Ритуал и игра. О некоторых особенностях речевой коммуникации в японском и русском этноязыковых коллективах (постановка проблемы) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Лингвистика

А.С. Дыбовский,

кандидат филологических наук,

Осакский государственный университет, Япония

Ритуал и игра. О некоторые особенностях речевой коммуникации в японском и русском этноязыковых коллективах1 (постановка проблемы!)

«Учитель Ю сказал:

— Из назначений ритуала всего ценней гармония. ... Но и гармония бывает применима не всегда. Если знают лишь гармонию, не заключая ее в рамки ритуала, она не может претвориться в жизнь.»

1. Предварительные замечания

1) Эта статья относится к области, которую Dell Hymes (Hymes, 1968)2 назвал этнографией говорения (ethnography of speaking) и которая возникла под влиянием гипотезы языковой относительности Сепира — Уорфа.

2) Среди прочих этнических особенностей речевой коммуникации представляется возможным сопоставлять языки по степени распространенности в речи стереотипных (ритуальных) или же импровизационных (игровых) моделей взаимодействия коммуникатора и реципиента.

3) Предлагаемый вашему вниманию текст — попытка систематизации ряда наблюдений, на основании которых мы считаем возможным выдвинуть предположение о том, что для японского языкового коллектива ритуальность и стереотипность речи характерны в большей степени чем, например, для русского, имеющего большую культурно обусловленную предрасположенность к импровизации и игре. Сходные идеи о своеобразии японского языкового коллектива уже высказывались в несколько

(Конфуций. «Луньюй»)

иных терминах. Например, у японского лингвиста Икэгами Ёсихико читаем: «В японском языке существует высокая степень зависимости текста от контекста». Это, по его мнению, связано с тем, что для социального поведения японцев характерно стремление приводить свои действия в соответствие с окружением3. Последнее свойство членов японского языкового коллектива (ГЛЩЮГ к Ы^АюШ\р}}4

сю:и но кото о ки ни суру нинондзин но кэйко: «склонность японцев обращать внимание на факторы окружения») обсуждается и психологами5. Посвятивший много времени изучению взаимосвязи языка и культуры японский ученый Судзуки Та-као пишет: «...хотя Япония и вестернизировалась, она всё еще отличается от Запада по различным параметрам. И это вполне естественно, что японцы действуют не так, как люди Запада, имеют иные представления и ценностные ориентации»6. С нашей точки зрения, это распространяется и на речевое поведение членов японского языкового коллектива, несколько отличающее их от членов, например, русского языкового коллектива.

2. Стереотипность (ритуал) versus импровизация (игра)

В настоящей статье мы исходим из того, что в любом языковом коллективе речевое взаимодействие участников коммуникации осуществляется между двумя полюсами: 1) стереотипное употребление речевых клише, рутинное использование языковых форм, предписываемых ситуацией общения, стилем и жанром речевого произведения, осуществляемое в соответствии с культурными нормами и правилами взаимодействия лиц соответствующего языкового коллектива (речевая стереотипность, включая речевой ритуал); и 2) творческое использование языка, создание оригинальных речевых произведений, произвольное отклонение от рутинных форм общения, импровизация, частным случаем которой является вовлечение собеседника в игру (речевая импровизация, включая коммуникативную игру).

Для речевой импровизации и коммуникативной (речевой или языковой) игры7 характерно проявление индивидуальности, для речевого ритуала — стремление к строгому соблюдению правил речевого общения. Речевой ритуал — часть ритуала культурного, функция которого состоит в поддержании социальной стабильности, утверждении и санкционировании сложившегося порядка вещей, в подтверждении правильности и целесообразности происходящего, в установлении, манифестации или подтверждении существующих связей и отношений между членами того или иного социума. Речевой ритуал — это рутинная форма социально-культурного взаимодействия людей. В ней личность реализуется как функциональная единица социума, проявляет себя как неотъемлемый элемент социально значимого процесса. В речевом ритуале индивидуальное подводится под существующие общественные стандарты, личностные характеристики приглушаются, уходят на второй план8 .

Речевой ритуал включает в себя широкий спектр явлений от речевого компонента праздничных церемоний и обрядов до рутинных форм ежедневного общения людей (речевые формулы приветствия, прощания,

извинения, поздравления) и предполагает определенную предсказуемость речевых произведений. Речевой ритуал основывается на стереотипном использовании языковых средств, но сама стереотипность речи представляет собой более широкое явление. Она предполагает следование языковым стандартам и речевым канонам, а также использование речевых клише и шаблонных выражений во всех видах и жанрах устной и письменной речи (от общепринятых средств установления контакта и форм речевого этикета до применения стереотипных форм научной или публицистической речи; от использования пословиц и поговорок, расхожих метафор и модных слов до литературных и научных цитат). Объективной стороной стереотипности является повторяемость языковых единиц в потоке речи, а также наличие языковых и речевых стандартов, связанных с понятиями нормативности речи и языковой нормы.

Речевая импровизация — это явление, основывающееся на эгоцентрическом и активном языковом самовыражении субъекта, мотивированном стратегией его коммуникативного поведения и условиями соответствующей коммуникативной ситуации. Речевая импровизация осуществляется либо в рамках устанавливаемых культурой норм речевого поведения, либо как сознательное или бессознательное нарушение этих норм, т.е. как своего рода девиантное речевое поведение. Само нарушение норм (отклонение от принятых форм общения) являет собой особый универсальный коммуникативный прием, который в разных языковых коллективах используется по-разному, занимает разное место и играет различную роль в коммуникации.

Степень стереотипности (ритуальности) речи связана с такими универсальными параметрами речевой коммуникации, как речевая ситуация (кто? кому? где? когда? о чем?), официальность/неофициальность речи, требования стиля и жанра, а также большая или меньшая жесткость ситуационно-дискурсивных сценариев. Стереотипность и ритуальность речи могут быть связаны с политическими факторами, например, в тоталитарных режимах нередко наблюдается усиление ритуальных элементов публичной риторики (ср. политическую пропаганду СССР, фашистской Германии, Китая эпохи Мао Цзэдуна, современной Северной Кореи9), формирование и распространение бюрократического «новояза» (newspeak

— Orwell). Однако политические явления поверхностны и преходящи. Более существенное значение имеет культурный фактор, коренящиеся в веках традиции использования языка: представления о надлежащей форме коммуникации (о том, что допустимо и что не допустимо в той или иной ситуации) в разных обществах могут существенно отличаться. Нас будет интересовать в первую очередь культурный фактор.

Подобно тому, как в разных языках различаются даже сходные концепты10, в разных этноязыковых коллективах существуют различные представления о подобающей манере коммуникации в той или иной ситуации, по-разному прописаны ситуационно-дискурсивные сценарии, различно представление об уместности в коммуникации шутки, розыгрыша, языковой или речевой игры. Причем все указанные параметры речевой коммуникации обусловлены культурными факторами.

Итак, ситуативное использование языка связано с детерминированными культурой механизмами взаимодействия участников коммуни-

кации, в которых, вероятно, существует и некоторая степень универсальности, и определенная этнокультурная специфика.

3. Стереотипность (ритуал) versus импровизация (игра) в японском и русском этноязыковых коллективах

С точки зрения соотношения стереотипности (ритуала) и импровизации (игры) русское и японское речевое общение существенно отличаются друг от друга. Если в устном общении японского языкового коллектива ритуальность (стереотипное употребление языковых форм) является примечательной особенностью традиционного речевого поведения, до некоторой степени сохраняющей свое значение и в наши дни, то в речевой деятельности русского языкового коллектива своеобразной чертой коммуникации нередко становятся отход от стереотипности и нарушение форм ритуального речевого поведения, внесение в коммуникацию элементов импровизации и игры. Нарушение норм рутинного (ритуального) общения представляет собой одну из часто используемых стратегий развертывания коммуникации, возможно, имеющую некоторое отношение к правовому нигилизму и анархизму русского народа (точно так же, как большая законопослушность жителей японских островов, вероятно, не лишена связи с традицией следования нормам, социальным стандартам и правилам, в том числе и в речевом общении).

Склонность членов того или иного языкового коллектива к импровизации и игре или к стереотипности и ритуалу в использовании языка поддерживается общими конфигурациями культуры. В русском языковом коллективе стремление к игре и импровизации восходит к народным праздникам с ряжеными и скоморохами, ярмаркам и деревенским гуляньям. У русского народа издавна непреходящей ценностью является свежее, острое, неожиданное «словцо». Шуткой, игрой, розыгрышем полна театральная и литературная жизнь России. Достаточно вспомнить знаменитые «капустники», проводимые по поводу различных театральных юбилеев. Всенародной любовью пользуются юмористические, сатирические и игровые программы («КВН», «Что? Где? Когда?», «Поле чудес»). Вероятно, те же корни и у неистребимой любви российского общества к анекдотам, народным комедиям от «Веселых ребят» Г.Алек-сандрова до «Бриллиантовой руки» Л. Гайдая, книгам вроде «12 стульев» И. Ильфа и Е. Петрова или «Мастера и Маргариты» М. Булгакова.

В японском языковом коллективе традиционно больше, чем оригинальность вербального общения, ценится гармония человеческих отношений, упорядоченность и стабильность общества. Вербальное общение в японской культурной традиции вообще может быть избыточным, если существует взаимопонимание на интуитивно-чувственном уровне, что зафиксировано в заимствованной из Китая формуле («от

сердца к сердцу»), и немногословие, например, по-видимому, расценивается как достоинство мужчины11 . Касаясь вопроса о полярности психологических основ коммуникации в англо-американском и японском этноязыковых коллективах, А. Вежбицкая, например, по поводу сдержанности языкового самовыражения субъекта в японском этноязыковом коллективе пишет следующее:

«Не поощряются в японской культуре и вопросы к другим людям о том, чего они хотят. Вам скорее приходится угадывать потребности других и стараться удовлетворить их, не заставляя других говорить что бы то ни было (принцип omoiyari Clancy 1986, Lebra 1976, Travis 1992):

я не могу сказать другим людям что-то вроде:

я хочу знать, что ты хочешь

хорошо знать, что другие люди хотят (и думают, и чувствуют)

когда они ничего не говорят»12.

Именно высокая степень ритуальности общения членов японского языкового коллектива является фактором, позволяющим его членам с большой вероятностью угадывать желания друг друга. И только полное растворение личности в ритуале может привести к такому взаимопониманию между людьми, когда слова становятся лишними. Склонность к ритуальности делает речевое поведение члена японского языкового коллектива в некоторых случаях ситуационно предсказуемым. Например, у русских некто, желающий выразить расположение по отношению к симпатичной малышке, найдет немало подобающих фраз, для японцев же почти всеобщей будет фраза Каваий! «Хорошенькая!». То же можно сказать и о репликах fT о ~С с*' буквально

«Пойду и вернусь» и tz. tz. буквально «Только что (вернулся)»

во время выхода члена японского языкового коллектива за пределы жилища и возвращения в него.

Стереотипность речевого поведения членов японского языкового коллектива проявляется и в общении с иностранцами. При первой встрече нередко используются следующие реплики:

1)3 Нихпнго га о-дзё:дзу дэс нэ «Как хорошо вы говорите по-японски!»; 2) ЗоЦЦ Й О куни ва до-

тира дэс ка? «Вы из какой страны?»; 3) 0

Нихон-рё:ри ва икага дэсу ка «Как вам нравится японская кухня?». Конечно, и в русском языковом коллективе в ситуации общения с представителем иной страны вероятность появления реплик типа «Вы из какой страны?» или «Вы откуда?», будет весьма высока (не исключено, что далее последует и нечто вроде «Ну и как ваши впечатления?» или «Ну и как вам у нас?»), но все же ситуативно-дискурсивный сценарий «общение с представителем иной страны (культуры)», по-видимому, задан менее строго, в японском же языковом коллективе для указанных ситуаций ситуативно-дискурсивные сценарии, вероятно, прописаны более жестко, что и является причиной большей стереотипности речи в указанных ситуациях. В связи с вышесказанным можно отметить и высокую вероятность появления темы «погода» в фактической речи японского языкового коллектива. Ритуальность речи в японском языковом коллективе проявляется и в большей развитости и языковой проработанности всевозможных средств речевого этикета (см. ниже), и в высокой частотности высказываний типа <£ Ъ L'C Щ V ^ L ^ «Надеюсь на вашу помощь и поддержку», jgfijjt 'О ^ L <£ 5 «Приложим все усилия», лЦЗЦоТ tz. с? И «Надеюсь на ваше старание» и т.п., выступающих в качестве манифестаций и стимуляторов надлежащего социального поведения участников коммуникации в самых разных ситуациях общения.

То же постоянство, ту же строгую упорядоченность, те же строгие правила композиции в японском языковом коллективе можно заметить и в письме, и в поздравительной открытке, и в объявлении, и в устном публичном выступлении. В русском же языке во всех упомянутых речевых жанрах требования к формальной стороне организации текста менее жестки, чем в японском, а некоторые отклонения от сложившихся форм речи или требований стиля нередко связаны со стремлением к оригинальности и с творческим самоутверждением коммуникатора.

Большее варьирование форм коммуникативного взаимодействия людей в русском этноязыковом коллективе, вероятно, связано с большим этническим разнообразием населения страны, многообразием природно-климатических и географических условий, обилием и интенсивностью межнациональных и межэтнических контактов, а большая степень стереотипности речевой коммуникации в японском этноязыковом коллективе обусловлена большей стандартизированностью и упорядоченностью неречевого поведения японцев, их большей приверженностью традиции, большей законопослушностью и склонностью к следованию нормам и правилам, что может быть связано и с замкнутостью и самодостаточностью мира средневековой Японии, и с влиянием конфуцианства, с его этическими установками, предписывающими индивиду надлежащее социальное поведение (в том числе и речевое)13, и с социально-политической устойчивостью японского общества эпохи позднего средневековья, одним из важнейших императивов которого было следование культурной традиции14.

Склонность к стилистическим и риторическим шаблонам и канонам проявляется в речевой практике японского языкового коллектива, например, в том, что новогоднее поздравление может ограничиваться лишь стандартным текстом открытки, к которому отправитель приписывает только адрес, что широкое распространение имеют компьютерные программы типа | Фудэ гурумэ «Гурман кисти» фирмы

«фудзицу» с заготовками стандартных выражений, «сезонных приветствий» кисэцу но айсацу) и поздравлений на все случаи

жизни, что регулярно переиздаются пособия по написанию частных и деловых писем, словари публичных речей15, содержащие образцы спичей, предназначенных для произнесения во всевозможных ситуациях общения — на свадьбах, днях рождения, презентациях, а также во время собраний, съездов, праздников или траурных церемоний и т.д. В русистике также существуют учебники по риторике и рекомендации по композиции речевых произведений различных жанров, но все же более важными, чем следование канонам, считаются новизна и творческий характер, индивидуальность и оригинальность речи.

Различия в манере коммуникации ярко проявляются во время деловых контактов русских и японских специалистов16. Представители российской стороны обычно демонстрируют меньше организованности и с трудом соблюдают все формальности протокола, но более активно реагируют на происходящее: пытаются острить, обыгрывать в речи детали сложившейся ситуации или чье-то высказывание; для японской же стороны характерно более пристальное внимание к подобающим формам поведения: строгое следование «сценарию» мероприятия, придание боль-

шого значения отношениям социальной иерархии, осторожность и осмотрительность высказываний, общая позитивная их направленность, стремление к созданию атмосферы согласия, мира и взаимопонимания. Блистание остроумием занимает далеко не первостепенное место в стратегии их коммуникативного поведения.

Противоположный подход можно обнаружить в обозначении лиц, где обилие местоимений первого и второго лица, призванных различать нюансы социальных отношений, строгая детерминированность использования обозначений коммуникатора и реципиента (Й I I ■ М Ш М дзисёхи-тайсёхи «обозначения субъекта речи — обозначения получателя речи» в терминах Судзуки Такао17, с одной стороны, противостоит эмоционально-поэтическому способу обозначения лиц в обращениях и ругательствах — с другой, например: 1) Доченька моя, слезиночка моя, цветочек мой, счастье моё, солнце моё, радость моя, душа моя; или 2) Медведь, бурбон, монстр! Индюк надутый! Дурак испанский! Трубка медицинская! Чёрт плешивый! Дерево раздолбанное!18. Японские любители спорта, вероятно, удивятся, если узнают, что совершившего во время игры серьезную ошибку игрока трибуны могут «ободрить» криками: «Мазила!», «Валенок!», «Чайник!», «Чучело криволапое!», «Черт ты косолапый!»19, а русские футбольные фанаты — тому, что в данной ситуации значительная часть японских болельщиков, сопереживая неудачнику, сочувственно воскликнет: К 'у v (от англ. Don’t mind) «Ничего-ничего!», Шut "С L- Тс Дзаннэн дэсита «Как жаль!» или taLV'' «Жаль!»20.

Большая склонность японского языкового коллектива к речевому ритуалу проявляется, например, в большей развитости, языковой проработанности и ситуативной дробности в японском языке следующих форм рутинного речевого общения:

1) формулы извинения: -f* ^ ^ -g- kj Сумимасэн «Извините»;

Сицурэй «Простите»; L'i L Тс S Сицурэй сила сита «Простите мою невежливость»;^ 5 ЬТс До:мо

сицурэй симасита» «Искренне прошу извинить меня за то, что я нарушил этикет»; Гомэн «Простите»; < Тс с? V4 Гомэн кудасай «Прошу вас проявить ко мне благосклонность LТс Гомэйваку о какэмасита «Извините за то, что причинил вам беспокойство»; L Тс

О-сомацу дэсита «Извините за мою неумелость»; ^ Тс7:~$~ Варукапипа дэс «Извините за то, что я был неправ»;

•£r TWt £ Ь Тс Го-симпай о какэмасита «Извините за то, что я причинил вам беспокойство»; Зо-fyf isШ^ ЬТс О-матидо:-сама дэсита «Извините за то, что вам пришлось долго ждать»; $6Ш/сV^Тс LТс О-матасэ итасимасита «Извините за

то, что я заставил вас ждать» и т.д.;

2) формулы благодарности: £> Y) fit £ О/h V № t Ь

/fc *9 US to с? V' 3: L Тс Аригато:/Аригато: годзай масу/ Аригато: годзаймасита «Спасибо»; £3 ^ О-рэй

о мо'.сиагэмасу «Выражаю вам свою благодарность»;

й" 9$ Ш Ь Тс Го-куро:сама дэсита «Спасибо за ваш тяжкий труд»; si' !fife тЁ $ Ш “С L-Тс Го-тисо :сама дэсита «Спа-

с.ибо за угощение»; Ь/с о-цукарэсама дэсита

Букв.: «Спасибо за то, что вы изволили устать»;

ХЬТс О -сэвасама дэсита «Спасибо за вашу драгоценную заботу»; Ш & $Ь *9 & к 9 ^ с? 3; Ь Тс Майдо аригато: год-займасита «Спасибо за то, что вы каждый раз пользуетесь нашими услугами» и т.д.;

3) формы «сезонных приветствий» в современном эпистолярном

стиле: Сётю: о-мимаи о мо:сиа-

гэмасу «Обращаюсь к вам с (этим) посланием, чтобы осведомиться о вашем самочувствии в разгар летней жары»; ты

ьят< йо-Г#<9 * ЬТс к к^^^-Г хид-

заси га цуёку наримасита. Го-кэнсё: но кото то дзондзимас «Интенсивность солнечного излучения усилилась, но я знаю, что вы здоровы»; 3: ^ ^<7> Г к

к Зо Щ Ф Ь-Ы"? 3:"|~ Хайкэй сэйки но коро часу часу сэйэй но кото то о-ёрокоби мо:сиагэмасу «Многоуважаемый господин! Выражаю свою искреннюю радость по поводу того, что в разгар лета вы неизменно здоровы»;

тв ют, &ь±^£-г Кинкэй токиори ма-сумасу го-рю:сё: но омомуки, о-ёрокоби мо:сиагэмас «Милостивый государь! Искренне рад вашей исключительной бодрости, которую вы демонстрируете в последнее время» и т.п.21;

4) финальные формы публичных речей, часто труднопереводи-

мых на русский язык ввиду неразвитости или отсутствия соответствующих речевых формул в русском языке: X Ъ К :Зо Щ V Л V Л /с Ь З: Ёросику о-нэгаи итасимасу «Надеюсь на

вашу благосклонность»22; о 'С < /с ё VЛ Гамбаттэ ку-

дасай «Надеюсь, что вы приложите все возможные усилия»;

Ж Ш (О {1 к Щ 1Л ф Ь _Ь И* ^ Го-сиэн но ходо о-нэ-гаи итасимасу «Надеюсь на вашу всестороннюю поддержку»;

^ШкЬ, £5Ь< Г'ШЛЮ 15 к\

Конго то мо ёросику го-кё:рёку но ходо о-нэгаи итасимасу «И впредь надеюсь на ваше сотрудничество и всестороннюю поддержку»; % Ю ГГШ Щ к £ X V' Тс Тс # ^ ^ Ватас-и но го-айсацу то сасэтэ итадакимас Букв.: «Позвольте (сказанное

и) сделать моим приветствием»;

XЪ'ТсТс^^'Т Вашаси но го-айсацу ни каэсасэтэ итадакимас Букв.: «Позвольте (сказанное и) обратить в мое приветствие»; ю ЖШ к £~&ХЬ'ТсТс1Ё1к~$~ Ватаси но сю-кудзи то сасэтэ итадакимас Букв.: «Позвольте (сказанное и) сделать моими словами поздравления» и т.п.23;

5) формы и средства выражения вежливости, которые теснейшим образом связаны с ритуальностью (надлежащими формами) речи.

Таким образом, использование стереотипных (ритуальных) или импровизационных (игровых) форм коммуникации в двух этноязыковых коллективах основывается на разных языковых традициях и занимает неодинаковое место в коммуникации.

А.С. Дыбовский

4. Некоторые особенности коммуникативных игр в русском и японском ди^урсах

Формы и виды языковой импровизации многообразны. Разные виды коммуникативных (языковых и речевых) игр обозначаются при помощи слов острота, шутка, каламбур, розыгрыш, перифраз, и т.д. Другие виды языковых и речевых игр получили название литературных или поэтических приемов, например, намек и подтекст, рифма и аллитерация, метафора и аллегория. Почти все литературные приемы в русской языковой среде не являются исключительно литературными, большая часть из них — непосредственный элемент ежедневной практики языкового общения. В японской языковой среде ситуация несколько иная: в устной коммуникации значительное место занимает надлежащее (ритуальное) речевое поведение, а развитие игровых форм общения в большей степени связано со специальными видами словесного творчества (проза, поэзия, драматургия) и особыми жанрами речи (сценическая речь, ракуго, мандзай, реклама). И для японского языкового коллектива безусловную ценность представляют удачная шутка, игра слов или каламбур (ц —Ъсярэ), но они далеко не во всех ситуациях общения представляются членам японского языкового коллектива подобающими и уместными.

Отклонение от рутинных форм коммуникации в русском языковом коллективе нередко наблюдается даже при использовании этикетных выражений. Например:

1) А вы что своих мужиков утопили, что ли? Здравствуйте! (Мужчина приветствует компанию из четырех пышнотелых женщин среднего возраста, отдыхающих на пустынном пляже);

2) Здорово, экскаваторы! (Прохожий здоровается с рабочими, вручную копающими глубокую траншею).

3) Англоговорящий. How are you? Русский. *Somehow.

Для японского языкового коллектива такая манера установления контакта и обозначения собеседника явно не характерна.

Диапазон коммуникативных игр, имеющих место в практике общения членов русского языкового коллектива, по-видимому, несколько шире, чем в повседневной речевой практике японского языкового коллектива. И это несовпадение иногда становится даже источником культурного шока. Именно такой случай, произошедший с японской студенткой во время ее языковой стажировки в России, описывается в статье О.Разумовской:

«Знакомая рассказывала, как во время поездки в Россию, оказавшись в гостях, у нее возникло вполне естественное желание. О чем она и сообщила прямо главе семьи в виде вопроса (на хорошем русском языке): «Можно мне пойти в туалет?»

И потом долго недоумевала, почему ответ был отрицательным...»24

«Глава семьи», спровоцированный нестандартным и неожиданным для русского языкового коллектива вопросом, в стремлении быть оригинальным и неожиданным вместо само собой разумеющегося ответа, в свою очередь, затеял с гостьей обычную для носителя русской культуры коммуникативную игру, поддержать которую (судя по публикации) она оказалась не в состоянии, приняв ее за форму отказа.

Сходные формы коммуникативной игры нередко можно наблюдать в Японии при общении русских с представителями японской официально-деловой сферы или сервиса. Первые не осознают неуместности игры в официальной ситуации общения с незнакомыми собеседниками (в их культуре такого коммуникативного ограничения нет); вторые испытывают чувство растерянности, оказываясь в нестандартной и непривычной ситуации (им трудно поддержать шутку из-за установки на обезличенное максимально формализованное общение, в котором набор речевых реакций заранее определен и ограничен, а любые фамильярности считаются дурным тоном).

Примеры:

1) представитель авиакомпании. ф ?'±ч

^ (7) & *9 3; /и "С Ь <£ 5 Й*О-нимоцу но нака ни ва коварэ-

ясуй моно га аримасэн дэсё: ка «В вашем багаже нет хрупких предметов?» Русский пассажир. ■^^1'' Ь. 5$ £>

Яттэ минай то вакаранай ё «Не узнаешь, пока не попробуешь (разбить)»;

2) 1Ш С 'У -У ^ к/ й* Бокэ о фусэгу сям-

пу: га аримасэн ка «У вас нет шампуня от маразма?» (Вопрос русского, покупающего в японском магазине шампунь от перхоти с претензией на языковую игру; перхоть У фукэ, маразм — бокэ);

3) *5^1-1*4 75 Ь ± 5 Й> О-та-

ку ни ва нанадзю:го-сай идзё: но ката га орарэмасэн дэсё: ка «Не проживают ли в вашей квартире лица старше 75 лет?» (вопрос представителей администрации муниципального жилого комплекса при обходе квартир накануне Дня почитания старости); ? И тара коросу цумори? «А если

есть, вы что, убивать их будете?» (ответная реакция русского жильца, немало озадачившая выполнявших служебные обязанности чиновников).

Сфера официального общения в японском этноязыковом коллективе сильно ограничивает возможность игры, шутки или импровизации. Для нее характерны серьезность, ответственность, высокая степень педантизма. Н апример, во время государственных экзаменов (^С^дайгаку ню:си сэнта: сикэн), проводимых одновременно по всей стране для абитуриентов вузов, в точно установленное время произносятся санкционированные властью команды, по секундомеру отмеряется время на их выполнение. Во время экзаменов неуместными считаются не только шутки, но и произвольные редакции предлагаемых инструкцией команд и информационных сообщений.

И в магазине, и в ресторане, и в лифте, и в аэропорту при общении с клиентом наблюдается тенденция употребления заученных стереотипных выражений, эксплицируемых с предельно возможной аккуратностью и вежливостью. Импровизация и игра представляются неуместной вольностью в ответственный момент, когда некто выполняет свои служебные обязанности. Ритуальность почитается за долг. Формы речевого общения с клиентом тщательно отобраны и многократно отрепетированы, проявления творчества, так же как, например, раздражения по

отношению к клиенту строго пресекаются. Поэтому представители сервиса обычно оказываются не готовыми поддержать коммуникативную игру и нередко при нарушении стандартных моделей взаимодействия коммуникатора и реципиента приходят в состояние замешательства.

В русском же языковом коллективе фамильярное обращение с клиентом, допускающее шутку или коммуникативную игру, — дело вполне обычное25, например:

1) А. Скажите / а селедка крупная? Б. Да вот как я (т.е. средняя) // (диалог покупателя и продавщицы в магазине)26;

2) Эй, бабуля, быстрее открывай свой сейф! (реплика продавца по отношению к пожилой покупательнице).

Распространенной в русском языковом коллективе формой коммуникативной игры является вымысел. Вымысел возникает вовсе не обязательно потому, что некто не может обойтись без вранья, а потому, что создание легенды помогает сделать прозу жизни романтичной и драматичной. Или даже становится средством самозащиты личности от посягательств толпы. Такая ситуация красноречиво описана в песне М. Львовского «Вагончики» из кинофильма Э. Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром», рисующей образ молодой девушки, рассказывающей попутчикам «историю своей жизни»: «Начнет расспрашивать купе курящее / Про мое прошлое и настоящее. / Навру с три короба, пусть удивляются, / С кем распрощалась я, вас не касается...» (подчеркнуто мною. — А.Д.). Для русского языкового коллектива такие «охотничьи рассказы» дело вполне обычное, для среднего же японского индивидуума, как правило, характерна более высокая степень правдивости.

Различное место вымысла и игры в коммуникации двух народов проявляется при наблюдениях за русскими и японскими студентами. Во время занятий по иностранному языку японские студенты неохотно говорят на личные темы, многие затрудняются ответить на вопрос, если он не соответствует реальностям их жизни27. Вероятно, это связано и с тем, что им трудно переключиться с реальности на вымысел. Русские же студенты справляются с данной проблемой без труда. Как правило, им не нужно объяснять, что на языковых занятиях правду говорить не обязательно: они легко переходят от реальности к вымыслу, легко принимают любую игровую импровизацию. Возможно, эта легкость перехода к игре в русском студенческом коллективе обусловлена тем, что игра подготовлена кодом русской культуры. (Не потому ли славится русский театр? Не в этом ли коренятся успехи русского художественного и литературного авангарда28? В японском же классическом театре — напротив

— в глаза бросаются формы ритуальные — устойчивая предметная символика, повторяющиеся сюжеты, традиционные герои и образы, стереотипные движения и позы актеров)29.

Имеющее глубокие корни в европейской культуре шутовство, зафиксированное в русском языке в формулах типа «Ваньку валять» или «прикидываться дураком», «скоморошничать», не имеет аналога в жизни японского языкового коллектива. Коммуникативная игра в виде розыгрыша каракаи) или шалости фудзакэ) в японс-

ком этноязыковом коллективе, как правило, имеет место только среди близко знакомых людей.

В русском языковом коллективе одной из распространенных форм речевой игры является стёб, когда искусственно нарушается стилевая сочетаемость языковых единиц, когда нарушаются правила стилистической гармонии единиц текста. Элементы такой манеры коммуникации есть даже в официальной сфере (программа М.Леонтьева «Однако» на первом канале российского ТВ потеряла множество почитателей с утратой шокирующего публику стилистико-языкового авангардизма). В японском языковом коллективе, кроме таких жанров, как ракуго или мандзай, такая манера коммуникации, по-видимому, имеет более ограниченное использование.

Игра в русском языковом коллективе иногда может быть даже в научном дискурсе (ср., например, «маски» М.Бахтина или стиль некоторых работ Г. Гачева30), что, по нашему мнению, совсем не характерно для мира японской науки.

В русском устном общении нередки стилистически значимые нарочитые стаканЫ, пОртфель, дОцент, прОцент, дермаНтин, пре-цеНдент, коЛидор и т.д. В японском же языковом коллективе коверканье слов распространено, вероятно, только в детской речи. С другой стороны, для японской бытовой речи более, чем для русской, характерны случаи дейктической референции типа Арэ о

моттэ кой ё «То самое принеси!»; & (Р О-рэй но моно «Та

самая вещь!», повышающие ритуальность и понижающие выразительность речи.

Малая степень метафоричности и образности и высокая степень ритуальности речи бросаются в глаза и при анализе японского политического дискурса31. Развивающийся в русле отрицания форм бюрократической риторики эпохи развитого социализма российский политический дискурс, по-видимому, допускает больше вольностей. Игра на политическом поле в России привела к появлению таких экзотических явлений, как «Партия любителей пива» или «Диванная партия ЛГ», которые трудно вообразить в ответственном и серьезном японском политическом дискурсе.

Сходные формы языковой игры можно заметить в сфере публицистической. В русской публицистической речи нередко используются сильные выражения, возникшие в результате игры со словами, — «фигуры речи» типа «эпоха застолья», «прихватизация», «дерьмократы», «интеграсты» (о сторонниках более тесной интеграции между Россией и Белоруссией) и т. д. И в японской публицистике также можно встретить многочисленные неологизмы, построенные на игре слов: —'Уз > номиникэхён (!£££ ному «пить» + з ч я- ^ 'У

комюникэхен «коммуникация») канкородзи: ($5 кан

«банка» + 13 0^/- экородзи: «экология») масугоми

(V У\ з ^ масукоми «массовая коммуникация» +зЗ ^ гоми «мусор»Г]и т. д. Следует заметить, что японский публицистический дискурс обычно менее экстравагантен, менее агрессивен и более сдержан, чем русский. Неологизмы, возникающие в нем в результате языковой игры, более тесно связаны с публицистическим стилем, чем в русском языке, в силу большей стилистической устойчивости и ограниченности лексики японского языка.

В японском языковом коллективе, вероятно, шире, чем в русском, распространена игра с омонимами и иностранными заимствованиями, в письменной форме речи можно обнаружить большое разнообразие видов языковой игры с иероглифами и другими визуальными знаками, что особенно характерно для текстов коммерческой рекламы32. Игра обычно строится на полисемантичности, полифункциональности, ассоциативных и иных связях языковых единиц. Например, в телевизионной рекламе одного из круглосуточных мини-супермаркетов обыгрывается многозначность фразы & V' < о ? О-икуцу? «Сколько?/Сколько лет?». Престарелый покупатель. fctS V\ (Никуман кудасай «Дайте

булку с мясом») Продавщица. joV' (О-икуцу дэс ка. «Вам

сколько?») Престарелый покупатель. V'< о{31 (Икуцу

ни миэмас ка «А на сколько я выгляжу?) На алюминиевой банке с чайным напитком фирмы «Кирин» гого но ко:тя «После-

обеденный черный чай» читаем: ГА — «дзюнсуй» гого пт: «Послеобеденный чай «чистой воды»», где благодаря омонимичности японского языка и кавычек, указывающих на переносное употребление термина, создается ассоциация с более частотным словом японского языка дзюнсуй «настоящий, подлинный, истинный, лишенный

примесей». Для подобной языковой игры японский язык имеет широчайшие возможности, и они с успехом используются во многих жанрах письменной речи.

В русском этноязыковом коллективе коммуникативная игра нередко возникает между представителями противоположных полов в виде взаимных замечаний и комплиментов, любезностей и услуг, колкостей и намеков, многие из которых в японском этноязыковом коллективе в последнее время скорее всего расценивались бы как сексуальное домогательство (^^Л7 сэкухара — от англ. sexual harassment). В японском этноязыковом коллективе подобная фривольность отношений, по-видимому, сталкивается с массой социально-культурных запретов и ограничений, чаще она ограничена общением мужчин с лицами определенной профессии (-fa я у-я. хостес «хостес», v? £ А/ мама-сан «хозяйка бара») в соответствующей обстановке подобающего заведения.

Итак, использование коммуникативной игры в устном общении японского языкового коллектива, по-видимому, имеет больше ограничений по сравнению с русским языковым коллективом, это несовпадение особенно явно проявляется в сфере официального общения. Прочие стили и жанры речи менее специфичны. Японский язык обладает богатейшими возможностями для языковой игры, и они широко используются в непринужденном фамильярном общении, а также в стилях и жанрах речи, не связанных с конкретным собеседником.

5. В итоге

По мере нарастания процессов глобализации речевая культура и японского, и русского этноязыковых коллективов претерпевает изменения. По нашим наблюдениям, за последние десятилетия речевая коммуникация японского языкового коллектива стала более экспрессивной, усилилось жестовое сопровождение речи, больше людей стало ориенти-

роваться на традиции и стандарты европейской риторики. Все более возрастает и индивидуальность поведения, в том числе речевого.

Но, вместе с тем, в повседневном общении японского языкового коллектива продолжают сохраняться и характерные для японской традиции ритуальные (стереотипные) формы коммуникации, приглушающие и подавляющие индивидуальное языковое творчество. Игровые и смеховые элементы японской культуры требуют более глубокого исследования и осмысления, но уже сейчас представляется возможным высказать предположение о том, что вышеназванные элементы в японской речевой культуре имеют несколько более жесткие рамки применения, чем, например, в русском языковом коллективе. Это связано с большим распространением в японской речевой культуре ритуальных форм. В русской и японской культурах существует различное представление об уместности в коммуникации импровизации и игры — провокации, шутки, розыгрыша, стеба и т.д. В японской культуре вышеназванным явлениям обычно отводится более строго определенное и ограниченное место.

В японском языковом коллективе требования к стилю и форме речи, по-видимому, строже, чем в русском, и речевое поведение индивидуума в нем детерминируется в большей степени. Дискурсивные сценарии для некоторых ситуаций прописаны более жестко. Игровые формы коммуникации в японском этноязыковом коллективе свободнее используются в фамильярном общении, а также в стилях, не ориентированных на конкретного собеседника (поэтическом, литературно-художественном, публицистическом), в таких сценических жанрах, как кё:-гэн, ракуго, мандзай, и, кроме того, в языке коммерческой рекламы.

Склонность японского языкового коллектива к ритуальности в речи способствует консервации ряда архаичных языковых форм (ср., хайкэй, кинкэй и т.п. обозначения лиц в эпистолярном стиле), а

также тому, что лексика японского языка имеет более строгую стилевую и жанровую специализацию. В русском языковом коллективе рамки стилей и жанров имеют менее строгий характер, более свободно межсти-левое движение лексики, гораздо меньшее значение имеет оппозиция «свой — чужой», и речевая игра нередко возникает не только в фамильярном общении близких людей, но и в официальном общении.

В настоящей статье мы кратко рассмотрели проблему соотношения стереотипности (ритуала) и импровизации (игры) в японском и в русском этноязыковых коллективах. Наши наблюдения показывают, что стимулы и ограничения на распространение стереотипных (рутинных) или импровизационных (игровых) форм коммуникации обусловлены культурными факторами, которые, без сомнения, заслуживают дальнейшего более детального изучения.

В заключение еще раз необходимо подчеркнуть, что различия между русской и японской языковыми традициями по линии импровизация (игра) versus стереотипность (ритуал) носят относительный, а не абсолютный характер, присутствуют лишь в виде общей тенденции, далеко не покрывая всего разнообразия индивидуальных особенностей коммуникативного поведения людей в каждом из коллективов и не отменяя универсальных общечеловеческих черт языковой коммуникации, присутствующих в обоих коллективах.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 В качестве синонима выражения «этноязыковой коллектив» далее будет использоваться и выражение «языковой коллектив».

2 Hymes, Dell. The Ethnography of Speaking// Readings in the Sociology of Language. Ed. by J.A.Fishman. The Hague-Paris, 1968. P. 99-138.

3 Sill 19 84, 235 Ж о

0S J М Я tt 19 8 4, 6 ж о

5 Там же, стр. 7.

7 В настоящей статье в качестве собирательного термина для обозначения игрового взаимодействия коммуникатора и реципиента мы используем термин «коммуникативная игра», в качестве более специальных понятий — «языковая игра» (игра с омонимами, синонимами, паронимами, графическими знаками и т.д., т.е. игра на базе системы языка) и «речевая игра» (игра со стилистическими ресурсами языка, с использованием различных риторических приемов). Ср. Санников В. Русская языковая шутка. М.: Аграф, 2003. С. 42.

8 Разумеется, и в таком взаимодействии многообразие индивидуальных отношений между конкретными людьми может выражаться либо на супра-сегментном уровне языка, либо паралингвистически — в мимике, жестах, телодвижениях.

9 Ср.: «Великий вождь китайского народа, товарищ Мао Цзэдун...»; «Именно теперь, в свете впечатляющих достижений советского народа, еще глубже воспринимается известная ленинская формула: партия — ум, честь и совесть нашей эпохи.» (Из доклада Л.И.Брежнева на съезде КПСС, 1981 г., февр.).

10 См. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М.: Языки славянской культуры, 2001.

11 В рекламном ролике, длительное время не сходившем с телеэкрана, зна-

менитый японский киноактер Такакура Кэн пьет пиво на фоне фразы Щ f± Отоко ва даматтэ би:ру о нондэ иру

«(Настоящий) мужик молча пьет пиво».

12 Концептуальные основы психологии культуры // Язык, культура и познание. М.: Русские словари, 1997. С. 397.

13 Некоторые из свойств «благородного мужа», формулируемых Конфуцием, явно просматриваются в традиционных японских ценностях: «Благородный муж всегда исходит из чувства справедливости, которое выражается в том, что в делах он следует правилам поведения, в речах скромен, при завершении дел правдив. Благородный муж думает о девяти (вещах) — о том, чтобы видеть ясно; о том, чтобы думать четко; о том, чтобы его лицо было приветливым; о том, чтобы его поступки были почтительны; о том, чтобы его речь была, искренней.» (Цит. по: Народы и религии мира: Эн-цикл. М.: «Большая рос. энцикл.». С. 754; «по Конфуцию, каждый человек

всегда должен знать свои обязанности и права и неуклонно выполнять положенное: «Государь должен быть государем, сановник — сановником, отец

— отцом, сын — сыном».» (там же, с. 754; подчеркнуто мною. — А.Д.).

14 Сравнивая культурные традиции Китая и Японии, В.В. Малявин пишет: «В Китае искусство было продолжением жизни или, точнее, интуитивно постигаемой подлинности жизни. В Японии, наоборот, сама жизнь рассматривалась как продолжение искусства, как эстетическое «окно в жизнь». Соответственно, культурный стиль в Японии сводился к установленному набору предметных свойств, отступление от которого каралось как уголовное преступление (подчеркнуто мною. — А.Д.). Когда, например, мастер чайной церемонии Фурута Орибэ (умер в 1615 г.) попытался превратить стиль церемонии из подчеркнуто натуралистического в маньеристски-сти-лизованный (за счет специальной обработки декоративных камней, высаживания засохших деревьев и т.п.), его новации были запрещены в официальном порядке, ибо они разрушали основу японского миропонимания.» (Восточные арабески. Книга прозрений / Сост. В. В. Малявин. М.: Ната-лис, 1997. С, 25-26).

15 См., например Г£й1/'^ д£И"в”Ж, 1999. 606 с.

16 Невольным наблюдателем таких встреч нам довелось быть во время эпизодической работы переводчиком с середины 70-х по начало 90-х годов.

17 Й8Е*0. 1973.

18 Невежливость как негативное воздействие на собеседника (на материале русского языка) ГнШJ Ш2ЪЦ-. 1997. Р. 88-92; Опыт сопоставления обращений русского и японского языков Г и -у т йг Ь В ^-Ш<о

ч1о'»»*йюй:««т1 Гв *к*¥шж»2оз-. 1994.

Р. 187 -210.

19 Анкетирование, проводившееся в 2004 г. на младших курсах Дальневост. гос. ун-та, зафиксировало самые разнообразные реакции от безобидных «Как же так!», «Ну, что же ты делаешь?» до эвфемизмов типа «Ёкарный бабай», «Звездец» и нецензурных выражений. Обращает на себя внимание высокая агрессивность и жесткость речевых реакций. Лица, выражавшие сочувствие и поддержку совершившему ошибку игроку, оказались в меньшинстве.

20 Анкетирование, проводившееся в 2004 г. на младших курсах Осакского гос.

ун-та (в японском этноязыковом коллективе футбол был заменен на бейсбол), показало большое количество реплик, выражающих сочувствие и стремление к позитивному стимулированию поведения игрока: Зз —(-'У?—{ «Эй, ничего-ничего», Ау

«Не расстраивайся, борись до конца», Ь % Ъ £> £ & , ЯЛоТ «Не отчаивайся, держись!», Ь Ъ «Возьми себя в руки!», «Серьез-

нее!» и т.д. Только в 6 анкетах из 82 присутствовали реплики, которые можно отнести к бранной речи, причем (в отличие от русского языкового коллектива) с весьма ограниченным набором ругательств: & ч Ъ у Т & «Ну и идиот!», Ь & Ь 5 Йй» о «Боже мой, какой дурак!» (ЗГй1,

♦ £т «Дурак! Работай, работай!» Т /К й* $3 шГ & 1с Ь Т /и Яз. А, «Ты что ненормальный, что ты творишь?», о Ь /и ^ ч — «Что ты

делаешь, тупица!», в «Что за дурак!».

21 Примеры заимствованы из вышеупомянутой программы «Гурман кисти».

22 Ради экономии места даем один (наиболее нейтральный) вариант перевода, хотя многие из приведенных здесь выражений многозначны.

23 Примеры извлечены из словаря |Г ® 1Л t' —

24 Разумовская О. Заметки с полей... рабочей тетради. Slavonic Studies. The Journal of the Russian Department, Graduate School of Letters, Hokkaido University, № 4-2, 3. Sapporo, 2000. С. 252.

25 Свидетелями еще более легкомысленного обращения с клиентом нам довелось быть на борту американского авиалайнера, когда бортпроводник, уронив булочку на пол, сказал японскому пассажиру: «It’s yours» (Это ваша),

— повергнув его в состояние полного замешательства. Японский пассажир оказался не в состоянии принять игру, а американский бортпроводник

— понять неуместность своей шутки.

26 Пример заимствован из кн. «Русский язык конца XX столетия (1985-1995)». М., 1996. С. 358.

27 См. Дыбовский А.С. О некоторых особенностях японской студенческой аудитории//Изучение русского языка и русской культуры в странах АТР. Владивосток, 1999. ^D133-145^D

28 В истоке русского абстракционизма лежит подсознательное образно-интуитивное восприятие мира и игра с пространством, формой, светом, характерная для «насмешника» (по словам А.М. Эфроса) Ларионова и других ранних абстракционистов. См. Тарасенко О.А. Национальные истоки подсознательного в живописи Кандинского // Многогранный мир Кандинского. М.: Наука, 1999, стр. 182.

29 Отдельную проблему составляет вопрос о функциях коммуникативных (языковых и речевых) игр. Пример коммуникативной игры, разряжающей напряженную ситуацию, можно обнаружить в одной из финальных сцен кинофильма «Москва слезам не верит» В. Меньшова, когда Николай (Борис Сморчков), отправляясь на розыски пропавшего Гоши (Алексей Баталов), вдруг преображает себя в Джеймса Бонда, которому предстоит серьезная и ответственная работа, связанная с опасностью.

Александра. Он в каком-то институте научном.

Николай. Ну, а какие-нибудь особые приметы имеются? Ну, там, шрам на лице.

Александра. Да, вроде, нет.

Катерина. Есть. У него после аппендицита шрам.

Николай. Ну, это не пригодится. Ждите меня здесь. В квартиру всех впускать, никого не выпускать. В случае сопротивления открывайте огонь!

30 Гачев Г. Национальные образы мира: Америка. М.: Раритет, 1997; Гачев Г. Русский эрос. М.: Интерпринт, 1994.

31 См. Дыбовский А.С. О парламентской речи в Японии // Изв. Вост. Ин-та Дальневост. гос. ун-та. Спец. вып. Владивосток, 1997. С. 68-76.

32 Там же. С. 70.

Alexander S. Dybovski

The Ritual and the Game. On Some Differences of Verbal Communication in Japanese and Russian Ethnic Communities

This paper deals with the sphere which American linguist Dell Hymes called the ethnography of speaking. Having compared the manners of communication in Japanese and Russian ethnic communities I argue, that in many cases Russians tend to use improvisational (game) forms of communication, whereas Japanese prefer to use more standard patterns. The rules of communicative cooperation also more often tend to be neglected in Russian ethnic communities. At the same time in different spheres of communication (especially in official speech), Japanese speakers are more likely to use stereotyped forms of communication, and discourse scripts (scenarios) for different situations are often more rigid in Japanese than in Russian. The author tries to explain the differences between the communication practices of the two communities by the differences in Russian and Japanese cultural codes. The purpose of the article is to raise the question of a different role of improvisational (game) or stereotyped (ritual) speech in different ethnic communities.