CC BY
398
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2017, № 5, с. 222-228
УДК 82-312.1
РОМАН Д. ДЕФО «СТРАННЫЕ И УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ РОБИНЗОНА КРУЗО» - ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИЙ МИФ О ЧЕЛОВЕКЕ
© 2017 г. И. С. Погодина
Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н. А. Добролюбова, Н. Новгород
irashturmilova@yandex.ru
Поступила в редакцию 19.04.2016
Исследуется проблематика и герой романа Даниеля Дефо «Странные и удивительные приключения Робинзона Крузо». Целью является попытка ответить на вопросы: «В чем заключается мифологизм романа?» и «Почему Робинзон Крузо - герой-миф?» Посредством анализа художественной формы рассматриваются мифологемы острова, мира вещей, труда и разума. Данный анализ демонстрирует динамику литературного эксперимента, направленного на воссоздание картины мира человека в экстремальных условиях. Аргументируется вывод о том, что художественная форма романа, будучи результатом языковой обработки приобретенного опыта, является связующим звеном между образом и символом, что, в свою очередь, рождает мифологемы, которые заимствует последующая литература (мифологема острова, одиночества, Робинзона).
Ключевые слова: Даниель Дефо, робинзонада, мифологизм, герой-миф, символ, образ, художественная форма.
Образ Робинзона многогранен и неисчерпаем. Каждая эпоха по-своему интерпретировала бессмертное произведение Дефо и изображала его главного героя. И это неудивительно, ведь как у переступающей порог Нового времени Англии, так и у любой другой эпохи есть свой Робинзон. Это не просто человек, силой обстоятельств оторванный от цивилизации, но человек своего времени, обладающий характерными чертами, приобретающий жизненный опыт. Робинзон стал так называемым вековым образом, к которому применимо понятие «герой-миф». Целью данной работы является рассмотрение образа Робинзона и его жизни на острове как мифа Нового времени, создавшего парадигму для последующей литературы.
Даниеля Дефо по праву называют летописцем Англии Нового времени. Его жизнь и творчество легли в основу многих исторических и социологических исследований (работы историка Дж. М. Тревельяна, многочисленных биографов Дефо, зарубежных и отечественных, среди которых - Т. Райт, Дж. Мур, Дж. Сувер-ланд, А.А. Аникст, Д.М. Урнов и др.). Его произведение «Странные и удивительные приключения Робинзона Крузо» принято считать основоположником романного жанра, который рассмотрен в работах А.А. Елистратовой, А.А. Чамеева, В.М. Соколянского. В трудах Е.М. Мелетинского роман Дефо описывается с точки зрения нового типа отношения литературы к мифологии. Автор приводит его в качестве примера «окончательного перехода от средневекового «символизма» к «подражанию приро-
де», к отражению действительности в адекватных формах» [1, с. 280]. Развивается идея о том, что новый миф создается «на основе обращения к реальным дневникам путешественников и пиратов, с установкой на бытовой «реализм», на подробнейшее, лишенное всякой парадности описание трудовых будней героя, вопреки исключительным условиям, в которых он находится» [1, с. 280]. Несмотря на то что роман изучен достаточно хорошо, его мифологизм не был рассмотрен через призму языковых средств и художественной формы.
Чтобы ответить на поставленный вопрос, начнем с теории мифа и его определения. Миф в данном случае понимается не как область сказочного, не как упрощенный способ объяснения мира и вселенной первобытным человеком или как различного рода иллюзорное представление, оказывающее воздействие на массовое сознание, а как своего рода «символический язык», в терминах которого человек интерпретировал мир, общество и себя самого [1, с. 153]
Ф.В. Шеллинг отрицал аллегорическое, моралистическое, физическое, космогоническое, философское толкование мифа. Он утверждал, что миф должен быть истолкован сам из себя, так как он содержит в себе свою собственную мифическую необходимость. «Мифология не имеет никакой реальности вне сознания; однако, если она протекает лишь в определениях сознания, то есть в представлениях, то все же само это протекание, сама эта последовательность представлений не может в свою очередь быть одним только представлением, она должна дей-
ствительно иметь место, должна действительно произойти в сознании». Миф «есть нечто в действительности ощущаемое, и также лишь поэтому он есть нечто подлинно поэтическое» [2, с. 103]. Миф живет в человеческом сознании. Таким образом, мифология интерпретируется как «необходимое условие и первичный материал для искусства. Миф - это та почва, на которой вырастает художественное произведение» [3, с. 152].
В своей «Философии искусства» он рассматривает литературные жанры и, в частности, роман, в котором «на частном или ограниченном материале осуществляется изображение более значимое и как бы более безразличное» [4, с. 457]. Роман «должен быть зеркалом мира, по меньшей мере, зеркалом века и, таким образом, частной мифологией» [4, с. 461]. В качестве примеров мифологии, «созданной гением одного человека», он приводит героев романов «Гамлет», «Дон Кихот». Он относит их, а также образы «Божественной комедии» и «Фауста» к «мифам Нового времени». Мифологизм романов он характеризует как «самую удивительную, содержательную и живописную картину жизни» [4, с. 465].
Немецкий философ и культуролог Эрнст Кассирер в первой половине XX столетия разработал символическую теорию мифа, которая рассматривает мифологию наряду с языком и искусством как «автономную символическую форму культуры, отмеченную особым способом объективации чувственных данных и одновременно как замкнутую систему, объединенную и характером функционирования, и способом моделирования окружающего мира» [1, с. 169]. Миф он называет формой человеческого мышления и, таким образом, усматривает связь между мифом и языком [5, с. 247]. Кассирер отмечает активную, творческую силу знака в мифе и языке, в художественном творчестве [5, с. 35].
Роман о Робинзоне подобно мифу, насыщенному художественными образами, имеющими определенное знаковое выражение, отвечает на вопросы о жизни человека, его месте в мире. Его можно охарактеризовать как приключенческий, роман воспитания, философский, как аллегорическую притчу, рассматривающую вопросы религии и идеи просветителей, в частности, учение Джона Локка о человеческом разуме. Пытаясь выжить в дикой природе, Робинзон познает окружающую среду. Он детально описывает все происходящее вокруг и, называя каждый предмет, строит жизнь вокруг себя «по образу и подобию», соответственно идеям своей эпохи. Таким образом, Робинзон покоряет
дикую природу благодаря знаниям и опыту цивилизованного человека.
Труд и время - это ресурсы, которые Робинзон использует, чтобы ответить на вызов судьбы: "It was in vain to sit still and wish for what was not to be had" [6, р. 44] («Бесполезно было сидеть сложа руки и мечтать о том, чего нельзя было получить») [7, с. 78]; "I had never handled a tool in my life, and yet in time, by labour, application and contrivance, I found at last that I wanted nothing but I could have made it, especially if I had tools". "If I had wanted a board, I had no other way but to cut down a tree, set it on edge before me and hew it flat on either side with my axe" [6, р. 56]. «Ни разу в жизни до тех пор я не брал в руки столярного инструмента, и тем не менее благодаря трудолюбию и прилежанию я мало-помалу так наловчился, что несомненно мог бы сделать что угодно, в особенности располагая таким инструментом. Так, например, когда мне нужна была доска, я должен был срубить дерево, очистить ствол от ветвей и, поставив его перед собой, обтесывать с обеих сторон до тех пор, пока он не приобретал необходимую форму» [7, с. 98]. Труд является одним из ключевых моментов в ответе на вопрос о выживании Робинзона.
Однако труд этот должен быть осмысленным, чтобы привести к желаемому результату, как, например, в случае с созданием лодки: первая необдуманная попытка оказалась тщетной потому, что лодка была слишком тяжелой и находилась далеко от моря. Таким образом, разум приобретает не менее важное значение в решении вопроса о выживании. В начале своей истории Робинзон подмечает, что пока все вновь приобретенные вещи находились в беспорядке, от них не было большой пользы: «at first it was a confused heap of goods, which, as they lay in no order, so they took up all my place: I had no room to turn myself» [6, р. 56]. («Первое время вещи были свалены в кучу, перемешаны как попало и загромождали все пространство, так что мне негде было повернуться») [7, с. 97]. Пока вокруг Робинзона нет порядка, он не может начать действовать.
Так и человеческий разум, не разложив все факты перед собой по порядку, не может ориентироваться. Порядок - обеспечение более легкого и комфортного существования. Робинзон не просто создает вокруг себя мир вещей, но и награждает каждую вещь определенным названием, заставляя все вокруг функционировать в своем воображении как модель общества. Так, например, частокол вокруг палатки и пещеры он называет своей крепостью (fortification или sea-coast house) и замком (palace), еще одной
палатке, построенной на равнине, он дает имя дачи (country-house). Своих животных он называет семьей: «It would have caused a stoic smile, to have seen me and my little family sit down to dinner: there was my majesty, the prince and lord of the whole island» [6, р. 125]. «Прежде всего восседал я, его величество король и повелитель острова, полновластно распоряжавшийся жизнью всех своих подданных; я мог казнить и миловать, дарить и отнимать свободу, и никто не выражал неудовольствия» [7, с. 175].
Речь Робинзона повседневна и проста, но в ней заложен идеал «естественной свободы простого и ясного письма», как называл его сам Дефо [8, с. 88]. Робинзон близок и открыт миру вещей и природы, который, в свою очередь, сам открывается Робинзону в своем естественном качестве. В его одиночестве, образе жизни и заключается жизненная философия, ответы на вопросы о природе самого человека. Таким образом, робинзонада как литературная традиция приобретает характер эксперимента над человеком с целью выявить и определить его сущность. Определить - значит назвать и описать. Здесь на помощь писателю приходит художественная форма произведения.
А.Ф. Лосев дал наиболее широкое определение языку художественного произведения: «Художественное выражение, или форма, есть то выражение, которое выражает данную предметность целиком и в абсолютной адеквации, так что в выраженном не больше и не меньше смысла, чем в выражаемом. Художественная форма рождается тогда, когда в предъявляемой смысловой предметности все понято и осознано так, как того требует она сама. Художественная форма есть такая форма, которая дана как цельный миф, цельно и адекватно понимаемый. Это -вне-смысловая инаковость, адекватно воспроизводящая ту или иную предметность. Это - ина-ковость, родившая целостный миф. Это - такая алогическая инаковость смысла, для понимания которой не надо сводить ее на первоначально данный отвлеченный смысл. И это такой смысл, который понимается сам по себе, без сведения его на внешнюю алогическую данность. Художественное в форме есть принципиальное равновесие логической и алогической стихии» [9, с. 77]. Таким образом, художественное выражение максимально приближает человека к истинной природе вещей, помогает понять и наиболее полно определить и выразить их смысл (по концепции А. Ф. Лосева вещь, эйдос, миф).
Чтобы выполнить задачу определения, автору необходимо ограничить определяемую сферу, оставить человека наедине с собой, и остров
оказывается наиболее подходящим местом. Известно, что в основе лежит история мореплавателя Селькирка, который провел на острове около четырех лет. Однако Дефо решил отправить Робинзона в другую часть света и поселить его на острове неподалеку от устья реки Ориноко. Остров Робинзона является не просто географическим местом, но имеет аллегорический смысл, став Островом Отчаяния ('An Island of Despair'). Назвав остров своей судьбой, Робинзон описывает свое положение следующим образом:
- «I have no clothes to cover me. I am without any defense or means to resist any violence of man or beast» [6, р. 55]. «У меня мало одежды, и скоро мне будет нечем прикрыть свое тело. Я беззащитен против нападения людей и зверей» [7, с. 96].
Еще более угнетающим оказывается его душевное состояние:
- «I am cast upon a horrible, desolate island, void of all hope of recovery» [6, р. 54]. «Я заброшен судьбой на мрачный, необитаемый остров и не имею никакой надежды на избавление» [7, с. 96].
- «I am singled out and separated, as it were, from all the world to be miserable» [6, р. 54]. «Я как бы выделен и отрезан от всего мира и обречен на горе» [7, с. 96].
- «I am divided from mankind, a solitaire, one banished from human society» [6, р. 54]. «Я отдален от всего человечества; я отшельник, изгнанный из общества людей» [7, с. 96].
- «I have no soul to speak to or relieve me» [6, р. 55]. «Мне не с кем перемолвиться словом и некому утешить меня» [7, с. 96].
Остров очерчивает границу возможностей Робинзона, лишив его, во-первых, комфорта, защиты и привычных жизненных условий, и более того, обрекая его на изгнание и горе без утешения, надежды сбежать. Судьба бросает ему вызов, сосредоточенный в преодолении как физических, так и духовных трудностей. Остров становится многозначным символом, он - заточение человека не только в географическом пространстве, но и в собственных мыслях. Будучи многозначным символом, остров становится мифологическим образом. Он теперь может рассматриваться не только как олицетворение некой идеи (заточения), а как знак, выражающий определенный смысл. Он приобретает более общий, абстрактный характер и глубинный смысл. Остров становится символом, открытым для множества интерпретаций, т. е. мифологемой, «энергийным выражением», «которое может проявиться в бесконечных по числу видах, в бесконечных по числу степенях выра-
женности» [9, с. 71]. Остров, будучи очерченной границей, может пониматься как заключение, наказание, вызов, проверка и т. д. «Когда выражена вся полнота выражаемого, вернее, когда выражаемое выражено как вся полнота выражения, тогда мы получаем миф в его энергии и имени» [9, с. 71].
Такая полнота выражения и присуща художественной форме, которая «есть такая форма, которая дана как цельный миф, цельно и адекватно понимаемый» [9, с. 81]. «Художественная форма есть законченный миф, т. е. живое существо, самосоотносящее и самочувствующее. В этом диалектическая разгадка той таинственной, загадочной одухотворенности, которой полно всякое произведение искусства. Простые и малоинтересные вещи повседневного употребления - стулья, диваны, лампы, становясь предметом искусства, необходимым образом одухотворяются, становятся живыми, превращаются в миф» [9, с. 116].
На оторванном от цивилизации острове, где всякая вещь имеет свою ценность, появляется возможность осознать настоящую значимость вещей, каждая из которых, выполняя свою непосредственную функцию, приобретает символическое значение. И прежде всего Робинзон мастерит стол и стул. Он не объяснил, сделал ли он это по причине первой необходимости или потому, что смастерить их было проще всего, но эти стол и стул врезаются в память читателя и становятся первыми символами мира вещей, который Робинзон создает вокруг себя. «Итак, я прежде всего сделал себе стол и стул» [7, с. 98] -это простое выражение в художественном произведении понимается читателем «в полной адеквации», стол и стул как первые предметы являются символами, посредниками между вещью и ее сущностью. Каждая приобретенная или созданная вещь несет в себе особый неотъемлемый смысл, который может интерпретироваться как защищенность, обеспеченность, возможность дальнейшего развития и жизни. Создание плота или лопаты описано в подробнейших деталях и занимает в его рассказе равноценное место с самим кораблекрушением, потому что для человека Нового времени любой новый инструмент труда, облегчающий существование Робинзона на острове, является победой над природными условиями и судьбой.
Являясь воплощением просветительской концепции Разума как ответа на вопрос о выживании и развитии человека, роман демонстрирует, что Робинзон чувствует себя комфортно только тогда, когда может дать разумное объяснение окружающей его обстановке и обстоятельствам. Все, что ему сложно понять или
назвать, он описывает как «strange and surpris-ing» - «странное и удивительное». Слово strange в английском языке имело значение не только странного, необычного, но его использовали и для описания вещей, людей или событий, происходящих за территорией государства, в чужих землях, иными словами, не там, где находится рассказчик и читатель или вне того места, где мы привыкли находиться. Этимологический словарь дает такое определение этого слова: «from elsewhere, foreign, unknown» [10, р. 994]. Здесь опять появляется символ границы или черты - не только с перспективы Робинзона, но и сам он оказывается за чертой, поэтому неспроста его опыт называется «Strange Adventures». Что касается «удивительных» приключений, то слово «surprising» так же неоднозначно. В его основе лежит понятие неожиданного захвата, нападения («unexpected attack or capture»), из чего можно сделать вывод, что surprising - это не только удивительное, но может быть воспринято как неожиданно охватившее, бросившее вызов способностям, возможностям и разуму Робинзона.
Зачастую он приписывает подобные события воле Провидения, как, например, в случае с колосьями ячменя. «It is impossible to express the astonishment and confusion of my thoughts on this occasion» [6, р. 65]. «Невозможно передать, в какое смятение повергло меня это открытие!» [7, с. 108] «I began to suggest, that God had miraculously caused this grain to grow, without any help of seed sown» [6, р. 65]. «Я был потрясен до глубины души и стал верить, что Бог чудесным образом произрастил его из семян только для того, чтобы прокормить меня» [7, с. 108]. Интересно, что хотя первой мыслью о причине появления семян на острове является воля Провидения, Робинзон не спешит принимать ее как верное решение. Он исследует окрестности в поисках подобных ростков и, наконец, вспоминает о том, как вытряхнул мешок с корабля именно на том месте, где сейчас проросли эти колосья. В описании чуда Робинзон прибегает к книжному художественному слогу, не скупясь на обороты речевой выразительности: «God had miraculously caused this grain to grow... purely for my sustenance on that wild miserable place» [6, р. 65]. «Это Бог чудесным образом произрастил его без семян только для того, чтобы прокормить меня на этом диком, безотрадном острове» [7, с. 108]. Но как только он переходит к описанию своих действий с целью найти подобные ростки неподалеку от этого, его речь снова становится более простой и детальной. «ten or twelve grains to remain unspoilt... I should throw it out in that particular place, where, it being in the
shade of high rock, it sprang up immediately; whereas, is I had thrown it anywhere else at that time, it had been burnt up and destroyed» [6, р.
65]. «Десять или двенадцать зернышек уцелели... Надо же было мне вытряхнуть мешок на этой лужайке, куда падала тень от скалы и где семена могли сразу же взойти! Ведь стоило мне бросить их немного подальше, и они были бы сожжены солнцем» [7, с. 109]. Порой Робинзону угрожает опасность и он впадает в полное смятение потому, что не может или не знает, что предпринять и как объяснить происходящее, например, в случае с землетрясением. «I was terribly frightened with a most dreadful and surprising thing indeed. I was heartily scared, but thought» [6, р.
66]. «Я очень испугался, но не догадался о настоящей причине случившегося.» [7, с. 110].
Всякий раз, когда Робинзон обнаруживает нечто недоступное его пониманию, он описывает свое состояние словами «удивлен», «обескуражен». Например, в том случае, когда он заметил изменение в положении прибитого к берегу корабля: «I was surprised with this at first, but soon concluded it must be done with the earth-quake» [6, р. 71]. «Такая перемена в положении корабля сначала меня удивила, но вскоре я сообразил, что это объясняется землетрясением» [7, с. 114]. Также, услышав голос во сне: «But judge if you can , you that read my story, what a surprise I must be in, when I was awaked out of my sleep by a voice calling me by my name several times, 'Robin, Robin, Robin Crusoe, Poor Robin Crusoe! Where are you, Robin Crusoe? Where are you? Where have you been?'» [6, р. 121]. «Но судите, каково было мое изумление, когда я был разбужен чьим-то голосом, звавшим меня по имени несколько раз: "Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Где ты, Робин Крузо? Где ты? Где ты был?"» [7, с. 16]. За изумлением следует испуг: «was at first dreadfully frightened». Но как только Робинзон открывает глаза, он видит перед собой попугая и постепенно приходит в себя: «even though I knew it was a parrot and indeed could be nobody else, it was a good while before I could compose myself» [6, р. 121]. «Но, даже убедившись, что это был попугай, и понимая, что, кроме попугая, некому было заговорить со мной, я еще долго не мог оправиться» [7, с. 169]. У этого продолжительного смятения также есть своя причина: «First, I was amazed how the creature got thither, and how he should just keep about the place, and nowhere else» [6, р. 121]. «Я совершенно не понимал, во-первых, как он попал на мою дачу, во-вторых, почему он прилетел именно сюда, а не в другое место» [7, с. 169]. Surprise для Робинзона - это не только удивление, но еще и вызов природы, обстоятельств, с
которыми он должен справиться. Удивление от встречи с неизвестным или неизведанным заставляет Робинзона наблюдать, рассуждать, делать выводы и приобретать опыт. Этот опыт он описывает как универсальный [11, с. 11], таким образом, демонстрируя процесс познания человеком того, что его окружает. При этом человеческий разум занимает ключевое место, также являясь ресурсом выживания Робинзона. Придя к определенному выводу, Робинзон говорит, что, таким образом он успокоил свой разум: «solaced my mind», «composed my mind». А в то время, пока герой не нашел ответ, он описывает свое состояние, говоря, что мысли его не в порядке: «discomposure of mind», «confusion of thoughts». Он стремится познать и упорядочить не только окружающую обстановку, но и свой внутренний мир, свою природу. Когда Робинзон приводит в порядок свои мысли, речь его также становится более простой и повседневной, передающей осознанный смысл понятных вещей. Таким образом, он воплощает в своей жизни просветительскую идею победы человеческого разума и опытного познания над природой.
Здесь заключается и религиозный компромисс эпохи, который имеет в своей основе божественное происхождение человеческого разума. Не все поддается познанию Робинзона, который винит себя за то, что не был верным и благодарным христианином, что просил о спасении во время шторма и обещал не возвращаться в море, но быстро забывал свои клятвы. Он не сразу начал относиться к выпавшим на его долю несчастиям как к небесной каре: «I never had so much as one thought as being a hand of God, or that it was a just punishment for my sin, my rebellious behavior against my father, or my present sins, which were great - or so much or so much as a punishment for the general course of my wicked life» [6, р. 74]. «У меня и в мыслях не было приписать все те разнообразные несчастья, которые до сего дня обрушились на меня, карающей руке Божьей или полагать, что это было справедливое возмездие за мой грех, то есть за то, что я пошел наперекор советам отца, или за мои нынешние великие прегрешения, или что это вообще было наказанием за всю мою порочную жизнь» [7, с. 118]. Это осознание приходит к нему после тяжелой лихорадки и увиденного в это время сна. Рассказывая об этом видении, Робинзон несколько раз повторяет, что он не может описать ни произошедшие события, ни свои чувства. «I saw a man... his countenance was most inexpressively dreadful, impossible for words to describe» [6, р. 73]. «Нет слов передать, как страшно было его лицо» [7, с. 118] «I heard a voice so terrible that it is impossible to express the terror of
it» [6, р. 74]. «Я услышал голос, неизъяснимо грозный и страшный» [7, с. 118]. Робинзон не может описать того, чего не может понять. А понять он это не может потому, как он сам сказал, что его «душа не знала Бога». Не может он также и описать то впечатление, которое на него произвело это откровение.
После этих событий Робинзон обращается к Библии и его отношение к жизни и себе меняется, он перестает называть себя «жалким существом» [7, с. 119] «an unfortunate dog» и начинает быть благодарным за то, что остался жив «being glad I was alive» [6, р. 75]. Но он продолжает задавать вопросы теперь уже философского и религиозного характера: «What is the Earth or sea of which I have seen so much? Whence is it produced? And what am I, and the other creatures -wild and tame, human and brutal - whence are we? " [6, р. 77]. «Что такое эта земля и море, которые мне так знакомы? Откуда они произошли?» [7, с. 122]. «Sure we are all made by some secret Power who formed the Earth and sea, the air and sky -and who is that? Then it followed most naturally: it is God that has made it all» [6, р. 77]. «Очевидно, все мы были сотворены какой-то таинственной силой, которая создала землю и море, воздух и небо. Но что это за сила? На это следовал вполне естественный ответ: это Бог, который сотворил все...» [7, с. 122]. Отношение Робинзона к окружающему миру меняется по мере того, как он обращается к Богу и пуританству. И хотя он остается таким же расчётливым хозяином и счетоводом, он регулярно читает Библию и находит время для религиозных рассуждений. Робинзон продолжает задавать вопросы и рассуждает о вещах, смысл которых он не может познать. И здесь ему на помощь приходит религия, предлагающая объяснение более сложному, дающая полную картину жизни на острове. Робинзон воссоздал образ общественной жизни на острове со своей «семьей», «крепостью», расписанием, избавился от одиночества, общаясь с миром природы. Обретя религию, Робинзон дал ответ на последний вызов: он обрел утешение.
За 37 лет жизни на острове Робинзон перестает быть рабом природы и обстоятельств, возвышаясь до уровня ее хозяина и владыки. Он смог понять, упорядочить и, таким образом, разумно организовать жизнь на «Острове отчаяния». Робинзон не только обустраивает свой быт на острове, но идеализирует его, превращает в целое государство. И он полон планов в отношении развития этого государства. У него появляется подчиненный - Пятница, которого также надо просветить, наставить на путь Разума и Веры. Робинзон не просто перестраивает мир вокруг себя, но сам в своем представлении создает мир «по образу и подобию». Этот мир идеален,
он отражает взгляды на жизнь набирающего силу нового социального сословия - буржуа.
Когда в обиходе упоминают имя Робинзона, то чаще всего подразумевают одинокого человека, отрезанного от всего мира, то есть имеют в виду не набор качеств, а ситуацию. Это чрезвычайные обстоятельства, требующие от человека в одиночестве переживать трудности, призывая при этом совершенную сосредоточенность всех его духовных и физических сил, сочетания мысли и действия, широкого и трезвого взгляда, коллективных человеческих жизненных знаний и опыта.
Робинзон как герой-миф обладает характерными особенностями, которые не являются неизменными чертами характера и не определяются происхождением. Они характеризуют его как человека, способного, пережив ряд испытаний, приобрести опыт, глубоко познать как свою собственную личность, место в мире, так и сопричастность всему человечеству как результат коллективного развития. В условиях реализации просветительских идей он совмещает в себе и наглядно демонстрирует в жизни на острове предпринимателя, религиозного мыслителя и философа-просветителя, иными словами, типичного англичанина времен Даниеля Дефо. Робинзон Крузо - человек-миф XVIII века, а роман о его странных и удивительных приключениях - миф просветительской эпохи, характерной для Англии Нового времени.
Список литературы
1. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976. 406 с.
2. Шеллинг Ф.В. Философия мифологии. В 2 т. Т. 1. Введение в философию мифологии. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2013. xxiv + 480 с.
3. Гулыга А.В. Шеллинг. М.: Мол. гвардия, 1982. 317 с.
4. Шеллинг Ф. В. Философия искусства. М.: Мысль, 1999. 608 с.
5. Кассирер Э. Философия символических форм. Т. II. Мифологическое мышление. М.: Академический проект, 2011. 279 с.
6. Defoe D. Strange and Surprising Adventures of Robinson Crusoe. Нarper Collins Publishers Ltd., 2013. 290 р.
7. Дефо Д. Робинзон Крузо: романы. М.: Эксмо, 2012. 768 с.
8. Урнов Д.М. Дефо. М.: Молодая гвардия, 1978. 256 с.
9. Лосев А.Ф. Диалектика художественной формы. М.: Академический проект, 2010. 415 с.
10. Klein E. A. A Comprehensive Etymological Dictionary of the English Language. Amsterdam: Elsevier Publishing Company, 1966. 1776 р.
11. Mullan J. An Introductory Article // Defoe D. Rob- 4. Shelling F.V. Filosofiya iskusstva. M.: Mysl', inson Crusoe. David Campbell Publishers Ltd., 1992. 1999. 608 s.
5. Kassirer Eh. Filosofiya simvolicheskih form T. II.
DANIEL DEFOE'S NOVEL «THE LIFE AND STRANGE SURPRISING ADVENTURES OF ROBINSON CRUSOE»
AS A MYTH-NOVEL
I.S. Pogodina
The paper deals with the poetics and the range of problems tackled in the novel «The life and strange surprising adventures of Robinson Crusoe» by Daniel Defoe. It attempts to analyze the mythology of the novel by describing its artistic forms such as the mythologemes of island, material world, labour and reason. This analysis demonstrates the dynamics of the literary experiment which reconstructs a person's world view in extreme conditions. The author argues that the artistic form of the novel, which results from the verbal adaptation of the experience gained, is a linking medium between the image and the symbol. This, in turn, leads to the appearance of some mythological patterns borrowed by further literature (loneliness, island, Robinson).
Keywords: Daniel Defoe, Robinsonade, mythologeme, myth-character, symbol, image, artistic form.
181 р.
References
1. Meletinskij E.M. Poehtika mifa. M.: Nauka, 1976. 406 s.
2. Shelling F.V. Filosofiya mifologii. V 2 t. T. 1. Vvedenie v filosofiyu mifologii. SPb.: Izd-vo S.-Peterb. un-ta, 2013. xxiv + 480 s.
3. Gulyga A. V. Shelling. M.: Mol. gvardiya, 1982. 317 s.
Mifologicheskoe myshlenie. M.: Akademicheskij proekt,
2011. 279 s.
6. Defoe D. Strange and Surprising Adventures of Robinson Crusoe. №rper Collins Publishers Ltd., 2013. 290 р.
7. Defo D. Robinzon Kruzo: romany. M.: Ehksmo,
2012. 768 s.
8. Urnov D.M. Defo. M.: Molodaya gvardiya, 1978. 256 s.
9. Losev A.F. Dialektika hudozhestvennoj formy. M.: Akademicheskij proekt, 2010. 415 s.
10. Klein E.A. A Comprehensive Etymological Dictionary of the English Language. Amsterdam: Elsevier Publishing Company, 1966. 1776 r.
11. Mullan J. An Introductory Article // Defoe D. Robinson Crusoe. David Campbell Publishers Ltd., 1992. 181 р.
