CC BY
108
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2018. №1(51)
УДК 882 (929)
РОМАН Л. Н. ТОЛСТОГО «АННА КАРЕНИНА»: ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ В ПОГРАНИЧНЫХ СИТУАЦИЯХ
© Альбина Саяпова
L. N. TOLSTOY'S NOVEL "ANNA KARENINA": EXISTENTIAL POSITION IN BORDERLINE SITUATIONS
Albina Sayapova
The article considers borderline situations, in which the essential "I" of a person is fully manifested exemplified by the three main characters of the novel by L. N. Tolstoy - Anna Karenina, Alexei Alexan-drovich Karenin, and Alexei Vronsky. We use Paul Tillich's term "existential position" for textual analysis of the borderline situations, the external condition of which is the dialogue "I - you", real or possible. In the context of borderline situations related to the events of Anna's childbirth and her death, Tolstoy discusses the possibility of personal existence in the conditions of personal guilt. The textual analysis of the novel contributed to the disclosure of the basic ontological message of the novel: anxiety of despair under the condition of personal guilt is the evidence of a person's alienation from his/her human "essence". Using the image of Karenin, Tolstoy shows that the existential position of one's own "I" participation in the existence of the other "I" allows penetrating into the essential self of the other and have "the courage to be yourself'. (Tillich). The borderline state of Anna's childbirth leads Alexey Alexandrovich to the existential knowledge of his "I" as the subject and the "I" of Anna as an object. However, Karenin's loss of the true source of his spiritual center eliminates the possibility of courageous despair with the manifestation of "the courage to be oneself". The last gesture of Vronsky - to go to war - can be called instinctive, unconscious "courage to be his own self".
Keywords: novel "Anna Karenina" by L. N. Tolstoy, borderline situation, existential position, courage to be oneself.
В статье на примере трех главных героев романа - Анны Карениной, Алексея Александровича Каренина, Алексея Вронского - рассматриваются пограничные ситуации, в которых максимально проявляется сущностное «я» человека. При анализе пограничных ситуаций в свете поставленной задачи используется термин Пауля Тиллиха «экзистенциальная позиция», внешним условием которой является диалог «Я - Ты», реальный или возможный. В контексте пограничных ситуаций, связанных с событиями родов Анны и ее смертью, Лев Толстой ставит проблему о возможности личного существования в условиях личной вины. Текстуальный анализ романа способствовал раскрытию основной онтологической мысли романа, а именно того, что тревога отчаяния в ситуации личной вины становится показателем отчуждения от своей природной сущности. На примере образа Каренина Толстой показал, что экзистенциальная позиция соучастия собственным «я» в существовании «я» другого позволяет проникнуть в сущностное «я» другого и прийти к «мужеству быть собой» (Тиллих). Пограничное состояние родов Анны приводит Алексея Александровича к экзистенциальному знанию своего «я» как субъекта и «я» Анны как объекта. Однако потеря Карениным подлинного источника духовного центра исключает возможность мужества отчаяния с проявлением «мужества быть собой». Последний поступок Вронского - отправиться на войну -можно назвать инстинктивным, неосознанным «мужеством быть собой».
Ключевые слова: роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина», пограничная ситуация, экзистенциальная позиция, «мужество быть собой».
О романе Л Н. Толстого «Анна Каренина» написано очень много. Нет смысла давать хронологию как филологических, так и философских исследований по этому роману. Вместе с тем считаем необходимым привести несколько высказываний классиков-толстоведов об этом романе, ко-
торые дали нам право заниматься проблемой, заявленной в самом названии статьи. Как отправное положение в наших рассуждениях можно считать следующее высказывание крупнейшего толстове-да Л. Д. Опульской о романе: «Создавая новый, „семейный роман", Толстой уже знал, что семей-
ное счастье не спасает от мучительных размышлений над большими философскими, социальными и этическими вопросами бытия» [Опульская, с. 23-24]. Исследователь справедливо утверждает, что трагедия в «Анне Карениной» побеждается эпосом: «оптимистическая философия пересиливает пессимизм» [Там же, с. 26]. Понятно, что носителем «оптимистической философии» в романе является Константин Левин. Однако осмысление глубинного содержания сущностного «я» человека, показанного Толстым, дает нам право говорить о близости к экзистенциальной позиции «быть» не одного Левина только. В этом заключается задача нашего исследования в рамках поставленной проблемы.
Капитальный труд Е. Н. Купреяновой «Эстетика Л. Н. Толстого» [Купреянова], в котором серьезное внимание уделяется проблеме формирования и эволюции представлений Толстого о сущности и назначении человека, стал для нас методологической базой в текстуальном рассмотрении названного произведения Толстого в контексте экзистенциальной философии ХХ века.
«Анна Каренина» Л. Н. Толстого как «роман о современности» остается современным и сегодня, поскольку онтологическое содержание его повествует о бытие и человеческой сущности в разных ее ипостасях, проявляемой в рамках этого бытия. В этом универсальность романа, признак его «долголетия». Роман Толстого - художественная философия о вечных бытийных ценностях: любви, семье. Вместе с тем он, как никакой другой у Толстого, о сложности, подчас противоречивости человеческой натуры. Роман этот прежде всего о том, как пагубно сказываются на человеческой судьбе любые формы отклонения от природного «я» человека, вызываемые как вторжениями в человеческую жизнь сил извне, так и изменой природному началу в самом себе. В осмыслении этого положения и заключается новизна предлагаемого исследования.
В рамках данной статьи на примере трех образов романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина» -Анны, Каренина, Вронского - рассмотрим ситуации, в которых максимально проявляется сущностное «я» человека. Речь пойдет, прежде всего, о пограничных ситуациях, связанных с тремя названными героями. При характеристике этих ситуаций, весьма важных в осмыслении сущностного, природного «я» человека, воспользуемся термином «экзистенциальная позиция» Пауля Тиллиха (1886-1965), крупнейшего европейского философа и теолога, оказавшего значительное влияние на религиозно-философскую мысль ХХ века, автора книги «Мужество быть» («The courage to be»). Экзистенциальная позиция,
по Тиллиху, - это «позиция соучастия индивида собственным существованием в существовании другого» [Тиллих, с. 156]. Он пишет: «Можно обладать точным и беспрестрастным знанием о другой личности, ее психологическом типе и ее предсказуемых реакциях, но, зная все это, нельзя знать самое личность, ее самоцентричное Я, ее знание о самом себе. Лишь соучаствуя в этом Я, совершая экзистенциальный прорыв в центр его бытия, находясь в ситуации прорыва к нему, можно его познать» [Там же]. Таким образом, следуя определению Тиллиха, можно утверждать, что внешним условием экзистенциальной позиции как позиции вовлеченности является диалог.
Об экзистенциальных ситуациях, связанных с тремя названными героями романа, составляющими его основную сюжетную линию, нужно говорить в первую очередь на примере двух пограничных ситуаций: ситуации родов Анны и ситуации трагической смерти Анны. Каждая ситуация имеет свои временные, пространственные, психологические, социальные, биологические условия, связанные прежде всего с образом Анны. В каждой ситуации проявляется конечная свобода героя как индивида, которая позволяет ему реагировать на эти условия, пытаясь изменить их. И, наконец, каждая ситуация дает экзистенциальное знание о героях как личностях, способных или неспособных на «мужество быть собой» (Тиллих).
В названном романе в рамках «мысли семейной» Л. Н. Толстого занимает экзистенциальная проблема тревоги судьбы и смерти, включающая в себя проблему тревоги вины и осуждения, смысла жизни в условиях личной вины, проблему предчувствия смерти.
Толстой в этом романе, как когда-то Кьерке-гор, обращается к проблеме вины. И побуждает его к этому вовсе не теологический вопрос о грехе и прощении, а вопрос о возможности личного существования в условиях личной вины, то есть о возможности обладать в этих условиях мужеством быть собой.
Если говорить о первой пограничной ситуации, ситуации родов Анны, то монолог умирающей Анны, обращенный к мужу, - это монолог больного, пограничного сознания, но он раскрывает суть внутреннего «я» Анны:
Не удивляйся на меня. Я все та же... Но во мне есть другая, я ее боюсь - она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и не могла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь я настоящая, я вся. Я теперь умираю, я знаю, что умру. [Толстой, с. 403].
Анну волнует вина собственного поступка. Признание вины связано с желанием прощения. Одно мне нужно: ты прости меня, прости совсем! [Там же], - говорит она, обращаясь к мужу. Душу Анны в этой ситуации тревожит не только чувство вины, но и жажда прощения, ведь прощали же и тех, кто «хуже был»: ...мне няня говорила: святая мученица - как ее звали? - она хуже была [Там же]. Прощенная, она освободится от непосильного бремени греха, и тогда снимется вопрос «Что делать?» как вопрос о жизни в условиях личной вины. Прощенная, она поедет в Рим... и тогда она никому не будет мешать, только Сережу возьмет и девочку... [Там же]. Прощенная, она обретет мужество быть собой, но этого не будет, поскольку в ее натуре доминирует страсть как голос «живой жизни» (Вересаев). Однако подчинение этому голосу с точки зрения общественного сознания времени, как понимают и сама Анна, и все другие, приводит к ощущению в создавшейся ситуации личной вины, в рамках которой тревога отчаяния становится показателем отчуждения от своей природной сущности. Сила, противостоящая «живой жизни», оказалась сильнее жажды жизни, которой обладала Анна.
Тревога отчаяния приводит Анну к пограничному состоянию ощущений и переживаний перед смертью. Анна теряет всякую надежду на мужество быть. Ситуация пограничного состояния Анны не содержит ни единого диалога. Это состояние представлено Толстым как внутренний монолог в форме потока сознания, состоящего из своеобразного внутреннего диалога голоса Анны со всем человеческим миром, который столь несправедлив, который уничтожил сущностное, природное в ее «я», подавил в ее натуре силу «живой жизни».
Если говорить об образе Каренина в контексте проблемы мужества быть собой, то начнем с того, что он после пережитых им событий, связанных с родами жены, кардинально меняется. Если до переживания пограничного состояния Анны слова Дарьи Александровны о прощении производили в нем только досаду, то теперь мнение Алексея Александровича в вопросе «Что делать?» полностью совпадало с мнением Дарьи Александровны. Пограничное состояние родов Анны приводит Каренина к экзистенциальному знанию своего «я» как субъекта и «я» Анны как объекта. До пограничного состояния для Каренина «я» Анны было объектом расчетов и манипуляций: по карьерным, общественным обстоятельствам муж пытался скрыть создавшееся положение в семье, не предавать его огласке. Естественно, при таком отношении к со-
здавшейся ситуации Анна для Каренина не существует как «я». Она была чем-то, что осложняет жизнь Каренина.
Каренин до пограничной ситуации родов Анны обладал беспристрастным знанием о своей жене, ее характере, ее предсказуемых реакциях, но знание всего этого недостаточно для того, чтобы знать самое личность, ее самоцентричное «я». Как справедливо пишет Тиллих: «Лишь соучаствуя в этом Я, совершая экзистенциальный прорыв в центр его бытия, находясь в ситуации прорыва к нему, можно его познать» [Тиллих, с. 156]. Пограничная ситуация родов Анны, создавшая условия подлинной встречи с подлинным диалогом, создает позицию соучастия Каренина как индивида собственным существованием в существовании «я» своей жены.
Ситуация родов Анны кардинально меняет взгляд Алексея Александровича на создавшееся положение. Толстой пишет:
Душевное расстройство Алексея Александровича все усиливалось и дошло теперь до такой степени, что он перестал бороться с ним; он вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда неиспытанное им счастье [Толстой, с. 403].
Таким образом, Толстой показал, что пограничные ситуации с диалогом встречи дают возможность подлинного познания «я» другого благодаря соучастию собственным существованием в существовании другого. Толстой показал, что именно соучастие в существовании другого изменяет человека. Толстой-мыслитель показал, что для всякого экзистенциального знания характерно то, что сам акт познания преобразует как субъект, так и объект. Экзистенциальное знание основано на встрече, на диалоге «Я -Ты», в результате которого создается и осознается новый смысл. Знание о другой личности всегда имеет экзистенциальный характер.
Вторая пограничная ситуация, связанная со смертью Анны, имеет несколько иной характер. В первой пограничной ситуации Каренин в своих мыслях и чувствах совпал с Дарьей Александровной, говорившей Алексею Александровичу о христианском чувстве прощения. Толстой пишет:
<...> согласившись на развод, он этим самым губил Анну. Ему запало в душу слово, сказанное Дарьей Александровной в Москве, о том, что, решаясь на развод, он думает о себе, а не думает, что этим он губит ее безвозвратно. И он, связав это слово с своим
прощением, с своею привязанностью к детям, теперь по-своему понимал его. Согласиться на развод, дать ей свободу значило в его понимании отнять у себя последнюю привязку к жизни детей, которых он любил, а у нее - последнюю опору на пути добра и ввергнуть ее в погибель [Толстой, с. 420].
После смерти Анны Каренин, опекаемый графиней Лидией Ивановной, подпадает под ложное теологическое учение о всепрощении. Греха нет для верующих, грех уже искуплен [Там же, с. 699], Мы спасены Христом, пострадавшим за нас. Мы спасены верой [Там же, с. 700], -утверждает Лидия Ивановна. И потому трудиться для бога, трудами, постом спасать душу - это, по мнению графини, дикие понятия наших монахов [Там же]. Толстой резко критически относится к так называемому новому теологическому учению. Графиня Лидия Ивановна, у которой, по определению умной княгини Мягкой, голова не на месте [Там же, с. 696], и вместе с ней Алексей Александрович оказываются под влиянием «полоумного» Landau (Жюля Ландо, французского ясновидящего-шарлатана), проповедовавшего подобное учение. И без него, как говорит княгиня Мягкая, ни у Лидии Ивановны, ни у Алексея Александровича ничего не решается [Там же].
Таким образом, тревога и отчаяние Каренина в первой пограничной ситуации - ситуации родов Анны - привели его к ситуации соучастия собственным существованием в существовании другого, открывшей его сердце к истинной христианской любви к ближнему, что соответствовало его природной сути, его природному «я». На примере образа Каренина, который по многим критериям предстает перед взором читателя чуть ли не отрицательным персонажем (правда, он в основном дается глазами нелюбившей его Анны), Толстой показал, что экзистенциальная позиция соучастия собственным «я» в существовании «я» другого позволяет проникнуть в сущностное «я» этого другого и прийти к мужеству быть собой. В случае с Карениным в христианском его варианте.
Однако со смертью Анны Каренин теряет это христианское мужество быть собой. Ситуация смерти Анны меняет Каренина. Увлечение проповедями Лидии Ивановны сублимирует в Каренине желание быть собой. Лидия Ивановна восторженно говорит об изменениях, произошедших в душе Каренина, не подозревая о том, что эти изменения являются лишь подменой подлинного в сущностном «я» Каренина чем-то ложным, с искусственным авторитетом. Лидия Ивановна с восторгом говорит о нем: <...> серд-
це его изменилось, ему дано новое сердце <... > [Там же, с. 698]. И далее:
Та перемена, которая произошла в нем, не может ослабить его чувства любви к ближним; напротив, перемена, которая произошла в нем, должна увеличить любовь [Там же].
Однако эти «перемены» говорят лишь о ложном поиске Карениным собственного «я» в современном авторитете церкви с ее извращенным толкованием учения Христа.
Каренин, как человек времени, когда патриархальные устои русского мира утратили свою осмысленность, теряет подлинный источник духовного центра. В своей попытке спасти свою человечность он встает на путь лжехристианских учений с покорностью судьбе, что полностью исключает возможность мужества отчаяния с проявлением мужества быть собой.
Образ Алексея Вронского в контексте рассматриваемой нами проблемы тоже достаточно сложен и противоречив. Сущностное «я» Вронского тоже раскрывается в двух пограничных ситуациях: в ситуации родов Анны и в ситуации смерти Анны. Монолог Алексея Александровича, произнесенный после восклицаний Вронского: Пощадите меня! Как вам ни тяжело, поверьте, что мне еще ужаснее [Там же, с. 405], -привел последнего в состояние абсолютной «пристыженности и униженности»:
Он был подавлен. Он не понимал чувства Алексея Александровича, но чувствовал, что это было что-то высшее и даже недоступное ему в его мировоззрении [Там же].
Слова Алексея Александровича о своем человеческом, христианском долге перед Анной подействовали на Вронского так, что его душа непроизвольно открылась тому, что было в душе Алексея Александровича. Его поразила благородная чистота его намерений. Толстой пишет о взгляде Каренина в восприятии Вронского:
Слезы стояли в его глазах, и светлый, спокойный взгляд поразил Вронского [Там же].
Таким образом, пограничная ситуация родов Анны способствует экзистенциальному прорыву души Вронского в глубинное содержание души Каренина, благодаря которому происходит искреннее соучастие в сущностном «я» Каренина. Это соучастие собственной душой в ощущениях и переживаниях Каренина полностью уничтожает Вронского: он в состоянии аф-
фекта стреляется («Так сходят с ума, - повторил он, - и так стреляются... чтобы не было стыдно») [Там же, с. 407].
Однако эта же пограничная ситуация способствовала экзистенциальному прорыву Вронского в собственное сущностное «я», благодаря которому открывается глубина чувств Вронского к Анне:
Он чувствовал себя невыразимо несчастным теперь оттого, что страсть его к Анне, которая охлаждалась, ему казалась, в последнее время, теперь, когда он знал, что навсегда потерял ее, стала сильнее, чем была когда-либо [Там же, с. 406].
Таким образом, Толстой на примере переживаний Вронского еще раз показал, что лишь в соучастии в переживаниях другого, совершая экзистенциальный прорыв в сущностно главное в его жизни, можно познать этого другого. Вронский приходит к подлинному соучастию в переживаниях Анны, терзаемой ревностью и неопределенностью своего положения, только в момент пограничной ситуации родов Анны, только тогда он в полной мере понимает глубину ее страданий. И это усиливает его страсть к Анне.
Смерть Анны приводит Вронского к мужеству быть, но это мужество, казалось бы, не становится мужеством быть собой, поскольку потерян всякий смысл его жизни: Я, как человек, - говорит Вронский Сергею Ивановичу, которого случайно встретил на вокзале перед отправкой на сербскую войну, - тем хорош, что жизнь для меня ничего не стоит [Там же, с. 741]. Чуть ниже герой Толстого прибавляет к сказанному героем:
Да, как орудие, я могу годиться на что-нибудь. Но, как человек, я - развалина <.> [Там же].
Вронский, как и Каренин, утратил веру в осмысленность мира. Он не знает, где выход, но инстинктивно старается сохранить свое человеческое «я», хотя бы физически, в ситуации, казалось бы, абсолютно безвыходной. Его поступок -
Саяпова Альбина Мазгаровна,
доктор филологических наук, профессор,
Казанский федеральный университет, 420008, Россия, Казань, Кремлевская, 18. Albina.Sayapova@kpfu.ru
отправиться на войну - это неосознанное мужество отчаяния, если воспользоваться определением М. Тиллиха, «мужество принять на себя свое отчаяние и сопротивляться радикальной угрозе небытия» [Тиллих, с. 161]. Подобное мужество можно назвать инстинктивным, неосознанным мужеством быть собой.
Таким образом, Л. Н. Толстой в своем романе «Анна Каренина» до крупнейших философов ХХ века Мартина Бубера, Мартина Хайдеггера предсказал трагическое саморазрушение семейных укладов жизни в условиях грядущего господства индустриально-технического разума. В его романе, написанном во второй половине Х1Х века, еще нет экзистенциалистского бунта, характерного для ХХ века. Но он, этот роман, стал своеобразной формой протеста против мира, разрушающего сущностное начало в человеческой природе.
Список литературы
Купреянова Е. Н. Эстетика Л. Н. Толстого. М.-Л.: Наука, 1966. 324 с.
Опульская Л. Д. Творческий путь Л. Н. Толстого // Л. Н. Толстой. Собрание сочинений. В двенадцати томах. М.: Правда, 1987. Т. 1. С. 3-38.
Тиллих П. Мужество быть / Пер. с англ. Татьяны Вевюрко // Октябрь, 1992, № 9. С. 152- 169.
Толстой Л. Н. Анна Каренина. М.: Худож. литер., 1976. 799 с.
References
Kupreianova, E. N. (1966). Estetika L. N. Tolstogo [L. N. Tolstoy's Aethetics]. 324 p. Moscow-Leningrad, Nauka. (In Russian)
Opul'skaia, L. D. (1987). Tvorcheskii put' L. N. Tolstogo [L. N. Tolstoy's Creative Path]. L. N. Tolstoi. Sobranie sochinenii. V dvenadtsati tomakh. T. 1. Pp. 338. Moscow, Pravda. (In Russian)
Tillikh, P. (1992). Muzhestvo byt' [The Courage to Be]. Per. s angl. Tat'iany Veviurko. Oktiabr', No. 9, pp. 152- 169. (In Russian)
Tolstoy, L. N. (1976). Anna Karenina. 799 p. Moscow, Khudozh. liter. (In Russian)
The article was submitted on 12.03.2018 Поступила в редакцию 12.03.2018
Sayapova Albina Mazgarovna,
Doctor of Philology, Professor,
Kazan Federal University, 18 Kremlyovskaya Str., Kazan, 420008, Russian Federation. Albina.Sayapova@kpfu.ru
