CC BY
74
УДК 323.22/28
РИСКОГЕННЫЕ ФАКТОРЫ В ЭТНОПОЛИТИЧЕСКОЙ СФЕРЕ
СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
В.А. Авксентьев, Г.Д. Гриценко
DOI 10.18522/2072-0181-2018-96-4-81-91
Ситуация в межэтнических отношениях на Северном Кавказе к концу второго десятилетия XXI века стабилизировалась. Об этом свидетельствуют как результаты массовых опросов, экспертные оценки, заявления политиков, так и объективные данные о террористической активности. Почти полностью исчез из «политического актива» этнический сепаратизм. Редкостью стали так называемые блоковые (агрегированные) конфликты. Свидетельством снижения остроты этнополитической проблематики стало сокращение случаев этноконфликтной мобилизации. Еще несколько лет назад любой конфликт, если в него были вовлечены люди разных национальностей, превращался в межэтнический независимо от причин его возникновения.
У населения в целом сформировалась устойчивая общероссийская идентичность, которая, хотя и находится в острой конкуренции с этнорегиональной и этноконфессиональной, свидетельствует об успешности политики по укреплению российской идентичности и российского патриотизма, которая проводится с начала 2000-х гг. Выборные кампании в рамках «большого электорального цикла» 2016-2018 гг. прошли без заметного привлечения этноконфессионального фактора. Не оправдались прогнозы, что выборы обострят этнополитическую ситуацию в республиках Северного Кавказа [1].
Авксентьев Виктор Анатольевич - доктор философских наук, профессор, заведующий лабораторией конфликтологии Федерального исследовательского центра «Южный научный центр Российской академии наук», 344006, г Ростов-на-Дону, пр. Чехова, 41, e-mail: avksentievv@rambler.ru;
Гриценко Галина Дмитриевна - доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник лаборатории конфликтологии Федерального исследовательского центра «Южный научный центр Российской академии наук»; 344006, Ростов-на-Дону, пр. Чехова, 41, e-mail: dissovet @rambler.ru.
Позитивная динамика в этнополитической сфере не означает, что проблемы в этой сфере решены и не чреваты перерастанием в манифестные конфликты. Цель настоящей статьи - показать рискогенные факторы этнополитической сферы Северного Кавказа в конце второго десятилетия XXI века и выявить основные узлы их концентрации.
«Расслабляться, конечно же, нельзя, но в данный момент мы живем в мирном округе» [2]. Северокавказская проблематика занимает все меньшее место в выступлениях федеральных и региональных политиков. Сейчас властям в большинстве ситуаций удается «купировать» локальные конфликты, минимизировать этнический компонент и предотвращать этноконфликтную мобилизацию. Социальные протесты в условиях финансово-экономического кризиса и нарастающего экономического неблагополучия адресованы органам власти различного уровня, а не какой-либо этнической группе или ее представителям во власти [3].
Назначенный в 2018 г. на должность полпреда Президента РФ в Северо-Кавказском федеральном округе (СКФО) А. Матовников отметил, что «в целом криминогенная ситуация на Кавказе не отличается от любых других регионов, то есть она абсолютно спокойная, а по некоторым показателям даже спокойней, чем в других регионах страны... За последние годы вопросы борьбы с терроризмом решены практически полностью. Расслабляться, конечно
Viktor Avksentev - Federal Research Center Southern Scientific Center of Russian Academy of Sciences; 41 Chekhov Ave, Rostov-on-Don, 344006;
Galina Gritsenko - Federal Research Center Southern Scientific Center of Russian Academy of Sciences; 41 Chekhov Avenue, Rostov-on-Don, 344006, e-mail: dissovet@rambler.ru.
же, нельзя, но в данный момент мы живем в мирном округе» [2].
Позитивные результаты в анти-конфликтогенном менеджменте не должны быть переоценены. Сегодня действительно нет оснований говорить о затяжном региональном этнополитическим кризисе, который четверть века определял динамику напряженности на Северном Кавказе. Для корректной оценки ситуации в этом регионе необходимо идентифицировать ключевые факторы деэскалации этнополитической напряженности [4].
Во-первых, она стала возможной в контексте общей стабилизации обстановки, снижения террористической активности, ликвидации верхушки бандподполья и фактического прекращения деятельности террористиче ской организации «Имарат Кавказ». Сокращаются потери как среди силовиков, так и мирного населения при проведении контртеррористических операций.
Во-вторых, запрещенное в России «Исламское государство» отвлекло на Ближний Восток наиболее активную часть боевиков с Северного Кавказа.
В-третьих, в определенной степени стабилизирующим фактором ситуации на Северном Кавказе стал разыгравшийся политический кризис на Украине. Российское государство проявило силу в решении крымского вопроса и не уступило давлению западных держав, что повысило статус российской государственности.
Относительная стабилизация в регионе была достигнута преимущественно за счет «силового» компонента политики. Другие факторы стабилизации, прежде всего, экономическая реконструкция региона, рассматривавшаяся на этапе создания Северо-Кавказского федерального округа как системообразующее звено в деэскалации региональной этнополитической напряженности, сыграли несопоставимо меньшую роль. Но в сочетании с административно-силовой составляющей некоторые позитивные изменения в социально-экономической жизни привели к снижению этнополитической напряженности, числа и остроты этнополитических конфликтов на Северном Кавказе. В результате, начиная с 2014 г. появилась возможность констатировать переход региональной ситуации с негативного конфликтологического сценария на умеренно-негативный [5, с. 35], а с 2017 г. в отдельных территориях (например, в Ставропольском крае) -на умеренно позитивный [6].
Позитивные результаты достигнуты в динамике безработицы, которые наиболее заметны в Чеченской Республике. Однако эксперты отмечают трудность работы по снижению этого показателя из-за большой доли теневой экономики в регионе, которую оценивают в 35-45 % [7, 8]. В качестве подтверждения этой точки зрения можно привести оценку Д.С. Саркаровой ситуации в Дагестане: «Почти во всех городах, особенно поселках и сельской местности, значительная часть трудоспособного населения занята в сфере теневой экономики либо на многочисленных рынках, в мелких лавочках либо ведет индивидуальное частное хозяйство» [9, с. 108]. Кроме этого, по мнению Д.С. Саркаровой, безработица поддерживается «существующей системой внутритейпового, внутрикланового, внутри-тухумного перераспределения доходов, которая позволяет части населения вообще не работать. Особенно это распространено среди молодежи» [там же].
Если оценивать ситуацию по другому важному показателю - уровню валового регионального продукта (ВРП) на душу населения, можно сделать вывод, что организационные и финансовые усилия, предпринятые после создания Северо-Кавказского федерального округа, также не дали заметного результата. Прирост ВРП на душу населения за 2010-2016 гг. в текущих ценах составляет в республиках Северного Кавказа от 2,1 раза (Республика Ингушетия, Чеченская Республика, Республика Дагестан) до 1,6 раза (Северная Осетия). При этом в Ингушетии за 2014-2016 гг. наблюдалось ежегодное сокращение ВРП на душу населения. Такие же показатели характерны для многих депрессивных регионов России (Тамбовская, Орловская, Брянская области - более, чем в 2 раза, Ивановская, Костромская - в 1,7 раза) [10]. При этом в последних не реализовывались какие-либо масштабные и финансовоемкие программы экономического развития.
Ставка на малый и семейный бизнес в развитии экономики северокавказского региона оправдана с точки зрения некоторого смягчения ситуации с безработицей, но не является перспективной для улучшения социально-политического климата. Наоборот, малый бизнес способен укрепить этноклановую структуру северокавказских обществ, являющуюся серьезным препятствием для необходимых институциональных изменений и формирования гражданской (а не этнической или этноклановой) солидарности [1].
Таким образом, корни и конкретные источники этнополитической напряженности, находящиеся прежде всего внутри общества, в его социально-экономической и институциональной сферах, сохранились. Вследствие этого позитивный тренд в развитии региональной ситуации пока не является устойчивым. Именно поэтому эксперты постоянно указывают на наличие рисков этно-политической стабильности, которые не всегда перерастают в этнополитические конфликты, но усиливают уязвимость и обратимость позитивных трендов [1].
В ситуации неустойчивости этнополити-ческой стабилизации, неопределенности воздействия факторов на этнополитическую ситуацию возникает потребность понять, какие факторы могут считаться наиболее рискогенными. Для достижения данной цели важно определиться с терминологией и выяснить, что означает риско-генный фактор.
«Обратная сторона нормальной формы» [11, р. 8, 9]. «Рискогенный фактор» является категорией риска. Почти столетний путь изучения множества отдельных рисков привел к методологически важному выводу: производство рисков имманентно присуще всякому виду общественного производства, само общество является генератором рисков и необходимо исходить не из постулата «человек и риск» или «общество и риск», а из постулата «общество риска» [12, р. 711-712]. В условиях глобализации, когда усиливает неопределенность, неоднозначность человеческого существования, рискогенная проблематика стала одной из основных в современной социальной науке [там же]. Это актуализировало исследовательский интерес к всеобъемлющей концепции, которая была разработана в середине 1980-х годов в трудах Н. Лумана, Э. Гидденса, У. Бека.
Из наследия Н. Лумана для исследуемой проблематики важными является положение о том, что «риск является обратной стороной нормальной формы функционирования общества»: «... мы можем познать нормальные процессы нашего общества, изучая, как общество пытается осмыслить свои неудачи в форме риска.., и только при обращении к обратной стороне нормальной формы мы и можем распознать ее как форму» [11, р. 8, 9]. Ориентируясь на это положение, любое современное общество целесообразно анализировать в качестве общества риска.
Наиболее близкой к задачам настоящей статьи является концепция общества риска,
предложенная У. Беком. Он понимал риск не как исключительный случай, «последствия» или «побочный продукт» общественной жизни, а как постоянно легитимно производимое обществом явление, осуществляемое во всех сферах жизнедеятельности общества -экономической, политической, социальной [13-15]. Это обусловлено тем, как подчеркивает О.Н. Яницкий, что «риск - неизбежный продукт той машины, которая называется принятием решений» [16, с. 11]. Действительно, принимая какие-либо решения, нельзя избежать риска. Именно такое понимание позволяет утверждать, что в современном обществе нет поведения, свободного от риска [11, р. 31]. Это, в свою очередь, означает, что общество риска политически нестабильно. В нем достаточно часто меняется расстановка политических сил, а, следовательно, оценка того, что и насколько опасно, каков уровень социально приемлемого риска для общества [16]. В результате, как отмечает О.Н. Яницкий, основной смысл понятия риска заключен в терминах «неопределенность» («вероятность») последствий, то есть риск - это всегда событие или явление с неопределенными последствиями. [16, с. 12].
При этом О.Н. Яницкий вслед за 3. Бауманом [17] рассматривает общество риска не просто как общество неопределенности, а как общество двойственности: в «обществе риска» на первый план выходит двойственность любого решения, сопряженность любого блага с возможно еще большим ущербом. А из этого следует, что социальный проект общества риска приобретает отчетливо негативный и защитный характер - не достижение «хорошего», как ранее, а предотвращение «наихудшего» [13, р. 49].
Такое понимание риска и современного российского общества как общества риска указывает на необходимость постоянной и всесторонней оценки рискогенных факторов, дает возможность определить сферы их наибольшей концентрации и динамику их функционирования [18, 19].
«Общество риска» на Северном Кавказе в конце второго десятилетия XXI века
«Классические рискогены». Накануне образования Северо-Кавказского федерального округа, на пике обострения напряженности, в выступлении на выездном заседании Совета безопасности России в г. Махачкала 9 июня 2009 г. тогдашний Президент России Д.А. Медведев определил основные факторы нестабильности в регионе [20]. Из десяти
обозначенных причин девять относились к внутренней политике - к экономике, социальным проблемам, эффективности региональных властей, коррупции, этноклановости. Именно внутрироссийские проблемы выступили источником долговременных рисков этнополитической стабильности к концу первого десятилетия XXI века. Изменение жизни на Северном Кавказе в самой основе - в экономике и социальной структуре - было главной целью создания нового округа, что нашло отражение в принятых документах [21].
Факторный анализ воспроизводства экстремизма и терроризма за2012-2014 гг. и 20152017 гг. показал, что большинство определенных в 2009 г. высшим политическим руководством страны факторов дестабилизации обстановки на Северном Кавказе продолжает действовать. Эти факторы имеют внерегиональный («страновый») генезис и по многим экономическим и социальным показателям регион не является лидером в кризисных процессах. На современном этапе нет оснований прогнозировать сколь-нибудь заметное снижение действия большинства рискогенных факторов, однако необходимо обратить внимание на изменение их иерархии [22].
Земельный вопрос. Хотя снизилась рискогенность традиционных экономических факторов (в первую очередь, безработицы), заметно повысилась концентрация рисков, обусловленных земельными проблемами. Земельные отношения породили в регионе множество конфликтов, далеко не всегда связанных с межэтническими отношениями. В некоторых субъектах федерации на Северном Кавказе они привели к крупным противостояниям.
Наиболее серьезный этнополитический конфликт, корни которого лежат в землепользовании, в частности, в использовании земель отгонного животноводства, произошел в Ногайской степи Дагестана [23]. Именно здесь, как отмечает А.А. Ярлыкапов, «непродуманная политика дагестанских властей ведет к тому, что Ногайская степь постепенно превращается в пустыню... Если в 1950-е годы доля деградированных земель в Ногайском районе составляла около 7-8 %, то в 1990-е годы их доля выросла в 10 раз — до 70 %!» [24].
Напряженность в Ногайском районе сохранялась многие годы, периодические выливаясь в локальные конфликты. К 2017 г. по механизму развертывания, расширению
базы, влиянию на этнополитическую ситуацию этот конфликт (точнее, серию конфликтов) уже можно определить как республиканский этнополитический кризис, основанный на земельном вопросе. Наибольшую публичность этот кризис обрел летом 2017 г., когда в июне состоялся Всероссийский съезд ногайского народа (фактически чрезвычайный), главной причиной созыва которого был конфликт с дагестанскими властями по поводу землепользования. Участники съезда обратились к Президенту РФ В.В. Путину с просьбой взять ситуацию под личный контроль, принять лидеров ногайского народа. В обращении к Президенту России, в частности, говорится: «Ногайский народ выражает тревогу в связи с обострением земельного вопроса в Ногайском районе Республики Дагестан и считает, что земельная реформа проводится в социально опасных и незаконных формах» [25].
Конфликт вокруг землепользования, связанный с ногайским народом, - не единственный в Дагестане. В марте 2017 г. в республике прошел Чрезвычайный съезд представителей муниципальных образований, общин и общественных организаций кумыкского народа. Это мероприятие не получило столь мощного медийного сопровождения, как съезд ногайского народа, однако оба события -следствие узла противоречий в земельной и муниципальной реформах в совокупности с нежеланием или неумением властей своевременно реагировать на разрастающиеся проблемы и урегулировать их до перехода в фазу манифестного конфликта.
Социальнаянапряженность,обусловленная земельными отношениями, присутствует и в других субъектах федерации на территории СКФО. Большинство земельных конфликтов не перерастает в межнациональные, поскольку чаще всего они имеют локальный характер и происходят на моноэтничных территориях. Борьба за земельные ресурсы зачастую разворачивается между так называемыми «новыми кланами», объединяющими людей не только по семейно-родовому принципу, но и на основе бизнес-интересов. Сами участники конфликтов, как правило, не идентифицируют ни себя, ни противоположную сторону, ни проблемы или причины в этнических категориях. Однако сохраняющаяся острота земельной проблемы служит почвой, на которой концентрируются риски этнополитической стабильности.
Языковая проблема. Относительно новая для региона рискогенная проблема -языковая, которая в масштабах России вылилась в последние годы в проблему номер один и существенно влияет на межэтнические отношения в республиках Поволжья. На Северном Кавказе языковая ситуация гораздо менее острая, что обусловлено полиэтничностью большинства субъектов федерации на Северном Кавказе (из семи субъектов, входящих в СевероКавказский федеральный округ, только три имеют один титульный этнос), а также тем фактом, что республики выступают в качестве территорий-доноров в миграционных процессах. В этих условиях знание русского языка становится коммуникационной необходимостью и конкурентным преимуществом на рынке труда.
Во всех республиках большое внимание уделяется развитию национальных языков и культур, сформирована нормативно-правовая база. Одновременно принимаются меры, в том числе на уровне регионального нормотворчества, по повышению качества преподавания русского языка. Изучение языка титульного этноса не является обязательным для тех, кто не является его носителем, что обеспечивает неконфликтное развитие языковой проблемы в регионе. Однако это не значит, что языковая проблема и языковая политика в регионе не несут риски роста межэтнической напряженности. Рискогенность языковой проблемы на Северном Кавказе концентрируется на двух направлениях.
Первое - политизация языковой проблемы. Периодически обостряющиеся дискуссии по языковому вопросу способствуют политизации этничности; рискогенность языковой проблемы для политизации этничности в большинстве республик (кроме Дагестана) выше, чем земельного вопроса. Второй вектор концентрации рисков - возможное снижение уровня владения русским языком в случае перевода преподавания ряда предметов на родной язык. Учитывая, что значительная часть молодого поколения будет искать работу за пределами республик, служить в армии, возможное ухудшение знания русского языка понизит конкурентные возможности молодых людей, вызовет чувство депривации и вследствие этого может привести к радикализации настроений и действий.
Таким образом, достаточно острая языковая проблема на Северном Кавказе имеет не актуальный, а рискогенный потенциал,
который может реализоваться через несколько опосредующих звеньев.
Историческая память. Еще одним фактором, который, как правило, не упоминается политиками и большинством экспертов в качестве несущего риски, является историческая память. Как и в случае с родными языками, сама по себе историческая память выступает не конфликтогенным, а рискогенным фактором. Историческая память в течение всего постсоветского периода использовалась в качестве эффективного инструмента этноконфликтной мобилизации, обращение к которому всегда контекстуально: из исторической памяти извлекаются те события, победы и травмы, которые необходимы в той или иной момент времени. Имеются исторические сюжеты долговременного действия. К таким относятся Кавказская война XIX века, депортация адыгов, депортации ряда народов в годы Великой Отечественной Войны. Эти три исторических события, точнее, три исторические трагедии для северокавказских народов не уйдут из исторической памяти. Необходимо уважительно относится к стремлению пострадавших народов увековечить память о погибших и пострадавших соплеменниках и не рассматривать как конфликтогенныевседействиявэтомнаправлении (открытие новых мемориалов, памятные дни и др.). Конфликтогенный потенциал памяти об этих событиях может быть использован в случае обострения этнополитической обстановки в регионе либо с целью нагнетания напряженности заинтересованными силами, как это было накануне и в период проведения Сочинской Олимпиады - 2014.
Спецификой обращения к исторической памяти также является поддерживаемая региональными властями традиционалистская ориентация северокавказских обществ. Общественное сознание народов региона обращено не в будущее, а в прошлое, отсюда стремление связать свою историю с древнейшими народами, проживавшими сотни и тысячи лет назад, использование исторической аргументации в территориальных и иных претензиях.
Территориальные претензии. В последние годы из сферы научного и экспертного анализа, а также публичного политического дискурса почти выпали территориальные претензии. Территориальные проблемы на Северном Кавказе к настоящему времени переместились из разряда манифестных в
категорию рискогенных. Тем не менее, нельзя, например, считать осетино-ингушский конфликт не только разрешенным, но и устойчиво урегулированным. По мнению главы Ингушетии Ю.-Б. Евкурова, спустя четверть века после событий 1992 г. не решены окончательно два важнейших вопроса. Во-первых, полное возвращение ингушей, покинувших свои дома в Пригородном районе и Владикавказе. Во-вторых, - поиск и идентификация останков пропавших без вести в ходе осетино-ингушского конфликта. Осетинская сторона акцентирует плохое состояние инфраструктуры и социальной сферы Пригородного района как препятствие полноценному возвращению беженцев, а также необустроенность беженцев-осетин из Грузии и Южной Осетии [26]. Не осуществляется постконфликтная реабилитация участников конфликта, а теперь уже и их потомков. Правозащитники и общественные деятели привлекают внимание властей к фактам раздельного обучения осетин и ингушей в Пригородном районе. О недостаточной интегрированности ингушей в жизнь Северной Осетии свидетельствует периодически возникающая полемика как на официальном уровне [27], так и в сети Интернет.
Вспыхивавшие в течение последних двух десятилетий территориальные проблемы, претензии и конфликты удавалось «купировать», предотвращать эскалацию, ограничивать базу конфликта на уровне элит. Именно так был урегулирован достаточно острый чечено-ингушский территориальный конфликт, который перешел в острую политическую фазу в 2012 г. Тогда главы двух республик - Р. Кадыров и Ю.-Б. Евкуров выступили с жесткими требованиями друг к другу, урегулированием ситуации активно занялся федеральный центр в лице полпреда Президента РФ в СКФО А.Г. Хлопонина. Очень важно, что тогда конфликт не вышел за рамки «конфликта элит», не произошло этноконфликтной мобилизации, в конфликт не были вовлечены «неэлитные» массы. Этот конфликт выявил два важных момента: во-первых, любой «замороженный», «отложенный», «тлеющий», «застарелый» конфликт содержит риски актуализации, поэтому имеющиеся на территории Северного Кавказа подобные очаги не могут оставаться без постоянного внимания как федеральных, так и региональных властей. Во-вторых, конфликт показал реальную возможность деэскалации до тех пор, пока в него не вовлечены «неэлитные массы». Высокая
рискогенность таких конфликтов заключается в том, что любой из них может вызвать цепную реакцию по всему региону и актуализировать «дремлющие» территориальные претензии.
Миграционные риски. В течение почти четверти века после распада СССР миграция рассматривалась и экспертами, и общественным мнением как главная конфликтогенная проблема на Северном Кавказе, особенно в Ставропольском крае. Миграционная ситуация в этом регионе существенно отличается от аналогичной ситуации в крупных промышленных центрах России. После массовых миграционных подвижек в первые два постсоветских десятилетия, когда из республик Северного Кавказа по соображениям безопасности выехала значительная часть русского и русскоязычного населения, а по экономическим мотивам -часть титульного населения, к середине и во второй половине второго десятилетия XXI века миграционные процессы на Северном Кавказе стабилизировались и перестали выступать главным рискогенным фактором. Миграционные потоки из трудоизбыточных республик СКФО ориентированы за пределы региона. Из всех территорий Северо-Кавказского федерального округа только Ставропольский край выступил в постсоветский период в качестве территории-реципиента.
Большое влияние на межнациональные отношения оказывает учебная миграция. Значительное количество молодых людей из северокавказских республик предпочитает получить высшее образование на Ставрополье, в Краснодаре или Ростове. Учитывая особенности молодежи как социально-демографической группы, именно в студенческой среде нередко вспыхивали конфликты на почве межэтнических разногласий. Неформальным лейтмотивом таких стычек было выяснение отношений «кто здесь рулит». К настоящему времени напряженность в студенческой среде снизилась, что является важным признаком общего улучшения климата межэтнических отношений. Кроме этого, стал ясен ответ на вопрос «кто здесь рулит»: «рулит» государство.
В течение четверти века после распада СССР центром проблем, связанных с миграцией, выступал Ставропольский край, ситуация в котором существенно менялась в течение постсоветского периода. Коэффициент миграционного прироста по краю достиг максимума в 1992 году, когда в 10,9 раз превышал общероссийский; в 2006 г. этот показатель
впервые оказался ниже общероссийского уровня, а в 2011-2012 г. он был ниже общероссийского уровня в два и более раза [28]. Таким образом, сама миграция к концу второго десятилетия перестала быть на Ставрополье актуальной проблемой и перешла в плоскость интеграции ранее прибывших мигрантов в принимающее сообщество.
В республиках Северного Кавказа с титульным адыгским населением адыгскими активистами периодически поднимается вопрос репатриации переселившихся в Турцию после окончания Кавказской войны. Положение адыгов как разделённого народа является постоянным основанием для выдвижения различных политических требований, в том числе касающихся предоставления дополнительных возможностей для политического самоопределения.
В целом потенциал дестабилизации, который заключает в себе «адыгский вопрос», невелик. Проблема обострилась после начала военных столкновений в Сирии, затронувших места проживания сирийских адыгов. Определенные риски в проблему переселения сирийских черкесов привнесло воссоединение КрымасРоссией,началовооруженногоконфликта в Донбассе и потоки беженцев, часть которых (хотя и небольшая) устремилась на Северный Кавказ. Стали звучать голоса об избирательности применения понятия «соотечественник». Непроработанность этого понятия, с одной стороны, позволяет политическому руководству не всегда ясно, без учета возникающих рисков, использовать его для обоснования политических действий, а с другой, - оппозиционным силам апеллировать к понятию «соотечественник» для обоснования различных требований и претензий к государству.
Необходимо со всей серьезностью отнестись к тем вопросам, которые были поставлены адыгскими (черкесскими) организациями как в контексте украинского кризиса, так и вне его, например, при подготовке и проведении Сочинской олимпиады. Подавляющее большинство адыгский организаций в России занимает конструктивную позицию, с ними необходимо постоянно вести диалог. Россия должна позиционировать себя как центр адыгской жизни, необходимо, чтобы в мировом общественном мнении укрепление представление о том, что адыгство связано с Россией. Недопустимо, чтобы какая-либо другая страна, в которой проживает адыгская диаспора,
стала бы позиционировать себя как центр и оплот адыгской жизни и культуры в современном мире. Это был бы проигрыш в политике «мягкой силы».
«Русский вопрос». Русский вопрос на Северном Кавказе неоднократно поднимался политическими активистами как в самом регионе, так и за его пределами. Активно этот вопрос используется в политической борьбе и сегодня. Какие риски связаны с «русской проблемой» в конце второго десятилетия XXI века?
Исход русских восточной части региона фактически состоялся как по соображениям безопасности, так и из-за отсутствия возможности реализации жизненных стратегий. Демографический тренд, который завершился почти полным выездом русских из Восточного Предкавказья (Дагестан, Чечня, Ингушетия), отчетливо прослеживался еще в советский период.
Причины выезда русских за пределы Северного Кавказа хорошо изучены и представлены в научной литературе, неоднократно озвучивались политиками. Федеральные и региональные власти понимали и понимают текущие и долговременные риски, обусловленные оттоком русских с Северного Кавказа. В некоторых республиках приняты программы, стимулирующие возвращение русских. Тем не менее русские в республики Северного Кавказа не возвращаются и не будут возвращаться. С.Я. Сущий справедливо отмечает, что «в перспективе речь может идти только о разных сценариях сокращения русского населения Северного Кавказа. В настоящее время по своей численности оно уже опустилось до уровня середины 1930-х годов. К 2030 г. при негативном демографическом сценарии в республиках региона может остаться менее 700 тыс. русских, а к середине XXI века - менее 500 тыс. Впрочем, не исключен и положительный сценарий, при котором демографические потери окажутся значительно меньшими и численность русских составит к 2050 г. не менее 700-тысячной отметки [29, с. 135].
Остановимся на тех причинах и условиях, которые продолжают стимулировать отток русских и препятствуют их закреплению в регионе.
Во-первых, изменение социального и гуманитарного климата в республиках. Архаизация социально-политической и культурной сфер затронула все стороны жизни
северо-кавказских республик. Поддерживаемая властями ретрадиционализация, религиозное возрождение оставляют русское население фактически за пределами этого мейнстрима, формируют пессимистические настроения и миграционные установки. Росту этих настроений способствует получившая большую публичность языковая проблема в Поволжье и аналогичные дискуссии на Северном Кавказе.
Во-вторых, это укоренившаяся этно-клановая структура северокавказских обществ, вследствие которой русское (и другое нетитульное) население оказались в ситуации социальной эксклюзии, лишено возможности на равных, на основе компетенций, а не клановых связей конкурировать за рабочие места, не говоря уже о «престижных» должностях. Следствием этого является старение русского населения. Семьи стремятся обеспечить образование молодому поколению за пределами республик, где молодые люди смогут выстроить жизненные стратегии без возвращения в республики.
В-третьих, это глубокая демодернизация экономики северо-кавказских республик, вследствие чего фактически исчезла экономическая ниша, которую занимали русские на Северном Кавказе. Некоторое оживление экономики в ряде республик связано с секторами, в которых преимущественно занято титульное население. Экономически активное население республик (не только русское, но и титульное) по-прежнему ищет приложение своим силам за пределами Северного Кавказа, поэтому предполагать, что русские не будут уезжать, а, тем более, будут возвращаться в эти республики, нет оснований. Речь идет о том, чтобы максимально сохранить русское население в масштабах Северного Кавказа, а не каждой республике в отдельности.
Эта задача связана, прежде всего, с перспективами развития Ставропольского края. После образования СКФО Ставропольский край оказался единственным субъектом федерации с преобладающим русским населением, что вызвало много политических спекуляций и даже страстей. Ставрополью предрекали судьбу «российского Косово» [30], Интернет заполнился апокалиптическими прогнозами. Пик таких публикаций пришелся на 2011-2013 гг. и к настоящему времени пошел на спад. Этнополитическая ситуация в Ставропольском крае стабилизировалась [31].
Это, однако, не означает, что проблемы русских на Ставрополье утратили актуальность; в
контексте общей стабилизации этносоциальных и этнополитических процессов в регионе они переместились в другую плоскость. Роль, которая отводилась Ставропольскому краю при создании СКФО (хотя и не была задекларирована официально) - выступить локомотивом технологической реконструкции и экономического развития всего округа - осталась нереализованной. Отсутствие перспективных высокотехнологичных рабочих мест при развитой системе высшего образования, в том числе технического, стимулирует выездные настроения среди наиболее квалифицированной части русской молодежи.
Важной для динамики этнополитических процессов является роль казачества, которое выступает в современных реалиях как субъект этносоциальных и этнополитических отношений. Начиная с 1990-х годов, казачеству отводилось значимое место в стабилизации этнополитических процессов, как противовесу росту этнократии. Сегодня казачество в СКФО позиционируется как оплот русского народа. Консолидационные процессы в казачьей среде идут и в тех республиках, где казаков осталось немного в связи с массовым выездом русского населения. Власти республик Северного Кавказа оказывают поддержку казачьим обществам. Но ситуация в среде казачества неоднородна. Внутренние проблемы и расколы препятствуют реализацииегоконсолидационнойроли.Наиболее заметным противоречием в казачьей среде является противостояние между реестровым и нереестровым казачеством, особенно заметным в Ставропольском крае. О серьезном расколе в казачьих рядах свидетельствуют обсуждения в Интернете, вызванные публикацией статей по казачьей проблематике [32].
Таким образом, современные социальные процессы на Северном Кавказе можно охарактеризовать как процессы общества риска: наметились тенденции перехода региональной ситуации на умеренный конфликтологический сценарий, однако продолжают действовать факторы, которые могут привести к возврату негативного сценария. Несмотря на общее улучшение климата межэтнических отношений, эта сфера по-прежнему остается существенным источником рисков для региональной стабильности. Этносоциальные и этнополитические конфликты находятся в «замороженном» или латентном состоянии. Положительные результаты достигнуты в основном за счет административного ресурса и успешной деятельности «сило-
виков». Отельные изменения в экономических и социальных основаниях жизни региона недостаточны для необратимого изменения ситуации к лучшему. Ресурс использовавшихся до сих пор средств стабилизации обстановки в регионе близок к исчерпанию.
Специфика современных проблем на Северном Кавказе заключается в том, что их конфликтогенный потенциал может реализоваться через несколько опосредующих звеньев, что повышает значимость оценки рисков принимаемых в регионе решений. На современном этапе нет оснований прогнозировать снижение рискогенности для этнополитической стабильности как «классических», так и новых факторов продуцирования нестабильности на Северном Кавказе.
ЛИТЕРАТУРА
1. Авксентьев В.А., Гриценко Г.Д., Лепилкина О.И., Шульга М.М.Северный Кавказ: нестабильная стабильность // Наука Юга России. 2017. Т. 13. № 1. С. 115-125.
2. На Северном Кавказе назвали криминогенную обстановку «абсолютно спокойной» // РИА «Новости», 16.07.2018. [Электронный ресурс]. URL: https://ria.ru/society/20180716/1524662663. html (дата обращения 01.09.2018).
3. Авксентьев В.А., Гриценко Г.Д., Лепилкина О.И., Шульга М.М. Террористические угрозы на Юге России: мнение политиков и экспертов // Научная мысль Кавказа. 2017. № 4 (92). С. 70-77.
4. Авксентьев В.А., Гриценко ГД.Противоречи-вость этнополитических процессов на Северном Кавказе: экспертные оценки // Гуманитарий Юга России. 2018. № 3. С. 139-154.
5. Авксентьев В.А., Гриценко Г.Д. Факторный анализ динамики региональной ситуации на Северном Кавказе через призму человеческого капитала // Власть. 2017. № 1. С. 33-45.
6. Авксентьев В.А., Иванова С.Ю., Шульга М.М. Межэтнические отношения в Ставропольском крае (четвёртый квартал и итоги 2017 года) // Состояние межэтнических отношений и этноконфессиональная ситуация в субъектах Российской Федерации Северо-Кавказского федерального округа (второе полугодие и итоги 2017 года). Экспертный доклад. Пятигорск, 2017. С. 11-17.
7. Ивершинь А. На Северном Кавказе работают в тени // Комсомольская правда. Северный Кавказ, 18.04.2017 [Электронный ресурс]. URL: https://www.stav.kp.ru/daily/26667/3689882/ (дата обращения 11.09.2018).
8. Бизнесмены Северного Кавказа считают, что в КЧР самая низкая доля «теневого» сектора экономики по СКФО // «РИА Карачаево-Черкесия»
[Электронный ресурс]. URL: http://www.riakchr. ru/biznesmenyi-severnogo-kavkaza-schitayut0/o2C-chto-v-kchr-samaya-nizka-dolya-tenevogo-sektora-ekonomiki-po-skfo/ (дата обращения 11.09.2018).
9. Саркарова Д.С. Влияние теневой экономики на политическую ситуацию в республиках СКФО // Горизонты экономики. 2015. № 6/2 (26). С. 106110.
10. Валовой региональный продукт на душу населения по субъектам Российской Федерации в 1998-2016 гг. // Федеральная служба государственной статистики [Электронный ресурс]. URL: https://docviewer.yandex.ru/ du-sha98-16.xlsx (дата обращения 30.08.2018).
11. Luhmann N. Risk: A Sociological Theory. N.Y.: Walterde Gruyter, Inc., 1993. 148 р.
12. Short J.F., Jr. The Social Fabric of Risk: Towards the Social Transformation of Risk Analysis // American Sociological Review. 1984. Vol. 49 (December). P. 711-725.
13. Beck U. Risk Society. Toward a New Modernity. L.: SAGE, 1992. 260 p.
14. Beck U. The Reinvention of Politics: Towards a Theory of Reflexive Modernization // Reflexive modernization. Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order. Stanford, CA: Stanford University Press, 1994. P. 1-55.
15. Beck U. Ecological Enlightenment. Essays on the Politics of the Risk Society. New Jersey: Humanities Press, 1995.
16. Яницкий О.Н. Социология риска: ключевые идеи // Мир России. 2003. Т. XII. № 1. С. 3-35.
17. Бауман 3. Глобализация. Последствия для человека и общества / Пер. с англ. М.: Весь Мир, 2004. 188 с.
18. Козер Л.А. Реалистический и нереалистический конфликт // Психология конфликта: Хрестоматия / Сост. и общ. ред. Н.В. Гришиной. СПб.: Питер, 2001. С. 59-67.
19. Фишер Р., Юри У. Путь к согласию, или переговоры без поражения / Пер. с анг. А. Гореловой. Предисл. В.А. Кременюка. М.: Наука, 1992. 158 с. C. 155-158.
20. Медведев Д.А. Выступление на расширенном оперативном совещании с членами Совета Безопасности. 09.06.2009 // Президент России. Официальный сайт. [Электронный ресурс]. URL: http://www.kremlin.ru/transcripts/4384 (дата обращения 27.01.2018).
21. Стратегия социально-экономического развития Северо-Кавказского федерального округа до 2025 года // Сайт АО «Корпорация развития Северного Кавказа. [Электронный ресурс]. URL: http:// krskfo.ru/44 (дата обращения 27.01.2018).
22. Авксентьев В.А. Затяжной региональный кризис на Северном Кавказе: есть ли свет в конце тоннеля? // Юг России в условиях революционных потрясений, вооруженных конфликтов и
социально-политических кризисов, 1917-2017 гг.: Мат-лы Всерос. науч. конф. (Ростов-на-Дону, 5-6 октября 2017 г.) / Отв. ред. акад. Г.Г. Матишов. Ростов н/Д: Изд-во ЮНЦ РАН, 2017. С. 511-521.
23. Абакаров Р.И., Авксентьев В.А., Адиев А.З. и др. Состояние межэтнических отношений и религиозная ситуация в субъектах Российской Федерации Северо-Кавказского федерального округа: экспертный доклад (Первое полугодие 2017 года) / Науч. ред. Б.В. Аксюмов. Ставрополь: Изд-во СКФУУ 2017. 163 с. С. 54-60.
24. Ярлыкапов А.А. Ногайский вопрос: кочевники опасаются остаться без степи // Интернет-газета «Реальное время». [Электронный ресурс]. URL: https://realnoevremya.ru/articles/68018-kolonka-istorika-ahmeta-yarlykapova-o-nogayskom-voprose (дата обращения 01.02.2018).
25. Делегаты съезда ногайского народа к обратились к президенту РФ // Кавполит, 14.06.2017. [Электронный ресурс]. URL: http://kavpolit.com/ articles/obraschenie_delegatov_sezda_nogajskogo_ naroda_k_pr-34296/ (дата обращения 01.02.2018).
26. Ингушетия и Осетия: конфликт без федерального предела // Кавполит, 6.06.2016. [Электронный ресурс]. URL: http://kavpolit.com/articles/konflikt_ bez_federalnogo_predela-26200/ (дата обращения 01.02.2018).
27. Джамболат Тедеев. Пусть ингуши представляют свою республику, у нас много своих достойных // Бакъдар.орг. 26.11.2017. [Электронный ресурс]. URL: http://bakdar.org/view_index.php?id=13082 (дата обращения 01.02.2018).
28. Гриценко Г.Д. Современные миграционные процессы как угроза региональной безопасности // Сборник научных трудов по итогам Междунар. науч.-практ. конф. «Общественные науки в современном мире» (г. Уфа, 11 сентября 2017г.). 2017. № 4. С. 9-12.
29. Сущий С.Я. Русские в республиках Северного Кавказа - рубежи геодемографического отступления (первая половина XXI века) // Демографическое обозрение: электронный научный журнал. 2017. № 3. С. 115-140.
30. Передерий С.В. Ставрополье - российское Косово? // Столетие. URL: http://www.stole-
tie.ru/politika/stavropolje__rossijskoje_koso-
vo_2010-10-22.htm?C0DE=stavropolje__rossi-
jskoje_kosovo_2010-10-22&PAGEN_2=4/ (дата обращения 10.01.2013).
31. Авксентьев В.А., Гриценко Г.Д., Лепилкина О.И., ШульгаМ.М. Анализ опыта деятельности органов власти Ставропольского края по стабилизации этнополитических процессов // Вестник российской нации. 2017. № 6 (58). С. 76-90.
32. Коллапс казачества на Северном Кавказе // Кавполит. 08.10.2016. [Электронный ресурс]. URL: http://kavpolit.com/articles/kollaps_kazach-
estva_na_sevemom_kavkaze-28659/ (дата обращения 20.01.2018).
REFERENCES
1. Avksent'ev VA., Gricenko G.D., Lepilkina O.I., Shul'ga M.M. Nauka Yuga Rossii. 2017, vol. 13, no. 1, pp. 115-125.
2. Na Severnom Kavkaze nazvali kriminogennuyu obstanovku «absolyutno spokoynoy» [The criminogenic situation in the Northern Caucasus was called «absolutely calm»], available at: https://ria. ru/society/20180716/1524662663.html (accessed September 1, 2018).
3. Avksent'ev VA., Gricenko G.D., Lepilkina O.I., Shul'ga M.M. Naucnaa mysl'Kavkaza, 2017, no. 4 (92), pp. 70-77.
4. Avksent'ev VA., Gricenko G.D. Gumanitariy Yuga Rossii, 2018, no. 3, pp. 139-154.
5. Avksent'ev VA., Gricenko G.D. Vlast', 2017, no. 1, pp. 33-45.
6. Avksent'ev V.A., Ivanova S.Yu., Shul'ga M.M. Mezhetnicheskie otnosheniya v Stavropol'skom krae (chetvertyy kvartal i itogi 2017 goda) [Interethnic relations in the Stavropol territory (fourth quarter and results of 2017)]. In: Sostoyanie mezhet-nicheskikh otnosheniy i etnokonfessional'naya situ-atsiya v sub»ektakh Rossiyskoy Federatsii Severo-Kavkazskogofederal'nogo okruga (vtoroepolugodie i itogi 2017goda). [The State of interethnic relations and ethnic and religious situation in the subjects of the Russian Federation of the North Caucasus Federal district (second half of 2017). Expert report]. Ed. by M.A. Astvatsaturova. Pyatigorsk, 2017, pp. 11-17.
7. Ivershin' A. Na Severnom Kavkaze rabotayut v teni [In the North Caucasus work in the shadow], available at: https://www.stav.kp.ru/daily/26667/3689882/ (accessed September 11, 2018).
8. Biznesmeny Severnogo Kavkaza schitayut, chto v KCHR samaya nizkaya dolya «tenevogo» sektora ekonomiki po SKFO [Businessmen of the North Caucasus believe that in KCR the lowest share of the «shadow» sector of the economy in the North Caucasus Federal District], available at: http:// www.riakchr.ru/biznesmenyi-severnogo-kavkaza-schitayut%2C-chto-v-kchr-samaya-nizka-dolya-tenevogo-sektora-ekonomiki-po-skfo/ (accessed September 11, 2018).
9. Sarkarova D.S. Gorizonty ekonomiki, 2015, no. 6/2 (26), pp. 106-110.
10. Valovoy regional'nyy produkt na dushu nasele-niya po sub»yektam Rossiyskoy Federatsii v 1998-2016gg. [Gross regional product per capita by region of the Russian Federation in 1998-2016], available at: https://docviewer.yandex.ru/ dusha98-16.xlsx (accessed August 30, 2018).
11. Luhmann N. Risk: A Sociological Theory. N.Y., Walterde Gruyter, Inc., 1993, 148 р.
12. Short J.F., Jr. American Sociological Review, 1984, vol. 49 (December), pp. 711-725.
13. Beck U. Risk Society. Toward a New Modernity. London, SAGE, 1992, 260 p.
14. Beck U. The Reinvention of Politics: Towards a Theory of Reflexive Modernization. In: Reflexive modernization. Politics, Tradition and Aesthetics in the Modern Social Order. Stanford, CA, Stanford University Press, 1994, pp. 1-55.
15. Beck U. Ecological Enlightenment. Essays on the Politics of the Risk Society. New Jersey, Humanities Press, 1995, 156 p.
16. Yanitskiy O.N. Mir Rossii. 2003. vol. XII, no. 1, pp. 3-35.
17. Bauman 3. Globalizatsiya. Posledstviya dlya che-loveka i obshchestva [Globalization. Implications for man and society]. Moscow, All the World Publishing House, 2004, 188 p.
18. Kozer L.A. Psihologiya konflikta [Psychology of conflict]. Ed. by N.V Grishina. St.-Petersburg, Peter, 2001, pp. 59-67.
19. Fisher R., Uri W. Put' k soglasiyu, ili peregovory bez porazheniya [The path to agreement, or negotiation without defeat]. Moscow, Nauka, 1992, 158 p., pp. 155-158.
20. Medvedev D.A. Vystupleniye na rasshirennom operativnom soveshchanii s chlenami Soveta Bezopasnosti. 09.06.2009 [Speech at an expanded operational meeting with members of the Security Council], available at: http://www.kremlin.ru/tran-scripts/4384 (accessed January 27, 2018).
21. Strategiya sotsial'no-ekonomicheskogo razvitiya Severo-Kavkazskogo federal'nogo okruga do 2025 goda [Strategy of social and economic development of the North Caucasus Federal District until 2025], available at: http://krskfo.ru/44 (accessed January 27, 2018).
22. Avksent'ev V.A. Materialy Vserossiyskoy nauch-noy konferentsii «Yug Rossii v usloviyakh revolyut-sionnykh potryaseniy, vooruzhennykh konfliktov i sotsial'no-politicheskikh krizisov, 1917-2017 gg».: (Rostov-na-Donu, 5-6 oktyabrya 2017 g.) [Proc. All-Rus. Sci. Conf. "South of Russia in the conditions of revolutionary upheavals, armed conflicts and socio-political crises, 1917-2017": (Rostov-on-Don, October 5- 6, 2017)]. Rostov-on-Don, 2017, pp. 511-521.
23. Abakarov R.I., Avksent'yev V.A., Adiyev A.Z. et al. Sostoyaniye me-zhetnicheskikh otnosheniy i re-ligioznaya situatsiya v sub»yektakh Rossiyskoy Federatsii Severo-Kavkazskogo federal'nogo okruga (Pervoe polugodie 2107 g.). [The state of intereth-nic relations and the religious situation in the subjects of the Russian Federation of the North Caucasus
Federal District (The first half of 2017)]. Stavropol, Stavropol State Univ. Press, 2017, 163 p., pp. 54-60.
24. Yarlykapov A.A. Nogayskiy vopros: kochevniki opasayutsya ostat'sya bez stepi [Nogai question: nomads are afraid to stay without steppe], available at: https://realnoevremya.ru/articles/68018-kolonka-istorika-ahmeta-yarlykapova-o-nogayskom-voprose (accessed February 1, 2018).
25. Delegaty s»yezda nogayskogo naroda k obrati-lis' k prezidentu RF [Delegates of the congress of the Nogai people addressed to the President of the Russian Federation], available at: http://kavpolit. com/articles/obraschenie_delegatov_sezda_noga-jskogo_naroda_k_pr-34296/ (accessed February 1, 2018).
26. Ingushetiya i Osetiya: konflikt bez federal'nogo predela [Ingushetia and Ossetia: conflict without federal limit], available at: http://kavpolit.com/articles/ konflikt_bez_federalnogo_predela-26200/ (accessed February 1, 2018).
27. Dzhambolat Tedeyev: Pust' ingushi predstavlyayut svoyu respubliku, u nas mnogo svoikh dostoynykh [Jambolat Tedeyev: Let the Ingush represent their republic, we have many worthy], available at: http:// bakdar.org/view_index.php?id=13082 (accessed February 1, 2018).
28. Gricenko G.D. Sovremennye migratsionnye protsessy kak ugroza regional'noy bezopasnosti [Modern migration processes as a threat to regional security]. In: Sbornik nauchnykh trudov po itogam Mezhdunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii «Obshchestvennyye nauki v sovremennom mire » (g. Ufa, 11 sentyabrya 2017 g.) [Proc. Int. Sci.-Prac. Conf. «Social Sciences in the Modern World» (Ufa, September 11, 2017)], 2017, no. 4, pp. 9-12.
29. Sushchiy S.YA. Demograficheskoye obozreniye, 2017, no. 3, pp. 115-140.
30. Perederiy S.V Stavropol'ye - rossiyskoye Kosovo? (Stavropol - Russian Kosovo? Available at: http://
www.stoletie.ru/politika/stavropolje__rossijskoje_
kosovo_2010-10-22.htm?C0DE=stavropolje_ros-
sijskoje_kosovo_2010-10-22&PAGEN_2=4/ (accessed January 10, 2013).
31. Avksent'ev VA., Gricenko G.D., Lepilkina O.I., Shul'ga M.M. Vestnik rossiyskoy natsii, 2017, no. 6 (58), pp. 76-90.
32. Kollaps kazachestva na Severnom Kavkaze [The collapse of the Cossacks in the North Caucasus], available at: http://kavpolit.com/articles/kollaps_ka-zachestva_na_severnom_kavkaze-28659/ (accessed January 20, 2018).
Публикация подготовлена в рамках Программы фундаментальных исследований Президиума РАН 1.52 «Обеспечение устойчивого развития Юга России в условиях климатических, экологических и техногенных вызовов» (ГЗ ЮНЦРАН на 2018 г., № проекта АААА-А18-118011990322-1)
10 октября 2018 г.
