CC BY
91
DOI: 10.24411/2072-9316-2021-00022
М. Лукашевич (Варшава, Польша)
РОЛЬ ПРОПОВЕДИ В КОНСТРУИРОВАНИИ ОБРАЗА СВЯЩЕННИКА:
русская литература второй половины XIX в. и ее английский контекст
Аннотация. В статье рассматривается значение проповеди в произведениях XIX в., посвященных жизни духовенства. В центре внимания находится русская литература, однако представлены также функции проповеди в так называемых «клерикальных романах» викторианских писателей, которые переводились на русский язык и публиковались в популярных «толстых журналах» как раз в период возникновения церковной проблематики в русской прозе. В это время в связи с церковными реформами в светской и духовной прессе появлялись публикации, затрагивающие вопросы пастырского служения духовенства и призывающие, в частности, к проповеднической активности и наставничеству. Подчеркивание значения священника как учителя и проповедника отразилось и в беллетристике из жизни духовенства, в рамках которой можно выделить четыре варианта трактовки проповеди. Самым частотным является отсутствие упоминаний о проповеди и вообще о каком-либо пастырском служении священника, что связано с преобладанием обличительного изображения клира в русской литературе второй половины XIX в. Кроме того, в ряде произведений произнесение проповеди представлено как формальное действие и пустое риторическое упражнение, не имеющее отношения к реальным потребностям верующих. Даже в случае изображения «добрых пастырей» проповедь может занимать второстепенное место, когда она оказывается отодвинутой на второй план и менее значимой, чем медицинская и социальная помощь прихожанам. Наконец, четвертую группу составляют те произведения, в которых словесное церковное наставление становится центром пастырского служения священника и смыслом его призвания. Самым ярким примером является здесь хроника Николая Лескова «Соборяне».
Ключевые слова: проповедь; Николай Лесков; образ священника в литературе; «добрый пастырь».
M. Lukaszewicz (Warsaw, Poland)
The Role of the Sermon in Creating Priest's Character: Russian Literature of the Second Half of the Nineteenth Century and its English Context
Abstract. The article discusses the importance of sermon in the literary works of the 19th century, depicting the life of the clergy. It focuses on the Russian literature but also presents the functions of sermon in so-called "clerical novels" of Victorian writers, which were translated into Russian and printed in popular "thick journals" just in the
period when church problems started to be discussed in Russian prose. At that time, in connection with church reforms, the secular and ecclesiastic press published numerous articles, addressing the issues of pastoral ministry of the clergy, in particular - their vocation for preaching and mentoring. Emphasizing the significance of the priest as a teacher and preacher was reflected in fiction about the life of the Orthodox clergy, which offers four options of presenting and comprehending sermon. The most common one is the lack of mentioning preaching and generally any kind of priest's pastoral ministry, which is due to the domination of the critical portraying of the clergy in the Russian 19th-century literature. Secondly, in a number of literary works the sermon is presented as a mere formality and a rhetorical exercise that is not related to the real needs of believers. Moreover, even in case when a "good shepherd" is depicted, sermon may still be treated as old-fashioned and less significant than medical and social assistance to parishioners. Finally, the fourth group includes those literary works in which preaching becomes the center of the pastoral ministry of the priest and the core of his vocation. The most striking example is Nikolai Leskov's chronicle "The Cathedral Clergy".
Key word: sermon; Nikolai Leskov; priest in literature; "good shepherd".
Проповедь, зародившийся в глубокой древности дидактический жанр ораторской прозы, является одним из важнейших средств религиозного наставления и поучения, инструментом речевого воздействия на воспринимающих его слушателей или читателей [Slownik rodzajow... 2006, 456; Гладкова 2001, 822]. Расцвет жанра приходится на Средние века, когда составлялись специальные указания и советы относительно ее композиции и стилистики; затем она приобретает ключевое значение в протестантизме и протестантских обществах, где в XVII-XIX вв. наступает ее новый «золотой век», в особенности в Великобритании. Проповедь была здесь неразрывно связана с публичной сферой и формировала не только религиозные воззрения, но и в определенной мере влияла на политику, идентичность национальных и общественных групп, а также литературу [The Oxford Handbook of the British Sermon 2012, xiii-xiv, 3]. Например, Кирсти Блэр указывает на переплетение проповеднического и поэтического начал в творчестве английских поэтов-священников, таких как Джордж Херберт, Джон Донн, Джон Кибл, Джерард Мэнли Хопкинс и др. [Blair 2012, 565578], а Стефен Прикетт отмечает значение интереса к готике не только для архитектуры, искусства и литературы, но и для проповеди [Prickett 2012, 579-593].
Несмотря на отмеченную здесь связь между проповедью и художественной литературой, этот вопрос редко оказывается в центре внимания исследователей, особенно в отношении литературы Нового времени. Если церковное ораторство эпохи Средних веков и Просвещения является предметом интереса литературоведов, прежде всего как самостоятельный жанр или в контексте религиозной жизни эпохи [напр., Еремин 1962; Левшун 1992; The Sermon 2000; Кислова 2014], то проповедь XIX и XX вв. изучается почти исключительно в рамках лингвистики и гомилетики, с точки зрения стилистики и пастырского богословия. Немногочисленные рабо-
ты, посвященные взаимодействию между проповедью и художественной литературой, разрабатывают эту проблематику в основном на материале западноевропейской и американской литературы [напр., Mountford 2003; Wagner 2010], в то время как русская остается в этом отношении практически совершенно не изученной. Исключением являются работы Т. Волковой, Н. Тяпугиной и И. Гнюсовой, в которых рассматривается функция проповеди как жанра в творчестве Л. Толстого [Волкова 2000] и Ф. Достоевского [Тяпугина 2004], а также, что наиболее актуально для нашей темы, ее значение для конструирования образа героя [Гнюсова 2014]. Исследовательница сопоставляет в статье фигуры проповедников (как духовных лиц, так и мирян) в творчестве Джордж Элиот («Сцены из клерикальной жизни», «Адам Бид» и «Феликс Холт, радикал») и Л. Толстого (роман «Воскресение»), отмечая в образе князя Дмитрия Нехлюдова ряд черт, восходящих к традициям английской писательницы: убеждение в необходимости осознавать факт существования социального зла, стремление к улучшению жизни простых людей, сострадание и всепрощающая любовь, воплощение в собственной жизни проповедуемых идеалов [Гнюсова 2014, 405-408, 410-412].
Английская литературная традиция и, в частности, возникшая в XIX в. жанровая разновидность «клерикального романа» (clerical novel) была значимой не только для Толстого, но и для многих других русских писателей того времени, в т.ч. авторов появляющихся в 1860-е гг. художественных произведений о жизни духовенства. Именно в этот период в популярных «толстых журналах» («Русском вестнике», «Современнике», «Библиотеке для чтения» и т.п.) печатались произведения Джордж Элиот («Адам Бид», «Сцены из клерикальной жизни» и др.) и Энтони Троллопа («Фремлей-ский приход», «Бульгамптонский викарий», некоторые романы из цикла «Барсетширские хроники»). Как подчеркивает И. Гнюсова, переводы английских романов выходили в России почти сразу после их публикации на родине и привлекали внимание многих русских писателей, в частности, И. Тургенева, Н. Лескова, Н. Чернышевского [Гнюсова 2018, 9; 12]. Кроме того, следует отметить интерес церковной печати к англиканской церкви и быту ее духовенства, в том числе к его изображению в художественных произведениях [Чумакова, Стецкевич, Стецкевич 2019]. По этой причине в нашей статье мы привлекаем для сопоставления именно английскую литературу как вполне возможный источник некоторых образов, мотивов и инспираций для русских писателей.
Традиция английского «клерикального романа» берет свое начало в сентиментально-мелодраматическом произведении О. Голдсмита «Век-фильдский священник» (1766; на русском языке был издан в Петербурге в 1846 г. в переводе Я. Герда), в котором проповедям главного героя, пастора Чарльза Примроза, отведены отдельные главы, призванные охарактеризовать жизненные позиции и христианские убеждения героя, его пасторское служение. В них эксплицитно представлено мировоззрение священника, его вера в Провидение и доверие к Богу, однако нельзя не от-
метить и авторскую иронию не только по отношению к наивности героя, но и к содержанию его наставлений. Лучшим доказательством этого является противоречие между последней проповедью Примроза, в которой он провозглашает отсутствие земной награды за добродетельную жизнь, и финалом самого романа, заканчивающегося благополучным поворотом в жизни семьи и ее процветанием [Fischer 1984, 3-4; Müller 2009, 337-344].
В произведении Голдсмита ироническая дистанция автора является следствием отказа от свойственной проповеди монологичности и авторитетности в пользу характерной для романа множественности голосов. Эта тенденция становится еще более заметной в викторианском клерикальном романе, в котором проповеди почти никогда не приводятся целиком и где они включены в многоголосый дискурс всего произведения. Таким образом, если проповедник (или даже автор) задумывает свою речь как выражение Божьей воли и непреложной Божественной истины, контекст, в который она помещена, меняет или модифицирует ее смысл [Gill 2012, 596]. В итоге проповедь часто приобретает в пространстве романа дополнительные функции, оказываясь прежде всего одним из средств характеристики персонажа.
Так, в повести «Невзгоды преподобного Амоса Бартона» из цикла «Сцены клерикальной жизни» Джордж Элиот, которая в русском переводе была опубликована в 1860 г. в журнале «Русский вестник» под заглавием «Амос Бартон», главный герой представлен как ревностный священнослужитель, стремящийся охватить пастырским попечением весь подлежащий ему приход, в особенности проживающих в нем бедных и простых людей. Однако, несмотря на его усердие (он каждое воскресенье произносит несколько проповедей в церкви и, кроме того, проповедует в приюте), речи Бартона не способны произвести нужное действие, потому что он «не был одарен ни гибким воображением, ни ловким языком» [Элиот 1860, 455] и не умел найти доступные для слушателей слова и образы. Кроме того, его вовлеченность в проповедь среди простых и бедных людей вызывает недовольство более знаменитых и образованных прихожан, которые считают эти речи слишком хаотичными. В итоге проповедническая деятельность героя становится одним из аспектов его характеристики как симпатичного и заслуживающего сочувствия бедного неудачника, заданной уже английским заглавием повести («The Sad Fortunes of the Reverend Amos Barton»).
Проповедь может также являться способом самоутверждения персонажа и выражением его власти над слушателями, которые вынуждены ему внимать, лишены возможности ответить или не согласиться, даже если проповедник явно противоречит истине. Последнее изобличает его как ограниченного, но при этом самоуверенного человека, убежденного в своей правоте в силу занимаемой церковной должности. Примеры такого изображения проповедников можно встретить, напр., в романах Э. Троллопа «Барчестерские башни», Ч. Диккенса «Холодный дом», Джордж Элиот «Адам Бид».
Кроме того, с помощью проповеди викторианские писатели подчер-
кивают лицемерие персонажей, расхождение между их словами и поступками, как, напр., в романе «Джен Эйр» Ш. Бронте, где священник Броклхерст, попечитель Ловудской школы для девочек-сирот, провозглашающий необходимость умерщвления плоти и воздержания, сам со своей семьей живет в роскоши. В автобиографическом романе В. Хейл-Уайта «Автобиография Марка Резерфорда» подчеркивается повторяемость и однотипность всех проповедей, построенных по одинаковому образцу и потому имеющих мало общего с реальной жизнью и проблемами людей в меняющемся мире.
Наконец, необходимо подчеркнуть, что в викторианских клерикальных романах можно найти и ряд образов успешных проповедников - «добрых пастырей». Так, в уже упомянутой повести Элиот «Невзгоды преподобного Амоса Бартона» упоминается его коллега Мартин Кливс, любимый своими прихожанами, в частности, за понятные проповеди и называние вещей своими именами; в «Исповеди Дженет» ее главный герой Эдгар Триан постоянно проповедует среди простых людей и, в отличие от Амоса Бартона, находит среди них отклик; а в романе «Адам Бид» таким персонажем является молодая методистка Дина Моррис, чья речь оказывает сильное воздействие на слушателей и приводится в произведении в полном объеме, как и слово Триана, обращенное к кающейся Дженет. Как подчеркивает И. Гнюсова, изображенные Элиот успешные проповедники обычно принадлежат не к традиционной англиканской церкви, а к более радикальным протестантским конфессиям (так называемым «диссентерам» или «нонконформистам»), и «почти всегда находятся за гранью нормального, привычного для изображаемого социума, их подвижнический труд вызывает осуждение, недовольство или даже открытый протест» [Гнюсова 2018, 16-17]. К перечисленному ряду проповедников из романов Элиот можно добавить и героя «Джейн Эйр» Ш. Бронте, Сент-Джона Риверса, чье слово в мортонской церкви произвело на главную героиню сильное впечатление, раскрывая незаурядный ум, силу веры и ораторские способности молодого священника, но и оставляя ощущение «отравленных горечью глубин <...> неутоленных желаний и беспокойных стремлений» [Бронте 2019, 356]. Тем самым проповедь Сент-Джона выявляет скрытые в его душе амбиции, честолюбие и склонность к деспотизму, с которыми затем придется напрямую столкнуться главной героине.
Обратимся сейчас к русской традиции, в которой проповедничество оказалось к середине XIX в. в кризисном состоянии. После относящегося к XII столетию периода расцвета, церковное красноречие постепенно приходит в упадок, несмотря на предпринятые в начале ХУШ в. попытки его возрождения [Кислова 2014, 177]. Важно также отметить, что проповедничеством и духовным наставлением до ХУИ-ХУШ вв. занимались прежде всего монахи и архиереи, как более образованные, в приходской же практике оно оставалось на втором плане, уступая место совершению таинств и треб [Бернштам 2007, 96]. Лишь в 1860-е гг. начинается оживление проповеди и рост ее значения в среде приходского клира. Как указы-
вает американский историк Дж. Хедда, в это время проповедь начала восприниматься как важный способ религиозного воспитания верующих и потому одна из основных задач духовенства. В связи с этим в прессе появлялись многочисленные публикации, посвященные форме и тематике проповедей, в частности, соотношению догматического и нравоучительного элементов, а также допустимости затрагивать в проповедях современные общественные проблемы. Подчеркивалась необходимость предоставить духовенству свободу в этой сфере, широко обсуждались и внелитургиче-ские формы духовного наставничества, такие как устройство при храмах духовных бесед и воскресных школ [Hedda 2011, 58-63].
Такое состояние дел не могло не отразиться и в литературных текстах. Именно тогда, как мы отметили выше, в русской литературе начинают появляться произведения из жизни духовенства. В 1857 г. был опубликован роман «Баритон» Н. Хвощинской (под псевдонимом В. Крестовский), в 1861 г. - «Дневник семинариста» И. Никитина; в 1862 г. священник оказался главным героем дебютного рассказа Н. Лескова «Погасшее дело». К концу 1860-х гг. можно насчитать не меньше десяти произведений из жизни духовенства, и эта тенденция сохраняется в последующие десятилетия. Авторами подобных текстов были в основном писатели второго и третьего рядов, нередко сами выходцы из духовного сословия, для их произведений характерна склонность к бытописанию, публицистичности, а также тесная соотнесенность с актуальными дискуссиями в прессе и общественными процессами. Как отметила С. Мельникова, произведения из жизни духовенства чаще всего строились по биографическому принципу и включали три центральные темы: детство в бурсе, семейные отношения и деятельность в приходе [Мельникова 2013, 107-108].
Одной из составляющих приходской пастырской активности могла быть - наряду с посещением больных, обучением детей, помощью нуждающимся и совершением богослужений и треб - проповедническая деятельность героя-священника. Рассмотрение свыше 20 текстов второй половины XIX в. позволяет выделить в них как минимум четыре варианта отношения к проповеди.
Самым частотным среди них является полное отсутствие упоминаний о произнесении проповедей, которое обычно сочетается с игнорированием в произведении пастырской деятельности духовных лиц и сосредоточением внимания повествователя исключительно на бытовом аспекте их жизни. Доминирование именно этого варианта обусловлено преобладанием обличительной тенденции в изображении духовенства в русской беллетристике второй половины XIX в. Священник представлен в таких произведениях либо как человек ограниченный, невежественный и грубый, озабоченный лишь материальными аспектами жизни, часто стремящийся к наживе и удобной жизни - либо как совершенно нищий и забитый жизненными обстоятельствами, а потому потерявший желание и способность к какой-либо пастырской деятельности. Первый вариант наиболее ярко, даже утрированно представлен в рассказе Ф. Решетникова «Никола Зна-
менский» (1867), второй можно встретить, напр., в повести М. Осокина «Ливанов» (1864).
Второй способ изображения проповедничества тоже относится к отрицательному направлению и заключается в его представлении как риторического упражнения, формальной обязанности, которой священник не придает особого значения, не заботится о ее уместности, связи с реалиями жизни или воздействии на прихожан. Очень часто проповедь упоминается в таких случаях иронически, а интенция повествователя является противоположной интенции самого проповедника. Напр., в повести Н. Благовещенского «На погосте» пожилой настоятель захолустного кладбищенского прихода, населенного невежественными мужиками, с пустым зданием сельской школы, «желая как-нибудь водворить в этом крае любовь к науке <...> ежегодно в храмовой праздник сказывает собравшимся прихожанам горячую проповедь "о пользе просвещения", но мужики-невежи этой пользы никак понять не могут и потому просвещению не сочувствуют» [Благовещенский 1865, 67]. Механическая повторяемость и риторическое пустословие контрастируют здесь с полным бездействием священника и отсутствием каких-либо усилий по обучению и наставлению паствы.
В повести Г. Недетовского (публиковавшего под псевдонимом «О. Забытый») «Велено приискивать» произнесение проповеди становится для героя - недавно рукоположенного о. Андрея, личности очень посредственной и заурядной - средством самоутверждения: «Андрей Андреич после каждой проповеди сознавал себя героем дня, чувствовал себя особенно самодовольно и, ходя по комнате, горделиво приосанивался. Его мало занимала мысль о том, попал ли он в больное место слушателей, или нет <.> Он был доволен уже самым фактом своего ораторствования, - тем, что он "хватил проповедь и ничего. Кажется, здорово. Пускай же они.."» [Забытый 1877, 10, 458; курсив автора -М.Л.]. Эгоцентрическое и безосновательное довольство героя подчеркивается в произведении введением дополнительных перспектив - мнения крестьян, которым не нравятся тихий голос и слишком простая манера речи священника, и взгляда его молодой жены, любующейся чисто внешними аспектами проповедничества о. Андрея, его жестами и манерой речи. Окончательно компрометирует героя данная повествователем характеристика его состояния в первые месяцы священнического служения: «он <...> постоянно чувствовал себя как после сытного, питательного обеда» [Забытый 1877, 9, 63]. Герой изображен в произведении как лишенный нравственных принципов сибарит, для которого духовный сан и его атрибуты, в том числе произнесение проповедей, являются лишь способом продвижения по карьерной лестнице, о чем наглядно свидетельствует финал повести: после смерти жены о. Андрей поступает в духовную академию и принимает монашество, что открывает ему путь к архиерейству.
Серьезное отношение к проповеди, характерное для преданных своему служению «добрых пастырей», тоже представлено в художественных произведениях второй половины XIX в. по крайней мере двумя разными
способами. Так, положительный герой-священник может воспринимать ее как устаревший и малоэффективный метод общения с паствой, что приводит либо к разочарованию (как в романе Недетовского «Миражи» 1881 г.), либо к выбору других видов пастырской деятельности, таких как беседы «на житейской почве, при <...> обыденной обстановке» [Потапенко 1904, 102]. В повести «Озерской приход» Н. Бунакова (публиковавшего под псевдонимом «М. Федорович») ее главный герой, о. Александр Паникади-лов, получает от отца, как самое дорогое сокровище, несколько черновых проповедей «в новом роде» [Федорович 1864, 1, 6], т.е. понятных и интересных для народа, которые тот набросал, готовясь к священническому служению (неосуществленному из-за интриги недоброжелательного семинарского начальства). Однако Паникадилов придает проповеди меньше значения, перечисляя ее среди других не самых интересных приходских обязанностей («служба, требы, проповеди, то да сё» [Федорович 1864, 2, 15]) и выше ценя медицинскую помощь крестьянам, личные беседы и обучение в школе.
Наконец, в ряде произведений проповедь представлена как ключевая, наиболее значимая форма пастырского служения. Напр., в повести С. Мундт «Тернистый путь» (опубликованной в 1883 г. под псевдонимом «С. Долгина»), главный герой, о. Павел Покровский, почти к каждому воскресенью готовит проповеди, затрагивающие наиболее важные проблемы крестьянской жизни, такие как пьянство, воровство или жестокое обращение с женами. В очерке С. Миловского (пользовавшегося творческим псевдонимом «С. Елеонский») «На поповом дворе» (1895) о. Петр своими на первый взгляд хаотичными, но прочувствованными проповедями сильно воздействует на крестьян, которые слушают его со слезами.
Особое внимание уделено проповедничеству в романе «Жизнь сельского священника» Ф. Ливанова (1877). Главный герой произведения, о. Александр Алмазов, изображен как образцовый священник молодого поколения. Сразу после приезда в село Быково, на место служения, он начинает активно действовать: учреждает школу, больницу, приют для нищих детей, а также, наряду с этой общественной деятельностью, обращается к своим прихожанам с длинными проповедями, которые в романе приводятся в полном объеме. Речи Алмазова касаются довольно отвлеченных проблем, таких как безнравственность современной европейской цивилизации, материализм и социализм, и т.п., и изобилуют сложными понятиями и синтаксическими конструкциями, хотя они адресованы простым крестьянам, напр.: «Народ возвращенный от помещичьей зависимости к свободе, общество, призываемое к самоуправлению в своих делах, к водворению среди себя гласности суда, совести и мира, - каков должен быть этот народ и это общество?» [Ливанов 1877, 68]. На такое несоответствие обратили внимание рецензенты книги Ливанова, Н. Лесков и о. А. Вадков-ский, подчеркивая неуместность подобных проповедей, слишком сложных для народного понимания, и вообще утопичность всей представленной в произведении картины действительности (Алмазов за три года добива-
ется полного преображения мужиков из невежественных пьяниц в образцовых христиан). Это было обусловлено очень низким уровнем всего произведения, лишенного художественных достоинств, правдоподобия и способности достоверно изобразить персонажей. Кроме того, как указал Вадковский, проповеди Алмазова оказались плагиатом и были переписаны (с небольшими изменениями) из сборника слов и поучений еп. Иоанна (Соколова) [Вадковский 1878, 111-117]. Марионеточный герой Ливанова произносит чужие, механически скопированные речи, мало связанные с его другими поступками и характером, неуместные в обстоятельствах, в которых он находится, в общении с простыми крестьянами.
Совершенно иначе обстоит дело с хроникой «Соборяне» Н. Лескова (1872), где проповедь является основным проявлением пастырского служения о. Савелия Туберозова, сущностью его священнического призвания, и играет в произведении важную роль. Так, в «Демикотоновой книге», дневнике главного героя, позволяющем проникнуть в его задушевные мысли, желания и стремления, проповеди посвящена уже вторая запись. В ней вкратце представлена вся сущность отношения Туберозова к проповеди как к живому слову, имеющему непосредственную связь с действительностью и призванному на нее воздействовать, а также его последствия для героя: «Проповедовал впервые в соборе после архиерейского служения. Темой проповеди избрал текст притчи о сыновьях вертоградаря. Один сказал: "Не пойду", и пошел, а другой отвечал: "Пойду", и не пошел. Свел сие к благим действиям и благим намерениям, позволяя себе некоторые намеки на служащих, присягающих и о присяге своей небрегущих, давая сим тонкие намеки чиноначалиям и властям. Говорил плавно и менее пышно, чем естественно. Владыка одобрили сию мою пробу пера. Однако же впоследствии его преосвященство призывал меня к себе и, одобряя мое слово вообще, в частности же указал, дабы в проповедях прямого отношения к жизни делать опасался, особливо же насчет чиновников, ибо от них-де чем дальше, тем и освященнее. Но за прошлое сказание не укорял и даже как бы одобрил» [Лесков 2012, 28-29].
Эта схема (проповедь, имеющая прямое отношение к действительности и духовно-общественным проблемам - отрицательная реакция власти) повторяется в романе еще дважды. Первый случай - это слово в праздник Преображения, когда Туберозов ставит собравшимся в церкви в пример Котина Пизонского, городского бедняка, приютившего и воспитывающего сироту. Результатом является недовольство и жалоба знатных прихожан, после чего следует вызов в консисторию и запрет произносить импровизированные проповеди, не прошедшие предварительной духовной цензуры. Для Туберозова такое предписание противоречит самой сущности проповеди как «живой речи, направляемой от души к душе» [Лесков 2012, 40], которая сродни пророческому вдохновению: «Я ощущаю порой нечто на меня сходящее, когда любимый дар мой ищет действия; мною тогда овладевает некое, позволю себе сказать, священное беспокойство; душа трепещет и горит, и слово падает из уст, как угль горящий» [Лесков 2012, 40].
Поэтому он выбирает молчание и надолго перестает произносить проповеди, отказываясь от «риторических упражнений», в которых видит лишь формальность.
Второй случай - это слово, обличающее лицемерие и теплохладность жителей Старого города, подготовленное и произнесенное Туберозовым после его чудесного спасения от грозы. Оно тоже относится к конкретным проблемам действительности и содержит намеки на подневольное положение русской церкви и превращение религии в элемент государственной идеологии, что протопоп сурово порицает: «все эти молитвенники слуги лукавые и ленивые и молитва их не молитва, а наипаче есть торговля <.. .> осуждаю сию торговлю совестью, которую вижу пред собою во храме. Церкви противна сия наемничья молитва» [Лесков 2012, 208]. Произнесение этой проповеди становится поворотным моментом в судьбе Туберозо-ва, за которым следует его арест и начало «жития».
Таким образом, в «Соборянах» мы имеем дело с живым словом-действием, которое определенным образом влияет на окружающий мир. Поэтому проповеди Туберозова можно назвать отблеском Божественного Логоса, посредством которого был создан мир. Как отмечает М. Кучерская, такое отношение к слову как способному повлиять на действительность и изменить ее было вообще характерно для многих произведений Лескова [Кучерская 2019]. Более того, оно глубоко укоренено в православной (и, шире, христианской) традиции, и поэтому мы не согласны с мнением Х. МакЛина, видевшего в таком акцентировании значения проповеди протестантскую трактовку призвания священника [McLean 1974, 135]. Принимая во внимание особенности периода 1860-х - 1870-х гг., о котором мы писали выше, мнение ученого кажется нам упрощенным.
Подводя итоги, подчеркнем важную роль проповеди в конструировании образа священника в русской литературе второй половины XIX в. Парадоксальным образом ее можно назвать даже более значимой, чем в английском клерикальном романе, т.к. наличие или отсутствие упоминаний о ней в повествовании является в большом числе случаев маркером качества пастырского служения священника. Это обусловлено разницей в подходе к проповеди в англиканской церкви - где она была обязательным, самим собой разумеющимся элементом каждого богослужения - и православной, где в XIX в. лишь начинает акцентироваться ее значение и ее наличие не столь очевидно. Поэтому отказ от проповеди или формальное к ней отношение в произведениях этого времени характеризуют священника как ленивого или необразованного «наемника», а активная проповедническая деятельность призвана подчеркнуть его качества как «доброго пастыря».
Отметим, однако, и некоторые сходства с викторианским романом, в первую очередь - в изображении проповеди не только как характерной черты «доброго пастыря», но и, в отдельных случаях, как средства самоутверждения героя. Общей чертой является также наличие рефлексии над действенностью проповеди, ее связью как с личностью проповедника, так и с его деятельностью и реальными проблемами прихожан и их откли-
ком - или риторической отвлеченностью и поэтому отсутствием реакции слушателей. Как пишет Л. Джилл, такое акцентирование роли реципиента, изображение проповеди сквозь призму ее воздействия на героя, особенно заметное в английской литературе, отражает характерное для современности растущее значение «я» для порождения и конструирования смыслов, отказ от внешней и навсегда данной авторитетной истины в пользу ее личного, самостоятельного поиска (Gill 2012, 606). В русской литературе эта тенденция станет более заметной на рубеже XIX и XX вв., напр., в «Архиерее» А. Чехова или «Жизни Василия Фивейского» Л. Андреева, однако некоторые предвестники можно увидеть и в более ранней беллетристике из жизни духовенства, в том числе в способе изображения его проповеднической деятельности.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бернштам Т. А. Приходская жизнь русской деревни: очерки по церковной этнографии. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2007.
2. Благовещенский Н.А. Перед рассветом: роман. Ч. I. На погосте // Русское слово. 1865. № 1. С. 39-74.
3. Бронте Ш. Джейн Эйр / пер. В. Станевич. М.: Эксмо, 2019.
4. Вадковский А.В. Жизнь сельского священника. Бытовая хроника из жизни сельского духовенства. Ф.В. Ливанова. Москва 1877 г. (критическая заметка) // Православный собеседник. 1878. № 1. С. 92-132.
5. Волкова Т.Н. Воскресение слова (функции жанра проповеди в последнем романе Л.Н. Толстого) // Критика и семиотика. 2000. №. 1-2. С. 136-154.
6. Гладкова О.В. Проповедь // Литературная энциклопедия терминов и понятий / ред. А.Н. Николюкин. М.: Интелвак, 2001. С. 822-823.
7. Гнюсова И.Ф. Герой-проповедник в творчестве Л.Н. Толстого и Дж. Элиот // Проблемы исторической поэтики. 2014. Вып. 12: Евангельский текст в русской литературе XII-XXI веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 9. С. 399-415.
8. Гнюсова И.Ф. Репрезентация образа священнослужителя в русской и английской литературе XIX в. Томск: Издательский Дом Томского государственного университета, 2018.
9. Еремин И.П. Ораторское искусство Кирилла Туровского // Труды Отдела древнерусской литературы. 1962. Т. 18. С. 50-58.
10. Забытый О. Велено приискивать // Вестник Европы. 1877. № 9. С. 5-63.
11. Забытый О. Велено приискивать // Вестник Европы. 1877. № 10. С. 457501
12. Кислова Е.И. Sermons and Sermonizing in 18th-Century Russia: At Court and Beyond // Slovene. International Journal of Slavic Studies. 2014. № 2. P. 175-193.
13. Кучерская М.А. Word as a character in Nikolai Leskov's prose (a case study of "Unknown's Notes"). Paper presented at the BASEES Annual Conference. Cambridge, 2019, April. URL: http://www.basees2019.org/abstracts/Kucherskaya.pdf (дата обращения 02.02.2021).
14. Левшун Л.В. Проповедь как жанр средневековой литературы (на материале проповедей в древнерусских рукописных и старопечатных сборниках): дис. ... к. филол. н.: 10.01.08. М., 1992.
15. Лесков Н.С. Соборяне // Лесков Н.С. Полное собрание сочинений: в 30 т. Т. 11. М.: Терра, 2012. С. 7-286.
16. Ливанов Ф.В. Жизнь сельского священника. Бытовая хроника из жизни сельского духовенства. М.: тип. Ф. Иогансон, 1877.
17. Мельникова С.В. Жизнеописания приходского священника в русской беллетристике второй половины XIX века // Сюжетология и сюжетография. 2013. № 2. С. 106-114.
18. Потапенко И.Н. На действительной службе. Деревенский роман. СПб.: тип. А.Ф. Маркс, 1904.
19. Тяпугина Н.Ю. Исповедь и проповедь Достоевского. Саратов: Саратовская государственная академия права, 2004.
20. Федорович М. Озерской приход // Библиотека для чтения. 1864. № 1. С. 1-36.
21. Федорович М. Озерской приход // Библиотека для чтения. 1864. № 2. С. 1-36.
22. Чумакова Т.В., Стецкевич М.С., Стецкевич Е.С. Церковь Англии в российской периодической печати (вторая половина XIX - начало XX вв.) // Былые годы. Российский исторический журнал. 2019. № 54 (4). С. 1639-1646.
23. Элиот Д. Амос Бартон. Повесть Джорджа Эллиота // Русский вестник. 1860. Т. 27. С. 435-498.
24. Blair K. The Poet-Preachers // The Oxford Handbook of the British Sermon 1689-1901 / ed. K.A. Francis et al. Oxford: Oxford University Press, 2012. P. 565-578.
25. Fischer J. I. 'Yet Will I Trust in Him': Goldsmith's 'The Vicar of Wakefield' // South Central Review. 1984. Vol. 1. № 4. P. 1-31.
26. Gill L. The Sermon and the Victorian Novel // The Oxford Handbook of the British Sermon 1689-1901 / ed. K.A. Francis et al. Oxford: Oxford University Press, 2012. P. 594-608.
27. Hedda J. His Kingdom Come: Orthodox Pastorship and Social Activism in Revolutionary Russia. DeKalb, IL: Northern Illinois University Press, 2011.
28. McLean H. Cathedral Folk: Apotheosis of Orthodoxy or its Doomsday Book? // Slavic Forum. Essays in Linguistics and Literature. Mouton; The Hague; Paris: De Gruyter, 1974. P. 130-148.
29. Mountford R. The Gendered Pulpit: Preaching in American Protestant Spaces. Carbondale: Southern Illinois University Press, 2003.
30. Müller P. Latitudinarianism and didacticism in eighteenth century literature: moral theology in Fielding, Sterne, and Goldsmith. Frankfurt am Main; Bern: Peter Lang AG, 2009.
31. Pricket S. Tradition, Preaching, and the Gothic Revival // The Oxford Handbook of the British Sermon 1689-1901 / ed. K.A. Francis et al. Oxford: Oxford University Press, 2012. P. 579-593.
32. Slownik rodzajow i gatunkow literackich / ed. G. Gazda, S. Tynecka-Makow-ska. Krakow: Universitas, 2006.
33. The Sermon / ed. B.M. Kienzle. Turnhout: Brepols, 2000.
34. Wagner T.S. The Victorian Sermon Novel: Domesticated Spirituality and the Sermon's Sensationalization // A New History of the Sermon: The Nineteenth Century / ed. R.H. Ellison. Leiden: Brill, 2010. P. 309-338.
HoBbiù jмnоnогицecкm BecmHUK. 2021. №1(56). --
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Chumakova T.V, Stetskevich M.S., Stetskevich E.S. Tserkov' Anglii v rossi-yskoy periodicheskoy pechati (vtoraya polovina 19 - nachalo 20 vv.) [The Church of England in Russian Periodicals (Second Half of the 19th - Early 20th Century)]. Bylyye gody. Rossiyskiy istoricheskiy zhurnal, 2019, no. 54 (4), pp. 1639-1646. (In Russian).
2. Eremin I.P. Oratorskoye iskusstvo Kirilla Turovskogo [Oratory of Kirill Turovs-kiy]. Trudy Otdela drevnerusskoy literatury, 1962, vol. 18, pp. 50-58. (In Russian).
3. Fischer J.I. 'Yet Will I Trust in Him': Goldsmith's 'The Vicar of Wakefield'. South Central Review, 1984, vol. 1, no. 4, pp. 1-31. (In English).
4. Gnyusova I.F. Geroy-propovednik v tvorchestve L.N. Tolstogo i Dzh. Eliot [Preacher as a Character in the Creative Work of Leo Tolstoy and George Eliot]. Proble-my istoricheskoypoetiki, 2014, vol. 12: Evangel'skiy tekst v russkoy literature 12-21 ve-kov: tsitata, reministsentsiya, motiv, syuzhet, zhanr, issue 9, pp. 399-415. (In Russian).
5. Kislova E.I. Sermons and Sermonizing in 18th-Century Russia: At Court and Beyond. Slovène. International Journal of Slavic Studies, 2014, no. 2, pp. 175-193. (In English).
6. Mel'nikova S.V. Zhizneopisaniya prikhodskogo svyashchennika v russkoy bel-letristike vtoroy poloviny 19 veka [Biographies of Parish Priests in Russian Fiction of the Second Half of the 19th Century]. Syuzhetologiya i syuzhetografiya, 2013, no. 2, pp. 106-114. (In Russian).
7. Volkova T.N. Voskreseniye slova (funktsii zhanra propovedi v poslednem romane L.N. Tolstogo) [The Resurrection of the Word (Functions of the Sermon in the Last Novel by Leo Tolstoy]. Kritika i semiotika, 2000, no. 1-2, pp. 136-154. (In English).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
8. Blair K. The Poet-Preachers. Francis K.A. et al. (eds.). The Oxford Handbook of the British Sermon 1689-1901. Oxford, Oxford University Press, 2012, pp. 565-578. (In English).
9. Gill L. The Sermon and the Victorian Novel. Francis K.A. et al. (eds.). The Oxford Handbook of the British Sermon 1689-1901. Oxford, Oxford University Press, 2012, pp. 594-608. (In English).
10. Gladkova O.V. Propoved' [The Sermon]. Nikolyukin A.N. (ed.). Literaturnaya entsiklopediya terminov i ponyatiy [Literary Encyclopedia of Terms and Concepts]. Moscow, Intelvak Publ., 2001, pp. 822-823. (In Russian).
11. McLean H. Cathedral Folk: Apotheosis of Orthodoxy or its Doomsday Book? Slavic Forum. Essays in Linguistics and Literature. Mouton, The Hague, Paris, De Gruyter Publ., 1974, pp. 130-148. (In English).
12. Pricket S. Tradition, Preaching, and the Gothic Revival. Francis K.A. et al. (eds.). The Oxford Handbook of the British Sermon 1689-1901. Oxford, Oxford University Press, 2012, pp. 579-593. (In English).
13. Wagner T.S. The Victorian Sermon Novel: Domesticated Spirituality and the Sermon's Sensationalization. Ellison R.H. (ed.). A New History of the Sermon: The Nineteenth Century. Leiden, Brill Publ., 2010, pp. 309-338. (In English).
(Monographs)
14. Bernshtam T.A. Prikhodskaya zhizn' russkoy derevni: ocherki po tserkovnoy etnografii [The Parish Life of a Russian Village: Essays on Church Etnography]. St. Petersburg, Saint Petersburg University Publ., 2007. (In Russian).
15. Gnyusova I.F. Reprezentatsiya obraza svyashchennosluzhitelya v russkoy i an-gliyskoy literature 19 v. [The Representation of the Image of Clergyman in the Russian and English 19th-century Literature]. Tomsk, Tomsk State University Publ., 2018. (In Russian)
16. Hedda J. His Kingdom Come: Orthodox Pastorship and Social Activism in Revolutionary Russia. DeKalb, IL, Northern Illinois University Press, 2011. (In English).
17. Mountford R. The Gendered Pulpit: Preaching in American Protestant Spaces. Carbondale, Southern Illinois University Press, 2003. (In English)
18. Müller P. Latitudinarianism and didacticism in eighteenth century literature: moral theology in Fielding, Sterne, and Goldsmith. Frankfurt am Main, Bern, Peter Lang AG Publ., 2009. (In English)
19. Tyapugina N.Yu. Ispoved' i propoved' Dostoyevskogo [Dostoyevskiy's Confession and Sermon]. Saratov, Saratov State Law Academy Publ., 2004. (In Russian).
(Thesis and Thesis Abstracts)
20. Levshchun L.V. Propoved' kak zhanr srednevekovoy literatury (na materiale propovedey v drevnerusskikh rukopisnykh i staropechatnykh sbornikakh) [Sermon as a Genre of Medieval Literature (Based on Sermons in Ancient Russian Manuscript and Early Printed Collections)]. PhD Thesis. Moscow, 1992. (In Russian).
(Electronic Resources)
21. Kucherskaya M.A. Word as a Character in Nikolai Leskov's prose (A Case Study of "Unknown's Notes"). Paper presented at the BASEES Annual Conference. Cambridge, 2019, April. Available at: http://www.basees2019.org/abstracts/Kucherska-ya.pdf (accessed 02.02.2021).
ЛУКАШЕВИЧ Марта, Варшавский университет.
Доктор филологических наук, научный сотрудник кафедры русистики. Научные интересы: творчество Н.С. Лескова, религиозная проблематика в русской литературе, литература и общество, образ священника в литературе.
E-mail: marta.lukaszewicz@uw.edu.pl
ORCID: 0000-0002-0697-1970
Marta LUKASZEWICZ, University of Warsaw.
Dr. Hab., Assistant Professor, Institute of Russian Studies. Research interests: Nikolai Leskov's work, religious issues in Russian literature, literature and society, literary representation of priests.
E-mail: marta.lukaszewicz@uw.edu.pl
ORCID: 0000-0002-0697-1970
