CC BY
39Гуманитарные исследования. История и филология. 2022. № 5. С. 79-94. Humanitarian studies. History and philology. 2022. No. 5. P. 79-94.
Научная статья
УДК 821.161.1(092)
doi: 10.24412/2713-0231 -2022-5-79-94
РОМАН И.С. ТУРГЕНЕВА «НОВЬ» В ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ ЭПОХИ
Галина Михайловна Ребель
Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет, Пермь, Россия, rebel@pspu.ru
Аннотация. Роман «Новь» занимает в творчестве И.С. Тургенева особое место, на что обратили внимание уже современники писателя, а затем - исследователи: часть из них отказывала этому произведению в художественном совершенстве, которое присуще другим произведениям писателя, другие, напротив, в качестве похвалы, отмечали «полифонизм» «Нови» как результат влияния Достоевского. В данной статье акцент сделан на соотношении общественно-политической атмосферы эпохи и художественных смыслов произведения: от процесса их формирования с помощью корреспондентов из России до истории восприятия современниками, в частности одной из ярчайших представительниц молодого поколения 1870-х гг., С.К. Кавелиной-Брюлловой. Это позволяет реконструировать отношение молодежи к творчеству Тургенева этого периода, а также подчеркнуть то обстоятельство, что поколение 1870-гг. не воспринимало «антинигилистические» романы, в том числе «Бесы» Ф.М. Достоевского, как отражение собственных идейных исканий и социально-политической атмосферы эпохи. Эту функцию, с точки зрения Брюлловой, выполнил именно роман «Новь», глубоко понятый и очень точно проинтерпретированный ею в сохранившейся в черновом варианте и опубликованной только в 1967 г. статье. Осуществленный в данном исследовании анализ позволяет рассматривать «Новь» как эпос о современности, произведение новаторское и в творчестве писателя, и в русской литературе второй половины XIX века в целом. Осмысление характеров ключевых персонажей позволяет подтвердить точку зрения Тургенева, который в письмах многократно указывал на то, что главным лицом в романе является постепеновец Соломин. Именно так осмысляет систему персонажей «Нови» Кавелина-Брюллова, что свидетельствует о ее эстетическом и историческом чутье. При этом Брюллова в данном случае рассматривается не только как автор литературно-критической работы о романе Тургенева, но и как новое явление типа «тургеневской девушки», о чем свидетельствует ее готовность вложить в руки Соломина топор, что не предусмотрено логикой тургеневского романа, но вписывается в ту «экстремистскую» стратегию, которая характерна для героини названного типа.
Ключевые слова: Тургенев, «Новь», Кавелина-Брюллова, «тургеневская девушка», «ходители в народ», эпос о современности, главное лицо романа, опрощение, экстремизм, постепеновство
Для цитирования: Ребель Г.М. Роман И.С. Тургенева «Новь» в общественно-политическом контексте эпохи // Гуманитарные исследования. История и филология. 2022. № 5. С. 79-94. https://doi.org/10.24412/2713-0231 - 2022-5 -79-94
© Ребель Г.М., 2022
Original article
I.S. TURGENEV'S NOVEL «NOV» IN THE SOCIO-POLITICAL CONTEXT OF THE EPOCH
Galina M. Rebel
Perm State Humanitarian Pedagogical University, Perm, Russia, rebel@pspu.ru
Abstract. The novel "Nov" occupies a special place in the work of I.S. Turgenev, which was already noticed by the writer's contemporaries, and then by researchers: some of them denied this work artistic perfection, which is inherent in other works of the writer, others, on the contrary, as praise, noted the "polyphonism" of "Nov" as a result of influence Dostoevsky. This article focuses on the correlation of the socio-political atmosphere of the epoch and the artistic meanings of the work: from the process of their formation with the help of correspondents from Russia to the history of perception by contemporaries, in particular one of the brightest representatives of the younger generation of the 1870s S.K. Kavelina-Bryullova. This allows us to reconstruct the attitude of young people to the works of Turgenev of this period, as well as to emphasize the fact that the generation of the 1870s. did not perceive "anti-nihilistic" novels, including "Demons" by F.M. Dostoevsky, as a reflection of his own ideological quest and the socio-political atmosphere of the era. This function, from Bryullova's point of view, was performed by the novel "Nov", deeply understood and very accurately interpreted by her in an article preserved in a draft version and published only in 1967. The analysis carried out in this study allows us to consider "Nov" as an epic about modernity, a work of innovation both in the writer's work and in Russian literature of the second half of the XIX century as a whole. Understanding the characters of the key figures allows us to confirm the point of view of Turgenev, who repeatedly pointed out in letters that the main person in the novel is the gradual Solomin. This is how Kavelin-Bryullov interprets the system of characters in Nov, which testifies to her aesthetic and historical flair. At the same time, Bryullova in this case is considered not only as the author of a literary and critical work on Turgenev's novel, but also as a new phenomenon of the "Turgenev's young lady" type, as evidenced by her willingness to put an axe in Solomin's hands, which is not provided for by the logic of Turgenev's novel, but fits into the "extremist" strategy that is characteristic of heroines of the named type.
Keywords: Turgenev, "Nov", Kavelina-Bryullova, "Turgenev's young lady", "walkers to the people", the epic of modernity, the main person of the novel, forgiveness, extremism, gradualism
For citation: Rebel G.M. I.S. Turgenev's novel «Nov» in the socio-political context of the Epoch. Humanitarian studies. History and philology. 2022;5:79-94. (In Russ.). https://doi.org/10.24412/2713-0231-2022-5-79-94
Введение
Роман И.С. Тургенева «Новь» традиционно менее других произведений писателя пользовался читательским успехом и исследовательским интересом. Суммарное впечатление от последнего тургеневского романа, каким он виделся из недр Серебряного века, а многим представляется и поныне, лучше других сформулировал Борис Зайцев: ««Новь» - плод сложных, долгих размышлений, наблюдений. Роман, написанный, может быть, самою зрелою техникой Тургенева, с наибольшим движением и прочностью композиции (слабые стороны его раннего писания) - совершенно погиб. Вот вещь неблагословенная, незадачливая в корне, ничем не овлажненная, не оплодотворенная - самое страшное для
художника зрелого: будто все и на месте, и все ни к чему. Все подсушено, без живых соков (хотя имеет вид жизненности). Горькая «Новь» с изображением хождений в народ молодых, иногда трогательных интеллигентов, несчастных и гамлетизирующих, никакой истинной новью не благоухающих <...> Нет, не то мог делать теперь старый, больной, томимый чувством близкого конца Тургенев» [Зайцев 1991: 247-248]. Л. Пумянский, напротив, полагал, что «Новь» не создает «того впечатления единства замысла, которое ставило на такую высоту старое романное искусство Тургенева» [Пумпянский 2000: 485], при этом солидаризировался с тем, что ««Новь» не удалась» [там же: 482].
Это мнение во многом было порождено существенным отличием «Нови» от предыдущих тургеневских романов. Предугадавший это впечатление, Тургенев в письме к Ю. Вревской заметил: «Я боюсь, мой роман Вам не понравится. Нежности мало» [ТП 11, 323, 649]. «Нежности» в «Нови» действительно меньше, чем в предыдущих романах писателя. Не любовная линия и сопутствующая ей лирическая интонация, не предъявление и испытание героя здесь основа и стержень сюжета - а массовое молодежное движение 1870-х гг.: «хождение в народ», действующие лица этого движения, их мотивы, их попытки вспахать «новь», то есть революционизировать крестьян, их неудачи на этом пути, альтернативные варианты возделывания «нови», то есть просветительство, «постепеновство снизу», и, конечно, личности и судьбы людей, вовлеченных в этот драматический исторический процесс, - вот что стало здесь главным предметом изображения и определило эпический характер романа.
В сущности, «Новь» - это эпос о современности, произведение новаторское и в творчестве писателя, и в русской литературе второй половины XIX в. в целом. Именно так «Новь» была прочитана Софьей Константиновной Кавелиной-Брюлловой, чья статья, оставшаяся в черновых бумагах автора и опубликованная только в 1967 г. с комментариями Н.Ф. Будановой, станет своего рода камертоном к нашим размышлениям о романе. Осуществленный Брюлловой анализ позволяет увидеть последний тургеневский роман глазами блестяще образованной представительницы поколения, в нем изображенного, соотнести оценки и общественно-политические упования Брюлловой с той картиной «хождения в народ», которую создал Тургенев, а вместе с тем - оценить проницательность писателя, точность поставленного им художественного диагноза и прогноза на ближайшее будущее России.
Основная часть
Тургенев не знал статью С.К. Брюлловой, но знал ее автора - и как дочь историка, юриста, своего единомышленника-либерала Константина Дмитриевича Кавелина, и как самостоятельное, уникальное и яркое явление русской жизни 1870-х гг. Выступление девятнадцатилетней Софьи Кавелиной, которая к этому моменту уже «была первой женщиной в России, допущенной к преподаванию истории в старших классах женской гимназии» [Буданова 1967: 278], в С.-Петербургском педагогическом обществе 20 февраля 1871 г. произвело на всех присутствующих, включая ее оппонента, известного педагога В. Д.Сиповского [См.: Тургенев: Письма: 14, 538], огромное впечатление. На диспуте присутствовал и Тургенев.
Через шесть лет редактор «Нового времени» Алексей Сергеевич Суворин писал в некрологе на смерть Кавелиной-Брюлловой (она прожила неполных 26 лет): «Для него <Тургенева> как художника в этой девушке являлся новый тип русской женщины, резко выделившийся между так называемыми нигилистками и женщинами прежнего покроя. «Вот вам новая тема, Иван Сергеевич», - говорили ему многие в этот вечер, и он припоминал и повторял ее доводы, ее манеру говорить, воспроизводил ее живой образ, на что он такой мастер («Новое время», 1877, 9 октября, № 580)» [Тургенев: Сочинения: 14, 539]. Тургеневский эпистолярный (а затем и журнальный) некролог пронизан чувством невосполнимой потери и горечи: «...как громом поразило меня сегодня известие о кончине бедной Сони Брюлловой <...> Я никак не могу привыкнуть к мысли, что это прекрасное, молодое, исполненное жизни и сил существо унесено в ту немую, мертвую бездну» [Тургенев: Письма: 12 (1), 216, 218].
Последние строки этого письма - формула судьбы «тургеневской девушки» в вариантах Лизы Калитиной и Елены Стаховой. Наталью Ласунскую от бездны оградил Рудин. Марианну Синецкую удержал на краю и увел за собой Соломин, о чем речь впереди. Что касается определения Суворина - «новый тип русской женщины, резко выделившийся между так называемыми нигилистками и женщинами прежнего покроя», - то, с одной стороны, новизну этого типа подтвердил и Тургенев в своем непосредственном отклике на выступление Кавелиной в письме Полине Виардо («Вот это, несомненно, нечто новое, и ни тени педантизма, детская непосредственность, такая полная отрешенность от всего личного, что исчезает всякая робость» [Тургенев: Письма: 9, 365-366]), с другой - этот новый тип в его общественно-исторической эволюции Тургенев и представил в своем творчестве.
Между «прогрессивной вошью», которую, по определению Достоевского, Тургенев «вычесал из русской действительности» [Достоевский: Зимние заметки о летних впечатлениях: 4, 59-60], то есть нигилисткой Кукшиной, и условно-собирательной Фенечкой («женщиной прежнего покроя») и располагается «тургеневская девушка», которую в варианте нового времени Тургенев, Суворин и другие увидели воочию в лице Софьи Кавелиной. Тем интереснее то, как по выходе романа «Новь» сама Кавелина-Брюллова оценивала творчество писателя в статье, которая не только «дает яркое представление об общественно-политических взглядах Брюлловой и ее таланте как литературного критика и публициста» [Буданова 1967: 283], но и свидетельствует о настроениях и взглядах молодых современников-единомышленников автора статьи.
Для начала процитируем фрагмент, который позволяет увидеть творчество Тургенева глазами молодого поколения 1870-х гг. в промежутке между романом «Дым», опубликованным в 1867 г. в журнале «Русский вестник», и романом «Новь», опубликованным в 1877 г. в двух первых номерах журнала «Вестник Европы». Десять лет -это непривычный для читателей Тургенева - «гончаровский» - интервал между романами. Для Кавелиной интервал еще больше: «Дым» она не считает отражением насущных вопросов социальной жизни и ведет отсчет от «Отцов и детей», то есть с 1862 г., сама она родилась в 1851 г.
«Тем временем в России много воды утекло, - пишет Брюллова. - Кончилось крепостное право, возникли земские учреждения, новые суды. Женщины вышли из замкнутой сферы мелочных, семейных отношений, которые так чудно схватывал в былые
времена Тургенев, и расширили круг своей деятельности. Нигилизм перешел из теории в практику [«теоретическим нигилистом» она называет Базарова - Г.Р. ], вместо филантропов-помещиков народились ходители и ходительницы в народ. Всех этих явлений наш талантливый писатель не касался. Мы думали, что он перестал понимать нас, и читали его последние вещи, как бы отдавая дань уважения некогда мощному старцу, пробавляющемуся теперь лишь отжившими, выдохшимися воспоминаниями. «И к чему нам эти образы? -говорили мы. - Это все умерло, это все уж избито, уж пережевано». Нас волновало свое, новое, нас томила жажда видеть себя и свое время изображенными мастерскою, свежею кистью. И вот Тургенев в последнем большом романе задел самое больное, самое живое место нашего общественного тела - нашей молодежи, наших ходителей в народ...» [Брюллова 1967: 303].
То, что волновало и томило поколение 1870-х, по-своему волновало и томило Тургенева-художника. Он отнюдь не жил выдохшимися воспоминаниями и пережеванными впечатлениями, о чем и сообщал той же Кавелиной в письме от 21 декабря 1872 г.: «.я сам понимаю и чувствую, что мне следует произвести нечто более крупное и современное - и скажу Вам даже, что у меня готов сюжет и план романа - и я вовсе не думаю, что в нашу эпоху перевелись типы и описывать нечего - но из двенадцати лиц, составляющих мой персонал, два лица не довольно изучены на месте - не взяты живьем; а сочинять в известном смысле я не хочу - да и пользы от этого никакой нет - ибо никого обмануть нельзя. След., нужно набраться материалу» [Тургенев: П: 10, 48-49].
Постепенно замысел «разрастается до исполинских размеров» [Тургенев: Письма: 10, 65], появляется надежда «придать некоторым фигурам нечто от базаровской широты» [Тургенев: Письма: 10: 96], но работа идет медленно, трудно, с перерывами. Тургенева это огорчает: «Жаль: никогда я не имел лучшего, более живого и дельного, сюжета» [Тургенев: Письма: 10, 160]. Помочь живущему за границей писателю в деле сбора материала старались его корреспонденты. Так, в 1874 г. он получил от Анны Павловны Философовой портфель с документами: ее собственным дневником, письмами, записками, стихотворениями и проч. -что, по замыслу отправительницы, должно было дать представление писателю о «новых людях».
Философова в этом контексте человек не случайный. В конце 1850-х - начале 1860-х годов она вместе с Н. В. Стасовой и М. В. Трубниковой была организатором женских трудовых артелей, в 1870-х гг. этот «триумвират» выступил инициатором создания Бестужевских курсов. Находясь в эпицентре общественной жизни, Философова была, несомненно, ценным источником информации, однако реакция Тургенева на присланные документы не совпадала с ее собственными оценками и ожиданиями. «Цель Ваша при передаче означенных документов, - пишет в ответ Тургенев, - была, сколько я могу судить, познакомить меня с образом мыслей, вообще с личностями «новых людей», которых я не мог изучить, живя за границей. Экземпляры, с которыми я должен был познакомиться, представлялись Вам в весьма выгодном, почти идеальном, свете - иначе Вы бы не дали мне того портфеля... но представьте: всё, что я в нем нашел, за исключением дневника, поразившего меня своею честною правдивостью и неподдельным энтузиазмом, всё может служить материалом... только с сатирической, юмористической точки зрения! Эта точка зрения особенно применяется к «молодому юноше», к русскому «Лео» - г-ну
В.Г. Д(ехтереву). Это опьянение самообожания рядом с изумительной бездарностью (я много читал плохих стихов на своем веку - но вирши г-на В. Д(ехтерева) всё превосходят), этот догматический тон при таком невежестве! - всё это просится в карикатуру. И заметьте -меня нисколько не смущает резкость мнений; меня изумляет эта пустота, воображающая, что она «на 20-м году жизни уже разрешила все вопросы науки и жизни» <.. .> Откиньте все его разглагольствования о собственной особе под предлогом идеи, и Вы удивитесь, какой там останется нуль <.. .> Нет, любезнейшая Анна Павловна, это еще не новые люди; я знаю таких между молодыми, которым гораздо более приличествует подобное наименованье» [Тургенев: Письма: 10, 158-159].
Чем знаменательно это письмо?
Во-первых, тем, что оторванный от «почвы» Тургенев из своего западноевропейского далека (как когда-то из римского далека Гоголь) смотрит гораздо глубже и понимает гораздо точнее то, что происходит на родине, чем его погруженная в водоворот событий и калейдоскоп лиц корреспондентка.
Во-вторых, неугасающим интересом Тургенева к «новым людям», то есть к тем идеологическим, общественно-политическим процессам, которые происходят в России и к тем человеческим типам, которые эти процессы олицетворяют. Этот интерес лейтмотивом пронизывает все его романы.
В-третьих, чуткостью Тургенева к динамике этих процессов и тонкостью и точностью дифференциации их «акторов».
Последнее проявилось и в последующей переписке с Философовой, когда Тургенев противопоставляет деятелям, на которых лежит «печать бездарности» [Тургенев: Письма: 10, 281], встреченным им «молодым людям с мнениями гораздо более резкими, с формами гораздо более угловатыми - перед которыми я, старик, шапку снимаю, потому что чувствую в них действительное присутствие силы, и таланта, и ума. А там ничего этого нет - ничего и ничего. И Вы сами скоро в том убедитесь» [Тургенев: Письма: 10, 281].
Еще более явственно сложность и тонкость осуществляемой писателем дифференциации проявляется, когда предметом обсуждения становится Базаров. Тургенев очень остро реагирует на воскрешенный Философовой ярлык, который на Базарова в свое время наклеил М. Антонович в своей печально известной статье «Асмодей нашего времени»: «Как? И Вы, Вы говорите, что я в Базарове хотел представить карикатуру на молодежь, Вы повторяете этот... извините бесцеремонность выражения - бессмысленный упрек! Базаров, это мое любимое детище, из-за которого я рассорился с Катковым, на которого я потратил все находящиеся в моем распоряжении краски, Базаров, этот умница, этот герой -карикатура?!?» [Тургенев: Письма: 10, 281].
История интерпретации образа Базарова, вплоть до сегодняшних его оценок, требует отдельного подробного анализа, здесь же приведем только еще одно важное в контексте размышлений о романе «Новь» рассуждение писателя: «Вы ищете его [Базарова - Г.Р.] в действительной жизни; и Вы его не найдете: я Вам сейчас скажу почему. Времена переменились; теперь Базаровы не нужны. Для предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума - ничего крупного, выдающегося, слишком индивидуального; нужно трудолюбие, терпение; нужно уметь жертвовать собою безо всякого блеску и треску - нужно уметь смириться и не гнушаться мелкой и темной и
даже низменной работы. Я беру слово: низменной - в смысле простоты, бесхитростности, «terre à terre'a». Что может быть, напр., низменнее - учить мужика грамоте, помогать ему, заводить больницы и т. д. На что тут таланты и даже ученость? Нужно одно сердце, способное жертвовать своим эгоизмом - тут даже о призвании говорить нельзя (не упоминая уже о звезде г-на В. Д(ехтерева)!). Чувство долга, славное чувство патриотизма в истинном смысле этого слова - вот всё, что нужно.
А Базаров все-таки еще тип, провозвестник, крупная фигура, одаренная известным обаянием, не лишенная некоторого ореола: это всё теперь неуместно - и смешно толковать о героях или художниках труда» [Тургенев: Письма: 10, 295].
Вот здесь и намечено главное лицо романа «Новь» - Василий Федотыч Соломин. Именно главное лицо, что подчеркивал и сам Тургенев [Тургенев: Письма: 12 (1), 73], хотя главным героем в строгом, «техническом» смысле слова Соломин не является.
Но именно он, по мысли Тургенева и по логике романа, олицетворяет то новое и перспективное, что только нарождается, тот тип деятеля, который вчерне набросан в тургеневских письмах Философовой 1874-го г.
И вот что интересно: Брюллова, будучи на двадцать лет моложе Философовой и лично представляя молодое поколение 1870-х гг., понимает, что Тургенев именно в Соломине «выводит <...> того человека, который пашет плугом» [Брюллова 1967: 306], а не взрыхляет верхний слой почвы, как искренние, но наивные и не знающие народ ходатаи за него вроде Маркелова, Машуриной, Остродумова: ««Новь» не трогается с места, им не пронять ее. Они топчутся по ней, орошают ее слезами и потом, а она все не поддается» [Брюллова 1967: 304].
Не поддается, ибо, вопреки описанной В. Лениным тенденции, «страшно далеки они от народа», что и констатирует выступающий в романе отчасти в роли резонера Паклин: «В тысяча восемьсот шестьдесят втором году поляки уходили «до лясу» - в лес; и мы уходим теперь в тот же лес, сиречь в народ, который для нас глух и темен не хуже любого леса!» [ТС 12: 28].
Это остро ощущает Нежданов, чьи письма другу и стихи, помещенные в них, созданы Тургеневым, похоже, по контрасту с хвастливыми словоизлияниями Дехтерева и его бездарными виршами. В отличие от своего антипрототипа, Нежданов проникнут глубоким скепсисом относительно общего дела, но прежде всего - относительно самого себя как участника этого дела: «Коли ты рефлектер и меланхолик, <...> какой же ты к черту революционер? <...> О Гамлет, Гамлет, датский принц, как выйти из твоей тени? Как перестать подражать тебе во всем, даже в позорном наслаждении самобичевания» [Тургенев: Сочинения: 12, 121].
Как и антипрототип, Нежданов пишет стихи, хотя, в отличие от Д(ехтерева), скрывает свое увлечение: «Он негодовал на своего отца за то, что тот пустил его «по эстетике»; он явно, на виду у всех, занимался одними политическими и социальными вопросами, исповедовал самые крайние мнения (в нем они не были фразой!) - и втайне наслаждался художеством, поэзией, красотой во всех ее проявлениях... даже сам писал стихи» [Тургенев: Сочинения: 12, 31].
Весьма красноречивый диалог на эту тему состоялся между ним и Марианной:
«Надо такие стихи писать, как Пушкин, - или вот такие, как эти добролюбовские: это не поэзия... но что-то не хуже ее.
- А такие, как мои, - спросил Нежданов, - вовсе не следует писать? Не правда ли?
- Такие стихи, как твои, нравятся друзьям не потому, что они очень хороши, но потому, что ты хороший человек - и они на тебя похожи.
Нежданов усмехнулся.
- Похоронила же ты их - да и меня кстати!» [ТС 12: 215].
Между тем по крайней мере одно из стихотворений Нежданова заслуживает внимания - и как поэтическое высказывание, вписанное в литературный контекст эпохи, и как лирическое отступление, предваряющее дальнейшее развитие сюжета.
Это стихотворение «Сон», которым автор намеревался «насмешить» своего друга-адресата и, которое, несмотря на наличие «нескольких натянутых рифм» и ритмического сбоя, очень интересно созвучием с некрасовской интонацией, с содержанием, построением, ритмико-синтаксической организацией «Элегии» (1874) и особенно - финальной части «Размышлений у парадного подъезда» (впервые опубликовано в 1860), которую по аналогии можно было бы озаглавить «Стон».
«Размышления у парадного подъезда» (фрагмент) «Сон» (фрагмент)
...Родная земля! Укажи мне такую обитель, Я такого угла не видал, Где бы сеятель твой и хранитель, Где бы русский мужик не стонал? Стонет он по полям, по дорогам, Стонет он по тюрьмам, по острогам, В рудниках, на железной цепи; Стонет он под овином, под стогом, Под телегой, ночуя в степи; Стонет в собственном бедном домишке, Свету божьего солнца не рад; Стонет в каждом глухом городишке, У подъезда судов и палат. [Некрасов 1: 303] ...Нет! Никогда еще таким ужасным сном Мои любезные соотчичи не спали! Все спит кругом: везде, в деревнях, в городах, В телегах, на санях, днем, ночью, сидя, стоя... Купец, чиновник спит; спит сторож на часах, Под снежным холодом и на припеке зноя! И подсудимый спит, и дрыхнет судия; Мертво спят мужики: жнут, пашут - спят; молотят -Спят тоже; спит отец, спит мать, спит вся семья.. Все спят! Спит тот, кто бьет, и тот, кого колотят! Один царев кабак - тот не смыкает глаз; И, штоф с очищенной всей пятерней сжимая, Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ, Спит непробудным сном отчизна, Русь святая! [ТС 12: 230]
Как ни ужасен стон, он признак жизни - и некрасовский финальный риторический вопрос «Ты проснешься ль, исполненный сил...», с одной стороны, допускает беспробудность, с другой - оставляет надежду на пробуждение. Стихотворение Нежданова надежду не сулит. Но еще более зловеще (и проницательно) звучит приписка Нежданова к письму: «P.S. Да, наш народ спит. Но, мне сдается, если что его разбудит - это будет не то, что мы думаем.» [Тургенев: Сочинения: 12, 231]
По иронии судьбы, спасает Нежданова от ареста чужесть народу, доставлявшая ему моральные страдания: он впадает в полубессознательное состояние по причине совершенной неспособности в процессе агитации пить с мужиками на равных водку, один запах которой у него «возбуждал тошноту, чуть не рвоту» [Тургенев: Сочинения: 12, 228]. Доставленный на фабрику, где они с Марианной укрывались под защитой Соломина, он бормочет:
«- А! Марианна! <...> ты все говорила: о... опрос... опростелые; вот теперь я настоящий опростелый. Потому весь народ наш всегда пьян... значит...
Он умолк; потом пробурчал что-то невнятное, закрыл глаза - и заснул» [ТС 12: 240].
Т. е. впал в то самое состояние, в котором, по его мнению, пребывал народ.
Что касается Марианны, то у нее, как замечает Брюллова, «нет в голове той рефлексии, тех теоретических завалов, которые мучат Нежданова» [Брюллова 1967: 307]. И сам Нежданов видит, что, в отличие от него, Марианна «вся поглощена своей деятельностью, в которую верит» [Тургенев: Сочинения: 12, 226]; он понимает, что она готова «коли нужно, на плаху!» При этом сами его наблюдения принимают трагикомический оборот: «Да что на плаху! Она даже башмаки с себя пробовала снять; ходила куда-то босая и вернулась босая. Слышу - потом - ноги себе долго мыла; вижу, наступает на них с осторожностью, потому с непривычки - больно; а лицом вся радостная и светлая, словно клад нашла, словно солнце ее озарило. Да, Марианна молодец!» [Тургенев: Сочинения: 12, 227]. Для самого Нежданова снять башмаки и уж тем более надеть «вонючий кафтан» [Тургенев: Сочинения: 12, 227] едва ли не хуже плахи, в нем бунтует «эстетик», с точки зрения которого это фальшь, маскарад.
А для Марианны обряд переодевания становится желанным актом опрощения, к которому, не ведая об этом специальном термине и его конкретно-историческом значении, были последовательно устремлены все «тургеневские девушки», отвергавшие традиционную социальную стратегию, иронически запечатленную в пушкинской сказке: «Не хочу быть черной крестьянкой, / Хочу быть столбовою дворянкой»... и т. д., вплоть до «хочу быть владычицей морскою» [Пушкин: Сказка о рыбаке и рыбке: 3, 306, 308].
В случае «тургеневской девушки» эта логика перевернута - кто-то скажет: с ног на голову, - кто-то, напротив: с головы на ноги; так или иначе - тургеневская девушка не хочет того, что предписано изначальным социальным статусом и задано традицией его изменения в сторону повышения.
И она уходит: в монастырь, в Болгарию, в народ.
Во всех этих случаях смена социальной роли означает понижение статуса и сопровождается обрядом переодевания: в монашескую рясу, в которой мы в финале «Дворянского гнезда» видим Лизу Калитину; в костюм медсестры, в котором мы не видим Елену Стахову, но траектория задана и в жизни ее продемонстрирует баронесса Вревская; наконец, в случае Марианны Синецкой - в крестьянское платье.
Достоевский, полемически настроенный на тургеневскую волну и по-своему очень чуткий к веяниям времени, вкладывает в уста Аглаи Епанчиной - «тургеневской девушки» в достоевском экзальтированном варианте - очень важное в этом плане признание: «Я <...> хочу совершенно изменить мое социальное положение, - говорит она князю Мышкину. - Я положила заняться воспитанием, и я на вас рассчитывала, потому что вы говорили, что любите детей. Можем мы вместе заняться воспитанием, хоть не сейчас, так в будущем? Мы вместе будем пользу приносить; я не хочу быть генеральскою дочкою... » [Достоевский 8: 358].
Вот это нежелание быть «генеральскою дочкою», то есть существовать в предписанном социумом рамках, и определяет логику поведения «тургеневской девушки».
Эту линию судьбы Тургенев не просто отразил в своих романах - можно сказать и так, что он ее во многом спровоцировал, он вдохновил и эстетически поддержал этот, как сказали бы сегодня, феминистский порыв девушек образованных, думающих и задыхающихся в
рамках стремительно устаревающей замкнутой социальной структуры дворянской усадьбы к самостоятельному определению своей судьбы, к демократизации своей социальной роли, к активному участию в жизни, а в перспективе - в революционном преобразовании общества. Финальным символическим аккордом этой темы в творчестве Тургенева станет стихотворение «ПОРОГ».
Кавелина-Брюллова - очень наглядное предъявление этого женского типа в самой жизни и - смерти. Еще раз напомним фразу из эпистолярного некролога Тургенева: «.я никак не могу привыкнуть к мысли, что это прекрасное, молодое, исполненное жизни и сил существо унесено в ту немую, мертвую бездну» [Тургенев: Сочинения: 14, 538].
«Я приведена на край бездны и должна упасть» [Тургенев: Сочинения: 8, 165], - пишет Елена Стахова в прощальном письме родителям.
«В какую бездну бросаетесь вы с закрытыми глазами? Для кого и для чего?» [Тургенев: Сочинения: 12, 190] - спрашивает Марианну Валентина Михайловна Сипягина.
Но Марианна ощущает иначе: «Разве между вашим домом и мною не целая бездна, бездна, которую ничто, ничто закрыть не может?» [Тургенев: Сочинения: 12, 197].
Она, как и ее предшественницы, жаждет подвига:
« - Вам хотелось собой пожертвовать?» - спрашивает ее Соломин.
«Глаза у Марианны заблистали.
- Да... да... да!» [Тургенев: Сочинения: 12, 221]
«8/10 наших заговорщиц - Марианны» [Брюллова 1967: 306], - подтверждает Брюллова. Достоевский, спародировавший в финальном рассказе об Аглае Епанчиной, сюжет «Накануне», негодует. В письме к К.П. Победоносцеву в ходе подготовки к Пушкинскому празднику 1880 г. он, в частности, пишет: «Профессора ухаживают там за Тургеневым, который решительно обращается в какого-то личного мне врага. <...> Но славить Пушкина и проповедовать «Верочку» я не могу» [Достоевский: Письма: 30 (1), 156]. Верочка - это В.И. Засулич. Современники, по свидетельству самого Тургенева, усматривали «интимнейшую связь» [Тургенев: Письма: 12, 312] между нею и Марианной Синецкой [См.: Ребель: 2018, 265]. Достоевский в романе «Бесы» прямо обвинил Тургенева в попустительстве нигилистам и подстрекательстве к бунту. А роман «Новь» в широком смысле слова - это художественный ответ Достоевскому, опровергающий ярлык «бесы» применительно к «ходителям в народ» и предлагающий более сложную и объективную реалистическую картину революционного движения 1870-х гг.
Причем эту цель Тургенев ставил осознанно и целенаправленно, о чем свидетельствует письмо к М.М. Стасюлевичу от 22 декабря 1876 г., в котором роман «Новь» предъявляется как альтернатива крайностям: с одной стороны - «Бесам» и другим «антинигилистическим» произведениям, с другой - роману «Что делать?»: «Молодое поколение было до сих пор представлено в нашей литературе либо как сброд жуликов и мошенников - что, во-первых, несправедливо - а во-вторых, могло только оскорбить читателей-юношей как клевета и ложь; либо это поколение было, по мере возможности, возведено в идеал, что опять несправедливо - и, сверх того, вредно. Я решился выбрать среднюю дорогу - стать ближе к правде; взять молодых людей, большей частью хороших и честных - и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может не привести их к полному фиаско. Насколько мне это удалось - не мне судить; но вот моя мысль - и Вы
можете видеть, как она, в сущности - цензурна и благонамеренна. Во всяком случае молодые люди не могут сказать, что за изображение их взялся враг; они, напротив, должны чувствовать ту симпатию, которая живет во мне - если не к их целям, то к их личностям. И только таким образом может роман, написанный для них и о них, принести им пользу» [Тургенев: Письма: 12 (1), 43-44].
Не были «бесами» герои Тургенева Маркелов, Остродумов, Машурина, ни к кому из них не приложима самоаттестация Петра Верховенского: «Я ведь мошенник, а не социалист» [Достоевский: Бесы: 10, 324]. Разве только в перевернутом варианте: они были социалистами, а не мошенниками. Это не значит, что в «нигилистической» среде не было «бесовщины», то есть уродливых, зловещих и опасных уклонений. Чего стоит одна только «нечаевщина». Но Тургенев в данном случае показал другую - чрезвычайно важную -сторону явления: самоотверженность, честность, убежденность, готовность рисковать и жертвовать собой, но при этом незнание и непонимание народа, чужесть ему, наивность, ограниченность, несостоятельность.
Состоятельное начало, по Тургеневу, должно вырасти из самой почвы, но почва для этого должна быть хорошо вспахана и удобрена.
Надежда на такую историческую перспективу и связана с образом Соломина. «Настоящий русский практик, на американский лад» [Тургенев: Сочинения: 12, 323], - таким задуман и заявлен этот герой в «Формулярном списке лиц новой повести», таким он и получился в романе. Практик, прагматик, отличный организатор, получивший образование в Англии, пользующийся огромным уважением рабочих фабрики, на которой служит управляющим, Соломин внимательно прислушивается, присматривается к происходящим социальным процессам, сочувственно относится к «ходителям в народ» и в то же время совершенно не разделяет их упований на революционные настроения крестьян. Он предлагает альтернативную радикальной постепеновскую стратегию, с одним существенным уточнением: «Постепеновцы до сих пор шли сверху <...> а мы попробуем снизу» [Тургенев: Сочинения: 12, 145].
Суть ее он очень просто и доходчиво объясняет Марианне:
«Вы извините неприличность выражения... но, по-моему, шелудивому мальчику волосы расчесать - жертва, и большая жертва, на которую не многие способны <...> Вы будете чумичкой горшки мыть, щипать кур... А там, кто знает, может быть, спасете отечество!
- Вы смеетесь надо мною, Василий Федотыч.
Соломин медленно потряс головою.
- О моя милая Марианна, поверьте: не смеюсь я над вами, и в моих словах - простая правда» [Тургенев: Сочинения: 12, 221].
Эта «простая правда» дополнительно подтверждена устами романного резонера Паклина, который говорит о Соломине: «Такие, как он - они-то вот и суть настоящие. Их сразу не раскусишь, а они - настоящие, поверьте; и будущее им принадлежит. Это - не герои; это даже не те «герои труда», о которых какой-то чудак - американец или англичанин - написал книгу для назидания нас, убогих; это - крепкие, серые, одноцветные, народные люди. Теперь только таких и нужно! Вы смотрите на Соломина: умен - как день, и здоров - как рыба... Как же не чудно! Ведь у нас до сих пор на Руси как было: коли ты живой
человек, с чувством, с сознанием - так непременно ты больной! А у Соломина сердце-то, пожалуй, тем же болеет, чем и наше, - и ненавидит он то же, что мы ненавидим, да нервы у него молчат и все тело повинуется как следует... значит: молодец! Помилуйте: человек с идеалом - и без фразы; образованный - и из народа; простой - и себе на уме... Какого вам еще надо? <...> настоящая, исконная наша дорога - там, где Соломины, серые, простые, хитрые Соломины!» [12: 299]
Подтверждением этому служит сюжетная логика романа, стержнем которой, подобно тому, как это было в романе «Накануне», становится выбор женщины. Марианна последовательно отвергает фанатично однонаправленного Маркелова, гамлетизирующего Нежданова, добровольно устраняющего себя с ее жизненного пути, и соединяет свою судьбу с судьбой Соломина: «народного» человека, «почвенника» - не в достоевском мистическом, а в практическом, созидательном смысле слова.
Отмечая, что «политический смысл тургеневского романа с центральной идеей «безымянной Руси», высылающей героев «Нови» на жертвенный подвиг, резко контрастен по отношению к концепции «Бесов», где революционные деятели рассмотрены были как люди, чуждые России и русскому народу», Г. Бялый, в полном соответствии с советской идеологией, характеризует Соломина как фигуру неясную, «воплощение несбывшейся либеральной утопии автора» [Бялый: 1962]. Более того, признавая факт усложнения и изменения романной структуры в позднем творчестве Тургенева, Бялый в то же время утверждает, что ««Новь» ближе к старому типу романа Тургенева, чем «Дым»»; по мнению исследователя, «Новь» «как бы возвращается к истокам, к «Рудину», который тоже был романом о «неудачнике», о «ненастоящем» герое» [там же]. Очевидно, что «неудачником» и «ненастоящим героем» назван Нежданов; тем самым главное лицо романа «Новь» -Соломин - и выбор, который делает в его пользу Марианна, то есть принципиально важный для тургеневского романа сюжетный ход, с помощью которого демонстрируется состоятельность / несостоятельность героя-мужчины, Бялым вообще выносится за скобки, игнорируется. Предлагаемая редукция романа «Новь» к роману «Рудин» представляется некорректной ни с эстетической, ни с историко-литературной точки зрения.
Не только сюжетная логика самого произведения, но и осмысление общественно-политического контекста и исторических последствий воссозданного в «Нови» образа эпохи свидетельствует о том, что Тургенев не только не вернулся к «истокам», но написал принципиально новый, новаторский роман; осуществленный в «Нови» художественный анализ общественно-политической ситуации отразил новые тенденции нового времени, а намеченная писателем историческая перспектива была единственно возможным вариантом мирного развития событий.
В 1875 г., когда роман «еще на станке» [Тургенев: Письма: 11, 210], но уже близится к концу, Тургенев получил от Философовой письмо, полное отчаяния, вызванного, судя по всему, спадом революционной активности. «Помилуйте, - возражает он своей корреспондентке, - деятельность Ваша достигла хотя маленького результата - следов., не бесплодна - чего же больше? Пусть каждый в своей сфере сделает столько же - и выйдет дело большое и хорошее. <...> Пора у нас в России бросить мысль о «сдвигании гор с места» - о крупных, громких и красивых результатах; более, чем когда-либо и где-либо, следует у нас удовлетворяться малым, назначать себе тесный круг действия: мы умрем - и
ничего громадного не увидим. С этим надо помириться - и предоставить всё, к этому не подходящее, господам вроде Дехтерева, если он сам уже не излечился от прежних мечтаний» [Тургенев: Письма: 11, 32-33].
Идеологически эпистолярный диалог с Философовой был созвучен дописывавшемуся роману, его ключевым смыслам.
15 июля 1876 г. из Спасского Тургенев сообщает М.М. Стасюлевичу, что роман окончен; «секретничает насчет заглавия», опасаясь, что «кто-то другой наскочит на то же слово»; поясняет: «плуг в моем эпиграфе не значит революция - а просвещение; и самая мысль романа самая благонамеренная»; тревожится: «То, что Вы говорите мне об ожиданиях, возбужденных «Новью», пугает меня значительно. Как оправдать их?!» [Тургенев: Письма: 11, 296, 299, 320]. Радуется положительному отзыву П.В. Анненкова, в частности совпадению в оценке Соломина: «трезвый» [Тургенев: Письма: 12 (1), 14]. И предвидит: «Никакого нет сомнения, что, если за «Отцов и детей» меня били палками, за «Новь» меня будут лупить бревнами - и точно так же с обеих сторон» [Тургенев: Письма: 11, 351].
Отвечая на «восторженный» [Тургенев: Письма: 12 (1), 61] отзыв о романе Константина Дмитриевича Кавелина (отца Софьи Брюлловой, которая тоже прислала восторженное письмо, - к сожалению, письма отца и дочери Кавелиных не сохранились), 17 декабря 1876 г. Тургенев пишет: «...в теченье всей моей литературной карьеры ничего мне не доставило большего удовольствия, чем Ваше письмо. Мой роман имеет для меня самого важное значенье: тут идет вопрос не об упадке или сохранении таланта, не о степени успеха в публике - к этому я отношусь если не равнодушно - то спокойно, как подобает человеку, уже убеленному сединами и усталому; вопрос идет о том, совладал ли я с задачей, постановка которой казалась мне верною - но исполнение которой (а ведь вся суть в исполнении!) могло внушить мне справедливые сомнения - и опасения. Эти опасения были тем более естественны, что задача-то была уж больно трудна! И вот Вы, человек столь же чуткий, сколь правдивый -настоящий друг и настоящий судия в одно и то же время, приходите и говорите мне: «Работа хороша - всё верно и ладно» - и даже прибавляете: «спасибо» - и в таких выражениях, которые не могли меня не тронуть... Как же мне не радоваться? Благодаря Вас, я самого себя глажу по головке; и теперь, какая бы ни была «литературная» судьба «Нови», я уже знаю, знаю наверное, что я не потерял времени даром и сослужил - отслужил - службу моему поколению - пожалуй даже моему народу. А что молодая критика меня будет бить палками -это ничего; для моциона ей полезно; а там всё уляжется; и, быть может, она сама догадается, что била по своим» [Тургенев: Письма: 12 (1), 39].
В контексте размышлений об эпическом характере произведения, очень интересен тургеневский ответ на замечание Кавелина по поводу пунктирного изображения крестьян: «...тут, с моей стороны, была некоторая преднамеренность. Так как мой роман не мог захватить и их (по двум причинам: во-1-х) вышло бы слишком широко, и я бы выпустил нити из рук; во-2-х) я не довольно тесно и близко знаю их теперь - чтобы быть в состоянии уловить то еще неясное и неопределенное, которое двигается в их внутренностях) - то мне осталось только представить ту их жесткую и терпкую сторону, которою они соприкасаются с Неждановыми, Маркеловыми и т. д. Быть может, мне бы следовало резче обозначить фигуру Павла, соломинского фактотума, будущего народного революционера; но это слишком крупный тип - он станет - со
временем (не под моим, конечно, пером - я для этого слишком стар - и слишком долго живу вне России) - центральной фигурой нового романа. Пока - я едва назначил его контуры» [Тургенев: Письма: 12 (1), 39].
Рабочий Павел (Власов) действительно станет героем следующего этапа истории литературы. А для Тургенева важно другое: «Что Соломин мне удался - вот, что меня радует больше всего. Это было самое трудное» [Тургенев: Письма: 12 (1), 39].
Эту удачу, значение фигуры Соломина в своей статье-черновике однозначно подтверждает и Софья Кавелина-Брюллова. Но в ее интерпретации тема получает опасный, противоречащий позиции Тургенева и идеологическим воззрениям ее отца поворот: «Нам кажется, что Соломины - это желанные для русской земли пахари. Только тогда, когда они вспашут «новь» вдоль и поперек, на ней можно будет сеять те идеи, за которые умирают наши молодые силы. Когда на десять русских придется шесть Соломиных, существующий порядок вещей станет невозможным, и если правительство опоздает реформою, Соломин XX века и его ученик, плутоватый, сметливый и энергичный Павел сознательно, трезво возьмутся за топор [выделено мной - Г.Р. ]. Он не выпадет из их рук, им не нужно будет переодеваться: народ их и без того будет знать, потому что они сами - народ. Соломины будут не вожаки, а рядовые революции, которая и возможна-то будет только тогда, когда у нее окажутся такие рядовые» [Брюллова 1967: 315].
В статье Кавелиной-Брюлловой, кроме тургеневских героев, о которых она пишет, перед читателем предстает еще одна героиня - она сама. И перспектива, ею намеченная: возьмутся за топор, - это чреватый экстремизмом максимализм тургеневской девушки, которой на совершенно непонятных основаниях, вопреки содержанию тургеневских романов, приписывается кротость, смиренность, робость - совершенно не присущие ей качества.
«Но все-таки никак не могу признать Вас «смиренной» - и скорее нахожу в Вас гордыню» [ТП 11, 345], - писал Тургенев баронессе Юлии Вревской, которая направилась по маршруту Елены Стаховой - но не в Болгарию, а в Сербию, на Балканскую войну, где, в свою очередь, и была «унесена в немую, мертвую бездну».
Заключение
В то время как критика вела по «Нови» огонь «картечью» [Тургенев: Письма: 12 (1), 41], в феврале 1877 г. начался «процесс нигилистов», или «процесс пятидесяти», среди которых было шестнадцать женщин. «А меня упрекали, что «Марианна» у меня - сделанная!» [Тургенев: Письма: 12 (1), 109] - замечает Тургенев в одном из писем. Правда, под впечатлением от «всеобщего гама и рева осуждения и брани» [Тургенев: Письма: 12 (1), 123] он почти готов был признать, что «Новь» - «вещь неудавшаяся», что она «провалилась», потому что «нельзя пытаться вытащить самую суть России наружу, живя почти постоянно вдали от нее» [Тургенев: Письма: 12 (1), 116, 117]. Однако постепенно «началась как бы реакция в пользу «Нови»» [Тургенев: Письма: 12 (1), 132]. Дополнительным фактором стал выстрел Веры Засулич 24 января 1878 г. в петербургского генерал-губернатора Ф.Ф. Трепова и процесс над ней. По свидетельству Тургенева, «история с Засулич взбудоражила решительно всю Европу <...> во всех журналах видят интимнейшую связь между Марианной «Нови» и Засулич» [Тургенев: Письма: 12 (1), 312]. «И выходит, что вообще нечего хлопотать: коли вещь дельная, она найдет свою дорогу» [Тургенев: Письма: 2 (1), 315].
В связи с «догоняющими роман» историческими событиями, Луи Виардо предложил к французскому изданию «Нови» прибавить следующее примечание: «Если бы роман г. Т<ургенева> не был написан и даже напечатан раньше политического процесса, который происходит сейчас в петербургском Сенате, можно было бы подумать, что он скопировал этот процесс, тогда как он предсказал его. В этом процессе мы действительно видим те же самые благородные иллюзии и то же полное разочарование; мы вновь находим там все, вплоть до неожиданных браков и даже браков фиктивных. Роман «Новь» внезапно сделался историческим» [Тургенев: Письма: 12 (1), 444].
Тургенев и в этом случае оказался чутким резонатором своей эпохи и тенденций исторического развития. В письме к А.М. Жемчужникову от 5 марта 1877 г. он писал: «...я сознавал, что жизнь бежит в эту сторону, я сделал набросок, я указал пальцем на настоящую дорогу» [12 (1): 113].
Процитируем еще раз в полном варианте это указание из самого романа, которое «несомненно выражает авторское мнение» [Буданова 1966: 505]: «.настоящая, исконная наша дорога - там, где Соломины, серые, простые, хитрые Соломины! Вспомните, когда я это говорю вам, - зимой тысяча восемьсот семидесятого года, когда Германия собирается уничтожить Францию... когда...» [Тургенев: Сочинения: 12, 299]
По иронии истории, в 1870 году родился Владимир Ульянов, согласно апокрифу, провозгласивший: «Мы пойдем другим путем».
К сожалению, жизнь продолжала бежать в эту самоубийственную сторону, а на настоящую дорогу - дорогу постепенных преобразований и созидания, которую в тургеневском романе олицетворял Соломин, - Россия на критическом рубеже XIX-XX вв. выйти не сумела.
Список литературы
1. Буданова Н.Ф. Статья С.К. Брюлловой о романе «Новь». Вступительная статья и публикация Н.Ф. Будановой // И.С. Тургенев: Новые материалы и исследования. АН СССР. Институт мировой литературы им. А.М. Горького. М.: Наука, 1967. (Лит. наследство; Т. 76). С. 277-296.
2. Буданова Н.Ф. <Комментарий> Тургенев И.С. Полное собрание сочинений в 28 т. Сочинения в 15 т. Т. 12. М.-Л.: Наука, 1966.
3. Брюллова С.К. <Статья о романе «НОВЬ»> Вступительная статья и публикация Н.Ф. Будановой // И.С. Тургенев: Новые материалы и исследования / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького. М.: Наука, 1967. (Лит. наследство; Т. 76). С. 297-321.
4. Бялый Г.А. Тургенев и русский реализм [Электронный ресурс]. Л.: Советский писатель, 1962. 247 с. URL: http://i-s-turgenev.ru/books/item/fD0/s00/z0000013/st010.shtml (дата обращения: 12.01.2022).
5. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. АН СССР, Институт русской литературы (Пушкинский дом). Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1972-1990.
6. Зайцев Б.К. Далекое // Жизнь Тургенева. М.: Сов. писатель, 1991. С. 143-276.
7. Некрасов Н.А. Стихотворения и поэмы. Собр.соч. в 8 т. Т. 1. 1843-1860. И.: ИХЛ, 1965.
8. Пумпянский Л.В. Классическая традиция: собрание тр. по истории рус. литературы. М.: Языки рус. культуры, 2000. 864 с.
9. Пушкин А.С. Поэмы. Сказки. Собр. соч. в 10 т. Т. 3. М.: Худ. Лит-ра, 1975.
10. Ребель Г.М. Тургенев в русской культуре. М.; СПб.: Нестор-История, 2018. 376 с.
11. Тургенев, И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 28 т. Сочинения в 15 т. М.-Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1960-1968.
12. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 28 т. Письма в 13 т. М.-Л.: Издательство Академии наук, 1961-1967.
References
1. Budanova N.F. Stat'ya S.K. Bryullovoi o romane «Nov'». Vstupitel'naya stat'ya i publikatsiya N.F. Budanovoi [Bryullova about the novel "Nov". Introductory article and publication by N. F. Budanova]. I.S. Turgenev: Novye materialy i issledovaniya, Moscow, Nauka, 1967, pp. 277-296. (In Russ.)
2. Budanova N.F. Turgenev I.S. Polnoe sobranie sochinenii v 28 tomah [Turgenev I.S. Complete works in 28 volumes.]. Vol. 12, Moscow, Leningrad, Nauka, 1966. (In Russ.)
3. Bryullova S.K. Vstupitel'naya stat'ya i publikatsiya N. F. Budanovoi [Introductory article and publication by N. F. Budanova]. I. S. Turgenev: Novye materialy i issledovaniya, Moscow, Nauka, 1967, pp. 297-321. (In Russ.)
4. Byalyi G.A. Turgenev i russkii realism [Turgenev and Russian realism]. Leningrad, Sovetskii pisatel', 1962, 247 p. (In Russ.). Available at: http://i-s-turgenev.ru/books/item/f00/s00/z0000013/st010.shtml (accessed: 12.01.2022).
5. Dostoevskii F.M. Polnoe sobranie sochinenii v tridtsati tomakh [Complete works in thirty volumes]. Leningrad, Nauka. Leningradskoe otdelenie, 1972-1990. (In Russ.)
6. Zaitsev B. K. Dalekoe [Distant]. Zhizn'Turgeneva, Moscow, Sov. pisatel', 1991, pp. 143-276. (In Russ.)
7. Nekrasov N.A. Stikhotvoreniya i poemy [Poems and poems]. Vol. 1, 1843-1860, IKhL, 1965. (In Russ.)
8. Pumpyanskii L.V. Klassicheskaya traditsiya [Classical tradition]. Moscow, Yazyki rus. kul'tury, 2000, 864 p. (In Russ.)
9. Pushkin A.S. Poemy. Skazki [Poems. Fairy tales]. Vol. 3, Moscow, Khud. Lit-ra, 1975. (In Russ.)
10. Rebel' G.M. Turgenev v russkoi kul'ture [Turgenev in Russian culture]. Moscow, Saint Petersburg, Nestor-Istoriya, 2018, 376 p. (In Russ.)
11. Turgenev, I.S. Polnoe sobranie sochinenii i pisem [Complete Works and Letters]. Moscow, Leningrad, Izd-vo Akad. nauk SSSR, 1960-1968. (In Russ.)
12. Turgenev I.S. Polnoe sobranie sochinenii i pisem [Complete Works and Letters]. Moscow, Leningrad, Izdatel'stvo Akademii nauk, 1961-1967. (In Russ.)
Информация об авторе Г.М. Ребель - доктор филологических наук, профессор, Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет.
Information about the author G.M. Rebel - Grand Ph.D. (Philology), Professor, Perm State Humanitarian Pedagogical University.
Статья поступила в редакцию 09.12.2021; одобрена после рецензирования 25.01.2022; принята к публикации 18.02.2022.
The article was submitted 09.12.2021; approved after reviewing 25.01.2022; accepted for publication 18.02.2022.
