CC BY
91
УДК 82.0
РОДИОН БЕРЕЗОВ И ГЛЕБ ГЛИНКА (две судьбы выпускников Брюсовского литинститута)1
© Владимир Вениаминович АГЕНОСОВ
Институт международного права и экономики им. А.С. Грибоедова, г. Москва, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, академик РАЕН; Китайский народный университет, г. Пекин, Китай, приглашенный профессор, e-mail: vlad-agenosov@yandex.ru
Статья посвящена жизни и творчеству до сих пор малоизвестных исследователям писателей Р. Березова (Акульшина) и Г. Глинки, чья литературная деятельность начиналась в 1920 гг. в Советской России, а закончилась в эмиграции в США. Оба они - выпускники Литературного института им. В.Я. Брюсова, непосредственные ученики и любимцы основателя института. Оба принимали участие в осуществлении горьковского плана показа «Наших достижений» в качестве очеркистов. Говоря об индивидуальном художественном своеобразии каждого из писателей, автор статьи показывает тяготение Акульшина-Березова к новокрестьянской поэзии, к фольклору. Березов помимо поэтической и журналистской деятельности занимался исполнением народных песен. Г. Глинка печатал стихи исключительно в периодике, много путешествовал по стране и предпочитал рассказывать о народных героях, далеких от политики.
Оказавшись в московском народном писательском ополчении, оба писателя попали в плен и, пройдя немецкие концлагеря и лагеря Ди-Пи, эмигрировали в США, где остались верны своим пристрастиям.
Акульшин, взяв псевдоним «Березов», ориентировался на простонародную традицию, обогатив свое раннее творчество религиозными мотивами. Его поэзии свойственен оптимистический тон.
В статье прослеживается тяжба писателя с американскими властями по поводу скрытия им при эмиграции подлинной фамилии. Итоги этой тяжбы и принятие закона, разрешающего русским эмигрантам скрывать свою фамилию, чтобы не быть насильственно репатриированными, определило судьбы 25 тыс. послевоенных эмигрантов.
Г. Глинка наиболее полно выражал трагическую линию в эмигрантской литературе, выработав свой философско-иронический стиль повествования (соба). В статье раскрывается содержание этого понятия.
Оба писателя оставили воспоминания о своей советской жизни. У Березова это полный неизвестных ранее исторических подробностей рассказ о Сергее Есенине, Василии Наседкине, Всеволоде Мейерхольде и Зинаиде Райх, Демьяне Бедном. У Глинки - аналитические и документальные материалы о теории и практике «Перевала», его взаимоотношениях с другими литературными объединениями 1920-х гг.
Публикация произведений обоих писателей на родине (1990-е гг.) открывает возможность как для исследования творчества названных писателей, так и для существенного уточнения ряда фактов литературного процесса 1920-х - начала 1930-х гг.
Ключевые слова: русское зарубежье; вторая эмиграция; литература; проза; поэзия; публицистика; Литинститут им. Брюсова; Родион Березов (Акульшин); Глеб Глинка.
Родион Березов и Глеб Глинка начали свою литературную жизнь в 1920-е гг. и, несмотря на существенную разницу в происхождении и литературных пристрастиях, воплотили в себе характерные черты своей эпохи.
Родион Михайлович Березов (настоящая фамилия Акульшин) родился в 1896 г. в с. Виловатое (Поволжье) в семье крестьянина, был 13 ребенком. От матери - первой пе-сельницы в деревне, от отца - балагура и рассказчика и старшего брата - гармониста усвоил любовь к песне и частушке, пляске,
1 Статья написана при поддержке Китайского народного университета, г. Пекин, Китай.
играл на балалайке. С 1915 г. до 1923 г. работал учителем в с. Сорочинском, г. Бузулуке, с. Виловатове, Самаре, Москве.
Глеб Глинка происходил из небогатой дворянской семьи, тесно связанной с общественно-литературной средой. Его отец, Александр Сергеевич Глинка (псевдоним -Волжский; (1878-1940) - принимал участие в революционной движении, был известным критиком. Стихи Глеб Александрович начал писать еще в детстве.
Их пути сошлись, когда оба оказались студентами Литературного института им. В.Я. Брюсова и любимцами самого Валерия Яковлевича.
Оба могли сказать о себе то, что позже выразил в стихах Глинка:
Среди марксистской шелухи,
В эпоху примитивных вкусов
Меня учил писать стихи
Валерий Яковлевич Брюсов [1].
Оба вошли в литературное объединение «Перевал».
Впрочем, пристрастия были разными. Акульшин хотя и встречался с В. Маяковским, Б. Пастернаком, М. Волошиным, О. Мандельштамом, Вс. Мейерхольдом, И. Москвиным, тяготел к новокрестьянской литературе. Дружил с Василием Наседкиным, Сергеем Клычковым и Петром Ореши-ным. Вместе с Наседкиным он исполнял народные и свои песни. «Он - поэт, я - очеркист, - вспоминал потом Березов, - но всюду звали не как писателей, а как исполнителей фольклора. Мы на это не обижались» (Новое русское слово. 1950. 10 сент.). Часто выступали они и в Кремле перед К. Радеком, А. Луначарским, Ф. Раскольниковым, А. Во-ронским, Л. Рейснер. Акульшин стал близким другом Сергея Есенина. Его, одного из немногих, Есенин пригласил на свою свадьбу с С.А. Толстой.
Еще одним из любимых занятий Акуль-шина были концерты и выступления по городам и весям Советского Союза. На них он пел песни, декламировал стихи, в т. ч. «Страну Муравию» А. Твардовского. Его исполнение этой поэмы нравилось автору.
Глинку тянуло к другому флангу перевальцев. Он был знаком с А. Воронским, А. Лежневым, Д. Горбовым, Э. Багрицким, Д. Кедриным, И. Катаевым, А. Платоновым, М. Пришвиным, Н. Зарудиным, Б. Губером.
Березов писал стихи (в т. ч. детские) с 1923 г., прозу - с 1925 г. Известность Акульшину принесла уже первая книга «О чем шептала деревня» (1925). Но наибольшим успехом пользовался сборник «Любимый песенник» (1929) и «Частушки», выдержавшие 5 изданий (1926-1929). Предисловие к его сборнику очерков о новой деревне «Развязанные снопы» (1927) написал Федор Раскольников, утверждавший, что Акульшин «с полным правом может быть назван крестьянским писателем» (На литературном посту. 1927. № 2. С. 39). Действительно, Акульшин писал исключительно о
крестьянстве, крестьянском быте, о том новом, что несла в деревню советская власть: «Первые и последние», «Следы» (оба -1929), «Золотые работники» (1930), «Повесть об одном колхозе» (1931), «Весна» (1937). Крестьянскому быту посвящены пьесы: «Нечистая сила» (1925), «Опоздали» (1925; 2-е изд. 1929), «Четверговая зола» (1927), «Лампочка Ильича» (1930), «Пастух Егорка»
(1935). Пьесу «Окно в деревню» поставил Вс. Мейерхольд (1927). Спектакль был оформлен в духе народных лубков, сопровождался народными песнями, плясками и прошел 23 раза. Правда, критика усмотрела в нем исключительно беспросветные картины народной жизни, карикатуру на советскую действительность.
О стилистике доэмигрантских стихов Акульшина дает представление «Песня»:
В печали и в тревоге Бегут за годом год.
Тропинки и дороги Влекут всех нас вперед.
В душе то грусть, то жалость,
То сумрак, то просвет.
С тоской всегда сражаясь,
Спешим купить билет.
Коль мыслей нет о смерти,
Исполнится мечта.
Друзья мои, поверьте,
В движеньи красота.
Глинка-поэт в основном публиковался в периодике: в сборнике «На перевале» (1930), в журналах «Красная новь», «Новый мир», «Молодая гвардия», в горьковском журнале «Наши достижения». Единственная изданная на Родине книжечка стихов Глинки - детская: «Времена года» (1926, повторно - 1929). Зато он явно опережал коллегу в публицистике. Осуществляя замысел Горького (отражение писателями «Наших достижений») неоднократно ездил в длительные командировки на Заполярный Урал, к истокам Северной Сось-вы и в Нарымский край. Из поездок привозил очерки в соавторстве с коллегами. Часть из них вошла в книги «Изразцовая печка» (1929), «Эшелон опаздывает» (1932), «Истоки мужества» (1935), «Павлов на Оке»
(1936). О позиции Глинки-публициста дает представление его очерк-рассказ «Встреча» о богородском резчике Антипе Ермиловиче
Ершове. Подробно описывая своего героя, писатель подчеркивает противоречие между официальным признанием мастера и обывательским равнодушием к народному миросозерцанию. Даже в правомерном желании мальчика - персонажа очерка «Бабушкины старины» - учиться и жить новой жизнью автор справедливо видит опасное неуважение к отцу-охотнику, к рассказываемым бабушкой древним поверьям о медведях.
М. Горький весьма одобрительно отозвался и о сборнике Акульшина, и о деятельности Г. Глинки, с отцом которого был знаком лично: тот в свое время относился к «знаньевцам», с 1934 г. работал старшим консультантом при издательстве «Советский писатель» (имеются интересные воспоминания о его роли в становлении таланта Н. Глаз-кова (Вопросы литературы. 2003. № 1)), преподавал в Литературном институте историю литературы и теорию стиха, читал лекции в Московском государственном университете.
В 1941 г. сформировалось «писательское ополчение» «Краснопресненская добровольческая дивизия», куда попали оба писателя. В бою под Ельней 5 октября того же года Березов попал в плен. 16 октября 1941 г. в плену оказался и Глинка. Близкие получили повестку, что он пал смертью храбрых1.
Оба писателя прошли немецкие концлагеря.
После войны Акульшин, избежав репатриации, много печатался под псевдонимом Д. Новоселов в «Гранях», а в 1950 г. эмигрировал под фамилией Березов в США.
Вначале его судьба складывалась вполне благополучно. Вместе с И. Елагиным, Н. Моршеном, В. Марковым он преподавал в школе военных переводчиков в Монтерее (штат Калифорния). В 1953 г. принял баптистское вероисповедание.
Еще в 1948 г. в США был принят закон о перемещенных лицах. Акульшин при оформлении документов признался, что скрыл свою истинную фамилию и гражданство. Против него было возбуждено уголовное дело, грозившее депортацией на родину. Лишь в 1958 г. благодаря широкой защите общест-
1 Много лет спустя это же утверждала «Комсомольская правда» в статье «Зовет к отечеству любовь: хроника одной русской семьи» (1962. 8 окт.). О том, что он жив, близкие в СССР узнали только в 1956 г., когда Глинка уже был в США и имел новую семью.
венности (в т. ч. А.Л. Толстой) сенатор Дж. Кеннеди внес в Палату представителей законопроект о легализации иммигрантов, которые при въезде дали о себе неправильные сведения, чтобы избежать выдачи большевикам по Ялтинскому договору между СССР и западными союзниками. Принятый закон позволил 25 тыс. бывших советских граждан, имевших, как тогда говорили, «березовскую болезнь», легализировать свою жизнь в Америке.
Глинка женился на польке, работал скульптором, публиковал статьи о литературной жизни (в т. ч. советской) в журналах русской эмиграции «Вестник РСХД», «Время и мы», «Новый журнал», «Континент» и др., в альманахе «Содружество», газете «Новое русское слово», «Русская мысль» и др. Поэт много выступал с чтением своих стихов на вечерах русской поэзии. В конце 1940-х гг. он тоже оказался в США.
Что касается поэтического творчества, то тут пути вновь разошлись.
Березов легко вписался в жизнь простонародной русской эмиграции. Им написаны и опубликованы песни и частушки («Народные жемчужины. Рассказ и 555 частушек». Сан-Франциско, 1951), воспоминания о своей жизни («Что было» и др.), целый ряд поэм на темы Ветхого и Нового Завета, роман «Разлука» (1970), сатирические рассказы -всего около 25-26 книг.
Уже заголовок первого сборника Березова «Веруй, надейся и жди» (1948) дает представление об оптимистическом мировосприятии автора, идущем как от фольклора, так и от христианской традиции.
Убеждение, что «где б ни был я, Господь со мною» и «я солдат из армии Господней» проходит через все творчество поэта. «На склоне лет, в чужой стране, / Когда кончается дорога, / Остались две отрады мне: / Писать стихи и славить Бога» («Две отрады», 1955), - писал Акульшин. «Мне хочется, чтоб в строчках расцвели / Все краски мира, все земные трели», - скажет он в одном стихотворении; «твори восторженно» - в другом. «В моей душе добро всегда сильнее зла», - напишет в статье «Вступление к словесным излияниям» - и потому ведет меня к намеченной цели. А моя цель - радова-ние читателей каждой строкой своего творчества» [2, с. 9]. Это не значит, что поэт
не видит зло мира (в целом ряде его произведений рассказывается об этом), не испытывает ностальгию по утраченной родине, но он верит в «свободную Россию» («Будем верить», 1953; «Возвращение», 1954; «Наш путь», 1954 и др.). Березов уверен, что «все немудрые оковы» стряхнет «радость бытия». Даже в стихах смертельно больного поэта трагедия ухода из жизни соединится с прославлением земной красоты:
Земля, земля, безропотная странница,
О, как устала ты с людьми скорбеть.
Исчезну я, но красота останется,
И будут так же утром птицы петь...
В эмигрантской прозе Р. Березова (сборник «Русское сердце», 1954; «Что было», 1958 и др.) независимо от того, рассказывается ли о колхозном собрании, где конюх Ефим Велоножкин, юродствуя, высмеивает очередную глупую партийную директиву («Мировая закуска»), о детях, наивно несущих к поезду с ранеными цветы, надеясь найти в поезде своих отцов («Ландыши»), о Николае Кораблеве, поклявшемся застрелить первого встреченного на немецкой земле человека и вместо этого накормившего немецкого мальчишку («Закон сердца»), или о встретившихся автору простых людях, писатель создает образы (порой не без юмора) находчивых, добрых сердцем и душой русских патриотов.
Даже в драматичном судьбоносном диалоге ди-пийца с американским офицером русский крестьянин, прикидывающийся турком, чтобы не быть репатриированным, выглядит сказочным Иванушкой-дурачком («На скрининге»).
Глинка выпустил в 1968 г. и 1972 г.
2 книги стихов («В тени: Избранная лирика», в которую включены стихи 1923-1928 гг. и 1953-1968 гг., и «Было завтра») и воспоминания о «Перевале».
Он так и не овладел толком английским языком и острее других эмигрантов второй волны чувствовал свою неприкаянность.
«Как в Америке я очутился, / Для чего и зачем? - Не пойму, - писал он в стихотворении «Наваждение». - Навязали мне эту затею; / Знал, конечно, она не к добру. / Ни кола, ни двора не имею, / Да и сам я тут не ко двору». «С тобою я всюду, навсегда» говорил он, обращаясь к «Руси Святой».
«Подлинная лирика прежде всего трагедийна», - утверждал поэт в одном из своих ключевых выступлений. Трагедия эмиграции, ностальгия - тема многих поэтов второй волны. Глинка сумел найти свою интонацию для этой темы.
«Главная задача поэта, - утверждал он в том же выступлении, - говорить обязательно от себя и по-своему. <...> я пользуюсь именительным падежом от местоимения себя -получается соба, та самая, которой многие из нас очень довольны. Некоторые пьют с собой наедине, можно бороться с собой. Значит, какая-то соба должна быть. Но в русской грамматике сказано, что именительного падежа в данном случае не имеется» (Новый журнал. 1967. № 87).
Соба Глинки - философичность и диа-лектичность с большой долей самоиронии во всем, о чем бы он ни говорил, в т. ч. и о самой собе:
Соба одна, соба без «ка».
Какая же она?
Поверхностна иль глубока И в чем отражена?
Кой-кто умеет с нею пить,
Топя тоску в вине.
Тут он не прочь поговорить С собой наедине.
Себя без толку не тревожь,
Доволен будь собой,
А если не доволен, что ж,
Соба дана судьбой.
Ведь торговать собой - позор,
Собой гордятся все.
Соба не вымысел, не вздор Во всей ее красе.
Лишь с удивлением большим И как бы с похвалой Мы почему-то говорим:
Покончил он с собой.
Вот он говорит о силе поэзии («Истоки», «Соба», «Самость». «Рубикон), которая одна «не признает рубежей», о том, что строфа, как и Бог, «Рожденна, а не сотворенна, / Единосущна благодати» («Тайна»), но и утверждает, что «необъятного объять / Не дано в поэзии» («Антитеза») и, более того, иронически замечает, что после прилива вдохновения «оценил. молчанье» («Муза»). А в сти-
хотворении «Мастерство» полушутя, полусерьезно произнесет: «Поэзия - гибкий
трамплин, / Прыжок и полет вверх ногами». Трагически и не без иронии воспринимает поэт и традиционную для русской поэзии тему пророка («Пророк», «Строки о пророке»). Его пророк стоит «без сил и без скрижалей / У негорящего куста».
Полны драматизма стихи Глинки об технизированном мире Америки. Есть некая общность между циклом «Дракон на крыше» И. Елагина и стихотворением Г. Глинки «Подземный собор». Но Глинке, за исключением названного стихотворения, чужды сюрреалистические образы, зато присуще большее обобщение. «Слишком много в жизни зла», замечает он в стихотворении «Оборона». «И стоит средь поля жалкий, / Беззащитный человек» («Стихия»). Злой иронией звучит заголовок стихотворения «Наши достижения», где на типичный вопрос «Есть ли все же жизнь на Марсе?» следует ответ: «Очевидно, тоже нет». Проецируя зловещую ситуацию атомного века («Танка») на будущее, поэт предполагает, что у внуков и правнуков душа умолкнет «как сломанная лира» («Призрак»).
Немалое место в лирике Г. Глинки занимает тема войны и смерти. До самых последних дней он помнил о трагедии войны: «задыхаясь и смеясь, / На фронте я вступил со смертью / В непозволительную связь. / И с той поры в заботах быта, / В земной любви и в царстве сна / Ее объятья не забыты - / Я знаю, ждет меня она. («Упоение в бою»). Лирический герой стихов Глинки, «непонятый эпохою», то примеряет на себя «Лавры ихтиозавра», то сравнивает себя с «Чучелом», то жалуется на свои болезни. Впрочем, во всех этих случаях поэт явно озорничает со словом. И «непозволительная связь» со смертью взята из совсем другой, далеко не трагической области. И смерть, которая «полезет на кровать», и ощущение конца «всем своим больным скелетом» вместо привычного «тела» - все говорит о философско-ироническом спокойном отношении Глинки к экзистенциальным вопросам бытия. «Лишь здесь, в тисках судьбы. мы - времени рабы», - скажет он в «Надежде ненадеянных». Смерть поможет «из тлена встать нетленным». Вера, что существует «иная реальность юдоли», позволяет ему утверждать:
«Пусть путь недолог человечий - / Погаснет жизнь, но я останусь».
Впрочем, и в бытии земном лирический герой прозревает такие ценности, как любовь, семья, юность, Россия («Лирический трактат», «Тебе», «Портрет», «Рождение образа», цикл «Молодые стихи»).
Говоря о своей поэзии, Глинка подчеркивал, что в «лирической исповеди избегает лжемудрствования», «что о примитивных вещах еще возможно говорить осложненно, но о сложном и сокровенном мне хочется говорить до детскости просто и немногословно». Большинство его стихотворений -несколько четверостиший или двустиший, изредка встречаются пятистишья. Есть даже мысли, уложенные в одну строфу.
Богатство стиха достигается игрой слов и понятий, передачей философского смысла разговорной (вплоть до простосторечной) лексикой (не случайно среди любимых поэтов Глинки был Г. Иванов): «Все наши прежние устои / Летят, как из подушки пух»; «Не житуха, а страда / Наши зрелые года»; «Стихи горьки, как водка, / А вот попробуй - брось».
Поэт - мастер метафор, также вполне житейских: «Густые облака, как лужи крови, / Пролиты нынче в темных небесах», «А сердце - как большой, стихами / Набитый доверху чердак».
Задолго до постмодернистов Глинка использовал интертекстуальные приемы: заголовки («Крейцерова соната», «Бедная Лиза», <^йепйит», «Стихи моего приятеля») или переосмысленные цитаты: «Размышляю у подъезда, / У парадного крыльца» («Тайна»); «Надежды юношей питают, / Отраду старцам подают», «Иных уж нет, а те далече» («У самовара»).
Не без самоиронии сказав, что «куда уж нам с конкретным рылом / Лезть в отвлеченный звукоряд», Глинка превосходно владеет звукописью. Чего стоит его «Дать ротику эротику, / удел для тел - кровать» («Материализация») и «Поэзии живой сосцы, / Стихосложения жрецы» («Смута»)! Во многих стихах он демонстрирует мастерское владение рифмами: «перепонки / гребенки»; «ни смерить / смерти»»; «затылок / предпосылок»; «из тлена / Демосфена»; «вкривь и вкось / и понеслось».
Весьма скептически относясь к смысловым сдвигам и абсурдистским стихам, Глин-
ка тем не менее признавал, что большие художники могут и здесь найти нечто плодотворное («Навозну кучу разрывая, / Бодлер нашел жемчужное зерно»). Более того, он признавался, что не стоит «в стороне от современности, она временами против моего желания врывается в мою лабораторию». В частности, название своего второго сборника «Было завтра» он не без юмора комментировал так: «Дико, странно!». А затем уже всерьез, объясняя свой стиль и метод, утверждал, что его интересует: «Свет и пятна, / Переливы, / Смысл обратной / Перспективы.».
Глинка мечтал о читателе, которому будет «все в моем искусстве понятно». «Родная, не чужая, / Душа близка с душой, - / Он дово-ображает / Придуманное мной». И тут же с горечью восклицал: «Но где такой читатель, / Соратник, верный друг? / С какой бы это стати / Он появился вдруг?.. / Возможно, уже умер / Иль не родился он» («Мой читатель»).
Особое место занимают в творчестве обоих писателей воспоминания.
В мемуарах Р. Березова значительное место занимает личность автора. Книга «Что было» (1958) почти полностью посвящена жизни Акульшина, его злоключениям и победам. Несколько иначе построена «Лебединая песня» (1978). Рядом с главами «Встреча с судьбой», «Как я стал знаменитым», «Последний день моей жизни», названия которых говорят сами за себя, присутствуют «Цветок неповторимый (о Сергее Есенине)» (Первая публикация в газете «Новое русское слово». 1975. 16 нояб.); «Страна Муравия» (об Александре Твардовском)»; «Придворное кощунство (о Демьяне Бедном)» и «Конец пути (о Блюменталь-Тамарине)». Наибольший интерес представляют воспоминания о Есенине. Впервые в научный оборот введен материал о поэтическом соревновании Есенина и Маяковского в Литературном институте им. В.Я. Брюсова в конце лета 1923 г. Чрезвычайно ценен рассказ о стычке Есенина, Клычкова и Орешина с нэпманами, после чего поэтов обвинили в антисемитизме. Березов рассказывает о том, как в Литинститу-те имени Брюсова обсуждался этот вопрос и как студенты и сам В.Я. Брюсов после продолжительной дискуссии отвергли это обвинение. Содержатся в воспоминаниях и другие малоизвестные факты личной жизни Сергея Есенина.
Значительный интерес представляют мемуары под ироническим заголовком «Я другой такой страны не знаю», рассказывающие о жизни и трагической судьбе крестьянского поэта-лирика Василия Наседкина и его семьи, связанной с Есениным. Подробно с обилием неизвестных ранее подробностей Р. Березов рассказывает о последних годах жизни Вс. Мейерхольда и З. Райх, с которыми мемуариста связывала если не дружба, то близкие отношения.
Мемуары Г. Глинки «Перевал» с подза-голоком «Уничтожение литературной независимости в СССР» (1953) более академичны. Автор делит литературный процесс на
3 периода: относительно свободный первый (с 1921 г. по 1929 г.), переходный второй (от 1930 г. по 1936 г.). И, наконец, последний (с 1937 г. до 1950-х гг.), характерный репрессиями и попытками приспособить литературу к служению власти. Вместе с тем мемуарист считает (в отличие от некоторых наших современников), что даже в условиях несвободы «художественная литература второго и даже третьего периода не смогла окончательно сбросить свою преемственность от литературы периода становления, т. е. от былой русской литературы. Сквозь все фильтры и заграждения своими глубинными и уже худосочными корнями она продолжала и продолжает тянуться все к тем же источникам». «Будущему литературоведу, - пророчески замечает Г. Глинка, - придется искать характерное в случайном, потому что это случайное, прорвавшись через все преграды, и является подлинно характерным для глубинного сознания истинного художника».
Первая часть книги «В предгорьях» посвящена анализу теоретических работ перевальцев, взаимоотношениям этого литературного объединения с другими (РАПП, ЛЕФ, комсомольские поэты и т. д.). Среди наиболее зрелых критиков «Перевала» Глинка называет Александра Воронского, Димитрия Горбова и Абрама Лежнева. Эти рассуждения перебиваются живыми сценками из литературной жизни 1920-х гг. Глава «Восхождение на перевал» начинается с анализа программного для «Перевала» рассказа Ивана Катаева «Молоко», полемизирующего, по мысли Г. Глинки, с «Завистью» Ю. Олеши; повести Петра Слетова «Мастерство», альманахов «Ровесники» и антологии «Пере-
вальцы» (1930). Глинка подробно рассказывает о начавшейся травле «Перевала», завершившейся в 1930 году т. н. дискуссией в Коммунистической академии и статьей в «Литературной газете» «Против реакционной школы Воронского» (Литературная газета. 1930. 19 мая).
Особый интерес для историков литературы представляют данные мемуаристом живые и в то же время вполне аналитические портреты перевальцев: Александра Ворон-ского, Абрама Лежнева, Димитрия Горбова, Николая Зарудина, Ивана Катаева, Бориса Губера, Петра Слетова. Более бегло охарактеризованы Михаил Пришвин, сам Глинка, Николай Тарусский. Завершается книга разделом «Пути в небытие» об арестах и расстрелах большей части участников «Перевала».
Содержатся в книге и информационные материалы и документы тех лет. В частности, полный список московского отделения «Перевала», «Декларация Всесоюзного объединения рабоче-крестьянских писателей «Перевал», полный текст статьи некоего М. Гребенщикова «Непогребенные мертвецы (о «Перевале» и перевальцах» (Комсомольская правда. 1930. 8 марта) положившей начало организованной травле «Перевала».
Родион Березов провел последние годы жизни в доме для престарелых, прикованный к постели, и скончался в 1988 г. в Ашфорде (штат Коннектикут, США).
Глеб Глинка последние десятилетия жизни провел в штате Вермонт, неподалеку от жившего там А.И. Солженицына. Умер он в доме сына в Нью-Йорке в 1989 г., пережив своего однокашника на год.
Книги обоих писателей лишь недавно вернулись к отечественному читателю. В московском издательстве «Протестант» в 1991 г. и 1993 г. вышли 2 сборника Р. Березова: проза воспоминаний «Лебединая песня» и стихи «До заката». Знакомство российского читателя с «Собранием стихотворений» Г. Глинки положил в 1997 г. Музей Марины Цветаевой. В 2005 г. в Томске вышло избранное писателя «Погаснет жизнь, но я останусь», куда вошла и проза автора.
Теперь очередь за литературоведами.
1. URL: http://www.rulit.net/books/pogasnet-zhizn -no-ya-ostanus-sobranie-sochinenij-read-212989 -2.html
2. Березав Р. Лебединая песня. М., 1991. Поступила в редакцию 1.09.2013 г.
UDC 82.0
RODION BEREZOV AND GLEB GLINKA (two destinies of Bryusov Literature Institute)
Vladimir Veniaminovich AGENOSOV, Institute of International Law and Economics named after A.S. Griboedov, Moscow, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Honored Scientific Worker of Russian Federation, Academician of Russian Academy of Natural Sciences; Renmin University of China, Beijing, China, Visiting Professor, e-mail: vlad-agenosov@yandex.ru
The article is devoted to the life and work of little-known researchers and writers R. Berezov (Akulshin) and G. Glinka whose literary career began in 1920s in Soviet Russia and ended in the emigration in the USA. Both of them are the Bryusov Literature Institute graduates, direct disciples and favorites of the Institute’s founder. They participated in the Gorkiy plan implementation of “Our achievements” show as the essayists. Considering the every write individual literary originality the author shows Akulshin-Berezov’s interest to the new-peasant poetry, folklore. Besides the poetic and journalistic work Berezov was engaged in the folk songs presentation. G. Glinka printed the poems only in periodicals, travelled a lot around the country and preferred talking about the national heroes far from politics.
Being in Moscow Peoples Militia Writers, they were captured and after the German concentration camps emigrated to the USA where they remained their preferences.
Akulshin took the pseudonym “Berezov” guided by the folk tradition enriching his early work with religious motives. His poetry is peculiar with optimistic tone.
The article traces the writer’s difficulties with the American authorities about hiding his true name. The outcome of this litigation and the adoption of a law allowing Russian emigrants to hide names in order not to be forcibly repatriated, determined the destiny of 25 thousand.
G. Glinka fully expressed the tragic line in the emigrant literature developed his philosophical-ironical style of narration (soba). Te article describes the concept content.
Both writers left the memories about their Soviet life. Berezov has the unknown before historical details story aboy Sergey Esenin, Vasiliy Nasedkin, Vs. Meyerhold and Zinaida Reich, Demyan Bedny. Glinka has the analitycal and documentary materials about the theory and practice of “Pereval”, his relations with other literary unions of 1920s.
The works publication of the both writers at home (1990s) opens the possibility for their work research and essensial refinement of the literary process facts of 1920 - beginning of 1930s.
Key words: Russian abroad; second emigration; literature; prose; poetry; journalism; Bryusov Literature Institute; Rodion Berezov (Akulshin); Gleb Glinka.
