CC BY
119
■ ■ ■ Роль насилия в кинокоммуникации: дефиниция, эффект воздействия и его регулирование
Тарасов К.А.
ТАРАСОВ Кирилл Анатольевич - доктор культурологии, профессор кафедры социологии МГИМО МИД РФ. Москва, Российская Федерация. E-mail: [email protected]
Аннотация: Коммуникативный аттракцион насилия рассматривается как коммерчески обусловленный способ овладения вниманием массовой киноаудитории. Анализируются разные его дефиниции. Приводятся эмпирические свидетельства дисфункционального эффекта воздействия на подрастающие зрительские поколения. Затрагивается связанная с этим проблематика медиаобразования.
Ключевые слова: кино, публика, массовая коммуникация, картина мира, искусство, коммерция, аттракцион насилия, эффект воздействия, социальное регулирование, медиаобразование.
Для цитирования: Тарасов К.А. Роль насилия в кинокоммуникации: дефиниция, эффект воздействия и его регулирование // Коммуникология. Том 5. № 2. С. 168-180 DOI 10.21453/2311- 3065-2017-5-2-168-180
Кино - коммуникация и искусство
Кино принято считать массовым искусством. Между тем родилось оно как весьма далекое от искусства техническое средство социальной коммуникации. В качестве медиума общения кино довольно быстро проникло в досуг миллионов людей и стало объектом массового восприятия. Для обретения признанного художественной критикой достоинства искусства ему уже как медиуму массовой социальной коммуникации потребовалось, однако, довольно много времени. Когда же это случилось, в гуманитарной науке теоретические представления о кино как средстве социальной коммуникации и как искусстве оказались в сложных, неоднозначных отношениях. В изучении кинематографа доминирующим стал искусствоведческий взгляд. Проблема заключается в том, что на фоне возрастающей значимости в науке междисциплинарного подхода искусствоведение традиционно дистанцируется от социальных наук - социологии коммуникации в частности.
Взгляд на кино в коммуникативной парадигме предполагает изучение эффекта его воздействия, на чем социальная наука традиционно настаивает. Социология коммуникации, отмечает Ф.И. Шарков, передачу и получение информации исследует с целью выявления ее влияния на взаимодействие различных социальных групп в процессе их общения [1]. В искусствоведческой парадигме, напротив, воздействие кино постулируется, но традиционно не исследует-
ся. Словно пытаясь восстановить коммуникативный статус кино, Н.А. Лебедев, не ставя под сомнение его принадлежность к художественной культуре, подчеркивал: «По методам и приемам связи с аудиторией кинематограф имеет много общего со средствами массовых коммуникаций» [2].
В контексте рассматриваемой нами проблемы тезис видного российского киноведа о родстве киноискусства со средствами массовой коммуникации «по методам и приемам связи с аудиторией» весьма существен. Эта сторона коммуникативной реальности, но уже в общем концептуальном плане, нашла свое отражение в дефиниции кинематографической коммуникации М.И. Жабским: «Кинокоммуникация - это процесс, в котором действующие в рамках медийных институтов группы специалистов в области производства и распространения фильмов, представляя главным образом интересы доминирующих социальных групп конкретного общества на конкретной фазе его исторического развития, с помощью технических систем и выразительных средств киноискусства регулируют эмоциональную и шире - совместную жизнь людей путем по преимуществу не усложненной или облегченной информационно-эстетической связи с массами - связи преднамеренной либо спонтанной, односторонней либо двусторонней, адекватной либо неадекватной» [3]. Ниже речь пойдет об аттракционе насилия как одном из тех средств «не усложненной или облегченной информационно-эстетической связи с массами», которые особенно выпукло демонстрируют родство киноискусства и массовой коммуникации.
Понятие насилия в фильме
Нет необходимости доказывать важность обоснованного определения этого понятия в соответствующих научных исследованиях. Без этого невозможен контент-анализ насилия в кинематографической картине мира. Невозможно также социальное регулирование практики показа фильмов с насилием, о чем свидетельствует уже и российский опыт. После того как 10 ноября 2004 г. Государственная Дума РФ приняла в первом чтении поправку к закону «О средствах массовой информации», которую предложил член фракции «Единая Россия» А. Скоч, оказалось, что корректное, тщательным образом взвешенное определение понятия «насилие в фильме» актуально и для практики социального регулирования. О важности точной дефиниции писать стали даже в газетах. Так, в «Вечерней Москве» (12 ноября 2004 г.) актриса Н. Аринбасарова справедливо заметила: «Сначала надо определиться с тем, что депутаты считают насилием. Иначе можно дойти до абсурда: запретить, например, показ любимого всеми фильма «Семнадцать мгновений весны». В том же номере «Вечерней Москвы» аналогичное мнение высказала и директор Агентства социальной информации Е. Тополева: «Перво-наперво надо определить, что следует понимать под словом насилие'. Сцены издевательств показывать, конечно, не стоит. Но вот без военных фильмов или репортажей с мест ЧП телевидение существовать не должно». Особое внимание обращает на себя заявление сотрудника юридиче-
ской компании «Родичев и партнеры» («Округа. Юго-Запад», 20 ноября 2004 г): «Принять закон о том, чтобы днем по телевизору не показывали сцен насилия, нетрудно. Трудно сделать так, чтобы он заработал. Третья российская беда после дураков и дорог - двоякость законодательства. Большинство законов нежизнеспособны из-за размытых формулировок. Кто и как будет определять, где насилие и жестокость, а где - нет? Пока такого алгоритма нет, закон будет создавать почву для коррупции».
В самом общем смысле под социальным насилием понимается особая форма власти в виде применения или угрозы применения силы в социальных отношениях [4]. Одно из первых и наиболее часто цитируемых определений экранного насилия принадлежит американским исследователям массовой коммуникации Дж. Гербнеру и Л. Гроссу. Предложив его еще в 1967 г., они и их коллеги неоднократно изменяли формулировку. В 1976 г дефиниция приняла более или менее окончательный вид. Насилие на экране было определено как «явное проявление физической силы, которое направлено против самого субъекта насилия или другого лица, принуждает последнего под страхом физического ущерба или смерти к действиям, противоречащим его воле, или причиняет другому лицу физический ущерб либо вызывает смерть» [5]. Позже исследователи уточнили, что насилие может осуществляться при помощи оружия и без него [6], а субъектом и объектом может быть как человек, так и человекоподобное существо [7].
По поводу приведенного определения было высказано много критических замечаний. Наиболее характерные из них исходили от британских исследователей Б. Гантера и Э. Фёрнэм [8]. Так как Дж. Гербнер и его коллеги использовали определение насилия в качестве концептуальной основы для последующего анализа содержания телепередач, то в нем, утверждали они, должна быть как-то обозначена возможность учета специфики способов экранной репрезентации насилия в разных контекстах. Ведь одно дело - насилие в комедии, которое, по замыслу ее создателей, должно восприниматься как нечто несерьезное, смешное, и совсем другое - кровопролитное, смертоносное насилие в многочисленных боевиках с натуралистической начинкой. Как считают, ссылаясь на эмпирические данные, Б. Гантер и Э. Фёрнэм, различие в восприятии зрителями образов насилия, включенных в различные контексты, может быть таким, что сам феномен как бы исчезает. Дети, например, зачастую не принимают за насилие различные виды физического воздействия, показываемые в мультфильмах. Подобные факты, по мнению британских авторов, говорят о необходимости учета и зрительских реакций. По этому поводу можно сказать другое: необходимо учитывать эффект воздействия образов насилия на зрителя, практику его социального регулирования. Здесь в конечном счете и кроется главный критерий определения, поскольку оно не самоцельно, имеет практический смысл.
Если считать, что критика, высказанная Б. Гантером и Э. Фёрнэм, не лишена определенных оснований, то и в таком случае им можно возразить ссылкой на то, что относится она не столько к исходной дефиниции насилия в фильме, сколько к последующей операционализации понятия, к категориям контент-анализа.
Учет замечаний, высказанных британскими исследователями по поводу определения насилия, излишне усложнил бы исходную дефиницию, да и затушевал бы главное в понятии. Контекстуальные моменты вряд ли стоит включать в перечень видовых отличий определяемого феномена.
Но более существенно другое возражение. Б. Гантер и Э. Фёрнэм путают две вещи - суть явления, которое зритель видит на экране, и его зрительскую интерпретацию. Понятно, что разница между образами насилия в комедии и боевике заключается в том, что первое воспринимается как совсем несерьезное, а второе - как вполне серьезное. Но при всем том в обоих случаях зритель воспринимает не что иное, как изображение насилия. И это существенно для понимания самого воздействия. Насильственный способ разрешения межличностных конфликтов, который зритель видит в комедии, может определенным образом отложиться в его сознании в качестве существующей модели поведения. И если это произойдет, то где гарантии, что в иной реальной ситуации конфликта эта модель не сыграет свою роль в мотивации поведения?
Дж. Гербнер и Л. Гросс не одиноки в своем понимании физического принуждения как ключевого видового отличия насилия. Этой точки зрения придерживались и другие авторы. Так, в 1976 г. специалисты отдела социальных исследований крупной американской телекомпании Си-Би-Эс, в деятельности которого осуществлялся, в частности, контент-анализ еще не выпущенных программ и фильмов и выяснялась степень допустимости их выхода в эфир, определили насилие на экране как «использование физической силы против людей или животных, а также явное выражение угрозы применения физической силы для принуждения другого лица к определенному поведению» [цит. по: 9]. Хотя в дефиниции и упоминается физическое принуждение, акценты, расставленные Дж. Герб-нером и Л. Гроссом, здесь явно смягчены. Причинение физического ущерба отсутствует, само принуждение фигурирует лишь в форме угрозы. Вместе с тем эти исследователи ввели новый элемент в определение насилия - угрозу физического воздействия.
На первый взгляд, может показаться, что угроза применения насилия не должна входить в число видовых отличий рассматриваемого явления. Но при более внимательном анализе это предположение не подтверждается. Можно привести два аргумента, сославшись на установленный британским физиологом У. Б. Карпентером идеомоторный закон [10]. Он гласит, что если человек мысленно осуществляет определенные поведенческие действия, держит их в своем представлении или их наблюдает, то у него возникает тенденция к моторному проявлению этих действий, происходит иннервация, и следовательно, активизация соответствующих мускульных групп. Это означает, что при угрозе насилия человек, представив себя жертвой, отвечает моторными мини-реакциями защитного типа, т.е. в некотором смысле он ведет себя так, как вел бы в случае реального нападения.
Не вдаваясь в дальнейший анализ дискуссии по определению ключевого понятия «насилие в фильме», отметим, что полезной методологической основой в
его разработке может быть концепция социального действия. Социальным пространством, в котором непосредственно локализован феномен насилия, являются те «действия, которые имеют своей целью вызвать изменения поведения, установок или стремлений индивидов или общностей» [11]. Поскольку насилие в фильмах в большинстве случаев носит межличностный характер, оно принадлежит и к категории социального взаимодействия. Речь, следовательно, идет о социальном насилии. Определение его в жизни людей - логически необходимый шаг к определению применительно к исследованию кинематографической картины мира с учетом потребностей исследовательской практики и социального регулирования. Само определение подвержено влиянию этнокультурного и дисциплинарного контекста.
Критерии дефиниции, адекватной потребностям социологии, коммуникологии или культурологии, целесообразно сопряженно извлекать из трёх сфер: «картинка» на экране, воздействие образов насилия на зрителей, практика соответствующего социального регулирования. При определении социального насилия в этом контексте логично отталкиваться от простых и вполне очевидных фактов наличия у людей физической силы и её применения в общественном взаимодействии с целью разрешения противоречий, конфликтов, установления доминирования. С позиций такого подхода изображаемое в кино социальное насилие можно определить как взаимодействие, в котором один социальный субъект (лицо, группа лиц, государство или группа государств) осуществляет негативное принуждение по отношению к другому социальному субъекту посредством угрозы или реального применения физической силы и принуждение имеет своим следствием телесные повреждения, убийство, моральный и имущественный ущерб.
«Стрельба по лбу» и ее воздействие
Среди практиков российского кино распространено убеждение, что мотив насилия представляет собой экранный аттракцион, продиктованный самой спецификой изобразительно-выразительных средств кинематографа. Полагают, что этот мотив является если не обязательным, то уж, во всяком случае, весьма эффективным стимулом успешного установления и поддержки коммуникации с массовой аудиторией. При переходе кино к рынку это представление, широкий выход которого в практику в виде бытового насилия прежде блокировался цензурой, радикально трансформировало спектр кинофильмов российского производства. В начале 1990-х гг. торжествовало представление, что «...показывать можно все равно что. Лучше проглатывается... про голых баб или стрельбу по лбу, но можно и про родную российскую жизнь, которая... по количеству голых баб на экране давно перехлестнула мировые стандарты.., да и по количеству дыр в голове товарища мы тоже уверенно вышли вперед... Мы сами способствовали превращению отечественного кинопроката в отвратительную общемировую помойку» [3, с. 5-6]. Приведенная цитата взята из выступления С. Соловьева на II съезде Союза кинематографистов России (1994 г.).
Понятно, что «стрельба по лбу» товарища соответствует коммерческим интересам инвесторов кинематографии и исполнителям их заказов. Но круг затронутых субъектов ими не исчерпывается, кассовыми сборами отдача фильмов не ограничивается. Кино воздействует на мировосприятие людей, их повседневные культурные практики. Особенно, если речь идет о подрастающих поколениях. Какие чувства вызывают и образцы поведения культивируют в этой среде фильмы, насыщенные образами насилия?
Этот вопрос, нельзя не признать, волнует весь цивилизованный мир. Уделяет ему внимание и социальная наука. Самый большой вклад внесли американцы. «Исследования воздействия образов насилия в кино и на телевидении, - отмечала в 2010 г. по результатам изучения мирового опыта С. фон Фейлитцен, известный шведский ученый, координирующая научную деятельность ЮНЕСКО в Скандинавии, - проводились с 1920 г. И, как утверждают, только в самих Соединенных Штатах было осуществлено три или четыре тысячи исследований» [12]. И далее: «Многие исследования, посвященные агрессии как следствию просмотра фильмов и телевизионного насилия, не поддерживают представление о том, что медийное насилие является единственной или решающей причиной насилия (и преступлений с применением насилия) в обществе. Большинство исследований, однако, показывают, что медийное насилие, тем не менее, играет роль» [12].
Надо отметить, что в разное время по материалам эмпирических замеров делались противоречащие друг другу общие выводы относительно эффективности воздействия кинематографа. Так, по материалам серии исследований на средства фонда им. Т. Пейна, проведенных в США (1929-1933 гг.), был сделан вывод о мощном эффекте воздействия. Немногим более десятилетия спустя исследователи, обратившись к изучению влияния аудиовизуальных продуктов на установки зрителей, пришли к выводу, что эффект воздействия весьма незначителен. К концу 1960-х гг. специалисты, изучавшие восприятие телезрителями материалов избирательных компаний, убедились в том, что, хотя люди оценивают политических деятелей по качествам, обсуждаемым в телепрограммах, их оценки отличаются по своей сути от суждений, звучащих с экрана. Отсюда был сделан вывод, что аудиовизуальные средства оказывают не сильное и не слабое, а умеренное воздействие. Наконец, когда в 1970-е гг. Э. Ноэль-Нойман, хорошо известная российскому читателю по книге «Массовые опросы в обществе», сформулировала тезис о способности СМК в значительной степени унифицировать общественное мнение («спираль молчания»), а Дж. Гербнер уже в 1980-е гг. эмпирически обнаружил высокую степень интериоризации телевизионной картины мира зрителями, активно приобщенными к голубому экрану [13], в мировой науке получила распространение точка зрения, согласно которой средства массовой коммуникации все же оказывают сильное воздействие на человека.
Возникает вопрос: почему так происходило, что каждое новое обобщение, по сути, опровергало сделанное ранее, и словно по иронии судьбы, хронологически последнее обобщение в своей формулировке совпало с самыми первыми, возникшими по итогам исследований на средства фонда Т. Пейна? Причи-
на, на наш взгляд, кроется в методологии обобщения фактов, полученных эмпирическим путем. Опираясь всего лишь на данные исследований, посвященных влиянию конкретных «сообщений» на отдельные составляющие сознания и поведения зрителей, исследователи вместе с тем делали слишком широкие концептуальные выводы. Упуская из виду, что истина конкретна, они стремились дать заключение не о частном, а о некоем общем эффекте воздействия средств массовой коммуникации на человека. Используя частный - и каждый раз новый - критерий эффективности, исследователи делали не частный, а общий вывод. Такой - индуктивный - вывод не был корректным. При всем том выполненная работа чрезвычайно полезна уже потому, что показывает всю сложность проблемы и ограничивает возможность поспешных социально-практических выводов на основе здравого смысла, интуиции и т.д., сильно подверженных влиянию разнонаправленных социальных интересов.
Научная работа по обсуждаемой проблеме, выполненная в других странах, в России, естественно, заслуживает того, чтобы изучаться и приниматься во внимание, но она не может заменить собственные исследования. В стране другая культура, иная зрительская ментальность и т.д. Конфликт между общественностью, у которой эскалация образов насилия на киноэкране, и не только на нем, вызывает обеспокоенность, и поставщиками «агрессивной кинодиеты» может быть корректно улажен с помощью научных аргументов. К сегодняшнему дню таковые уже в некотором объеме имеются. Правда, чтобы судить об эффекте воздействия образов насилия на зрителей, нужно располагать множеством фактов. Начиная, например, с вопроса о том, какова на самом деле доля «агрессивной кинодиеты» в индивидуальном кинорепертуаре зрителя и какие чувства возникают у ее приверженцев.
Обратимся в этой связи к некоторым результатам, пожалуй, новейшего из российских исследований, посвященных рассматриваемой проблеме. Социологический опрос 461 кинопосетителя в возрасте от 11 лет в Год российского кино (2016 г.) в течение одной недели, проведенный автором вместе с коллегами по исследовательскому проекту НИИ киноискусства (ВГИК) в г. Кирове (три кинотеатра, пять кинозалов, 117 сеансов, 12 фильмов), позволяет, в частности, ориентировочно судить о том, из чего состоит индивидуальный кинорепертуар россиян. У 41% зрителей половина его либо большая часть это фильмы с агрессивной начинкой. И вот какие чувства определенная их часть испытывает, сидя в кинозале и видя на экране зрелище крови и ран. Оказывается 13,2% зрителей оно интересно, а 4,8% и вовсе приходят в восторг восхищаются им. Последняя -явно противоестественная реакция - среди взрослых зрителей старше 30 лет не обнаружена. Чаще всего (7,6%) она встречается в наиболее активной по посещаемости возрастной группе - 19-24 года. Неприятные чувства в ее составе испытывают только 35,3% зрителей. Остальные развлекаются.
Особую тревогу вызывает эмоциональная реакция на зрелище крови и ран со стороны некоторой части детей. За 12 месяцев перед опросом почти каждый второй юный кинопосетитель в возрасте 11-14 лет (46,3%) фильмы с насилием
на киноэкране не смотрел. Возможно, и благодаря семье. В то же время киноменю каждого четвертого (24%) в этой возрастной когорте наполовину или большей частью состояло из фильмов, обильно приправленных сценами насилия. С психологической точки зрения, пожалуй, закономерен такой факт: 22,6% подростков заявляют, что зрелище крови и ран не вызывает у них неприятия, оно им интересно. Других же (7,5%) это зрелище приводит в восторг, что уже похоже на проявление патологической реакции. Обращает на себя внимание и отсутствие неприятных чувств у более половины (54,7%) детей этой возрастной группы.
Потребление развлекательного насилия в мире кино является культурной привычкой значительной части подрастающего поколения. Общественность, в 1990-е гг. протестовавшая против засилья сцен насилия на киноэкране, ныне практически безмолвствует. А ведь речь идет о поколении, первичная социализация значительной части которого происходит в семьях, где насилие приобрело угрожающий характер. В обществе даже прошла дискуссия о том, что лучше - криминализация или декриминализация насилия в семейном очаге. Речь к тому же идет о поколении, которое завтра будет составлять взрослую киноаудиторию и которому принадлежит будущее российского общества.
Восторженная реакция пока еще вступающих в жизнь юных зрителей на изображение жестокости, крови и ран свидетельствует, как можно предполагать, о наличии у некоторых из них потенциально садистских наклонностей и фактически непреднамеренном их стимулировании агрессивной начинкой многих фильмов. Киноискусство призвано культивировать у детей способность к эмпа-тии, присущей им от рождения. Пронизанное мотивами агрессии кинозрелище в его худших образцах, напротив, приучает детей не ощущать чужой боли. В тех случаях, когда картины кровоточащих ран приводят детей в восторг, кино, можно предположить, де-факто предстает школой если не садизма, то, во всяком случае, насилия.
Есть основания предполагать, что среди юных зрителей существует группа риска, агрессивность которых стимулируется просмотром соответствующих фильмов. Это предположение, выраженное нами в виде социологической гипотезы, получило подтверждение методом статистического квазиэксперимента на материалах выборочного репрезентативного опроса 1846 старшеклассников (9-11 классы) Москвы, Кирова и Омска, а также студентов омских колледжей. Гипотетическая группа риска и контрольная группа из всей массы ребят выделялись по комбинации четырех признаков. Группу риска составляли зрители, которые, по их признанию, во-первых, во время просмотра фильма всегда или часто идентифицируют себя с носителем насилия, во-вторых, испытывают чувство «восторга (восхищения)» при восприятии сцен (моментов) жестокости, в-третьих, после просмотра фильма с насилием каждый раз либо часто испытывают желание быть похожим на его героев и, в-четвертых, в посткоммуникативной фазе всегда или часто мысленно возвращаются к увиденным сценам насилия. Вторую группу, контрольную, составили респонденты с противоположными наклонностями. Сравнение этих групп, например, по двум критериям, к которым
мы обращались выше, дает весьма симптоматичные свидетельства. Что касается востребованности фильмов с насилием по показателю объема их потребления, они составляют большинство в индивидуальном репертуаре 56% зрителей из группы риска и 12% из контрольной группы. Зрелище крови и ран вызывает чувство восторга соответственно у 84% и 2% сравниваемых групп. Весьма симптоматичен и такой факт. В общем массиве опрошенных было всего 6% тех, кто, согласно ответу на косвенный вопрос, из фильмов с насилием извлекает вывод, что нужно овладевать искусством насилия. Но их оказалось уже 58% в гипотетической группе риска против всего лишь 2% в контрольной группе.
Нами приведены только три из большого множества социологических свидетельств того, что группа риска существует не только в виде гипотезы, но и тревожной реальности, с которой нельзя не считаться. Имеется много других свидетельств [см., например, 14,15]. Отрицать правомерность вывода об обратном мимесисе без коммерческой в том заинтересованности в данном случае вряд ли возможно. Необходимо признать наличие реальной проблемы, искать и находить разумные способы ее решения.
Медиаобразование как способ социального регулирования
В стенах общеобразовательной школы наиболее реальны регулирующие воздействия, объектом которых является лишь сфера потребления образов насилия. Это, однако, не умаляет принципиальных возможностей медиаобразова-ния. В процессе потребления замыкаются полюсы кинокоммуникации и возникает эффект воздействия - как функциональный, так и дисфункциональный. Медиаобразование может оказать благотворное влияние на эти процессы. Оно открывает серьезные реабилитационные возможности в плане коррекции деформаций в кинозрительской идентичности, сформированных у юных зрителей под заинтересованным и методично осуществляемым влиянием коммерческого кинематографа.
Кино предлагает многоплановую и разного художественного качества картину мира. Ее восприятие требует разумной избирательности, правильного понимания и оценки заключенных в ней смыслов. И здесь обнаруживаются серьезные трудности. От зрителя требуется понимание мотивов, которыми руководствуются, в частности, производители и распространители агрессивной кинодиеты. Язык кино, как и язык естественный, усваивается главным образом стихийно. А этого недостаточно, поскольку технологическая база и сам язык кино постоянно обновляются. Возможности адекватного освоения передаваемых смыслов ограничиваются или, что гораздо хуже, могут оборачиваться дисфункциональными последствиями для пользователя и общества в целом, если зритель в этом отношении не подготовлен.
По названным и другим причинам для развития коммуникативной грамотности подрастающих поколений в мире предпринимаются усилия по развитию медиаобразования. Самое непосредственное участие в этой работе принимает
ЮНЕСКО. При участии этой организации в Вене в 1999 г. была проведена международная конференция на тему «Образование в сфере медиапотребления и цифровой век». В работе конференции участвовали представители 33 стран. По ее итогам были сформулированы рекомендации, которые одобрены ЮНЕСКО и учтены в планах ее деятельности по развитию медиобразования. Итоговый документ содержал, в частности, такой пункт: «...Участники конференции... рекомендуют везде, где возможно, включение медиаобразования в национальные учебные планы, а также в систему дополнительного, неформального и осуществляемого на протяжении всей человеческой жизни образования» [16].
Любопытно, что спустя три года после этой конференции Учебно-методическое объединение Министерства образования России зарегистрировало новую специальность в существующем спектре педагогического образования - «Медиа-образование». В России оно, констатировал один из его подвижников А.В. Федоров, «впервые за всю историю обрело официальный статус». И он же, однако, констатировал нечто менее оптимистичное: «Вопреки усилиям отдельных педагогов-энтузиастов, остается слабо развитым движение медиаобразования в школах, колледжах и университетах, в учреждениях дополнительного образования и досуговой деятельности» [17].
Определенную дозу пессимизма добавляют и результаты проведенного А.В. Федоровым зондажного опроса учителей относительно потребления ими экранного насилия и интерпретации его социально-функциональной значимости. Сцены насилия привлекательны для 10% учителей. Не нравятся они семи учителям из десяти. Остальные однозначного мнения не имеют. К просмотру сцен насилия 32% учителей склоняет плохое настроение, что несколько настораживает. Очень часто просмотр предпочитают в компании детей или внуков (30% «голосов»). Сцены насилия 46% учителей запоминают надолго, 39% - на непродолжительное время. Относительно их влияния на преступность в стране мнения разделились: бесспорно влияют - 83%, влияют только на психически больных - 17%. Разброс мнений намного больше по вопросу о запрете показа насилия. Каждый четвертый (25%) считает, что все можно оставить, как есть. Многие запрет поддерживают, но только в отношении самых жестоких фильмов и передач (39%). Остальные считают, что можно ограничиться изоляцией детей от зрелища насилия (25%) либо показывать его только после 24 часов (11%). Анализируя эти и другие факты, выявленные путем опроса учителей, А.В. Федоров приходит к вполне обоснованному выводу: «для интенсивного развития медиаобразования в России нельзя обойтись без официального открытия новой вузовской специальности «медиаобразование» (именно специальности, т.к. одноименная специализация уже зарегистрирована в 2002 г.) и чтения медиаобра-зовательных курсов студентам всех педагогических вузов» [17].
Источники
1. Шарков Ф.И. Генезис социологических школ и теорий коммуникации // Коммуникология. 2015. Том 3. № 4. С. 15.
2. Лебедев Н.А. Внимание: кинематограф! М., 1974. С. 53.
3. Жабский М.И. Социодинамика кинематографической жизни общества. Аналитическая летопись (1969-2005 гг.). М., 2015. С. 69.
4. Кравченко С.А. Social Violence // С.А. Кравченко. Социологический толковый англорусский словарь. М., 2012. С. 645.
5. Gerbner, G., and Gross, L. Living with television: The violence profile // Journal of Communication. 1976. Vol. 26, № 2. Р. 185.
6. Signorielli, N., Gross, L., and Morgan, M. Violence in television programs: Ten years later // Television and Behavior: Ten Years of Scientific Progress and Implications for the Eighties / D. Pearl, L. Bouthilet and J. Lazar, (eds.). Rockville, MD: The National Institute of Mental Health, 1982. Vol. II (technical reports). Р. 163.
7. Signorielli, N., Gerbner, G., and Morgan, M. Violence on television: The Cultural Indicators project // Journal of Broadcasting & Electronic Media. 1995. Vol. 39, № 2. Р 280.
8. Gunter, B., and Furnham, A. Perceptions of television violence: Effects of programme genre and type of violence on viewers' judgment of violent portrayals // British Journal of Social Psychology. 1984. Vol. 23, № 2. Р. 155-156.
9. Signorielli, N., Gross, L., and Morgan, M. Violence in television programs: Ten years later // Television and Behavior: Ten Years of Scientific Progress and Implications for the Ei-ghties / D. Pearl, L. Bouthilet and J. Lazar, (eds.). Rockville, MD: The National Institute of Mental Health, 1982. Vol. II (technical reports). Р. 163.
10. Lexikon der Psychologie / Herausgegeben von W. Arnold, H.J. Eysenck, R. Meili. Band 2. Graphologiebis Prompting. Freiburg, 1973. S. 162.
11. Щепаньский Я. Элементарные понятия социологии. М., 1969. С. 85.
12. von Feilitzen, С. Influences of Mediated Violence // Children and Youth in the Digital Media Culture. Yearbook 2010. From a Nordic Horizon / U. Carllson, (ed). Nordicom University of Göteborg. Р. 175, 176.
13. Gerbner, G., and Gross, L. Living with television: The Violence Profile // Journal of Communication. 1976. № 2, P. 173-177.
14. Тарасов К.А. Насилие в фильмах: три условия миметического воздействия // Вестник ВГИК. 2016, № 2 (28). С. 90-95.
15. ЖабскийМ.И., Тарасов К.А. Развитие киноведения в институционально-контекстуальной перспективе // Культура и искусство. 2015. № 1 (25). С. 16-31. DOI: 10.7256/22221956.2015.1.13481. С. 274-277.
16. Outlooks on Children and Media: Child Rights, Media Trends, Media Research, Media Literacy, Child Participation, and Declarations. Compiled and written by C. von Feilitzen and C. Bucht. Göteborg: The UNESCO International Clearinghouse on Children and Violence on the Screen, 2001. Р. 152.
17. Федоров А.В. Права ребенка и проблема насилия на российском экране. Таганрог, 2004. С. 329, 139, 266-280, 303.
■ ■ ■ Violence attraction in cinema communication: definition, impact effect and its regulation
Tarasov K.A.
TARASOV Kirill Anatol'evich, Doctor of Culturology, Professor at the Department of Sociology,
Moscow State Institute of International Relations.
Moscow, Russian Federation. E-mail: [email protected]
Abstract. The communicational attraction of violence is considered as a commercially conditioned means of capturing the attention of the mass cinema audience. Some definitions of screen violence are analyzed. Adduced is empirical evidence for the dysfunctional effects of its impact on the rising generation. Touched upon are the related problems of media education.
Key words: cinema, the public, mass communication, picture of the world, art, commerce, violence attraction, impact effect, social regulation, media education.
For citation: Tarasov K.A. Violence attraction in cinema communication: definition, impact effect and its regulation. Communicology. Volume 5. No 2. Pp. 168-180 DOI 10.21453/23113065-2017-5-2-168-180
References
1. SharkovF.I. Genesis sotsiologicheskikh shkol i teoryi kommunikatsii// Kommunikologiya. 2015. Tom 3. № 4. S. 15. [Genesis of sociological schools and theories of communication// Communicology. 2015. Tom 3. № 4. S. 15]. (In Russ.).
2. Lebedev N.A. Vnimanie: kinematograf! M.: Progress, 1974. 438 s. [Lebedev N.A. (1974) Attention: The cinema! Moscow. 438 p.]. (In Russ.).
3. Zhabskiy M.I. Sotsiokulturnaya drama kinematografa. Analiticheskaya letopis (1969-2005 gg.). M., 2009. S. 69. [Zhabskiy M.I. (2009) Sociocultural Drama of The Cinema. Analytical Annals (1969-2005). Moscow. P. 69]. (In Russ.).
4. Kravchenko S.A. Social Violence // S.A. Kravchenko. Sociologicheskij tolkovyj anglo-russkij slovar'. M.: MGIMO-Universitet, 2012. S. 645. [Kravchenko S.A. Sociological English-Russian dictionary. Moscow. 2012].
5. Gerbner, G., and Gross, L. Living with television: The violence profile // Journal of Communication. 1976. Vol. 26, № 2. P. 185.
6. Signorielli, N., Gross, L., and Morgan, M. Violence in television programs: Ten years later // Television and Behavior: Ten Years of Scientific Progress and Implications for the Eighties / D. Pearl, L. Bouthilet, and J. Lazar, (eds.). Rockville, MD: The National Institute of Mental Health, 1982. Vol. II (technical reports). P. 163.
7. Signorielli, N., Gerbner, G., and Morgan, M. Violence on television: The Cultural Indicators project // Journal of Broadcasting & Electronic Media. 1995. Vol. 39, № 2. P. 280.
8. Gunter, B., and Furnham, A. Perceptions of television violence: Effects of programme genre and type of violence on viewers' judgment of violent portrayals // British Journal of Social Psychology. 1984. Vol. 23, № 2. P. 155-156.
9. Signorielli, N., Gross, L., and Morgan, M. Violence in television programs: Ten years later // Television and Behavior: Ten Years of Scientific Progress and Implications for the Ei-ghties / D. Pearl, L. Bouthilet, and J. Lazar, (eds.). Rockville, MD: The National Institute of Mental Health, 1982. Vol. II (technical reports). P. 163.
10. Lexikon der Psychologie / Herausgegeben von W. Arnold, H.J. Eysenck, R. Meili. Band 2. Graphologiebis Prompting. Freiburg, 1973. S. 162.
11. SchepanskyiJ. Elementarnyie ponyantiya soziologyi. M.: Progress, 1969. S. 85. [Szczepanski J. (1969) Basic Conceptions of Sociology. Moscow. P. 85]. (In Russ.).
12. von Feilitzen, C. Influences of Mediated Violence // Children and Youth in the Digital Media Culture. Yearbook 2010. From a Nordic Horizon / U. Carllson, (ed). Nordicom University of Goteborg. P. 175, 176.
13. Gerbner, G., and Gross, L. Living with television: The Violence Profile // Journal of Communication. 1976. № 2, P. 173-177.
14. Tarasov^. Nasilie v filmakh: tri uslovia mimeticheskogo vozdeistviya // Vestnik VGIK. 2016. № 2. (28). S. 90-95 [Tarasov K.A. Violence in films: three conditions for the mimetic effect // Vestnik VGIK. 2016. № 2. (28). P. 90-95]. (In Russ.).
15. Zhabskiy M.I., TarasovK.A. Razvitie kinovedeniya v instituzionalno-kontekstualnoy perspective // Kultura i iskusstvo. 2015. № 1. (25). S. 16-31. DOI: 10.7256/2222-1956.2015.1.13481. [Zhabskiy M.I., Tarasov K.A. The development of film studies in institutional-organizational perspective // Kultura i iskusstvo // 2015. № 1. (25). P. 16-31]. (In Russ.).
16. Outlooks on Children and Media: Child Rights, Media Trends, Media Research, Media Literacy, Child Participation, and Declarations. Compiled and written by C. von Feilitzen and C. Bucht. Göteborg: The UNESCO International Clearinghouse on Children and Violence on the Screen, 2001. P 152.
17. FedorovA.V. Prava rebenka i problema nasiliya na rossiyskom ekrane. Taganrog: Izdateltsvo U.D. Kuchmi, 2004. 413 s. [Fedorov A.V. (2004) The Rights of the Child and the Problem of Violence on Russian Screen. Taganrog. 413 p.]. (In Russ.).
