CC BY
87
вопросы ИЗУЧЕНИЯ русской ЛИТЕРАТУРЫ
Г.Г. ХАЗАГЕРОВ, М.н. МИРОНЕНКО (Ростов-на-Дону)
РИТОРИЧЕСКОЕ В ПОЭТИКЕ М.Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА
Описано риторическое начало в творчестве Щедрина как начало инициирующее, проявляющее себя двояко: в изображении разного рода речей и в риторизме самого автора. Доказывается, что общими свойствами гротеска и стилистики Щедрина является риторическая контроверза с доказательствами от противного.
Ключевые слова: Салтыков-Щедрин, антириторика, риторическое мышление, миф, гротеск.
Цель данной статьи - показать глубокую связь «антириторики» М.Е. Салтыкова-Щедрина, т.е. гротескного изображения риторики административной, с риторичностью авторской манеры самого писателя. Это тем более интересно, что в щедринские времена открытая риторичность была прерогативой консервативно-охранительного лагеря, в то время как последователи «натуральной школы» выступали с резкой критикой риторики как таковой. В какой-то мере это поможет понять конструктивность и ответственность щедринской сатиры, ее отличие от незрелой нигилистической критики существовавшего порядка вещей.
В основе наших рассуждений лежит идея различения риторического как способа обобщения действительности и как способа порождения нарратива. Первое проанализировано в трудах академика С.С. Аверинцева [1], второе - в работах В.И. Тюпы [6], В.Е. Хализева и других литературоведов, проявляющих в последнее время все возрастающий интерес к риторике художественной речи. Так, В.Е. Хали-зев, например, связывает риторику с «художественным речеобразованием» [8, с. 261].
Известны отрицательные высказывания Щедрина о риторике в ее современной ему интерпретации. В этом он вполне солидарен с В.Г. Белинским, чья уничижительная рецензия на «Общую риторику» Н.Ф. Кошан-ского широко известна и обычно цитируется
в современных учебниках риторики как пример упадка интереса к этой дисциплине и риторической культуре вообще в XIX в. Однако, резко осуждая Кошанского за казенный риторизм, Щедрин замечал, что наука, с одной стороны, зиждется на цицероне, с другой - на риторике самого Кошанского и катехизисе. Особенно интересны высказывания сатирика о риторике в «Письме к графу А.Д. Толстому», где содержатся язвительные замечания о том, что делать заключения от частного к общему запрещает риторика, изданная «иждивением» министра Магницкого. С тем же сарказмом Щедрин оправдывал свою аллегорическую сатиру тем, что в официально разрешенной риторике допускается использование тропов и фигур. В целом заметно, что в подлинной риторике М.Е. Салтыкову-Щедрину импонировало логическое начало, раздражало же его в «казенной» риторике то, что сам он называл «размазисто-стыдливо-пустопорожним» витийством.
Отметим, что «антириторический крен» был программным для реализма, понимаемого в самом широком смысле этого слова, в частности - для реалистического направления в литературе. Немецкий исследователь Р. Лахманн, специально изучившая ситуацию с теорией и практикой риторики в России, назвала свою книгу «Демонтаж красноречия» (русский перевод, в оригинале - Rhetorische ТМШопи^ Konzeptedes Poetischen) [4]. Демонтаж, по ее мнению, состоял в том, что в эпоху господства реализма риторическое изымалось как излишний посредник между жизненной правдой и словом. В действительности, разумеется, такой подход был утопией, и художественный нарратив вопреки декларациям реалистов оставался риторическим, только у реализма были свои топосы (например, тема маленького человека), свои предпочтения в области тропики (предпочтение метонимии метафоре, что блестяще показал Р. Якобсон [10]), свои излюбленные приемы риторической диспозиции (обращение к предыстории героя) и т.п. Однако художественная рефлексия реализма отрицала риторику, что помогало художественной литературе осуществлять демонтаж «казенной», институциональной риторики. Так,
© Хазагеров Г.Г., Мироненко М.Н., 2014
и Достоевский, и Толстой при всей разности их взглядов критиковали судебное красноречие с позиции отрицания риторики как института судоговорения. Однако такого разнообразия карикатур на все жанры риторики власти и на сам способ разворачивания «казенного» риторического дискурса, как у Щедрина, мы не найдем ни у кого из русских писателей.
Если художественный нарратив в принципе может быть проанализирован как риторический, далеко не любому автору присуще риторическое мышление как своеобразный способ обобщения действительности. Дело в том, что мышление это рационально, рефлексивно, стремится к каталогизации действительности, причем охотно «сортирует» то, что является для автора неприемлемым, как бы коллекционирует и классифицирует осуждаемые явления. Таковы принципы риторического мышления, по мнению такого авторитета в этой области, как С.С. Аверинцев, который называет романтическое мышление диаметрально противоположным риторическому. Так, романтическому мышлению свойственно слияние всех отрицаемых им явлений, нежелание дифференцировать их.
Риторическое мышление, кроме того, пан-хронично, оно тяготеет к созданию абстрактных и «вечных», инвариантных моделей действительности. В эпоху господства реалистической литературы и веры в прогресс набор качеств, присущих риторическому мышлению, встречается в художественной практике достаточно редко. В этой связи не стоит забывать и о специфически русской настороженности по отношению к рациональному началу как таковому. Для сравнения: Гоголь, изучавший риторику в Нежинской гимназии и откровенно использовавший ораторские приемы, не обнаруживал в своей поэтике никакого проявления той рациональной риторичности в способе типизации, о которой пишет Аверинцев. Другой пример: В.В. Виноградов отмечает черты ораторского стиля у Лермонтова [3, с. 306], однако риторическое мышление с его каталогизацией и стремлением к дифференциации «чужого» не было свойственно лирике поэта. В указанной нами работе академик, ссылаясь на В. Плаксина, отмечает, что у Лермонтова страсть «порождает неполноту образов» [Там же, с. 307]. Это как раз и свидетельствует о романтическом, а не риторическом мышлении.
Усвоение риторического мышления в европейской культуре было связано с христи-
анской рецепцией Аристотеля. В этом отношении чрезвычайно интересна статья о православном аристотелизме, включенная С.С. Аверинцевым в тот цикл, на который мы ссылались выше. Возражая И. Киреевскому и А. Лосеву, автор постулирует возможность православного аристотелизма, отмечая, однако, что в целом «встреча с Аристотелем» в русском культурном пространстве так и не произошла [2].
Однако у Салтыкова-Щедрина мы обнаруживаем все черты риторического мышления. Его образы (если отвлечься от «Господ Головлевых», где эти черты не являются ведущими) строятся не по принципу реалистической индивидуализации, а по принципу риторического обобщения. Это образы-модели, что особенно ярко проявляется в «Истории одного города» и цикле «Помпадуры и помпадурши». Более того, строя свои модели, автор старается исчислить все пространство возможностей их реализации, что совсем уже не характерно для реализма. Щедрин создает вневременной каталог градоначальников и помпадуров, своего рода сатирический атлас поведения российской власти. Не случайно, что и в XX в. читатели Щедрина продолжали узнавать его персонажи среди исторических и неисторических личностей, выражаясь современным языком, среди менеджеров высшего, среднего и нижнего звена.
Следует отметить и другую риторическую особенность творчества Салтыкова-Щедрина -его панхронизм, «вечность» его сатирического мира. М.И. Назаренко видит в цикличности времени у Щедрина проявление мифопоэтического [5]. Исследователь, безусловно, прав: сатирик создает и миф, и антимиф. Антимиф - это тот миф, который оплетает глуповцев туманом непонимания причин и следствий, это мифологизированный патернализм, при котором закон подменяется благодатью, а благодать волей начальства, каковую обыватель путает с волей небес. Однако, строя свой антимиф, Щедрин создает изоморфную мифу форму повествования, собственный миф, художественный, и в этом проявляется мифопоэтическое начало в его творчестве.
Однако цикличное время, статичная картина мира - это еще и признаки риторической типизации, унаследованной от классической риторики. И здесь поэтика Щедрина оказывается изоморфной объекту сатиры - антириторике, т.е. той ложной риторике, которую
Щедрин разоблачает, доводя ее положения до абсурда.
Этот двойной изоморфизм составляет, на наш взгляд, главную особенность поэтики Салтыкова-Щедрина. При этом если изоморфное воссоздание темного мифологического сознания лежит в обычной логике художественного мимезиса (вспомним хотя бы художественный мир Андрея Платонова), то в отношении риторики и антириторики Щедрин совершенно уникален.
Критика начальственной риторики и авторская риторика у Салтыкова-Щедрина находятся в одном поле - риторическом и рациональном. Это отнюдь не «базаровская» критика, поскольку Базаров при всем его постулируемом рационализме оставался на романтической почве страстного отрицания и не имел никакого желания систематизировать отрицаемые явления, несмотря на свои естественнонаучные занятия. Этот тургеневский персонаж не в последнюю очередь интересен тем, что, занимаясь анатомией, не имел никакой склонности к анатомии риторической, к аналитизму, хотя и был ярым спорщиком.
Здесь нет возможности развернуть риторический анализ творчества соратников Салтыкова-Щедрина по революционнодемократическому лагерю, но уже реальная критика обнаруживает черты, никак не совместимые с риторической культурой. Для этого в ней слишком много постулирования и резонерства. Эти начала существенно повлияли на формирование той кастовой риторики, которая была впоследствии широко использована тоталитаризмом [7]. Подобно тому как реальная критика, анализируя литературу, пренебрегала самой художественностью, тоталитарная риторика, анализируя общественную жизнь, игнорировала социальную эмпирику.
В то же время и в среде консерваторов, противостоящих прогрессистскому лагерю, рационально-риторическое начало не пользовалось популярностью. Риторика у них подменялась аксиологией, что свойственно даже современным неопочвенникам. В этом отношении особенно показательны публицистика и художественное творчество
Н.В. Гоголя.
Риторический текст имеет в творчестве Гоголя большой удельный вес. Так, феномену риторического текста в «Петербургских повестях» посвящено специальное диссер-
тационное исследование [9]. Однако Г оголь, как мало кто другой, далек от рационального выстраивания аргументации и от риторического способа обобщения действительности. Будучи мастером изображения алогизма в речи персонажей или повествователя, он и сам как языковая личность был не чужд алогизмам в своей аргументации. Любопытно, что Щедрин редко изображает прямой алогизм, его персонажам свойственно скорее ошибочное рассуждение, которое разоблачается лишь постепенным и последовательным доведением его до абсурда. Алогизмы и Гоголя, и его героев проистекают из увлеченности, повышенной эмоциональности, нечувствительности и невнимания к реакции окружающих, из отсутствия каких бы то ни было опасений встретиться с критическим восприятием речи слушающими. В карикатурном виде это нашло воплощение в риторике Хлестакова.
Щедрин же предпочитает действовать в логическом пространстве. «Демонтаж красноречия» в его случае - это демонтаж словесного камуфляжа, за которым обнажается истинное положение дел. За церковнославянскими оборотами его персонажей, как и за латинскими формулами, которыми они широко пользуются, за книжной, «ученой» речью вообще скрываются эгоистические, почти животные, примитивные побуждения. Риторика Щедрина - риторика обнажения правды путем последовательного, «пошагового» развития ложной аргументации. Эпигоны щедринского стиля, играя на том же столкновении высокого и низкого, достигают с риторикой Щедрина лишь внешнего сходства, но внутренняя суть этой риторики, основанной на домысливании, додумывании, применении к рассуждениям оппонентов уничтожающей их последовательности, остается им чуждой. Отталкиваясь от квази-щедринского стиля, свойственного многим фельетонистам прошлого (сегодня в этом стиле работает, на наш взгляд, Максим Соколов), легко увидеть сильные стороны риторики самого Щедрина.
Но при всем различии два великих сатирика - Гоголь и Щедрин - обнаруживают сходство в одном. Гротескное нагромождение гипербол в речи Хлестакова близко к поэтике самого Гоголя. Стиль рассуждений всевозможных помпадуров и помпадурш одноприроден риторике Щедрина. Оба действуют в логике того апокрифа, в котором монах предпринял
путешествие в Иерусалим, оседлав беса. «Бес» Щедрина - это казенная риторика с ее безудержным плетением словес и надуманным обращением к высокому. Щедрин как бы говорит своим оппонентам: отлично, господа, будем плести словеса, но только последовательно. Результатом является создание убийственной сатиры, аналитической и при этом художественно полнокровной.
Риторическое, как и мифологическое, растворено в сатире Салтыкова-Щедрина и не является внешним для нее началом. И то, и другое следует трактовать, по нашему мнению, как основные черты поэтики Щерина. Однако если художественное преломление мифологического - феномен хорошо знакомый благодаря категории мифопоэтического, то художественное преломление риторического дискурса, сатирическое моделирование - явление новое. Разумеется, риторика издревле знала о возможности передразнивания чьей-либо риторической манеры, называя это явление гипотипозисом, но у античных ораторов гипотипозис касался частных проявлений ораторского стиля. Щедрин же поставил на службу своего риторического мимезиса завоевания современной ему словесности, и прежде всего словесности изящной, художественные достижения реалистической литературы, сфокусированной на поисках типического. Это дало ему возможность от индивидуальной типизации персонажа перейти к обобщенной, риторической типизации целых дискурсивных практик. Кроме того, Щедрин воспользовался и опытом обычной словесности, прежде всего опытом деловой речи и речи, сопровождавшей административную жизнь, известную ему во всех ее проявлениях.
Наконец, Щедрин соединил в своей поэтике мифологическое и риторическое начала. Этого непростого соединения он достиг на пути экспериментирования с художественным временем, посредством совпадения мифологического и риторического в панхрониз-ме, а также с помощью гротеска. Гротеск в изначальном своем значении - сращение, соединение форм, принадлежащих разным стихиям, например, растительному и животному царствам. Гротеск на стыке мифа и риторики - это сращение чисто словесных оборотов с жизненными реалиями. Ярче всего это проявляется в реализации переносного значения фразеологизмов, того, что иногда называют «реализацией метафоры». Это, однако, лишь част-
ное проявление щедринского гротеска. В широком же смысле этот вид гротеска представляет собой обрушение административных мертворожденных формул, место которых лишь на бумаге, в реальность из плоти и крови. Это постоянное смешение языкового (риторического) с житейским, бытовым, что и создает мифологический мир оживших канцелярских оборотов. И этот мир при всей его чудовищности и нелепости несет на себя печать систематизации, риторической полноты, когда каждая возможность его разворачивания проверена и каталогизирована. В этом состоит неповторимая специфика художественного мира М.Е. Салтыкова Щедрина.
Риторическое начало в поэтике Щедрина, безусловно, требует дальнейшего изучения. В настоящей статье наша задача ограничивалась предложением рассмотреть это начало не с позиций исследования риторического нарратива (что также интересно, хотя и более тривиально), а с позиции обнаружения родовых черт риторического мышления как способа обобщения действительности. Это, надеемся, позволило нам приблизиться к более полному пониманию специфики щедринской поэтики. Перспективным на этом пути представляется более детальное исследование связи мифологического и риторического в сатире М.Е. Салтыкова-Щедрина, что, в частности, пролило бы свет на такое сложное явление, как щедринский гротеск. Сегодня «школьного» понимания этого гротеска оказывается явно не достаточно. Интерес современного литературоведения к категориям риторики и дальнейшая разработка категории мифопоэтического вселяют определенный оптимизм относительно перспектив исследования творчества Салтыкова-Щедрина в предлагаемом нами ракурсе.
Литература
1. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996.
2. Аверинцев С.С. Христианский аристотелизм как внутренняя форма западной традиции и проблемы современной России // Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996.
3. Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII - XIX веков. М., 1982.
4. Лахманн Р. Демонтаж красноречия / пер. с нем. СПб., 2001.
5. Назаренко М.И. Мифопоэтика М.Е. Салтыкова-Щедрина («История одного города», «Господа Головлевы», «Сказки»). Киев, 2000. URL : http://az.lib.rU/s/saltykow_m_e/text_0278.shtml.
6. Тюпа В.И. От поэтики к риторике. Наррато-логия как аналитика повествовательного искусства. Тверь, 2001.
7. Хазагеров Г.Г. Риторика тоталитаризма: становление, расцвет, коллапс (советский опыт). Ростов н/Д., 2012.
8. Хализев Е.В. Теория литературы. М., 2002.
9. Черниговская М.С. Риторический текст в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя: дис. ... канд. филол. наук. Улан-Удэ, 2008.
10. Якобсон Р.О. Два аспекта языка и два типа афатических нарушений // Теория метафоры. М., 1990. С. 110-132.
* * *
1. Averintsev S.S. Ritorika i istoki evropeyskoy literaturnoy traditsii. M., 1996.
2. Averintsev S.S. Hristianskiy aristotelizm kak vnutrennyaya forma zapadnoy traditsii i problemyi sovremennoy Rossii // Ritorika i istoki evropeyskoy literaturnoy traditsii. M., 1996.
3. Vinogradov V.V. Ocherki po istorii russkogo literaturnogo yazyika XVII - XIX vekov. M., 1982.
4. Lahmann R. Demontazh krasnorechiya / per. s nem. SPb., 2001.
5. Nazarenko M.I. Mifopoetika M.E. Saltyikova-Schedrina («Istoriya odnogo goroda», «Gospoda Golovlevyi», «Skazki»). Kiev, 2000. URL : http:// az.lib.ru/s/saltykow_m_e/text_0278.shtml.
6. Tyupa V.I. Ot poetiki k ritorike. Narratologiya kak analitika povestvovatelnogo iskusstva. Tver, 2001.
7. Hazagerov G.G. Ritorika totalitarizma: stanovlenie, rastsvet, kollaps (sovetskiy opyit). Rostov n/D., 2012.
8. Halizev E.V. Teoriya literaturyi. M., 2002.
9. Chernigovskaya M.S. Ritoricheskiy tekst v «Peterburgskih povestyah» N.V. Gogolya: dis. ... kand. filol. nauk. Ulan-Ude, 2008.
10. Yakobson R.O. Dva aspekta yazyika i dva tipa afaticheskih narusheniy // Teoriya metaforyi. M., 1990.
S. 110-132.
The rhetorical in the poetics by M.E. Saltykov-Shchedrin
There are described the rhetorical origins in the creative work by Shchedrin as the initiating origins, with dual nature: in various speeches and in the author’s rhetorism. There is proved that the common features of grotesque and stylistics of Shchedrin if the rhetoric controversy with negative proofs.
Key words: Saltykov-Shchedrin, antirhetoric, rhetoric thinking, myth, grotesque.
(Статья поступила в радакцию 13.12.2013)
ю.в. линде
(Псков)
поэтика народного театра в пьесе м. Булгакова «багровый остров»
На уровне композиции, особенностей художественного пространства и времени, системы персонажей, а также языковых особенностей рассмотрено влияние поэтики народного театра в пьесе М.А. Булгакова «Багровый остров».
Ключевые слова: Булгаков, «Багровый остров», поэтика народного театра, влияние фольклора.
Уже современная писателю критика неоднократно отмечала пародийный характер пьесы «Багровый остров» (1927), ее устремленность против театральных штампов «революционных» пьес 1920-х гг. и агиток (критики П.И. Новицкий [12, с. 9], И.М. Нусинов [11, с. 52], театровед К.Л. Рудницкий [7, с. 87], исследователи Н.Н. Киселев [7, с. 85] и А.А. Ни-нов [4, с. 574]; последний автор называет объекты пародирования: пьесы «Рычи, Китай!» С.М. Третьякова, «Разлом» Б.А. Лавренева, «Иван Козырь и Татьяна Русских» Д.П. Смолина, «Лево руля» В.Н. Билль-Белоцерковского, «агитспектакли» В.Э. Мейерхольда «Озеро Люль», «Земля дыбом», «Д. Е.»).
Помимо связи с «красными» пьесами, современники также отмечали близость пародии М. Булгакова пародийным спектаклям театра «Кривое зеркало». За время своего существования (1908-1931 гг.) театр ставил пародии на самые разные зрелища: комедию дель арте, народные национальные театры, французскую мелодраму, оперу, кинематограф, цирк-шансон, а также пьесы советских драматургов. На связь с «Кривым зеркалом» указывают как первые критики пьесы Булгакова [8], так и современные исследователи [1, с. 138152]. Пародийная «пьеса о пьесе» - излюбленная форма театра «Кривое зеркало» (спектакли «Гастроль Рычалова» (1911), «Четвертая стена» (1915)).
«Багровый остров» М. Булгакова представляет собой «генеральную репетицию пьесы гражданина Жюля Верна в театре Геннадия Панфиловича», сразу же в качестве рекламы отмечается необычность представления: «С музыкой, извержением вулкана и английскими матросами» [5, с. 130]. Попытка удивить
1б2
© Линде Ю.В., 2014
