CC BY
255
УДК 82:801; 398:801
Галиева М. А.
«Ритуальный орнамент» в «Сказке о царе Салтане» А.С. Пушкина
В статье рассматривается фольклорная традиция в творчестве А.С. Пушкина на материале «Сказки о царе Салтане» в сравнении с поэтикой русской сказки.
The article deals with folklore traditionin the work of A. Pushkin in based "The Tale of Tsar Saltan". Held parallel to the poetics of Russian fairy tales.
Ключевые слова: миф, фольклор, литература, А. С. Пушкин, ритуальный орнамент, тотем, архетип.
Key words: myth, folklore, literature, Pushkin, ritual ornament, totem, archetype.
О сказках Пушкина говорить непросто, так как исследования, посвященные этой части наследия поэта, во временном отрезке развернулись в два столетия - это и прижизненные критические отзывы Н.В. Гоголя, Н. Полевого, В.Г. Белинского, содержащие порою очень меткие замечания, и статьи и монографии профессиональных литературоведов, лингвистов, фольклористов. В обзоре И.М. Колесницкой представлен постатейный анализ исследований сказок Пушкина [5, с. 437-444]. Эта работа актуальна и сегодня, несмотря на то, что вышла в свет в середине ХХ века: ведь именно в 60-е годы наблюдался «расцвет» интереса именно к этой проблематике.
Однако, говоря о фольклоризме пушкинских сказок, стоит обратить внимание на одну дискуссию, которая возникла еще в первой половине XX века, - дискуссию между М.К. Азадовским, чей вклад переоценить в развитие данной проблемы трудно, и Ю.М. Соколовым. Эта полемика интересна, прежде всего, в методологическом аспекте. М.К. Азадовский в своих статьях «Источники сказок Пушкина», «Пушкин и фольклор» обращался главным образом к проблеме «источников» пушкинских сказок -показательна в этом отношении его статья с характерным названием «Арина Родионовна или братья Гримм?», вышедшая в 1934 году. Ю.М. Соколов, полемизируя с такой постановкой вопроса, обозначил проблему иначе: он обратился к проблеме «стиля», поэтики, которая генетически связана с русским народным творчеством [14, с. 149]. Справедливости ради, надо сказать, что в 1930-40-е годы в журналах (например, в журнале «Литературный критик») выходили статьи (А. Дымшиц [3, с. 201-214; 4, с. 125-131], И. Дукор [2, с. 122-143]), посвященные проблеме фольклориз-ма, в частности, в творчестве В. Маяковского. В методологическом отно-
© Галиева М. А., 2015
16
шении теоретическая проблема фольклорной традиции решалась одинаково: можно говорить лишь о внешнем фольклоризме, вторичном, к которому приходили исследователи творчества столь разных поэтов, разделенных эпохой. Совершенно иной взгляд на фольклорную традицию в литературе, в творчестве А.С. Пушкина в частности, выработается только в трудах Д.Н. Медриша, И.П. Смирнова и, в последнее время, В. А. Смирнова. Эти ученые обратились к сопоставительному анализу поэтики русского фольклора и творческой лаборатории Пушкина.
Д.Н. Медриттт в ряде своих статей и монографии «Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики» совершил методологический «прорыв», указав на «внутренние формы» фольклоризма. По мнению исследователя, «<...> если случаи “открытого” фольклоризма (описание обрядов, фольклорные эпиграфы, явные цитаты) с достаточной полнотой учтены и рассмотрены пушкинистами, то фольклоризм скрытый, глубинный, когда народные представления проникают в “нейтральные”, казалось бы, картины и эпизоды, растворяясь в авторской речи и в результате становясь существенным элементом поэтики, зачастую остается незамеченным» [6, с. 110]. Исходя из этого предположения, проанализируем «Сказку о царе Салтане» Пушкина с точки зрения ее генетической связи с фольклором, отраженной в поэтике.
«Сказка о царе Салтане» примечательна тем, что в ней изначально дается Пушкиным ритуальный орнамент. Конечно, когда мы говорим о фольклоризме в поэтике Пушкина, мы подразумеваем, вслед за Медришем, в первую очередь, внутренние формы фольклорной традиции, однако есть вещи, которые воспринимаются в бытовом контексте. Стоит обратить внимание на то, что царица, во-первых, вот как-то «вдруг» желает родить богатыря (вспомним, что у Пушкина многое случается «вдруг» - исчезает Шамаханская царица [7, с. 114], появляется «вдруг» медведь во сне Татьяны), но это можно было бы и списать на сказочную алогичность, но не все так очевидно. Царь, в свою очередь, к сентябрю изъявляет желание получить наследника. И здесь имеет смысл обратиться к простому подсчету -царица должна понести в январе, а на этот месяц приходится завершение исполнения цикла ярынных песен. Ярынные песни, заклинательные на брак, ритуальные песни: «девушки как бы «заклинали» себя на замужество, а своих потенциальных женихов - на брачную зрелость, ибо, по народным возрастным представлениям, начало мужского созревания приурочивалось к рубежу осени - зимы, по природной примете «Асшка чы-рванеець - дзяцюк шалеець / дурэе», а символический пик - к празднику Рождества Христова» [1, с. 189]. Реконструкция может показаться неожиданной, однако принимаем во внимание следующий момент - младенец «вдруг» объявляется «неведомой зверушкой». Последнее нельзя просто списать на бытовую логику сказки - зависть сестер и даже, при всем уважении к авторитету Д.Н. Медриша, на нарушение «законов» фольклора, сказки. Думается, что происходит как бы травестирование, уподобление
17
животному-тотему, которое «вдруг» выбрасывают в море, но, что существенно, вместе с царицей в бочке. Русская сказка знает переправу героя в теле рыбы [11, с. 316]. В этом случае рыба мыслится как тотем, особый космос, модель мира на данный момент для героя. Обратим внимание на то, что бочка для царицы с героем, растущим «не по дням, а по часам», тоже своего рода космос:
«Как бы здесь на двор окошко Нам проделать?» - молвил он,
Вышиб дно и вышел вон [12, с. 316]. (Курсив здесь и далее в цитатах наш. - М.Г.).
Архетип окна как перехода в другое пространство здесь срабатывает как нельзя лучше, потому что соответствует комментарию Пушкина: «Вышиб дно и вышел вон». Для царевича это окно - переход в мир чудесный, город, которого доселе не было. Как отмечает М. Новикова в своей монографии «Пушкинский космос. Языческая и христианская традиции в творчестве Пушкина», Гвидон - брат «простака» русской сказки, он восприимчив к чуду: «<...> чувства связи с макрокосмом, большим, нежели бытовая среда или державная система» [9, с. 33-34]. И абсолютно права исследовательница, когда подчеркивает, что срок княжения Гвидона зависит «исключительно от самого Гвидона. Однако зависит не "по моему хотению", а по мере понимания, по поведению героя» [9, с. 34]. И Гвидон проходит полный путь, инициируется, становится царем и остается достойным царского звания.
Итак, осуществилось чудесное рождение, переправа в иномир, в котором герой должен обрести себя. Е.Н. Трубецкой в своей лекции «Иное царство и его искатели в русской народной сказке» подробно анализирует «устройство» иного царства, «иной земли» в русской сказке, дает толкование этой идеи посещения героем такого царства: «<...> царство это познается в самом стремлении к нему, в самом факте подъема над жизнью, ибо этот подъем невозможен без некоторого внутреннего озарения» [15, с. 23].
В этом видится разграничение «исторической» бытовой и внеисторической, метаисторической правды. Здесь сделаем отступление и обратимся к одному впечатлению самого поэта, полученному от пребывания на брегах Тавриды: «<...> Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических <...>» [12, с. 150] (комментарии к «Бахчисарайскому фонтану»). В творческом сознании Пушкина существовала парадигма: «историческое - мифологическое», вечное, надмирное, которая имплицировано проявлялась в его поэтике. Возвращаясь к сказке, отметим, что царевич добывает себе лук, стрелу, можно сказать, изниоткуда, чудесным образом:
Ломит он у дуба сук И в тугой сгибает лук,
Со креста снурок шелковый Натянул на лук дубовый,
18
Тонку тросточку сломил,
Стрелкой легкой завострил И пошел на край долины У моря искать дичины [12, с. 316-317].
Русский фольклор знает героя-змееборца, культурного героя, зачатого от животного-тотема, рыбы, например, который может быть в бою безоружным: «Змееборец, как правило, имеет при себе оружие, а безоружный сражается, чем придется: вырванной не весть откуда железной балкой, шапкой и т.д.» [1, с. 228]. Далее следует борьба с чародеем-оборотнем за царевну. Царевна в данном случае выступает в роли вещей невесты, обращенной в лебедя - это говорит о ее принадлежности к солнечному царству.
Е.Н. Трубецкой в своей лекции указывает также на то, что «иное царство» в русской сказочной традиции связано с солнечным мифом [15, с. 19], однако для достижения «знания» этого царства, нужно пройти ряд испытаний. Знания царевич получает постепенно - интересно, каким образом и царевич, и царь, и читатель вместе с тем, узнают о «чудесах»: о белке, о витязях-богатырях, наконец, о царевне. Парадоксально, но все это узнается из уст поварихи и ткачихи - героев явно низких, но выполняющих функцию информанта. С одной стороны, их можно обозначить как «низших» героев, не подающих надежд, с другой стороны, в фольклоре именно такой герой (Иванушка-дурачок) получает все желаемое и семантически ценное, сакральное: «достает чудесные предметы, получает руку царевны <...>» [8, с. 189].
Пушкин «перевернул» фольклорную ситуацию - поварихе, ткачихе и сватье Бабарихе ничего не достается, однако именно они обладают этим знанием «свыше», знанием о чудесах, которые и сообщаются царю и царевичу - так или иначе, ритуальный орнамент организуется вокруг чудесной невесты. Также в этом случае можно говорить о формуле «небесного ограждения», в трансформированной форме, конечно, - одевании себя луной, звездами, светилами1. Эта формула распространена в поэтике заговоров, заклинаний, но, если следовать логике рассуждений Д.Н. Медриша, выведенной им формулой «сказано - сделано», работающей в сказках Пушкина, то обращение Гвидона то комаром, то мухой, то шмелем можно воспринять как заговорную формулу, идущую от царевны:
И крылами замахала,
Воду с шумом расплескала,
И обрызгала его
С головы до ног всего [12, с. 319].
Она его травестирует и таким образом приобщает к своим знаниям. «Обрызгала его» - замена словесной формулы (то же самое происходит и в
1 «Читающш заговоръ не только окружаетъ себя тыномъ, но еще одевается не-бомъ, покрывается облаками, подпоясывается ясными зорями, обсаживается частыми звездами и т. д.» [10, с. 254].
19
последней сказке Пушкина). Как отмечает Д.Н. Медриш, «одно лишь упоминание о поступке становится поводом, мотивировкой для его свершения» [7, с. 140].
С царевичем на острове, в чудной земле, происходит акт имянаречения, то есть сама земля дает ему имя, а значит, наделяет своим знанием. Кроме того, царевна предупреждает Гвидона о том, что его невеста непроста:
С белой ручки не стряхнешь,
Да за пояс не заткнешь [12, с. 331].
Былина знает образ поляницы удалой, девы-воительницы, с которой герой вступает в бой. Как показали исследования фольклористов, бой приравнивается к пиру (сначала борьба - потом брак [13, с. 39]), но всё это носит ритуальный характер, характер агона (см. замечание О.М. Фрейденберг об агоне как состязательной сакральной части мистерии, которая разрешает «спор» между героями или самим собой [16, с. 489]).
Смелость обобщения в этом случае позволяет выйти за пределы «источников» и формальных сопоставлений - поэтика, можно сказать, метафизика фольклора питала изнутри творчество Пушкина и вопрос о «влияниях», вторичном фольклоризме уходит на второй план.
Таким образом, можно говорить о скрытой фольклорной традиции, дожанровых образованиях в «Сказке о царе Салтане», ритуальный орнамент которой говорит о приобщении героя к сакральным знаниям, о добывании особой вещей невесты, о присяге царевичем иномиру, солнечной земле, о том, что он достоин нарекаться Гвидоном - всего этого уже не будет в последней сказке Пушкина, «Сказке о золотом петушке», в которой Дадон не проходит испытание званием «царя» и умирает.
Список литературы
1. Бернштам Т. А. Появление на свет. Иван - Медвежье Ушко // Бернштам Т.А. Герой и его женщины: образы предков в мифологии восточных славян. - СПб.: МАЭ РАН, 2011. - С. 167-217.
2. Дукор И. Маяковский - крестьянам // Литературный критик. - 1940. - № 5-6.
3. Дымшиц А. Маяковский и народное творчество // Красная новь. - 1936. - № 4.
4. Дымшиц А. Маяковский и фольклор // Литературный современник. - 1940. -
№ 3.
5. Колесницкая И.М. Сказки // Пушкин: Итоги и проблемы изучения. - М.; Л., 1966. - С. 437-444.
6. Медриш Д. Н. Народные приметы и поверья в поэтическом мире Пушкина // Московский пушкинист III. Ежегодный сборник. - М., 1996. - С. 110-121.
7. Медриш Д. Н. Прямая речь и ее модификации в пушкинской «антисказке» // Медриш Д. Н. Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики. - Саратов, 1980. -[Эл. ресурс]: http://www.rulit.me/books/literatura-i-folklornaya-tradiciya-voprosy-poetiki-read-193773-83.html
8. Мелетинский Е. М. «Низкий» герой волшебной сказки // Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. - М.; СПб.: Академия исследований культуры; Традиция, 2005. - С. 179-213.
9. Новикова М. Пушкинский космос. Языческая и христианская традиции в творчестве Пушкина. - М.: Наследие, 1995. - 356 с.
20
10. Познанский Н. Заговорные мотивы // Познанский Н. Заговоры. Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул. - М., 1995. - С. 164-280.
11. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. - Л., 1986. - 507 с.
12. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 10 т. - Л., 1977-1979. - Т. 4.
13. Романычева Е. В. Топика рыцарства в художественной системе Ф. М. Достоевского и М. А. Булгакова: дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01. - Иваново, 2009. - 189 с.
14. Соколов М. Ю. Пушкин и народное творчество // Литературный критик. -1937. - №. 1.
15. Трубецкой Е. Н. «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке. -М., 1922. - 47 с.
16. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. - Екатеринбург: У-Фактория, 2008. - 896 с.
21
