CC BY
14УДК - 75 ЕРОХИНА Ю.В.,
ББК - 85.1 кандидат юридических наук, доцент,
доцент кафедры теории и истории права Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»
e-mail: yerohina@hse.ru
17.00.09 — теория и история искусства
РОЛЬ ПРАВА В ФОРМИРОВАНИИ МИРОВОЗЗРЕНИЯ
И.Э. ГРАБАРЯ
Аннотация. В статье проведен анализ основных этапов формирования государственных взглядов И.Э. Грабаря, видного представителя советской науки первой половины ХХ в. Исследуются роль семьи, студенческая жизнь, политическая, редакторская, просветительская деятельность как факторы, оказавшие влияние на его мировоззрение. Автор акцентирует внимание на том факте, что немаловажную роль в формировании мировоззрения И.Э. Грабаря сыграло право.
Ключевые слова: И.Э. Грабарь, биография, правовая культура, право, юридическое образование.
EROKHNA YU.V.,
candidate of jurisprudence, associate professor, assistant professor of theory and history of law Department of National Research University «Higher School of Economics»
THE ROLE OF LAW IN MINDSET FORMATION OF I.E. GRABAR
Abstract. The article analyzes the main stages of the formation of Grabar's public views, a prominent Soviet scientist of the first half of the 20th century. The role of family, student life, political, party and editorial activities as factors that influenced his scientific work are investigated. The author focuses on the fact that law has played an important role in Grabar's mindset formation.
Keywords: Grabar, biography, legal culture, law, legal education.
Исследование наследия русских мыслителей ХХ в. в последние годы стало устойчивой традицией отечественного обществоведения, в том числе юридической науки. Проблема преемственности и разрыва культурно-исторических традиций, ее возникновение обусловлены сложными политическими и социально-экономическими перипетиями в истории нашего государства в XX столетии. Особенно остро этот вопрос встал на рубеже XXI в. Обращаясь к культуре XX в. сегодня, мы ищем скрытые резервы развития общества, стремимся повысить интерес к духовной жизни, реализовать возможность вернуть нравственные ценности общества. Перед отечественными исследователями встала задача поиска собственных теоретических моделей преоб-
разования государства, права и общества, учитывающих специфику исторических, культурных, экономических и политических условий России.
В этом контексте изучение научного наследия Игоря Эммануиловича Грабаря, 145-летие которого отмечалось в этом году, позволяет по-новому взглянуть на известные события и явления, расширить представление о противоречивой эпохе ХХ в.
Игорь Эммануилович Грабарь родился в 1871 г. в Будапеште в семье общественных деятелей. Почти вся многочисленная родня Грабаря, прежде всего его дед по матери Адольф Иванович Добрянский и мать Ольга Грабарь, была причастна к европейскому славянофильскому движению, вовлечена в борьбу против «мадьяриза-
ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 12 • 2016
ции» славян Австро-Венгрии, за что подверглась преследованиям со стороны австро-венгерских властей. Впоследствии семья эмигрировала в Россию. В такой специфической семейной атмосфере, пронизанной общественно-политическими интересами, прошло детство И.Э. Грабаря [5].
Будущий художник получил среднее образование в Москве, в лицее цесаревича Николая, куда Грабарь поступил в 1882 г. Директором лицея был Михаил Катков, редактор «Московских ведомостей», литератор правого толка. И. Грабарь был принят «живущим стипендиатом», и это положение сильно отличалось от положения других учеников из богатых семей, не дававших ему забыть о своей бедности. Состав преподавателей лицея был подобран в полном соответствии с политическими установками директора. Однако И.Э. Грабарь вспоминал с особой теплотой Владимира Андреевича Грингмута, который был педагогом «совершенно исключительным»: «Обычно к латинскому и греческому языкам у учеников классических гимназий бывало отвращение. Лицей не составлял исключения, но исключением был для греческого языка класс В.А. Грингмута. Я прямо пристрастился к «божественной эллинской речи» и очень огорчен был, когда впоследствии оказалось, что наше тогдашнее произношение было не совсем правильное. Страсть с греческого я перенес на латинский, который также знал хорошо. Выяснившиеся позднее неправильности и в его произношении были для меня еще более огорчительными: вместо Цезарь надо было произносить Кэсар, вместо Цицеро — Ки-керо и т.д. Я считался первым учеником по языкам и действительно обожал стройность и логичность конструкции фраз, лаконичность оборотов, выразительность глагольных форм, звучность речи. Мне доставляло настоящее наслаждение построить латинскую фразу по Титу Ливию и дать вариант по Цезарю и Цицерону или построить греческую фразу по Ксенофонту с вариантами из Геродота и Софокла. Мы говорили только по-гречески, русский язык на уроках Грингмута был вообще изгнан. В седьмом классе мы почти исключительно занимались эллинским стихосло-
жением и вообще эллинской литературой, разучивая «Эдипа» Софокла, который был поставлен в лицее на сцене, специально устроенной в большом зале. Я играл Антигону» [3, с. 47, 48].
Отвращение к классическим языкам в школах, как правило, было обусловлено двумя причинами. Первая заключалась в общей конституции интеллекта, в особенностях данного лица: если в школьном возрасте есть тяготение к наукам, близким к точным дисциплинам, то можно заранее сказать, что все дисциплины гуманитарного порядка не будут волновать учащегося или даже будут ему чужды; и наоборот, если легко даются языки, литература, история, то можно быть уверенным, что конституция школьника гуманитарного порядка и точные науки его мало интересуют. По наблюдениям И.Э. Грабаря, его конституция была явно гуманитарной.
Вторая причина, вызывавшая отвращение к древним языкам, - бездарность, бездушность и скука преподавания, объясняемая в значительной степени массовой выпиской «латинян» и «греков» из славянских стран Австро-Венгрии, особенно из Чехии. Приезжавшие из Чехии преподаватели не стремились постичь особенности ни русского языка, ни русских учеников. Как итог - их не любили, а с ними не любили и преподаваемые ими языки.
Гораздо живее чешской классической педагогики была педагогика лицейских стипендиатов, вернувшихся из лейпциг-ского филологического семинария, куда они были посланы Катковым для усовершенствования. Во время учебы И.Э. Грабаря их было трое: С.И. Любомудров, А.Г. Новосильцев и И.С. Страхов, которые стали туторами. И.Э. Грабарь отмечал, что приятнее всех был Страхов, ставший впоследствии директором одной из московских гимназий, а во время революции служивший в Музее изящных искусств. Среди преподавателей старших классов И.Э. Грабарь особенно выделял датчанина Георгия Ивановича Тор-Ланге, преподававшего греческий язык, который также любил живопись, имел несколько хороших картин и выказывал неизменный интерес к живописным работам Грабаря.
ОБРАЗОВАНИЕИ ПРАВО № 12 • 2016
В Москве И.Э. Грабарь искал людей и места, связанные с искусством, - иконописное училище, квартиры студентов Московского училища живописи, ваяния и зодчества или университетских друзей брата Владимира, впоследствии ставшего одним из самых выдающихся специалистов по международному праву в российской и советской юридической науке. Среди университетских друзей особое место занимал Дмитрий Щербиновский, студент-юрист и художник. Через него Грабарь познакомился с Абрамом Архиповым, Василием Поленовым, Сергеем Ивановым. Взгляды Дмитрия Анфимовича Щербиновского особенно привлекали И.Э. Грабаря. Он скоро с ним сблизился, и эта близость, перешедшая затем в дружбу, имела решающее значение в его дальнейшей судьбе. Он и раньше был уверен, что станет художником, но постоянное общение с Д.А. Щерби-новским и встречи с теми художниками, которые к нему заходили, окончательно определили его жизненный путь.
Д.А. Щербиновский был в настоящей моде. Он был вхож во все дома, где культивировалось искусство, и был всеобщим любимцем. Огромного роста, умный, начитанный и остроумный, он был «художник-универсант», т.е. окончивший университет, хотя в то время большинство художников были малограмотны.
Д.А. Щербиновский оказал сильное влияние на Грабаря, который решил по его примеру прежде всего получить университетское образование. Лицей он закончил с золотой медалью и в 1889 г. поступил в Петербургский университет на юридический факультет. Тяготея к истории и особенно к истории литературы и искусства, И.Э. Грабарь, тем не менее, решил идти на юридический факультет. Перспектива учительства, связывавшаяся у него с историко-филологическим факультетом, казалась ему столь кошмарной, что он о ней и думать не мог: не совсем удачная педагогическая жизнь отца и окружавшая его обстановка гнета и бесправия были для него достаточным предостережением против возможного в будущем учительства.
Первые два месяца И.Э. Грабарь проводил дневные часы в университете, а вечер-
ние - дома за сочинением юмористических рассказов и всяких литературных мелочей, предназначавшихся для различных журналов. Он приехал в Петербург, имея в кармане около сорока рублей, рассчитанных «на первое обзаведение». Предполагалось, что месяца через два еще пришлют рублей двадцать, а он за это время успеет «найти урок». Между тем сразу же пришлось потратить деньги на покупку нескольких книг, и надо было думать о заработке. Однако вывешенное им в университете объявление об уроках оставалось без внимания.
В середине осени И.Э. Грабарь выбрал из своего лицейского сборника юмористики наиболее удачные вещи и начал их перерабатывать, выправляя стиль и заостряя юмор. Пять рассказов, казавшихся ему наиболее подходящими для «Стрекозы», он отнес в редакцию журнала.
С этого момента жизнь потекла по трем различным руслам - научному, литературному и художественному, каждое из которых представляло собой замкнутый круг самодовлеющих интересов, мыслей и чувств. Однако поскольку они без остатка заполняли весь день И.Э. Грабаря, чрезвычайно удлиненный по сравнению с обычным студенческим днем, то он их воспринимал как единую целую, бесконечно увлекательную, до отказа насыщенную впечатлениями, радостную жизнь.
Грабарь аккуратно и неукоснительно посещал лекции, записывая их в тетради, и читал в университетской библиотеке те книги, которые рекомендовались профессорами в дополнение к лекциям. Между тем профессорский состав, за редким исключением, был довольно серым, а лекции - малоинтересными и невыразительными.
Первая из таких лекций была лекция профессора П.И. Георгиевского по политической экономии. И.Э. Грабарь вспоминал: «Я поймал себя на чувстве какой-то особой удовлетворенности, когда, взойдя на кафедру и откашлявшись в кулак, профессор, человек небольшого роста, с темной бородой, в очках, отчеканил непривычное для гимназического уха: «Милостивые государи!»
«Это тебе не Станишев», — пронеслось у меня в голове.
ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 12 • 2016
После этого обращения он начал: «Человек, с его пытливым умом, с той божественной искрой, которая горит в нем...» и т.д.
Лекция мне показалась поначалу интересной, хотя и расплывчатой. Но это было только на первых лекциях: начиная с четвертой-пятой П.И. Георгиевского уже не хотелось слушать, до того все эти мысли стали казаться скучными и банальными. Таково же было отношение к ним и всего курса. От второкурсников мы знали, что П.И. Георгиевский из года в год читает без изменений тот же курс, выученный им наизусть, фраза за фразой.
— Ну что, опять «человек с его божественной искрой»? — спрашивали они» [3, с. 66, 67].
Лекции В.В. Ефимова, читавшего курс внешней истории римского права, И.Э. Грабарь слушал с большим интересом ввиду некоторой новизны его подхода к историческому процессу: представитель новой тогда исторической школы, он не рассматривал исторические явления вне их зависимости от одновременных жизненных, экономических и политических условий, хотя и намечал эту связь довольно необоснованно, произвольно и сумбурно. Но все же это была история, а не теория, не догма и не философия, чего было достаточно, чтобы И.Э. Грабарь предпочитал его лекции.
К философии И.Э. Грабарь всегда был довольно равнодушен. В университет он пришел уже с достаточным запасом сведений по истории философии. Получив начатки ее на уроках В.А. Грингмута, он расширил и углубил их чтением книг, которые брал у П.И. Новгородцева, лучшего философа в среде московского студенчества. На первом курсе он прочел всю «Эстетику» Гегеля и «Капитал» Карла Маркса.
Но и тогда И.Э. Грабаря захватывала скорее история политических учений, эволюция человеческой мысли, нежели проникновение в теоретические глубины сложных философских систем. В университете философию права читал профессор С.А. Бершадский, говоривший плавно, без запинки, но монотонно, механично, а главное, бессодержательно. Его не интересовали вопросы философии: он всецело был поглощен архивными изысканиями для сво-
ОБРАЗОВАНИЕИ ПРАВО № 12 • 2016
их книг по истории литовских евреев. Слушая лекции всех этих профессоров, И.Э. Грабарь часто вспоминал уроки В.А. Грингмута, простого учителя: «Какая же разница между тем и этими. Там — сплошное увлечение, восторг, здесь - равнодушие и тоска. Там - талант, здесь - бездарность. Если бы все университетские преподаватели были такими, как Георгиевский, Ефимов, Бершадский, незачем было бы ходить на лекции, которые отлично можно было прочесть по изданным курсам» [3, с. 68].
Особенно И.Э. Грабарь выделял нескольких преподавателей. К ним относились: Н.М. Коркунов, Н.Л. Дювернуа, В.И. Сергеевич, Ф.Ф. Мартене [7, с. 168-173].
Николай Михайлович Коркунов возглавлял кафедру государственного права. Он был очень одаренным теоретиком права и крупным государствоведом. Однако студентам была чужда его политическая доктрина субъективного реализма, являвшаяся, по сути, открытым теоретическим обоснованием самодержавия.
Совсем другое отношение было у студентов к Николаю Львовичу Дювернуа, профессору гражданского права, прекрасному лектору, умевшему заинтересовать и увлечь аудиторию, которая слушала его с неослабным вниманием. Он читал с увлечением, постоянно переходя с современного гражданского права в область римского права, которое в его устах приобретало новый смысл и иной интерес, чем на лекциях Ефимова. Часто он вспоминал о своих встречах с Иерингом, с которым был в большой дружбе.
Однако самым блестящим лектором за все четыре университетских года Грабаря был Василий Иванович Сергеевич. Его лекции вытеснили из памяти И.Э. Грабаря все остальные, какие приходилось прослушать за годы учебы. Ни одной его лекции И.Э. Грабарь не пропустил. Вообще, он с увлечением слушал всех историков и все лекции, хоть сколько-нибудь затрагивавшие историю. Так, история римского права его волновала более, чем догма. И в дальнейших курсах интересовало только то, что раскрывало те или другие стороны исторических процессов, например курс международного права.
Знаменитый Фёдор Фёдорович Мартене читал довольно холодно и скучно, но так как излагавшиеся им исторические факты были захватывающе интересны и новы, да и сам он был фигурой европейского масштаба, то его лекции Грабарь также не пропускал.
Желая расширить свои знания и кругозор в области истории, И.Э. Грабарь начал ходить на лекции историко-филологического факультета, что в его время было легко осуществимо. У юристов, особенно популярных, аудитории всегда были полными, несмотря на то, что это были самые большие помещения во всем университете (филологи и историки читали лекции в маленьких комнатах, и их слушали три-пять, иногда десять студентов). Никто из профессоров не интересовался, все ли его слушатели являются филологами, и И.Э. Грабарь мог свободно входить в любую аудиторию. Его филологи считали своим, и он действительно прослушал курс историко-филологического факультета значительно полнее и добросовестнее, чем юридического. Основательное знание латинского и особенно греческого языка сильно ему помогло. Особенно много полезного он почерпнул на лекциях Василия Григорьевича Васильевского, читавшего официально курс всеобщей истории, но, в сущности, ограничивавшегося историей византийской культуры, и Никодима Павловича Кондакова, читавшего вместо курса классической филологии увлекательные лекции по истории византийского искусства.
Однако главный «университет» для И.Э. Грабаря находился не на Васильевском острове, в здании Двенадцати коллегий, а в Манежном переулке, близ Литейного, в небольшом трехэтажном доме № 8, где жил Фёдор Михайлович Дмитриев.
Внучатый племянник баснописца и министра Александра I Ивана Ивановича Дмитриева и сын московского сенатора и писателя, автора «Мелочей из запаса моей памяти» М.А. Дмитриева, Фёдор Михайлович был представителем того фрондирующего либерального дворянства 1860-х гг., которое в Москве вступило в решительную схватку, с одной стороны, со славянофилами, а с другой — с реакционерами кат-
ковского толка. Автор книги «История судебных инстанций и гражданского апелляционного судопроизводства» [4], он вместе с Б.Н. Чичериным был профессором Московского университета, который оба они были вынуждены покинуть ввиду происков Каткова. После продолжительной земской и выборной деятельности в Сызранском уезде он в 1882 г. был назначен попечителем Петербургского округа, а в 1886 г. — сенатором. В Сенате он выделялся из общего уровня закоренелых бюрократов своим язвительным и временами злобным красноречием, а также сатирическими стихами и эпиграммами, ходившими по Петербургу и создавшими ему репутацию обличителя неправды.
Фёдор Михайлович владел в совершенстве французским, английским и немецким языками, свободно говорил и читал по-итальянски и знал, например, целые главы из «Чайльд Гарольда» Байрона, всего «Фауста» Гёте, половину Данте, Петрарки, Ари-осто. Память его была феноменальна: ни раньше, ни позже И.Э. Грабарь не встречал в своей жизни человека с такой поразительной памятью.
Ф.М. Дмитриев был одним из образованнейших русских ученых-юристов, и настоящие лекции по самым разнообразным вопросам университетских курсов читал он И.Э. Грабарю по вечерам, сидя у камина, а не в университетской аудитории.
«Дмитриевским университетом» И.Э. Грабарь всецело был обязан П.И. Новго-родцеву. Дело в том, что Дмитриев в результате многолетней работы над архивными документами, особенно древнерусскими столбцами, стал терять зрение. Процесс болезни глаз особенно усилился к 1889 г., когда он уже с трудом мог читать даже книги, не говоря уже о газетах, а тем более рукописных материалах. Врачи категорически запретили ему чтение, советуя взять чтеца, и вот на должность этого чтеца Грабарь и был рекомендован Нов-городцевым.
Первое, что увидел И.Э. Грабарь в доме Дмитриева, были столы в большой комнате с пятью или шестью окнами, на которых сплошь лежали книги. Через несколько дней Грабарь уже знал, что это свежие,
ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 12 • 2016
только что доставленные из книжного магазина Цинзерлинга новинки, приносившиеся каждую неделю. Большую их часть Дмитриев оставлял себе, другую отправляли обратно. Книги были на четырех европейских языках, не считая русского, по юриспруденции, философии, истории, политической экономии, библиографии, критике и изящной литературе. Работа у Фёдора Михайловича началась для Грабаря с чтения «дел». Это были «дела» по первому департаменту Сената, по так называемой административной юстиции. «Дело» обычно начиналось с жалобы какого-нибудь купца на неправильные взыскания налогов, или чиновника на незаконное превышение власти начальства, или еврея-фармацевта на выселение в черту оседлости. На эти жалобы писали свои объяснения исправники, на них снова подавались обиженными жалобы, на которые следовали уже отповеди губернаторов, и так до тех пор, пока, наконец, «дело» не доходило до Сената. В первый же вечер И.Э. Грабарь усвоил технику чтения или, вернее, извлечения из массы лишних и постоянно повторявшихся фактов и аргументов самого главного материала, нужного для суждения и решения «дела».
Однажды после прочтения «дел» Фёдор Михайлович, оставшийся, видимо, вполне удовлетворенным, попросил И.Э. Грабаря прочитать ему телеграммы из «Нового времени» и просмотреть, нет ли чего-нибудь интересного в «Русских ведомостях». Найдя в «Новом времени» новый рассказ Чехова, Грабарь предложил ему прочесть его. О Чехове Дмитриев до этого момента не слышал, но талант его сразу оценил, хотя и не считал его глубоким, так как они читали только коротенькие рассказы в отделе «субботники» «Нового времени» и фельетоны в «Русских ведомостях».
Часто приходилось читать книги, многим недоступные, приносившиеся или присылавшиеся Победоносцевым, с которым со времен их совместной профессорской деятельности в Московском университете Дмитриев продолжал сохранять хорошие отношения, расходясь с ним во взглядах политических. Так, прочли они запретную историческую новинку - исто-
ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 12 • 2016
рию Екатерины II В.А. Бильбасова, в которой впервые документально доказывался факт насильственной смерти Петра III и безмолвного участия в ней Екатерины [1]. Читали они запрещенные книги Ренана, читали много вновь найденных статей Герцена, немецкие статьи Лассаля, письма Бакунина. Но самыми интересными были рукописи, не разрешенные к опубликованию и приносившиеся в Манежный переулок редактором-издателем «Русской старины» М.И. Семевским. Они прочитали записки фаворита Екатерины II де Санглена, значительная часть которых, наиболее пикантная, была цензурой вычеркнута. Исключительный интерес вызвало чтение «Крейцеровой сонаты» Толстого в рукописи, доставленной также Победоносцевым. Ее не сразу разрешили печатать, и она ходила по Петербургу и Москве в списках. В таких случаях откладывались даже «дела», которые Грабарь прочитывал на другой день утром, если не было сенатского заседания. «Дела» читались не ежедневно, а только накануне заседаний; другие вечера уходили исключительно на литературные или научные чтения.
Однажды, когда Грабарь был у Дмитриева, приехал Константин Петрович Победоносцев. И.Э. Грабарь попытался уйти, встал, но Дмитриев жестом дал понять, чтобы он остался, а сам пошел в зал встречать гостя. Победоносцев сообщил Дмитриеву какие-то важные новости. В дальнейшем разговор пошел о Толстом, в процессе которого встал вопрос, отдавали ли себе великие люди отчет о значении и величии их дел. Дмитриев высказал мысль, что великий человек, будь то писатель или философ, едва ли осознает подлинную ценность того, что им создано; величие в представлении вообще, скорее, сочетается со скромностью, нежели с самоуверенностью и самовлюбленностью, составляющими удел слабых людей. Победоносцев дал понять, что он с этим утверждением решительно не согласен и вспомнил случай с Достоевским, который держал в руке рукопись, которой с силой хлопнул по столу и что есть мочи закричал, что он написал гениальную вещь, перед которой бледнеет даже «Фауст». И после этого, усевшись в
кресло, начал читать «Легенду о Великом инквизиторе». Какая уж тут скромность гения?
Были и другие не менее интересные встречи И.Э. Грабаря в доме Дмитриева (с министром народного просвещения Деля-новым, известным славистом академиком Владимиром Ивановичем Ламанским, поэтом, публицистом, литературным критиком Владимиром Сергеевичем Соловьёвым, учеником Фёдора Михайловича), которые наложили свой отпечаток на мировоззрение Грабаря.
Фёдор Михайлович имел решающее влияние на формирование тогдашних литературных симпатий и вкусов И.Э. Грабаря. Грабарь впервые по-настоящему понял Пушкина, беззаветно полюбив его. Он стал для него выше всех мировых поэтов. И.Э. Грабарь изучил всех современников Пушкина, особенно выделяя Баратынского, а из позднейших — Тютчева. Только благодаря Дмитриеву он понял гений Толстого и Достоевского.
Интересом к старине Грабарь всецело был обязан Дмитриеву, он же привил ему вкус к мемуарной литературе и архивным исследованиям, определив в значительной степени дальнейший путь исследовательской работы Грабаря.
В 1894 г. Грабарь поступил в Академию художеств и проучился там два года, посещая мастерские П.П. Чистякова и И.Е. Репина. Не удовлетворившись занятиями в Академии художеств, Грабарь с 1896 г. на пять лет поселился в Мюнхене, где сначала учился в художественной школе Антона Ашбе, затем стал преподавать в ней совместно со своим наставником и, наконец, открыл собственную студию. Он стремился сочетать в ней лучшие стороны художественно-педагогического опыта Мюнхена и специально изученных им во время поездок во Францию школ Парижа. Одновременно с энтузиазмом занимался исследованием истории живописной техники, а в мюнхенском политехникуме прошел полный курс по архитектуре, хотя и не успел из-за отъезда в Россию сдать специальный экзамен на звание архитектора.
Отдаваясь искусству, работе преподавателя, делая первые шаги в исследовании
истории живописи, в Мюнхене Грабарь не расставался и с журналистикой. Впервые он завоевал широкую известность в России после опубликования своей дерзкой, почти скандальной по тем временам статьи «Упадок или возрождение?» (1897 г., приложение к журналу «Нива»), носившей программный характер. Грабарь восставал против академических шаблонов и натурализма, используя систему критериев, не схожих с устоявшимися суждениями русской художественной критики «передвижнической» поры. Он намечал главные вехи развития европейской живописи XIX в., знакомя читателя прежде всего с ее новейшими течениями, и решительно отвергал идею упадка современного искусства. В эволюции живописи, начиная с открытий Делакруа, он обнаружил различные фазы и линии «искания правды» — реальной и художественной, смену ориентиров, особенно растущую заботу об искренности художника и о красоте формы, культуре живописи. Он восторгался творчеством импрессионистов, Пюви де Шаванна, Уистлера, Цорна, усматривая в их работах свидетельства блестящего возрождения искусства. Это была иная картина достижений XIX столетия в художественной сфере, чем та, которую рисовал, например, В.В. Стасов. Его позиция оказалась близка взглядам С.П. Дягилева и его друзей, и не случайно в 1898 г., когда появился новый журнал «Мир искусства», И.Э. Грабарь был приглашен сотрудничать с этим изданием.
В 1900 г. И.Э. Грабарь возвратился в Россию, где начался зрелый и самый плодотворный период его творчества как живописца, в основном и определивший его место в истории русского изобразительного искусства. И до и после этого он обращался к различным жанрам живописи, в том числе к портретам, которые писал на протяжении всей жизни, но в 1901—1908 гг. он сосредоточил свое внимание почти исключительно на пейзажах и натюрмортах.
Несмотря на всю увлеченность живописью, в 1909 — 1914 гг. он полностью отказался от занятий ею, так как с не меньшей страстностью погрузился в исследование истории искусства и в новую для него область музейной работы.
ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 12 • 2016
Часто выступая с обзорами современных выставок в качестве художественного критика, И.Э. Грабарь внимательно следил за развитием искусства в России. Вместе с издателем И.Н. Кнебелем Игорь Эммануило-вич задумал использовать обширный фонд иллюстраций и клише, оставшихся от редакции журнала «Мир искусства», для подготовки серии монографий о русских художниках. Он составил план серии, разработал тип издания, сумел привлечь к делу знающих и интересных авторов, наметил концепцию ряда выпусков, наконец, сам написал замечательную монографию о В.А. Серове (1914 г.) и совместно с С. Глаголем -книгу об И.И. Левитане (1913 г.). И здесь проявился его редкий талант - писать о самых сложных явлениях искусства просто, ясно.
После завершения подготовки обширного издания «Картины современных русских художников в красках» И.Н. Кнебель предложил ему стать организатором и редактором многотомной «Истории русского искусства». Еще в 1902 г. Грабарь отказался от заманчивого предложения немецкой фирмы Зееманна самому написать такую историю. Он считал, что это дело трудное и требующее большого количества времени. Уже тогда в письме к брату И.Э. Грабарь высказал идею, что подобное издание должно быть «не совсем историей искусства», а чем-то «вроде истории культуры, вылившейся в искусство». Своего рода пробой пера при подготовке к будущей работе оказалась написанная им задолго до этого большая статья для одного из немецких журналов - «Два века русского искусства» (1907 г.). Так в начале 1907 г. появились первые очертания проекта издания, которому предстояло стать одним из главных творений И.Э. Грабаря, - уникальной, первой в нашем отечестве многотомной «Истории русского искусства».
На несколько лет с неизменным энтузиазмом и самоотверженностью И.Э. Грабарь отдался колоссальной работе по составлению подробной структуры издания, уточнению общей концепции, привлечению авторов, систематическому обсуждению с ними задач фундаментального труда, подбору иллюстративного материала. Чем дальше, тем больше и разнообразнее ста-
ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 12 • 2016
новилась его роль. Помимо общей редактуры, он сам включился в изучение архивных материалов и подготовку не только «Введения», определяющего главную концептуальную линию всех томов, но и многих разделов в качестве автора.
В центре всего труда он ставил личность художника, творческую значимость его свершений, их эстетическое качество. Как всякий крупный исследователь, он знал: кто свободно владеет своим материалом и ясно мыслит, тот ясно излагает. Он добивался сочетания строгой научности, как ее понимали в начале XX в., с отсутствием сухости в подаче материала, выступая не только как ученый, но и как просветитель, пропагандист искусства. Для него, как и для большинства других виднейших художников и деятелей «Мира искусства», создания художественного гения были высшей ценностью.
Грабарь умел с самозабвением работать в архивах. Он воссоздавал на этой основе творческий облик неизвестных, забытых, недостаточно изученных мастеров, реконструировал специфику целых эпох в истории отечественной архитектуры, живописи, скульптуры. Русская художественная культура раскрывалась в издании не только в своем многообразии, во взаимосвязях и сопоставлениях с искусством Западной Европы, но и в широком общекультурном контексте. И.Э. Грабарь в высшей степени обладал вкусом к живым свидетельствам эпохи, умел постичь их суть и стремился своей любовью к колориту времени и точному, выверенному факту увлечь своих сотрудников. «История русского искусства» стала крупнейшим сводом научных данных в этой области, известных в начале XX в. или полученных непосредственно в ходе подготовки издания. Она сама была не только итогом определенного этапа становления отечественного искусствоведения, но и отправным пунктом дальнейшей научной работы, которой «История русского искусства» дала мощный импульс. Однако черносотенный антинемецкий погром в Москве в 1915 г. нанес непоправимый урон делу публикации «Истории русского искусства». Издательство Кнебеля было разгромлено, погибли тыся-
чи ценнейших негативов и другие материалы, предназначенные для запланированных изданий. После выхода в свет в 1910— 1912 гг. трех томов «Истории архитектуры» и тома «Истории скульптуры» подошел черед истории живописи. Однако удалось выпустить в свет в 1916 г. лишь пятый том «Истории русского искусства», посвященный допетровской живописи, и он оказался последним. Коллективный труд остался незавершенным, и все же его роль трудно переоценить: его продолжают читать и в наши дни, а опыт, накопленный в ходе его создания, был использован И.Э. Грабарем и более молодыми исследователями сорок лет спустя при издании под грифом Академии наук СССР фундаментальной двенадцатитомной «Истории русского искусства».
В 1913 г. И.Э. Грабаря избрали на почетную общественную должность попечителя Московской городской художественной галереи им. Павла Михайловича и Сергея Михайловича Третьяковых, и ему пришлось в этой связи овладеть еще одной профессией — музейного работника, что потребовало активного синтеза всех его обширных и разноплановых познаний, в том числе полученных на юридическом факультете.
Характерна мотивировка, которую он приводил, объясняя свое согласие баллотироваться в Московскую городскую думу в качестве попечителя галереи: он хорошо знал, что эта обязанность потребует от него невероятно много усилий, что она невыгодна, поскольку вовсе не оплачивается, более того, требовала от самого попечителя немалых затрат на разного рода «репрезентацию», но зато в галерее открывалась редкая возможность изучать огромный историко-художественный материал, и прежде всего живопись, так, как он давно мечтал, — «не на расстоянии, не через стекла, а вблизи, вплотную, на ощупь, с обстоятельным исследованием техники, подписи, всех особенностей данного автора». Такая работа, считал И.Э. Грабарь, «не служба, не обуза, даже не труд, а наслаждение, сплошная радость» [3].
Работа в Третьяковской галерее стала важным этапом в жизни и деятельности
И.Э. Грабаря. Возглавив богатейший по своей коллекции музей отечественного искусства, И.Э. Грабарь, как человек энергичный и инициативный, не пожелал мириться с рутиной, прежде всего с устарелой, не приспособленной для целей хранения и показа массовому зрителю экспозицией галереи. Картины во многих залах висели от пола до потолка, часть их помещалась на щитах, «пирамидках» и «угольниках», которые загромождали залы. Работы одного и того же художника могли находиться в разных залах, так как их добавляли к экспозиции по мере приобретения новых произведений. Перемен в экспозиции не производили, поскольку руководствовались правилом, что все должно храниться «в том общем виде и порядке, как было устроено П.М. Третьяковым». Зная, что конфликт с поборниками традиции неизбежен, художник все же твердо решил перестроить экспозицию на современный музейный лад, что стало началом целой полосы «реформ Грабаря» в Третьяковской галерее. В 1913 — 1915 гг. И.Э. Грабарь осуществил новую развеску картин на основе историко-художественных принципов «эволюции искусства», «процесса органического развития», с выделением главных «монографических узлов». С этой целью отдельные залы или стены предназначались для показа творчества крупнейших мастеров. По мере движения зрителя по залам наглядно развертывалась история искусства в России, в которой к тому же были умело расставлены основные акценты. Грабарь-просветитель образно называл это выделение важнейших моментов в экспозиции «незаметным руководительством».
Новая научно-историческая трактовка собрания музея, обеспеченная основной линией экспозиции И.Э. Грабаря, вызвала взрыв негодования ревнителей старины, требовавших возврата к старому. Борьба вокруг экспозиции стала событием в русской культурной жизни тех лет. В прессе появилось большое количество статей, интервью, фельетонов, писем читателей, в которых одни заявляли о «развале Третьяковской галереи», «гибели ее национальности», «крушении художественных
ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 12 • 2016
учреждений в Москве», а другие столь же горячо выступали «в защиту Грабаря». Так, В.И. Суриков, увидев свою «Боярыню Морозову» в новой развеске, впервые прекрасно освещенную, публично поклонился И.Э. Грабарю в пояс. Он опубликовал открытое письмо, в котором писал: «Раздавшийся лозунг «быть по-старому» не нов и слышался всегда во многих отраслях нашей общественной жизни. Вкусивший света не захочет тьмы» [2, с. 40-63]. Эти слова, по сути, предвосхитили итоги продолжавшейся дискуссии.
В марте 1916 г. специальная комиссия Московской думы одобрила опыт нового размещения художественных произведений в Третьяковской галерее и признала, что реформа И.Э. Грабаря «с особой мощью раскрывает красоты русского художественного творчества в его историческом развитии». Никакой опыт не пропадал для Грабаря даром. Его увлечение проблемами авторства вскоре распространилось на ту сферу, где новаторские результаты исследований оказались особенно впечатляющими, - это было изучение памятников древнерусского искусства. Среди множества мастеров древнерусского искусства, как правило, неизвестных по именам, И.Э. Грабаря особенно заинтересовало наследие таких уникальных, ярчайших индивидуальностей, как Андрей Рублёв и Феофан Грек. Поиск, реставрация, охрана выдающихся творений древнего художества, в силу обстоятельств послереволюционной поры, стали на какое-то время его главным делом.
В начале XX в. в среде русской художественной интеллигенции, а затем и в печати участились тревожные вести о варварском уничтожении либо невежественной переделке памятников архитектурной старины, о безграмотном, но превратившемся в моду обновлении икон и фресок, приводившем к невосполнимой утрате их подлинного вида. В пору революционных событий 1917 г. и в последующий период резко участились случаи погромов и хищений художественных ценностей, их бесконтрольной утечки из страны. Культурная политика советской власти, когда она окрепла настолько, что смогла действи-
ОБРАЗОВАНИЕИ ПРАВО № 12 • 2016
тельно влиять на ситуацию в стране, носила двойственный характер. С одной стороны, борьба с церковью и религией способствовала запустению, а со временем и гибели многих памятников архитектуры и искусства, с другой - в условиях отделения церкви от государства, национализации царских, церковных, частных коллекций и их передачи в музеи, объявленные общенародным достоянием, власть поддержала инициативу исследовательской работы и реставрации ценностей искусства.
Игорь Грабарь снискал себе благодарную память потомков уже тем, что стоял у истоков научно-реставрационной работы и стал одним из главных ее организаторов, сумел сплотить людей вокруг важного общественного и культурного дела. Энтузиасты-единомышленники в труднейших условиях разрухи совершили почти чудо -наладили работу государственных органов, начавших заниматься делами музеев, охраной и реставрацией памятников искусства и старины. По планам И.Э. Грабаря, а порой и при его непосредственном участии в 1918-1930 гг. были проведены пятнадцать экспедиций по выявлению, сбору, реставрации культурных сокровищ России. Специалисты справедливо охарактеризовали этот период как «эпоху великих открытий». В статье О.И. Подобедовой для каталога выставки к столетию со дня рождения И.Э. Грабаря говорится: «Действительно, именно тогда возникли основные представления о живописи Ростово-Суздальской земли, Псковской земли, существенно восполнились данные о новгородской и московской живописи, а главное, явилась возможность реконструировать творческие биографии прославленных мастеров - Феофана Грека и Андрея Рублёва и выявить круг деятельности этих художников, а также мастеров, стилистически с ними связанных» [6]. Одним из важнейших результатов проведенной работы было пополнение музеев.
Вышеизложенное отнюдь не исчерпывает поразительного многообразия занятий и свершений Игоря Грабаря. К тому, о чем он сам рассказывает в «Автомонографии», можно было бы сделать немало добавлений, особенно о периоде с конца
1930-х гг. до последних дней Игоря Эмма-нуиловича в 1960 г. Он был директором Государственных центральных реставрационных мастерских и Института истории искусств Академии наук СССР. И мастерские, возникшие в 1918 г. по его замыслу, и институт, созданный по его инициативе в 1944 г., носят его имя, как бы ни менялись их официальные названия. Двадцать пять лет И.Э. Грабарь был профессором Московского государственного университета, возглавлял Московский государственный художественный институт и вел там преподавательскую работу. Он являлся активным участником и одним из устроителей ряда крупных выставок русского и советского искусства во многих странах Европы, в США, Канаде, Японии, Индии. Он был избран действительным членом Академии наук СССР, имел звание народного художника СССР. Те, кто работал вместе с ним, в том числе, над новой «Историей русского искусства» вспоминают о нем с благодарностью. До глубокой старости он был верен многим традициям русской культуры «Серебряного века», своим эстетическим пристрастиям той поры. Как художник, ученый, просветитель, он всегда предпочитал социологическим критериям в искусстве принципы его эстетической оценки, необходимость видеть и понимать, в чем состоит художественное качество памятника.
Вся его жизнь и деятельность неизменно диктовались идеями служения России. В своей научной деятельности он всегда руководствовался лучшими традициями русских ученых.
Игорь Эммануилович Грабарь принадлежит к той плеяде ученых, которые своими взглядами, идеями, деятельностью оказывали влияние на формирование правовой культуры, в чьих судьбах отражались важные грани исторической эпохи. Изучение их научного и творческого наследия — это не только дань уважения ушедшим поколениям, но и возможность обогатить научную политико-правовую мысль, способствовать формированию государ-
ственно-правовых ценностей в современном мире.
Список литературы:
[1] Бильбасов В.А. История Екатерины Второй: в 2 т. Берлин: Изд-во Фридриха Готтгей-нера, 1900. Т. 1. — 670 с. Т. 2. — 839 с.
[2] Волошин М.А. Василий Суриков УУ Аполлон. 1916. № 6, 7.
[3] Грабарь И.Э. Моя жизнь. Автомонография. Этюды о художниках У Сост., вступит. ст. и коммент. В.М. Володарского. М.: Республика, 2001. — 495 с.
[4] Дмитриев Ф.М. История судебных инстанций и гражданского апелляционного судопроизводства. М.: Книга по Требованию, 2011. — 589 с.
[5] Пашаева Н.М. Очерки русского движения в Галичине XIX—XX вв. М.: Гос. публ. ист. б-ка России, 2001. — 201 с.
[6] Подобедова О.И. Игорь Эммануилович Грабарь. Жизнь и творческая деятельность. М.: Совет. художник, 1964. — 340 с.
[7] Шевелева Н.А. Любимые профессора Александра Бенуа и Игоря Грабаря УУ Петерб. юрист. 2015. № 2.
Spisok literatury:
[1] Bil'basov V.A. Istoriya Ekateriny' Vtoroj: v 2 t. Berlin: Izd-vo Fridrixa Gottgejnera, 1900. T. 1. — 670 s. T. 2. — 839 s.
[2] Voloshin M.A. Vasilij Surikov Apollon. 1916. № 6, 7.
[3] Grabar' I.E'. Moya zhizn'. Avtomono-grafiya. E'tyudy' o xudozhnikax У Sost., vstupit. st. i komment. V.M. Volodarskogo. M.: Respublika, 2001. — 495 s.
[4] Dmitriev F.M. Istoriya sudebny'x instancij i grazhdanskogo apellyacionnogo sudoproiz-vodstva. M.: Kniga po Trebovaniyu, 2011. — 589 s.
[5] Pashaeva N.M. Ocherki russkogo dvizheniya v Galichine XIX—XX vv. M.: Gos. publ. ist. b-ka Rossii, 2001. — 201 s.
[6] Podobedova O.I. Igor' E'mmanuilovich Grabar'. Zhizn' i tvorcheskaya deyatel'nost'. M.: Sovet. xudozhnik, 1964. — 340 s.
[7] Sheveleva N.A. Lyubimy'e professora Aleksandra Benua i Igorya Grabarya УУ Peterb. yurist. 2015. № 2.
ОБРАЗОВАНИЕ И ПРАВО № 12 • 2016
