествователь, который является героем собственного повествования, - автодиегетический [Женнет 1998, 255]. В мемуарах нарратор объединяет все сюжетные линии и является одной из самых сложных фигур. Предметом нашего исследования будет «триединство» нарратора, способы его выражения и функции, которые он реализует в повествовании. Методика исследования основывается на теории нарратоло-гии, описанной в трудах Ж. Женетта [1998], В. Шмида [2003], В.И. Тюпы [2016, 2018].
Термин «нарратор» В. Шмид трактует так: «Понятие "нарратор" <...> является сугубо функциональным, то есть оно обозначает носителя функции повествования безотносительно к каким бы то ни было типологическим признакам» [Шмид 2003, 65]. Основная функция нарратора - изложение истории, кроме этого, дискурс повествователя несет и другие функции. А.Л. Гришунин, прочитав очерк «Смоленский Сократ», определил жанр прозы ученого следующим образом - лирико-мемуарное литературоведение [Баевский 2007, 11]. Определение А.Л. Гришунина подчеркивает наличие в романе Баевского трех уровней дискурса: лирического, мемуарного и литературоведческого. Автобиографический повествователь выполняет не только нарративную функцию, но и создает лирический дискурс.
Стратегия повествования обуславливается жанром произведения. В.И. Тюпа [Тюпа 2016] описывает историю жанра жизнеописаний, в которых на равных существуют разные нарративные стратегии: сказание и притча. Анализируя биографический жанр, В.И. Тюпа останавливается на ключевом аспекте нарративных стратегий: «жанровой 'картине мира' и соответствующей 'форме героя'. Это доминирующий аспект данного речевого жанра: в соответствии с той или иной стратегией одни факты действительности выходят на передний план, укрупняются, а другие теряются из виду, сливаются с житейским фоном всеобщей жизни» [Тюпа 2016, 41, 42]. В мемуарном романе представлено личностное восприятие автором не только своего окружения, но и себя в качестве героя, а текст является отражением картины мира. «В романном жанре, открытом не только событийным пикам бытия, но и прозаическому течению непрерывной повседневности, сформировалась вероятностная картина мира, где векторы жизненного уклада переменчивы» [Тюпа 2018, 22]. В «Романе одной жизни» «вероятностная картина мира» складывается из описания реальных исторических событий, культурной эпохи и испытаний, которые преодолевает герой. Мемуарные повести и очерки, объединенные в роман, реализуют нарративную стратегию жизнеописания. «Главная особенность стратегии жизнеописания состоит в том, что рассказываемая история выстраивается как непрямолинейная траектория существования, проходящая через различные ситуации событийности: иногда в них превалирует прецедентность (с особенным человеком происходит, то же самое, что и со всеми людьми в подобных обстоятельствах); иногда - императивность (в таких ситуациях непростительно ошибаться в выборе своей позиции); иногда - окказиональность (авантюрная встреча случайного стечения обстоятельств и личной воли)» [Тюпа 2018, 22]. В истории первой главы романа «Сны моего детства» присутствует прецедентность и окказиональность. Ретроспективный взгляд нарратора на детство показывает важность первых событий в жизни героя - именно эти происшествия являются отправной точкой дальнейшего пути. Случайные встречи с великими людьми оказываются для героя счастливым жребием, «авантюрным поворотом существования», не лишенным трагичности. В главах «Ржавый» и «Сча-
стье» основой повествования становится императивность - жизнью руководит верховный миропорядок, и герой оказывается бессильным перед движением истории, а выбор поступков обусловлен стремлением выжить и сохранить нравственный закон высшей справедливости.
Мемуарная литература стремится к достоверности повествования. Баевский создает историю, содержательный принцип которой именно документальность изложения событий. «Автобиографический диксурс, по оппозиции к любым формам художественного вымысла, есть лишь тот, который может быть приравнен к "дискурсу научному и историческому, доставляющему достоверную информацию о внешней по отношению к тексту реальности"» [Левина-Паркер 2010, 13]. Баевский сформулировал для себя закон мемуариста и неоднократно повторял его в своих работах:
«Много позже я узнал латинский афоризм: "Quod non est in actis, non est mundo". <.. .> Я не могу похвалиться надежной памятью мемуариста. Как ни странно, именно поэтому за достоверность моих воспоминаний, за исключением самых ранних детских, я ручаюсь. Я позволяю себе писать только на основе документов, в первую очередь, - своего дневника и писем. Иногда память в общих чертах сохранила какой-то интересный разговор, захватывающий образ, необычное впечатление. Велик соблазн вырвать его из забвения, записать. Нет, нельзя: легко ошибиться. Чего не осталось в документах, того не было в жизни. Для меня как мемуариста таков закон» [Баевский 2007, 9, 11].
Баевский определяет жанр своей прозы как былое и думы, имея ввиду не прямое соотнесение с Герценом, а соотнесение правды жизни и авторского вмешательства. Л.Я. Гинзбург выделяет особое качество «Былого и дум» А. Герцена: «Это качество - подлинность, ибо в "Былом и думах" Герцен, подобно историку, изображает действительно бывшее. Читатель "Былого и дум" одновременно подвергается воздействию двух могущественных сил - жизненной подлинности и художественной выразительности» [Гинзбург 1976, 247]. Такое же воздействие на читателя производит роман В.С. Баевского, в котором сочетаются подлинность, основанная на личных документах, и художественная выразительность повествования. Сам автор так комментирует жанровое определение: «Не соотнося ее с великой книгой Герцена ни в чем, кроме одного: я вижу сходство в соотношении правды жизни и авторского вмешательства» [Баевский 2007, 12].
Прежде чем перейти к осмыслению частных аспектов, скажем о конкретном авторе «Романа одной жизни». «Конкретный автор - это реальная, историческая личность, создатель произведения. К самому произведению он не принадлежит, а существует независимо от него» [Шмид 2003, 41]. В «Романе одной жизни» конкретный автор Вадим Соломонович Баевский - заслуженный деятель науки РФ, член Союза российских писателей, автор 830 научных работ, в том числе 25 книг. Исследования В.С. Баевского по теории стиха и истории русской литературы переведены на 9 языков мира. «Несмотря на то, что автор и читатель в их конкрет-
Новый филологический вестник. 2021. №3(58). --
ном модусе в состав литературного произведения не входят, они в нем каким-то образом представлены. Любое сообщение содержит имплицитный образ отправителя и адресата» [Шмид 2003, 41]. В мнемоническом повествовании конкретный автор и нарратор выражаются имплицитно, эти категории авторства связаны между собой затекстовыми ситуациями (биография и история конкретного автора являются идеей и прообразом истории). Конкретный автор и нарратор объединены не только посредством фактов, описываемых в тексте, но и отождествлением нарратора с конкретной исторической личностью в сознании читателя.
«Роман одной жизни» Баевского открывается обращением конкретного автора к читателю, предваряющим историю. Повествование ведется от первого лица, а заканчивается экспозиционная часть подписью «Автор». На наш взгляд, в этом фрагменте текста с конкретизирующей подписью происходит синтез диегетического нарратора и конкретного автора, когда повествующее «я» является продолжением автора. Правдивость и реалистичность повествуемой истории достигается не только жанровой спецификой мемуаров, но и способом выражения нарративного «я»: «Во мне рано проснулось инстинктивное стремление остановить, запечатлеть мгновение в слове, документе. В 12 лет, в конце 1941 года, в Ашхабаде, во время войны, голода и побоев, я начал вести дневник в стихах» [Баев-ский 2007, 9]. Здесь же, в начале обращения к читателю, повествующее «я» сменяется на повествуемое «я» - происходит переход от 1-го лица к 3-му. Нарратор оценивает давно произошедшие события со стороны, т.е. меняется нарраториальная точка зрения: «Ребенок захватил самый краешек того, что с абсолютной полнотой воплотилось в "Василии Теркине" и "Доме у дороги"» [Баевский 2007, 9]. Такая смена точки зрения и лица повествования, когда в тексте одновременно фигурируют повествующее и повествуемое «я», объединенные одной фигурой нарратора, не меняет отношения повествователя к истории. Замена грамматического лица, заключающаяся в переходе от «я» к «он», по Ж. Женнету является существенным нарушением в мнемоническом повествовании [Женнет 1998, 255]. В романе В.С. Баевского подобное грамматическое нарушение происходит при переходе от персональной точки зрения к нарраториальной, при этом меняется дискурс повествования. Вторая глава книги «Ржавый», опубликованная еще в 1993 г. как отдельная повесть, имеет нарраториаль-ный характер повествования. Также повествующее «я» вступает с читателем в диалог, как самодостаточный персонаж: «Может быть, в этом месте читатель вздохнул с облегчением: значит, автор просто пугнул, убийство не состоялось. Бог даст, и не состоится. Не льсти себе напрасной надеждой, читатель» [Баевский 2007, 64]; «Читатель на забыл, что судьба Вальки Шумова решалась в этот вечер?» [Баевский 2007, 71]. Развязка повести «Ржавый» - итог судеб персонажей, описанных нарратором, а герой повести Ржавый приобретает новый статус, в котором наделяется портретом конкретного автора:
«Вилен кончил школу с медалью и тотчас уехал отдыхать к дяде в Умань. Ржавый отнес его документы на Полевую улицу в приемную комиссию Авиатехнического института. Рука его оказалась легкой. Вилен испытывал самолеты за Полярным кругом, в пустынях, в горах Кавказа, уцелел в катастрофе, стал крупным инженером, отцом семейства и, так сказать, дедом семейства.
А сам Ржавый...
А Ржавый рассказал вам эту правдивую историю» [Баевский 2007, 73].
Образ нарратора как историка и документалиста формируется в самом начале повествования. Еще в обращении «К читателю» повествуемое «я» свидетельствует о вмешательстве воли конкретного автора в повествование. Баевский как ученый-филолог стремился к объективности, лаконичности и правдивости своей прозы:
«Ох, как трудно писать правду! Кто не пробовал, себе этого не представляет. Особенно если обладаешь некоторым воображением. В нижеследующем тексте все до последней мелочи - правда. И вместе с тем моя авторская воля - я это чувствую - решительно вторгается в повествование. Она проявляется в отборе людей и фактов для изображения. В стиле. Именно в такой, а не иной смене точек зрения и передаче реплик персонажей. В распределении материала, то есть композиции. Я бы определил жанр этой прозы как былое и думы. Не соотнося ее с великой книгой Герцена ни в чем, кроме одного: я вижу сходство в соотношении правды жизни и авторского вмешательства. Автор свой долг вроде бы выполнил» [Баевский 2007, 12].
Авторская установка на документальность и правдивость истории свидетельствуют также и об объективизации повествования. М.М. Бахтин писал: «Выразить самого себя - означает сделать себя объектом для другого и для себя самого ("действительность сознания"). Это первая ступень объективации. Но можно выразить и свое отношение к себе как объекту - вторая ступень объективации. При этом собственное слово становится объектным и получает второй - собственный же голос» [Бахтин 1997, 314]. В «Романе одной жизни» мы видим две ступени объективизации. Первая ступень выражается в это переходе от первого лица повествования к третьему. Вторая - выражение отношения к себе как к объекту сквозь призму научной работы и оценки личности другими - друзьями, коллегами, учеными. Глава «Ржавый», написанная от 3-го лица о личных воспоминаниях детства, и есть та самая попытка абсолютно объективного повествования, отстранения нарратора от конкретного автора. «Первый урок - немецкого языка - Ржавому ничем не грозил. Зато второй - тригонометрия - был чреват серьезными неприятностями» [Баевский 2007, 68].
Автобиографический нарратор - тип диегетического нарратора, который в литературе встречается чаще всего. «Классическое автобиографическое повествование подразумевает большое временное расстояние между повествуемым и повествующим "я", представленными как связанные
психофизической идентичностью» [Шмид 2003, 93]. В отличие от художественной литературы, в мемуаристке психофизическая идентичность повествуемого и повествующего "я" осложняется образом конкретного автора, объединяющего категории диегетического нарратора и довлеющего над ними. Несмотря на автобиографизм «Романа одной жизни» Баевского, стилистически повествование строится на всевозможном дистанцировании нарратора от конкретного автора:
«Осень 1941. Ашхабад. Оазис в пустыне, посреди песков и саксаулов. <...> Голод. Война. Мне 12 лет. Враждебность местных мальчишек, которые считают, что в продуктовых карточках и дороговизне виноваты мы, "выков&гренные" (эвакуированные). Рядом с этим, конечно, проявления великодушия, гостеприимства» [Баевский 2007, 74].
Еще один прием объективизации - безличное повествование, в котором нет повествуемого «я», а звучит остраненный голос нарратора: «Окна распахнуты прямо в черную зелень тополей, акаций, каштанов, лип, дубов. Сквозь нее блистает белизной, веселит сердце роскошью полураскрытых, но угадываемых форм Владимирский митрополичный собор. Четырнадцатая аудитория ждет начала второй пары. Киев. 10 часов 15 минут. 1948 год. 2 сентября» [Баевский 2007, 87].
В мемуарном романе Баевского образ нарратора осложнен лирическими чертами. «Роман» сопровождается стихами самого Баевского и русских поэтов, которые автор использует в качестве эпиграфа. Отдельного исследования требует глава седьмая «Стихотворения двух тысячелетий». Стихи Баевский располагает в завершении первой части «События», так книга стихов является композиционным центром романа. «Мне думается, что мои стихи имеют право на внимание как человеческий документ в понимании французских писателей-натуралистов, Золя и Гонкуров. На этом основании я включаю их в роман моей жизни» [Баевский 2007, 180]. Мемуарную литературу с лирикой сопоставляла Л.Я. Гинзбург: «Литература воспоминаний, автобиографий, исповедей и "мыслей" ведет прямой разговор о человеке. Она подобна поэзии открытым и настойчивыми присутствием автора. <.> Острая их диалектика - в сочетании этой свободы выражения с несвободой вымысла, ограниченного действительно бывшим» [Гинзбург 1996, 132].
Лирический дискурс повествования в «Романе одной жизни» представлен экспрессивной стороной изображения. Повествование в мемуарном приобретает лирический характер, т.к. историю рассказывает автобиографический нарратор. Чувства, которые испытывает герой лишены вымысла, а повествующее «я» и есть конкретный автор. Документальность истории только усиливает экспрессивную сторону повествования. В «Романе одной жизни» эмоциональное состояние героя мы видим сквозь призму пережитых событий. «Мы все жили ожидаем конца войны. Удалось перетерпеть зиму. Пригревало солнце. Жизнерадостно блестела молодая зелень, в которой утопала киевская окраина. А меня одолевали заботы. <.> Уже пять дней я запивал хлеб холодной водой. Так что мне было над
чем подумать. Тем более что и хлеба у меня не стало.
Никому до меня не было дела. Я решил: все, на улицу больше не выйду. Лягу и умру» [Баевский 2007, 119, 120].
В. Шмид отмечает: «Для автобиографического нарратора характерна тенденция к некоторой стилизации своего прежнего "я". Эта стилизация часто обнаруживается не в приукрашивании тогдашнего времени, а наоборот, в изображении его в слишком мрачных тонах» [Шмид 2003, 97]. Если мы сопоставим это утверждение с «Романом одной жизни», то увидим, что такая тенденция в тексте воспоминаний Баевского реализуется посредством сновидений.
Яркие детские воспоминания В.С. Баевский облекает в форму коротких сновидений. «Детские воспоминания всегда носят отрывочный характер, и это можно почувствовать, читая любые воспоминания - даже те, что претендуют на систематичность. Но ведь та же отрывочность характерна и для воспоминаний взрослых, только последних воспоминаний больше и их легче вытянуть в линию рассказа» [Лихачев 2018, 8]. Временная дистанция между повествуемым «я» и повествующим так велика, что в тексте звучит вопрос: «Только в сомнении спрашиваю себя: уж не приснилось ли мне это?» [Баевский 2007, 16]. И.В. Романова пишет: «Баевский умело пользуется приемом остранения, при котором событие изображается подчеркнуто необычно, как в первый раз увиденное, впервые или по-новому осознанное. Самая благодатная тема тут - детство, взгляд на мир с точки зрения ребенка» [Романова 2008, 193]. Использование литературного сновидения как художественного приема, создает иной хронотоп во повествовании и отделяет главу первую от всего текста по художественному признаку. Детство воспринимается повествующим «я» как счастливое время, в котором были встречи с Ю.К. Олешей, З.Н. Райх, В.Э. Мейерхольдом. Также мы видим события войны глазами ребенка. Несмотря на огромную временную дистанцию, в «Снах моего детства» используется настоящее время. Так создается время памяти в повествовании, где прошлое не только неразрывно связано с настоящим, но и продолжается в нем. Так достигается эффект присутствия для читателя в событиях прошлого другого человека: чужие воспоминания становятся частью реальности читателя.
«Одесса, "Лондонская", станция Ковалевского, дача Федорова, Киев, Святошино - все в руках фашистов.
Мы в Ашхабаде, и мы с папой идем на Текинский базар покупать книжку по шахматам. Вдруг кто-то окликает его по имени-отчеству. Голос идет откуда-то снизу. Мы останавливаемся как вкопанные» [Баевский 2007, 18].
В «Романе одной жизни» нарратор ведет диалог с читателем, говорит не только о жанре произведения, но и о выборе лица повествуемого «я». Пятая глава «Счастье» начинается с рассуждений повествующего «я» о выборе лица, от которого нужно вести повествование:
«Принимаясь писать, я спрашиваю себя, в каком лице вести повествование. Поскольку в основе лежат события и переживания моей личной жизни, естественна Ich-Erzählung. Так примерно:
Война шла к концу. Я умирал с голоду.
В апреле 1945 года мне было 15 лет. Я жил в Киеве, на территории киностудии. Один» [Баевский 2007, 116].
Далее повествование прерывается оцениваем нарратором текста, пробой повествования от 3-го и 2-го лица, и рассуждением о том, как историю воспримет читатель. Повествование от 1-го лица нарратор оценивает: «Вроде бы и неплохо», но смущает отсутствие обобщения: «Индивидуальный случай. Рассказчик - ничем не примечательный субъект. Эгоцен-трик. А рассказывать имеет смысл только нечто значительное в глазах читателя» [Баевский 2007, 116]. Анализируя повествование от 2-го лица, нарратор приходит к выводу, что в таком случае «не избавиться от впечатления искусственности. Рассказываешь сам себе о том, что и без того слишком хорошо знаешь. Конечно, это всего лишь прием, но уж очень он выпирает. К тому же читателя ставишь в положение подслушивающего и подсматривающего. Зачем же обижать читателя?» [Баевский 2007, 116]. И все-таки выбор останавливается на автобиографическом нарраторе, т.к. этот тип нарратора более точно выражает лирическое составляющее всего повествования.
«Итак, возвращаюсь к первом лицу. Я ведь ощущаю-то себя поэтом-лириком. Все остальное так... Все-все. Постараюсь, конечно, чтобы это был рассказ не только об одной душе, но, пусть в незначительной степени, как смогу, и о современниках, и о нашем времени, в котором мы все вместе барахтаемся. Кувыркаемся» [Баевский 2007, 117].
В этих размышлениях заключается одна их самых важных составляющих образа нарратора в «Романе одной жизни» - попытка ухода от эгоцентричного повествования, свойственного для автобиографии. Доминантной чертой нарратора является лирическое начало, ощущение себя поэтом-лириком.
Повествование в «Романе одной жизни» начинается с приведенных дневниковых записей о научной жизни, литературе, о теме памяти. Завершается роман воспоминаниями о встречах с М.Л. Гаспаровым. Образ героя формируется сквозь призму описания встреч с известными поэтами, филологами. Рассказывая о друзьях, великих поэтах и ученых, Баевский таким образом говорит и о себе.
Лиризм повествования создается функциями автобиографического нарратора, который предстает в образе поэта-лирика. В.С. Баевский - ученый, изучавший русскую поэзию, издавший книгу стихов «Стихотворения двух тысячелетий», в автобиографическом романе объединяет стихи и прозу. Каждая глава романа начинается с стихотворного эпиграфа, в прозаический текст вплетены стихотворные строки и Баевского и других поэтов, а книга стихов - включена в главу «События». Таким образом, «Роман одной жизни» представляет собой лирический мемуарный роман ученого-филолога, повествующего о значимых событиях не только для автора, но и для истории культуры, науки.
ЛИТЕРАТУРА
1. Баевский В.С. Роман одной жизни. СПб.: Нестор-История, 2007. 508 с.
2. Баевский В.С. Тридцать лекций о золотом веке русской литературы. 18001855. Смоленск: Изд-во Смоленского государственного университета, 2009. 632 с.
3. Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 5. Работы 1940-1960 гг. М.: Русские словари, 1997. 731 с.
4. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л.: Художественная литература, 1976. 448 c.
5. Женетт Ж. Фигуры: в 2 т. Т. 1-2. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. 944 с.
6. Левина-Паркер М. Введение в самосочинение: autofiction // Новое литературное обозрение. 2010. № 3. С. 12-40.
7. Лихачев Д.С. Заметки и наблюдения: из записных книжек разных лет. СПб.: Азбука: Азбука-Аттикус, 2018. 448 с.
8. Немзер А. Развернутое определение понятия «счастье». О мемуарном романе Вадима Баевского // Время новостей. 2008. № 38. URL: http://www.vremya. ru/2008/38/10/199120.html (дата обращения: 26.01.2021).
9. Романова И.В. Между правдой и молчанием (о книге Вадима Баевского «Роман одной жизни») // Под часами: альманах. 2008. № 7. С. 192-195.
10. Тюпа В.И. Жанровая природа нарративных стратегий // Филологический класс. 2018. № 2 (52). С. 19-24.
11. Тюпа В.И. Стратегии писательской автобиографии (на материале жизнеописаний А.П. Чехова) // AvtobiografiЯ. 2016. № 5. С. 39-53.
12. Шмид В. Нарратология. М.: Языки славянской культуры, 2003. 312 с.
REFERENCE (Articles from Scientific Journals)
1. Levina-Parker M. Vvedeniye v samosochineniye: autofiction [An Introduction in Autobiography: Autofiction]. Novoye literaturnoye obozreniye, 2010, no. 3, pp. 12-40. (In Russian).
2. Nemzer A. Razvernutoye opredeleniye ponyatiya "schast'ye". O memuarnom romane Vadima Bayevskogo [A Detailed Definition of the Concept of "Happiness". About the Memoir Novel by Vadim Baevsky]. Vremya novostey, 2008, no. 38. Available at: http://www.vremya.ru/2008/38/10/199120.html (accessed 26.01.2021). (In Russian).
3. Romanova I.V. Mezhdu pravdoy i molchaniyem (o knige Vadima Bayevskogo "Roman odnoy zhizni") [Between Truth and Silence (About the Book by Vadim Bae-vsky "The Novel of One Life")]. Pod chasami: al'manakh, 2008, no. 7, pp. 192-195. (In Russian).
4. Tyupa V.I. Strategii pisatel'skoy avtobiografii (na materiale zhizneopisaniy A.P. Chekhova) [The Strategies of the Writer's Autobiography (Based on the Material of A.P. Chekhov's Biographies)]. AvtobiografiYa, 2016, no. 5, pp. 39-53. (In Russian).
5. Tyupa V.I. Zhanrovaya priroda narrativnykh strategiy [The Genre Nature of Narrative Strategies]. Filologicheskiy klass, 2018, no. 2 (52), pp. 19-24. (In Russian).
(Monographs)
6. Bayevskiy V.S. Tridtsat' lektsiy o zolotom veke russkoy literatury. 1800-1855 [Thirty Lectures on the Golden Age of Russian Literature. 1800-1855]. Smolensk, Smolensk State University Publ., 2009. 632 p. (In Russian).
7. Bakhtin M.M. Sobraniye sochineniy, T. 5. Raboty 1940-1960 gg [Collected Works, vol. 5. Works of 1940-1960]. Moscow, Russkiye slovari Publ., 1997. 731 p. (In Russian).
8. Ginzburg L.Ya. Opsikhologicheskoyproze [About Psychological Prose]. Leningrad, Khudozhestvennaya literature Publ., 1976. 448 p. (In Russian).
9. Genette G. Figury [Figures]: in 2 vols. Vol. 1-2. Moscow, Sabashnikov's Publ., 1998. 994 p. (Translated from French to Russian).
10. Likhachev D.S. Zametki i nablyudeniya: Iz zapisnykh knizhek raznykh let [Notes and Observations: From the Notebooks of Different Years]. St. Petersburg, Az-buka Publ., Azbuka-Attikus Publ., 2018. 448 p. (In Russian).
11. Schmid W. Narratologiya [Narratology]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury Publ., 2003. 312 p. (In Russian).
Закроева Галина Андреевна, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики».
Кандидат филологических наук, научный сотрудник Школы филологических наук. Область научных интересов: теория и история русской литературы, нарра-тология, мемуарная литература, жанр автобиографического романа, мемуарное наследие ученых-филологов В.С. Баевского и Д.С. Лихачева.
E-mail: gellinin@outlook.com
ORCID ID: 0000-0003-2147-0688
Galina A. Zakroeva, National Research University Higher School of Economics.
Candidate of Philology, researcher at the School of Philological Sciences. Research interests: theory and history of Russian literature, narratology, memoir literature, genre of autobiographical novel, memoir heritage of philologists V. S. Baevsky and D.S. Likh-achev.
E-mail: gellinin@outlook.com
ORCID ID: 0000-0003-2147-0688
