CC BY
74
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
УДК 921.161.1(092)
Е.А. Бучкина
РОЛЬ МИФОЛОГЕМЫ РОЖДЕНИЯ И СМЕРТИ В КОНСТРУИРОВАНИИ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО МИФА К.Д. БАЛЬМОНТА
Рассматривается специфика автобиографического мифа К.Д. Бальмонта, основанного на мифологеме рождения и смерти. Утверждается, что данная мифологема воплощается в художественном творчестве поэта с учетом ницшеанского понимания культуры как арены противоборства гармонического «солнечного» Аполлона и хаотического «стихийного» Диониса.
Ключевые слова: мифологема, Серебряный век, ницшеанство, мифотворчество, дионисийство.
В произведениях Константина Бальмонта, а также в воспоминаниях о нем его современников содержится неоценимый материал для изучения жизнетворческой программы русского модернизма. Поэт оставил различные варианты реализации символистского мифа на материале собственной биографии.
Наиболее примечательным представляется многократное педалирование ассоциативной связи «Бальмонт - солнце», что, очевидно, являлось частью мифотворческой стратегии поэта, которая включала как символику поэтических текстов («Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце...», «Будем как солнце», «Аромат солнца» и т.д.), так и ряд поведенческих жестов. В сопроводительном эссе к программному сборнику «Будем как Солнце» поэт изложил свое понимание сакральной символики дневного светила: «Ход вещей этого мира предопределен Солнцем, и еще в младенческие свои дни я доверчиво предал свой дух этому Высокому Светильнику... В какую страну не придешь - услышишь хвалы Солнцу. Сколько сияний в Солнце, столько в речи людской осиянных слов, и каждый кристалл поющего слова иссечен силою луча.И самое, быть может, красивое в Солнце то, что оно умеет говорить через других.» [1. С. 446].
Как мы видим, именно солнце, в интерпретации Бальмонта, обеспечивает ту «медиацию», которая традиционно связывается с поэтическим вдохновением: солнце «умеет говорить через других» означает, что поэт становится проводником «солнечного» текста в нашей наличной реальности. Именно поэтому солярная символика является атрибутом «светоносного» Аполлона, мифологического персонажа, ставшего одним из главных символов Серебряного века, бога гармонии и «Мусагета», «предводителя муз». Константин Бальмонт любил нарочито подчеркивать свою «особую связь» с Аполлоном: к примеру, Георгий Чулков вспоминает о том, как «капризный» Бальмонт, придя в восторг от «запаха солнца», «требовал, чтобы мы устроили тут же непременно хоровод во славу Аполлона» [2. С. 634]. Понимание Аполлона как силы, «генерирующей» поэтический дар, закрепилось в русской культуре во многом благодаря пушкинской трактовке вдохновения, содержащейся, в частности, в знаменитом стихотворении «Пока не требует поэта.». По А.С. Пушкину, в обычном «бытовом» человеке, наделенном автором нарочито сниженными чертами, под воздействием Аполлона рождается новая ипостась - поэт. Интересно, что хорошо знавшая Константина Бальмонта Марина Цветаева для определения природы его творческого дара также обращалась к этому пушкинскому тексту, но свой образ строила на антитезе Бальмонта и стихотворного образа: «Бальмонта Аполлон всегда требовал, и Бальмонт в заботы суетного света никогда не погружался, и святая лира в его руках никогда не молчала, и душа хладного сна никогда не вкушала, и меж детей ничтожных мира Бальмонт не только не был всех ничтожней, но вообще между ними никогда не был и таковых не знал» [3. С. 271].' Таким образом, Марина Цветаева не отступает от пушкинской трактовки вдохновения, но подчеркивает, что усключительность дара Константина Бальмонта состояла в том, что его «медиация» с «горними сферами» никогда не прерывалась.
С другой стороны, Бальмонт также использовал и поведенческую модель, на первый взгляд, противоположную «аполлонической»: он всячески демонстрировал непредсказуемость, «стихийность» своего поведения, подвластность «внутренним порывам». Эта поведенческая стратегия отмечена многими современниками поэта. Уже упоминавшийся Георгий Чулков вспоминает такой эпизод: Константин Бальмонт со словами «...Бальмонт помажет вас на царство поэзии своею кровью» провел по сюртуку тогда ещё начинающего поэта «своей рукой, окровавленной почему-то» [2. С. 635]. Инте-
Роль мифологемы рождения и смерти в конструировании. ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
ресно, что писатели, относившие себя к реалистической, а не к модернистской традиции, были склонны оценивать жизнетворческую стратегию Бальмонта скорее иронично: «. о самых простых житейских мелочах говорил с поэтическим пафосом... Издателя, не заплатившего обещанного гонорара, он называл “убийцей лебедей”. “Я слишком Бальмонт, чтобы мне отказывали в вине”, - говорил он своей Елене» [4. С. 215]. Как нам представляется, подобное ироническое отношение к Бальмонту обусловлено тем, что модернистская жизнетворческая стратегия противостоит культурной логике реализма, и это поэт позже продемонстрирует в автобиографическом романе «Под Новым Серпом».
Не будем забывать, что Фридрих Ницше связывал творческий дар именно с той иррациональной стихийной «бездной», которую для него символизировал Дионис. Однако именно он четко противопоставил в своём творчестве образы Аполлона и Диониса, сделав их непримиримыми [5. С. 113]
Таким образом, «двойственность» поведенческой модели Константина Бальмонта, объединяющего на уровне жеста аполлонизм и дионисийство, представляется вполне органичной, так как является продолжением его творческой стратегии. Владимир Топоров, анализируя культурную специфику Серебряного века, формулирует логику этой стратегии следующим образом: «.в самом “аполлонов-ском” немало внутренних соблазнов, которые в более глубоком смысле можно было бы понимать как из собственных корней произрастающую двойственность, хорошо известную определенному типу поэтов и их поэзии, позволяющую, кажется, понимать ее как своего рода индукцию “дионисийского” начала в “аполлоновском” пространстве» [6. С. 91]. Иными словами, аполлонизм и дионисийство обладают глубинной внутренней связью и даже сродством. Эта связь, очевидно, существовала ещё в античной культурной традиции: «Соединение в образе Аполлона рациональной ясности и тёмных стихийных сил подтверждается теснейшими связями Аполлона и Диониса, хотя это божества-антагонисты: один по преимуществу бог светлого начала, другой - бог темного и слепого экстаза; но после 7 в. до н.э. образы этих богов стали сближаться в Дельфах, им обоим устраивали оргии на Парнасе <...>, сам Аполлон нередко почитался как Дионис...[7. С. 93]» Вероятно, на это же указывает и близость обоих богов к земледельческим культам: одно из имен Аполлона - Дафний, то есть «лавровый», «прорицающий из лавра», другое - Дримас, «дубовый». Дионис как «божество земледельческого круга, связанное со стихийными силами земли» [7. С. 381], обладал эпитетом Эвий (то есть «плющевой»), а также был связан с виноградной гроздью.
Наблюдаемое взаимопроникновение культов можно органично объяснить, если видеть за образами обоих богов реализацию одной мифологемы - мифологемы умирающего и воскресающего бога, вычленяемой Дж. Фрезэром в его работе «Золотая ветвь». Необходимо добавить, что Дионис сам переживает смерть и новое рождение, а метафорой победы над смертью в случае Аполлона является уничтожение им хтонического чудовища Пифона. По мнению В.В. Иванова и В.Н. Топорова, умирающее и воскресающее божество «как главный персонаж мифов, враждует с драконом, хтоническим демоном или божеством, олицетворяющим деструктивные силы природы» [7. С. 548]. Символизм, вслед за Ницше, актуализировал мифологему рождения и смерти в первую очередь именно через миф о Дионисе: «... Иванов делает из Диониса символ бездонной глубины. В своем главном понимании умирания-возрождения <...> он решает все проблемы, отвечает на все вопросы» [8. С. 145]. Учитывая общий миф, лежащий в основе основной божественной функции умирания и возрождения Аполлона и Диониса, мы можем увидеть, что аполлоническое и дионисийское начала у Бальмонта не противостоят друг другу, а находятся в отношениях взаимодополнения, так как в конечном счете восходят к одной культурной модели и одной архетипической ситуации.
Андрей Белый, который как символист разделял художественные установки, лежавшие в основании поведенческой и художественной стратегии Константина Бальмонта, наиболее полно выразил все то, что поэт стремился обозначить своим поведением и творчеством: «Луч заходящего солнца, упав на гладкую поверхность зеркала, золотит его бездной блеска. И потом, уплывая за солнцем, гасит блеск. Бальмонт - сияющее зеркало эстетизма. Когда погаснет источник блеска, как долго мы будем любоваться этими строчками, пронизанными светом. Беззакатные строчки напомнят нам закатившееся солнце...» [9. С. 403] . В этом фрагменте Андрей Белый обращает внимание как на аполло-ническое, солнечное начало таланта К. Бальмонта, так и на его «тёмную», стихийную сторону: с одной стороны, дар поэта неразрывно связан с солнечным блеском, с другой стороны, он раскрывает свои грани именно в отсутствие света: при «погружении в бездну» стихи Бальмонта заменяют собой солнце. Итак, Андрей Белый видит ту архетипическую канву, которая связывает два образа античных богов и указывает на соединение их атрибутов (в том числе и чисто визуальных - солнце / темнота
64
Е.А. Бучкина
2010. Вып. 4 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
ночи) как на одно из свойств «бальмонтовского мифа».
Таким образом, взгляд Бальмонта на мифологему рождения и смерти как на необходимый атрибут творческой биографии художника в целом совпадает с общесимволистскими представлениями, отраженными, в частности, в творчестве Вяч. Иванова. Кроме того, Бальмонт воспринимает данную мифологему в контексте ницшеанского мифа о культуре как арене противоборства Аполлона и Диониса, дополняя его фрэзеровским сведением всего многообразия растительных культов к универсальному мифу о рождении и смерти.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бальмонт К. Д. Автобиографическая проза. М.: Алгоритм, 2001. 608 с.
2. Цветаева М.И. Собр. соч.: в 7 т. Т. 4. Кн. 1. Воспоминания о современниках. М.: Терра, 1997. 416 с.
3. Чулков Г. Годы странствий. М.: Эллис Лак, 1999. 864 с.
4. Тэффи Н. А. Бальмонт // Воспоминания о Серебряном веке. М: Республика, 1993. 560 с.
5. Синеокая Ю.В. Три образа Ницше в русской культуре. М.: ИФРАН, 2008. 197 с.
6. Топоров В.Н. Из истории петербургского аполлинизма: его золотые дни и крушение. М.: ОГИ, 2004. 264 с.
7. Мифы народов мира: энцикл.: в 2 Т. Т. 1. М.: Большая рос. энцикл.; Олимп, 1997. 671 с.
8. Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. Спб.: Медуза, 1993. 464 с.
9. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. 528 с.
Поступила в редакцию 07.09.10
Е.А. Buchkina
The role of the «birthing and dying» deity mythologeme in the construction of the autobiographical myth of K. Balmont
The mythologeme of the deity which is “coming into existence and dying”, is highlighted in the spirit of Nietzschean understanding of culture as an arena of confrontation between the harmonic "solar" Apollo and chaotic "elemental" Dionysus is the foundation on which K. Balmont builds the logic of his life-creating myth.
Keywords: mythologeme, Silver Age, Nietzscheanism, mythmaking, dionisism.
Бучкина Елена Александровна, аспирант ГОУВПО «Удмуртский государственный университет»
426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 2)
E-mail: [email protected]
Buchkina E.A., postgraduate student Udmurt State University
462034, Russia, Izhevsk, Universitetskaya str., 1/2 E-mail: [email protected]
