CC BY
36О.Н. Яницкий
РИСК-СОЛИДАРНОСТИ В КРИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ1 1. Проблема
Современный мир вошел в фазу нестабильности: в нем наблюдается наложение сразу нескольких процессов: волн экономического кризиса, серии социальных революций (в Северной Африке, но не только), больших и малых социальных, этнических и религиозных конфликтов, а также природных и техногенных катастроф. Эти кризисы и потрясения являются стимулом формирования солидарностей людей по территориальному, социальному, этническому или религиозному принципу.
Задача статьи - рассмотрение процессов формирования иных риск-солидарностей в кризисных, в том числе критических обстоятельствах (природных и техногенных катастрофах), которые в общем и целом можно квалифицировать как смешанные или интегрированные.
Эти риск-солидарности суть группы людей, мыслящих и действующих солидарно (т.е. совместно, организованно) в условиях реальной опасности, угрожающей их здоровью, жизни и среде их обитания. В этом отношении данное понятие риск-солидарности отличается как от классического его понимания как результата разделения труда (по Э. Дюркгейму), так и от постклассических определений риска как потенциальной угрозы здоровью, имуществу и жизни людей, когда ставки очень высоки, а возможные потери невозможно определить, т.е. невозможно разрешить известную дилемму «затраты-выпуск»2. Как будет показано ниже, в принципе между солидарностями в условиях экономического кризиса, социального или этнического конфликта и критическими обстоятельствами (катастрофой) нет непереходимой грани - все они укладываются в рамки постоянно воспро-
1 Статья подготовлена в рамках исследовательского проекта «Социальная солидарность как условие общественных трансформаций: Теоретические основания, российская специфика, социобиологические и социально-психологические аспекты», поддержанного Российским фондом фундаментальных исследований (проект 11-06-00347 а).
2 Rosa E.A. Metatheoretical foundations for post-normal risk // J. of risk research. - Abingdon, 1998. - Vol. 1, N 1. - P. 15-44.
изводящегося в капиталистическом обществе конфликта между риск-производителями и риск-потребителями. Что, однако, не означает, что в определенные периоды времени риск-производители могут быть одновременно и риск-потребителями. Последние - это те, кого жизненные обстоятельства принуждают жить и работать в рискогенной среде.
Конечно, сам характер солидарного мышления и поведения зависит от типа, масштаба и длительности угрозы, ее этапа, равно как и от других привходящих обстоятельств (местных условий, наличия ресурсов для защиты и т.д.), однако типологически все они обладают следующими чертами:
1) это солидарность лиц разного возраста, имущественного положения, профессии и т.д. Объединяющим началом является реальная опасность, избежать которой или по крайней мере смягчить ее последствия можно только совместными усилиями. Отсюда этот тип солидарности может быть назван транссоциальным;
2) это общность жертв риска и их добровольных спасателей (волонтеров, специалистов и жителей из других регионов), объединяемая альтруистическими целями взаимопомощи и общего блага. Поэтому данный тип солидарности я квалифицирую как гуманитарный;
3) это также общность людей, объединенных не общим местом жительства или родом занятий, а именно общей опасностью, избежать или смягчить последствия которой можно только совместными усилиями людей, знающих характер опасности. Отсюда я квалифицирую ее как риск-детерминированную;
4) данный тип солидарности как социального порядка диктуется именно чрезвычайными обстоятельствами - кризисом (катастрофой) существующего социального порядка, а не рутиной повседневности. Поэтому я называю его мобилизационным;
5) данный тип солидарности - подвижный, основанный на сетевых связях. Поэтому он может быть назван трансграничным или глокальным;
6) по мере достижения поставленной цели (ликвидация последствий катастрофы и оказание помощи пострадавшим) данная общность может переключиться на другой критический случай или находиться как бы в «спящем состоянии». Поэтому я называю ее лабильной солидарностью;
7) наконец, важнейшим результатом названных выше структурных изменений и процессов является кумуляция, накопление солидарного чувства, чувства готовности к помощи другим и тем самым изменение качества человеческого материала.
Солидарности риск-производителей имеют другие цели и структурно-функциональную организацию:
1) это солидарность лиц разного возраста, но одной цели: производить и охранять капитал, приносящий прибыль и личное благополучие. Их объединяющим началом является реальная угроза смыслу их жизни -бесконечному накопительству;
2) этот тип солидарности тоже может быть назван транссоциальным. Более того, движение капиталов и породило все формы трансграничного бытия;
3) в отличие от солидарности первого типа, этот тип никогда не находится в «спящем» состоянии. Напротив, эти типы солидарности находятся в постоянной борьбе как с первым типом, так и друг с другом. То есть это имманентно внутренне конфликтная форма солидарности;
4) также в отличие от первого типа данный тип не накапливает солидарное чувство, а, напротив, производит все более изощренные инструменты для разрушения солидарностей первого типа, а также своих конкурентов. Главное для этой общности - накопление экономических, политических и других ресурсов для раздробления любых противостоящих сил. Максима «Разделяй и властвуй!» сегодня столь же востребована, как и в Древнем Риме. Впрочем, как и более современная: «У Англии нет друзей, у нее есть интересы».
2. Пространство солидарностей
Выделенные два типа не являются раз и навсегда закрепленными. В контексте разнообразия общностей, населяющих ту или иную страну, часто случается, что в отношении одного и того же объекта возникает конфликт риск-солидарностей. Одни солидарности, например группы дачников, осваивающие вымирающие деревни, числят себя «позитивными» солидарностями, тогда как местное население видит в них разрушителей сложившегося уклада. Бывают и более сложные случаи, когда те же новые дачники, стремясь обосноваться поближе к ненарушенной природе, наносят вред заповедникам и другим особо охраняемым территориям. Получается, что дачники являются риск-производителями, тогда как заповедник и его работники - риск-потребителями. То же происходит и в макромасштабе при строительстве плотин, ГЭС и других крупных инфраструктурных систем.
3. Логика развития противостояния: Критический случай
Происходящее в последние годы умножение конфликтов и катастроф природного, социального и техногенного характера - свидетельство растущего противостояния риск-производителей и риск-потребителей. Множатся философско-социологические исследования страхов1, исследования по катастрофическому сознанию в современном мире в конце ХХ в.2,
1 Матвеева С.Я., Шляпентох В.Э. Страхи в России в прошлом и настоящем. - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000.
2 Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века: По материалам международных исследований / Под. ред. В.Э. Шляпентоха, В.Н. Шубкина, В. А. Ядова. -М.: Московский общественный научный фонд, 1999.
анализ способности людей противостоять страхам и тревогам1, работы по риск-рефлексии в идеологии общественных движений2. В работах Л.Д. Гудкова страх трактуется как негативный модус соотнесения, переоценки важнейших повседневных практик3. Восприятие мегарисков и связанный с ними экзистенциальный страх исследуются в работах российских и украинских социологов4. Иными словами, множатся работы, посвященные поведению человека и сообществ в экстремальных ситуациях. Однако в большинстве случаев эти ситуации трактуются как «события», порожденные рисками различного масштаба и силы. Лишь в очень немногих проектах страхи (этнические и другие фобии) исследуются и трактуются как моменты особого типа воспроизводства социальной жизни и социального порядка5.
Задача настоящей работы состоит в том, чтобы на основе разработанной мною концепции «общества риска»6 рассмотреть логику эволюции социального порядка и, главное, - его «предел», который я называю критическим случаем.
Риск есть вероятность потерь (бедствий, разрушений, катастроф) или приобретений (благ, социального или культурного капитала), имеющих ценность для некоторого социального актора. Этот двойственный смысл риска (двойственная вероятность) заложен в каждом акте социального производства. Риски могут возникать естественным путем в ходе эволюции общества или же социально или политически конструироваться. Так, в современных условиях «конфликт» (центра и периферии, государства и одного из его субъектов, национальных групп) может не только
1 Шубкин В.Н., Иванова В. А. Страхи, тревоги, способность противостоять им // Россия: Трансформирующееся общество / Под ред. В. А. Ядова. - М.: КАНОН-пресс-ц, 2001. -С. 348-358.
2 Кузьмина А. А. Риск-рефлексия в идеологии российского экологического движения // Россия: Риски и опасности «переходного» общества / Под ред. О.Н. Яницкого. - М.: Ин-т социологии РАН, 1998. - С. 199-224.
3 Гудков Л.Д. Страх как рамка понимания происходящего // Куда идет Россия? Власть, общество личность / Под ред. Т.И. Заславской. - М.: Моск. высшая школа соц. и экон. наук, 2000. - С. 429-38.
4 Головаха Е.И., Панина Н.В. Социальное безумие: История, теория и современная практика. - Киев: Абрис, 1994.
5 Здравомыслов А.Г. Социология российского кризиса: Статьи и доклады 90-х годов. -М.: Наука, 1999; Клямкин И.М., Тимофеев Л.М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. - М.: РГГУ, 2000; Шабанова М.А. Институциональные изменения и неправовые практики // Кто и куда стремится вести Россию? Акторы макро-, мезо- и микроуровней современного трансформационного процесса / Под ред. Т.И. Заславской. - М.: Моск. высшая школа соц. и экон. наук, 2001. - С. 319-327.
6Яницкий О.Н. Альтернативная социология // Социологический журнал. - М., 1994. -№ 1. - С. 70-84; Яницкий О.Н. Россия: Экологический вызов (общественные движения, наука, политика). - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000; Яницкий О.Н. Россия как общество риска: Контуры теории // Россия: Трансформирующееся общество / Под ред. В.А. Ядова. - М.: КАНОН-пресс-ц, 2001. - С. 21-44.
конструироваться, но и доводиться до состояния критического противоборства групп интересов.
Риски являются следствием как действия, так и бездействия. Степень риска может варьировать от незначительной до критической, т.е. разрушительной для данного субъекта. Для всякого социального субъекта есть социально приемлемый уровень риска, детерминируемый культурой, его собственным опытом и конкретной ситуацией. Риски как всякий продукт общественного производства могут отделяться от их непосредственного производителя и функционировать в обществе самостоятельно как социальные или экологические «факты» (идеология, социальный проект, общественное движение).
Критическим я называю состояние социального субъекта или ситуацию, когда производство рисков как потерь (бедствий) является безраздельно господствующим способом социального производства. Критический случай есть предельный («идеально-предельный», употребляя терминологию П. Сорокина) случай производства риска именно как бедствия: максимальная ставка (угроза распада государства, конкретного сообщества, угроза жизни человека) в условиях максимальной неопределенности ситуации и перспектив (непрогнозируемость, некалькулируемость последствий).
В «обществе риска» критические случаи повторяются, воспроизводятся с регулярностью вследствие постоянно воспроизводимого внутреннего раскола в самом обществе на риск-производителей и риск-потребителей. В конечном счете возникновение подобных случаев коренится в отсутствии у общества и его социальных субъектов способности к обучению на ошибках и самокритике, т.е. к рефлексии.
Теоретически критический случай означает:
1) прекращение производства материальных и духовных благ и, следовательно, распад и постепенное исчезновение или перерождение всей совокупности социальных институтов и отношений, связанных с этим процессом. Созидание как основополагающая форма социального действия и, следовательно, как социологическая категория теряет смысл. Коллективные социальные субъекты переключаются на производство средств разрушения и обороны, равно как и на производство разрушительных действий как таковых;
2) происходит трансформация института труда. Во все времена мирный (созидательный) труд соседствовал с ратным, т.е. разрушительным. Однако в критическом случае фактической целью «мирного» труда становится разрушение, инструментом - насилие, а результатом - нанесение максимального ущерба «противнику». Под категорию мирного труда в таком случае подпадают заложничество, производство и торговля наркотиками, торговля «живым товаром», использование рабского труда, производство различных фальсификатов (продуктов питания, алкогольной
продукции, лекарств). Такой «мирный» труд порождает у риск-потребителей всеобщее недоверие и страх;
3) пределом этих трансформаций является изменение всего: социального порядка, социальной структуры сообщества, уклада повседневной жизни, психологии людей, отношения к природе. Поэтому возникающие в этой среде экологические или психические факты должны социологически интерпретироваться и рассматриваться в качестве социальных фактов («я хочу умереть» - социальный факт);
4) в критическом случае производство бедствий превращается из сопутствующего момента производства общественных благ в доминирующий способ социального производства, имеющий свои цели, ценности, институты и закономерности. Хотя внешне институты, организующие социальный порядок, могут сохраняться (законодательство, парламент), по существу это - уже другое общество;
5) производство рисков (именно как бедствий, разрушений) не может быть точечным процессом. Подобно тому, как социальное развитие осуществляется поначалу постепенно, «ареалами» и лишь на некоторой стадии становится всеобщим, так и целенаправленное производство рисков из точечного процесса рано или поздно превращается во всеохватывающий;
6) геноцид, война, подрывная деятельность, терроризм как массовые действия представляют собой не отдельные акты насилия и даже не их совокупность, но организованное производство рисков, нацеленное на разрушение некоторого социального порядка;
7) доминирование производства рисков формирует в критической зоне специфические «пространство и время». Физические расстояния измеряются не скоростью средств передвижения, а масштабом ожидаемых потерь и, соответственно, ресурсом, необходимым индивиду (группе) для обеспечения его минимальной безопасности. Риск и порождаемые им страх и всеобщее недоверие детерминируют траекторию, скорость и ритм пространственных перемещений риск-потребителей. Например, день и ночь оцениваются уже не как привычные периоды бодрствования и сна, работы и отдыха, а с точки зрения вероятности причинения ущерба и защиты от него, т.е. как более или менее опасные «временные коридоры» для человеческой активности;
8) производство «бедствий» подчинено «логике бумеранга»: террор порождает антитеррор, насилие порождает насилие, военные действия -сопротивление и т.д. Однако при длительном развитии критической ситуации в конечном счете складывается некоторое единое «критическое сообщество» (негативный симбиоз) риск-производителей и риск-потребителей;
9) в предельном варианте производство общественной жизни и социальных ценностей не только минимизируется, но и приобретает архаичные формы (собирательство, натуральный обмен, вынужденное иждивен-
чество, грабежи, похищение людей, выкуп). Экономически и социально активное население резко сокращается. Технологии разрушения и нанесения ущерба «противнику» становятся все более изощренными, а орудия разрушительных действий постоянно модернизируются. Возникает институт «обучения насилию и разрушению» (тренировочные лагери для обучения террористов, диверсантов). В рассматриваемом обществе форма более не соответствует функции - под шапкой организаций созидания (учебных, экспертных, спортивных, развлекательных) может осуществляться совершенствование разрушительного потенциала. Таким образом, в критическом случае понятие модернизации фактически приобретает разрушительный смысл;
10) социальная среда критического сообщества из поглотителя рисков трансформируется в их производителя, от которых страдают обе стороны, - и риск-производители, и риск-потребители. Рискогенная среда выталкивает трудоспособное население, ориентированное на созидательный труд, и, напротив, притягивает криминал во всех его формах. Формируется особый темпоритм функционирования социальной среды. В подобных ситуациях самоорганизация населения обретает специфические формы: организация сопротивления (партизанская война), посредничество (между враждующими сторонами), криминальный бизнес и сообщества взаимопомощи с целью физического выживания;
11) в предельном (критическом) случае в обществе возникают «зоны», непригодные для хозяйства и нормальной жизни из-за перманентной угрозы невосполнимых потерь вследствие конфликтов, военных действий или загрязнения среды. Даже много позже после формального установления мира обжитые ранее территории - зоны жизни - превращаются в «мертвые зоны» (земля непригодная для обработки, минные поля, отравленные реки, разрушенные поселения и ирригационные системы).
4. Историко-культурные и геополитические предпосылки
С одной стороны, критический случай представляет собой концентрированное выражение долговременных негативных тенденций. Распад СССР и последовавшие за ним разрушение экономических и социальных институтов, массовая безработица, социальная неустроенность, подавленность психики - все это привело в конечном счете к производству «энергии распада» и появлению «критических зон» на территории страны. С другой стороны, серия критических случаев является инструментом и результатом большой политической игры или проекта. Военная угроза или «маленькая победоносная война», массовые разрушения и катастрофы использовались как средства консолидации нации и мобилизации ее ресурсов с целью консервации разрушающегося социального порядка. Но если предпосылки для конструирования критического случая могут быть выявлены достаточно определенно, то траектория его развития и, следовательно, масштаб потерь не поддаются прогнозированию, потому что по ходу
дела в игру вступают все новые группы интересов. Так, чеченский, абхазский и ряд других конфликтов получили название «договорных войн», поскольку были результатом сговора военно-политических сил, находившихся далеко за пределами данного региона. То есть налицо соглашения риск-производителей и риск-потребителей.
Критический случай критичен именно потому, что стороны, вступившие в силовое взаимодействие, исключили историко-культурный фактор из своих идеологий, программ и практик этого взаимодействия. Так, по отношению к современной Чечне российские стратеги применили принцип «белого листа», высмеянный еще Л. Толстым в романе «Война и мир».
Например, Д. Фурман пишет: «Главный источник чеченских бед -само чеченское общество. Все чеченские проблемы упираются в одну -трудность создания в Чечне упорядоченного правового государства, трудность, связанная с глубокими особенностями чеченской культуры»1. Особое значение имеет двузначность, двумирность современной чеченской культуры. С одной стороны, это способность смело и изощренно воевать и побеждать, с другой - отсутствие идеологических и психологических предпосылок для построения своей государственности .
5. Производство в условиях катастрофы
Несмотря на свою кажущуюся исключительность, критический случай подчиняется общим закономерностям функционирования общества риска. С социологической точки зрения жертвы риска (убитые, пропавшие без вести, раненые, пленные, захваченные в рабство, психически покалеченные, сообщества беженцев и переселенцев) никуда не исчезают. Они, представляя собой социальные факты, порождают другие социальные факты, которые в конечном счете производят социальные изменения не только в социальном порядке «критической зоны», но и обществе в целом. Всеобщность риска состоит в том, что эти «последствия» изменяют политический климат в стране, влияют на общественное мнение и поведение людей, стимулируют возникновение новых инициативных групп и общественных движений, ложатся бременем на бюджет страны, на институты реабилитации и социальной защиты, формируют психологию молодого поколения.
Восстановление, выход из критического случая всегда дороже и дольше, при этом прежний уровень никогда не достигается. Как на месте срубленного дуба сначала может вырасти только осина, так и на месте разрушенного социального порядка может возникнуть сообщество, организованное на порядок ниже. Своего рода социальная сукцессия. Могут возразить: а стоит ли возрождать прежний порядок? Это - особый вопрос,
1 Фурман Д.Е. Самый трудный для России народ: Чечня, которую мы не знаем // Независимая газета. - М., 1999. - 11 ноября. - С. 8.
2 Там же.
который мы здесь не рассматриваем. Дело в другом - в ухудшении качества социума. В частности, под воздействием процесса отрицательной селекции, когда в процессе разрушительных действий изменяется качественный состав населения, гибнут (эмигрируют, дисквалифицируются, болеют, умирают) его лучшие элементы и остаются жить и плодиться «худшие». П. Сорокин подчеркивает, что «элементы морально чистые» не выдерживают «раздражений» среды, не могут отказаться от выполнения своего долга, что «усиливает риск гибели таких людей»1. Таким образом, говоря современным языком, критический случай означает невосстанови-мость былого человеческого капитала.
Критический случай в терминах социологии есть гуманитарная катастрофа, т.е. такое состояние общества, когда его институты неспособны самостоятельно поддерживать его жизнедеятельность на минимально допустимом уровне (самосохранение). Основные характеристики гуманитарной катастрофы - это отсутствие производства благ и услуг, голод, болезни, эпидемии, полная социальная и территориальная иммобильность. Сокращающееся и социально деградирующее вследствие названных выше причин человеческое сообщество выживает исключительно благодаря гуманитарной помощи (т.е. притоку ресурсов извне).
Большинство населения, прежде всего женщины и пожилые люди, хотят работать, получать нормальную зарплату, посылать детей в школы и вузы. Но жизнь на благотворительную помощь в конце концов разлагает. Народ к этому привыкает и начинает паразитировать. Поэтому в лучшем случае, как это и происходит на деле, приходится начинать с восстановления патерналистского социального порядка советского образца: минимальное государственное обеспечение мирного населения (зарплата, пенсия, пособие) при минимальной его ответственности за все остальное.
Выделим еще два признака этой гуманитарной катастрофы. Во-первых, «эхо» производства бедствий имеет очень долгий «период полураспада» вследствие неспособности соответствующих служб (похоронных, судмедэкспертизы и др.), занимающихся регистрацией катастрофы, выполнять свои функции должным образом. Речь идет о поиске убитых, раненых, пропавших без вести, похищенных военных и гражданских лиц, об их идентификации, информировании родственников, доставки тел убитых и похоронах. Этот процесс иногда растягивается на годы, ударяя не по виновным в непрофессионализме и халатности, а по родственникам погибших. Подчеркнем, что эти организации и институты (страхования, социальные службы) лишь частично могут элиминировать последствия катастрофы. Вместе с тем они играют роль посредников, передаточного звена в бесконечной цепи продвижения последствий риска вглубь страны, изменяя судьбы людей и семей. Такой вот специфический «бумеранг». Во-вторых, эта неадекватность государственных служб вынуждает родствен-
1 Сорокин П.А. Общедоступный учебник социологии: Статьи разных лет. - М.: Наука, 1994. - С. 423-424.
ников вести самостоятельные поиски и расследования в одиночку, на свой страх и риск, теряя последнее здоровье и терпя бесконечные унижения от российской бюрократии. Возник даже специальный термин - «материнское расследование». Страдания тех, у кого родственники пропали без вести или погибли, - это тоже гуманитарная катастрофа.
В политэкономических терминах критический случай представляет собой легитимацию производства рисков, опасностей, разрушений. Критический случай для его непосредственных участников есть дважды экономически выгодное занятие. Во-первых, это производство оплачивается им как «служба» из государственного бюджета, причем, скажем, боевые действия оплачиваются (всем вовлеченным в конфликт сторонам) выше, чем просто военное присутствие. Во-вторых, капитализируются сами последствия производства бедствий. Например, как это было еще сравнительно недавно, контролировать разрушенный Грозный означало контролировать грозненские рынки, вывоз цветного металла с разрушенных предприятий и расположенные вблизи чеченской столицы нефтяные вышки. А кроме того - контролировать основные финансовые потоки из Москвы, направляемые на восстановление Грозного1. Наконец, критический случай увеличивает политический и социальный капитал его идеологов и организаторов.
Критический случай легитимирует не только производство разрушений, но и потери любых ресурсов. Иными словами, легитимируются все виды производства рисков, в том числе рисков для их производителя. Перефразируя известный принцип, можно сказать, что «критический случай все спишет» (людские потери, ресурсы, вложенные в восстановление городов, инфраструктуры и т.д.). Это старая форма легализации институционального «беспредела» - родная сестра столь же древнего принципа «победителей не судят». Вместе с тем подобные случаи являются рациональными и морально оправданными с точки зрения защиты национальной безопасности, поскольку позволяют списывать старую технику, опробовать новые военно-технические системы, совершенствовать тактику армейских и контртеррористических операций, т.е. модернизировать силовые структуры государства. В этом - еще одно проявление двойственности производства рисков.
Наконец, критический случай повсеместно порождает различные формы теневого торга: между носителями военной и политической целесообразности, между мирным населением и работорговцами, между призывниками и военкоматами (откуп от призыва в армию). Торгуются гражданские и военные, политики и депутаты о цене любой достоверной информации, касающейся возможного риска или реальной угрозы, о «цене помощи» тем, кто оказался в зоне критического случая, о праве распоряжения ресурсами и имуществом в зоне военного конфликта и т.д.
1 Кагарлицкий Б. С террористами не разговариваем, но помогаем // Новая газета. -М., 2000. - 24-30 января. - С. 4.
Пространство критического случая может быть условно представлено в виде ряда концентрических кругов вокруг некоторой «горячей точки». Спецификой этой структуры «центр - периферия» является тот факт, что разрушительные действия направлены одновременно от центра к периферии и от нее - к центру. Чем выше давление центра в «горячей точке», тем интенсивнее распространяется «эхо» этих действий по всей стране. В конечном счете социальная экология критического случая представляет собой территориально расширяющуюся сеть источников и жертв риска.
Особо отметим такую форму производства разрушительных действий, как «безадресный и анонимный терроризм». В отличие от «адресного» теракта (т.е. целенаправленного риска), который обычно представляет собой «заявку» на диалог с противником, «безадресный и анонимный терроризм» является типичной формой всеобщего риска, поскольку имеет своей главной целью нагнетание атмосферы страха и неопределенности во всем обществе. Ему сопутствует другая форма всеобщего (безадресного) психологического давления на все население, безразлично, мирное или воюющее, - распространение тревожных слухов, «беспокоящий огонь».
Изучаемым нами случаям обычно сопутствуют два вида бизнеса: большой, завязанный на международные финансово-промышленные группы, и малый, строящийся на разрушениях и несчастьях мирных жителей. Большой бизнес войны - тема отдельного разговора. Поэтому отметим лишь те его моменты, которые воздействуют на среду обитания рядовых граждан. Возникновение критического случая очень часто есть результат столкновения в некоторой точке между конкурирующими силовыми и финансово-промышленными группами, находящимися далеко за пределами критической зоны. Критические случаи порождают вокруг них «неопознанные военизированные формирования» и группы местных жителей. Источником наживы первых и существования вторых является «окончательная» разборка инфраструктуры гражданских и военных поселений, зданий, брошенной техники, различных коммуникационных сетей и т.п.
Малый бизнес - это базар, на котором жители торгуют продуктами разрушений (кирпичом, деревом, металлоломом и прочими элементами строительного мусора), плюс сеть полулегальной торговли продуктами и предметами, проданными военнослужащими или кем-то украденными с еще действующих в зоне конфликта предприятий и инфраструктур (газ, конденсат, бензин, продукты питания). Как отмечается, ситуация «полувойна-полумир» является источником существования как рядовых военных, так и бедствующего населения. В общем и целом с экономической точки зрения рассматриваемый случай есть способ и форма утилизации продуктов разрушений и распада, и в этом смысле он принципиально не отличается от процессов, происходящих в обществе в целом.
Однако критический случай характерен особой формой экономических отношений - торговлей живым товаром. Речь прежде всего идет об экономической стороне процесса задержания / освобождения людей, по-
дозреваемых в участии в бандформированиях. Ему сопутствует рынок торговли правами человека, но рынок этот также «критический», криминальный, поскольку он основан на доносительстве и стремлении поживиться за счет чужой беды. Причем у жертвы нет никаких гарантий (= максимальный риск): если ты откупился один раз, скорее всего, заставят откупаться еще и еще. В подобных ситуациях формируются и сообщества людей, узурпировавших у государства функцию поддержания социального порядка и осуществляющих ее в форме частной торговли правом на жизнь.
Критический случай в терминах социологии есть также одна из фокальных точек информационной войны. Публичный дискурс по поводу «случая» формирует общественное мнение и детерминирует политический процесс, стимулируя возникновение (специфических) риск-размежеваний и риск-солидарностей. Подобная война затрагивает жизнь миллионов людей и организаций далеко за пределами критической зоны. Как свидетельствует новейшая история, все критические случаи были заранее так или иначе политически сконструированы и затем тиражированы СМИ. Всякий мельчайший поворот событий в зоне критического риска просматривается и оценивается «наверху» с точки зрения его политической целесообразности.
Вместе с тем информация как таковая и сети ее распространения -мощный ресурс производства разрушений. Поскольку критических случаев в российском обществе становится все больше (аварии, природные и рукотворные катастрофы, заказные банкротства, убийства и похищения), электронные СМИ постепенно превращаются в производителя катастрофической атмосферы в обществе. Так как человек не может все время адекватно реагировать на поток «черной» информации, мы получаем обратный результат: «наркотизацию страхом» и, следовательно, невосприимчивость людей к беде, апатию (астенический синдром, по Ю. Леваде). Заметим, что критический случай есть ситуация без обратной связи. Тысячи военных, политиков, ученых комментируют подобные случаи (Афганистан, Чернобыль, Чечня, Таджикистан), десятки благотворительных и иных организаций включены в этот коммуникационный процесс, кроме самого местного населения. Оно не имеет прямого права голоса, его мнение систематически не изучается и не анализируется.
В мотивационном смысле критический случай представляет собой механизм трансформации производителей благ или услуг в разрушителей или спасателей. Мирные граждане превращаются в солдат или боевиков, строители - в саперов и подрывников, больницы превращаются в госпитали и т.д. Особый момент - это понуждение к разрушительной деятельности, т.е. превращение в «боевиков» тех мирных граждан, которые стремятся жить мирным трудом. Частный, но важный момент: в российской культуре и политической традиции долгое время сохранялось уважительное отношение к противнику. Сегодня же криминальная («блатная») культура господствует почти безраздельно.
Когда сообщество лишено возможности нормально производить, оно старается выжить не только за счет гуманитарной помощи, но и за счет мобилизации внутренних ресурсов (накоплений, личного имущества), торговли с противоположной стороной. Солдаты продают ворованное горючее, местные жители - конденсат, произведенный на подпольных мини-заводах по перегонке нефти. За право продажи воды населению соперничают федералы и теневые дельцы. Максимальный риск для жизни рядовых военнослужащих, помноженный на их материальную бедность и максимальную степень (политической и военной) неопределенности ситуации, в которой они находятся, инициируют процесс деградации армии как «производителя порядка». Чем дольше сохраняется подобная ситуация, тем интенсивнее силовые структуры деморализуются и тем меньше способны заниматься своим прямым делом. В мыслимом пределе эти силы превращаются в добытчиков пропитания, торговцев оружием и правом на жизнь.
Выше мы говорили, что одинаково рискогенными могут быть и ошибочные решения, и бездействие. В критических зонах растет число иммобильного и одновременно пострадавшего населения (старики, дети, раненые, больные, в том числе психически подавленные), в отношении которого «риск бездействия» может иметь необратимые последствия, особенно когда это касается самой беспомощной части населения. Если в других случаях (лагери беженцев) помощь все же приходит, то здесь цена вопроса - сотни и тысячи человеческих жизней.
Критический случай - это уже не стагнация и даже не демодерниза-ция, а почти полная остановка общественного производства и, соответственно, нищета. Отец семейства (хозяин) не может прокормить семью, что для дагестанца или чеченца просто невыносимо. А рядом - бурный рост «производства разрушений», т.е. война, регулярная или партизанская. Поэтому, хотя критический случай экономически выгоден обеим воюющим сторонам, он разрушителен для мирного населения. Иными словами, критический случай еще и потому выгоден обеим сторонам, что создает ситуацию максимальной неопределенности: ни федеральные, ни местные органы власти должным образом не контролируют расходование бюджетных средств на местах. Поэтому неизвестно, на что идут выделяемые федеральным бюджетом деньги: на восстановление экономики, помощь переселенцам или же (по «черным» каналам и через подставных лиц) на закупки оружия и взрывчатки для боевиков.
Даже в ситуации перемирия («ни мира - ни войны») в недрах российской бюрократической машины невозможно отыскать фигуру или ведомство, персонально отвечающее за, скажем, социальную защиту немощных граждан, оказавшихся в зоне кризиса, за судьбу сотен одиноких граждан, затерянных на полях «критических зон».
Логика развития критического случая есть частный случай логики социальной деволюции. Любые созидательные действия (восстановление жилья, инфраструктур, социального порядка) имеют спорадический ха-
рактер, поскольку в конечном счете детерминируются именно логикой этого нисходящего процесса. Поэтому, по моему мнению, в ситуации критического случая рациональное, т.е. накопительное (расширенное), общественное производство невозможно вообще. Нормой является иррациональность: созидание - разрушение - частичное восстановление - снова разрушение... То есть порочная, но приносящая выгоду нисходящая спираль. Всякое креативное действие в данной ситуации может быть только частичным, временным, на скорую руку сделанным и только за счет ресурсов, привлекаемых извне или отнятых у другого, столь же эфемерного «производства». Кстати, это - доведенный до мыслимого логического предела советский «способ производства», одним из институционализированных механизмов которого было бесконечное латание дыр. Оборотной стороной этой двойной, разрушительно-восстановительной логики войны является истощение ресурсов государства, стремящегося восстановить социальный порядок на данной территории, и, как следствие, истощение ее ресурсов, направляемых на контртеррористическую операцию.
Таким образом, при всей специфичности критического случая, он есть логическое продолжение ситуации, сложившейся в государстве и обществе: то же господство бюрократии, тот же теневой рынок и черный бизнес, та же хроническая нехватка средств и потому постоянные задержки с выплатой зарплат, пенсий и «боевых», использование устаревших оружия и техники и весьма сомнительного, а то и просто негодного, «человеческого материала».
6. Логика беспредела
Критический социальный порядок означает разрушение «нормального» (привычного) порядка жизни и регулирующих его фоновых практик. Вместе с тем этот порядок есть среда, заставляющая находящегося в ней «нормального» (мирного) индивида пересматривать присущую ему систему ценностей и повседневных практик под единственным углом зрения - самосохранения и выживания. Критический социальный порядок -это также отсутствие гарантий основных гражданских прав и свобод: на жилище, труд, образование, медицинское обслуживание, права на свободное передвижение и волеизъявление, в общем - на все. Страх за собственную жизнь и голод - основные «организаторы» социального порядка в критических зонах. Ключевые семантические блоки, отражающие практику подобного порядка, - «сами мы ничего не можем», «ничего не знаем» и «ни на что не надеемся».
Критический порядок представляет собой совокупность порядков, приватизированных риск-производителями. Формально в «критических случаях» социальный порядок устанавливается и регулируется сверху государством и его силовыми структурами - местная администрация играет подчиненную роль. Функции институтов, обеспечивающих порядок, деформируются: органы прокуратуры из надзирающих за его поддержанием
превращаются в наблюдательные, армейские части периодически берут на себя функции розыска и дознания и т.д. Наконец, длительное существование критического случая порождает неподконтрольные ни той, ни другой стороне военизированные формирования, устанавливающие в зонах своего влияния свой собственный порядок. Такая чересполосица «приватных» социальных порядков создает ситуацию высокой неопределенности, разрушающую всякий социальный порядок.
Эта неопределенность есть средство поддержания критического порядка. Государство как социальный институт реагирует на каждый критический случай, однако «управлять» его разрешением не может. Слишком разные интересы задействованы в каждом конфликте, ресурсы недостаточны, мотивация заинтересованных сторон противоположна. Кроме того, всякий подобный случай есть легитимация сохранения существующей бюрократической машины, которая, в свою очередь, постоянно поддерживает систему «коллективной безответственности».
Далее, если в стабильном обществе социальный порядок покрывает всю подконтрольную территорию, т.е. действует повсеместно и постоянно, то в критическом случае социальный порядок ограничен во времени и пространстве. Например, блокпосты и иные опорные пункты силовых структур - это дневная сеть порядка, которая не покрывает всей территории критического региона. Ночью эта сеть превращается в очаги самозащиты. Но и ночная власть бандформирований тоже ограничена сетью определенных точек. В итоге за социальный порядок ночью не отвечает никто, значит, и устанавливать его на свой страх и риск может кто угодно
Вообще, всеобщий страх и столь же всеобщее недоверие - важные детерминанты критического социального порядка. Все боятся всех. Как писала А. Политковская, характеризуя ситуацию начального этапа второй Чеченской войны, «группировка в Чечне... живет в состоянии перманентного страха и когда ты до конца доверяешь только тем людям, которые рядом, плечом к твоему плечу»1. Всеобщий риск в терминах социального порядка - это максимальная дисперсность страха и недоверия, фактическая невозможность определения источника опасности и ее степени. Источником опасности может быть, по отзывам как воюющих, так и мирных жителей, кто и что угодно - любой военный или гражданский, любой предмет, дорога, «зеленка», игрушка.
Поскольку вся социальная среда в ситуации критического случая выступает по отношению к силам поддержания порядка как враждебная сила, осуществляющие этот порядок не имеют ни критериев, ни реальных возможностей для различения законопослушных и криминальных акторов. Поэтому так называемые адресные зачистки имеют своей целью не столько установление порядка, сколько уничтожение источников опасности для самих силовых структур.
1 Политковская А. Планета в составе России // Новая газета. - М., 2001. - 11-14 января. - С. 7.
Напомним, что по закону антитеррористическая операция, как и всякая силовая акция, направленная на защиту социального порядка, есть действие против конкретного преступника (индивида, группы, сообщества). Однако в критических случаях идеологической основой устанавливаемого социального порядка фактически является доктрина «коллективной ответственности», т.е. коллективная ответственность акторов -источников риска и их жертв. Практики «нормального» социального порядка - обращение к прокурору, коменданту, службам социальной защиты, наконец, к любому другому «начальству» для того, чтобы легальным способом зафиксировать причиненный вред, - здесь неосуществимы, доминируют практики силовые. Вместе с тем службы социальной защиты, привыкшие работать в «нормальных» условиях и под защитой закона, оказались совершенно неготовыми к действию в условиях критического случая, т.е. в рискогенной, атомизированной и силовым образом организованной социальной среде.
В зоне критического случая уже не энергией распада, а полумертвыми продуктами распада являются «ничейные люди». Государственная система помощи оказавшимся в беде неизвестным старикам и беспризорным детям не прошла испытания критическим случаем. Трудно сказать, что может сделать в подобных условиях и другое защитное ведомство - по гражданской обороне и чрезвычайным ситуациям, когда эти «ничейные люди» спасаются по землянкам и подвалам этой зоны, и ситуация в каждой ее точке - чрезвычайная.
Поскольку в операциях по элиминации критического случая участвуют различные силовые ведомства, имеющие разные задачи, и поскольку логика силового взаимодействия сторон вынуждает российские силовые структуры действовать изолированными группами и подразделениями (блокпосты, группы зачистки, поддержки, прикрытия, местная милиция, группы самообороны и др.), эти социальные акторы начинают формировать собственные практики установления и регулирования социального порядка. Наличие подобных практик - еще одно свидетельство приватизации социального порядка.
Логическим завершением развития критического случая является беспредел, представляющий собой совокупность практик, порожденных «свободной волей» при фактическом бездействии правовых ограничений или санкций со стороны общества. С точки зрения концепции «общества риска» беспредел есть максимальный риск для риск-потребителей при минимальной ответственности для риск-производителей. Зона беспредела -это социальное пространство, где невозможно жить, но откуда невозможно и убежать. Наконец, беспредел обозначает «черную дыру» социального порядка, т.е. зону, где велик шанс исчезнуть без следа, без возможности найти погибших, опознать, похоронить как полагается (как это было в станице Кущевской).
Беспредел имеет двойственное происхождение. Его корнями являются слабость государственной власти, теневой рынок, криминализация части силовых структур, дедовщина, отсутствие гражданского контроля над армией. Вместе с тем беспредел чаще всего возникает в зонах вакуума социального порядка, т.е. прежде всего в зонах правового и информационного вакуума. Там, где прокуратура, милиция, гражданская администрация, равно как и СМИ, и общественные организации, должным образом не осуществляют своих функций. Беспредел, как правило, легитимируется двумя принципами: «достижение цели любой ценой» и «война все спишет».
Как и другие риски, беспредел как среда обитания порождает двойственную реакцию. С одной стороны, непосредственно беспредел означает экзистенциальное молчание, бездействие, отказ от какого-либо проявления себя как личности - не говорить, не называть себя по имени, никак не обнаруживать себя. И уж тем более ничего не требовать. Потому что всякое «обнаружение» может стоить жизни себе или близким.
Беспредел как безвыходная ситуация заставляет местных жителей готовиться к смерти, страх и усталость переходят в апатию: «Не все ли равно, как умирать, если жить нельзя?» Однако в ситуацию беспредела нападают практически все, находящиеся в критической зоне. Необходимость молчать, постоянные унижения, страх, невозможность кому-то пожаловаться, написать правду домой или рассказать ее журналистам, призвать на помощь представителей правозащитных организаций - таковы «пределы» этой зоны. Отсюда - желание многих из них выбраться из этой зоны любой ценой, бежать куда угодно, лишь бы там были еда и закон.
С другой стороны, у оставшихся в живых беспредел стимулирует накопление потенциала разрушения. Это желание мстить - всем, без разбора, без адреса за унижения, рабский труд, за содержание в частных тюрьмах, за попрание элементарных гражданских прав. То есть длительное воспроизводство беспредела в одном конкретном месте порождает отложенную реакцию смертельного риска для всего общества. Но это также и формирование «беспредельных» групп и сообществ, сбивание их в «стаи», выдвижение «своих авторитетов» для того, чтобы защититься от своих же. Наконец, из зоны беспредела есть хотя и эфемерный, но единственно возможный выход: откуп и выкуп, но опять же «беспредельный» -без всяких гарантий, контроля со стороны правозащитных организаций и в полном информационном вакууме.
7. Предварительные выводы
Мировая и российская практика показывает, что открытые и «замороженные» конфликты, внезапные и «ползучие» катастрофы становятся регулятивным элементом трансформаций существующего социального порядка. Международные организации, национальные правительства, корпорации и гражданские объединения перманентно занимаются борьбой с рисками и катастрофами. Проблема рисков и катастроф, их предсказания
и ликвидации последствий перемещается в центр научного и общественного интереса. Чем дальше, тем больше трансформационные процессы идут не постепенно, не эволюционно, а скачкообразно: через войны, революции и природные и техногенные катастрофы.
В основе этих конфликтов и катастроф лежит неустранимое противоречие между двумя большими группами людей: риск-производителями и риск-потребителями. Возникает новый тип социальной солидарности: риск-детерминированный по источнику, трансграничный и транссоциальный по характеру, лабильный и сетевой по структуре, гуманитарно ориентированный по характеру. Результатом названных выше структурных изменений и процессов является накопление солидарного чувства, чувства готовности к помощи другим и тем самым изменение качества человеческого материала. Этому типу солидарности противостоит другой тип солидарности: риск-производителей, начиная от политически ангажированных ученых и людей бизнеса и до всех видов силовых структур, их защищающих. В отличие от солидарностей первого типа, данный тип не накапливает солидарное чувство, а, напротив, производит все более изощренные инструменты для разрушения солидарностей первого типа, а также своих конкурентов.
Политическая борьба все меньше становится борьбой политических партий и все больше - борьбой этих двух групп интересов. Отсюда - появление множества новых социальных движений, как альтруистического, так и эгоистического (утилитарного) типа.
Критический случай представляет собой организованный беспорядок как специфическая форма сосуществования риск-производителей и риск-потребителей. Никакого другого «нормального» порядка здесь нет. Поэтому критический случай должен структурироваться и анализироваться как форма социального порядка: его базовые ценности и нормы, субъекты, структура, ресурсы, сфера охвата, механизмы осуществления санкций, способы институционализации и повседневные практики.
Общество не может существовать на принципах беспредела. Но и воспитанные, взращенные им люди не могут вмиг измениться. Поэтому беспредел будет постепенно трансформироваться в «порядок», но скорее всего поначалу основанный на законах «зоны», потом - «черного», теневого, «серого» бизнеса и т.д. Экономическая и политическая практики повседневно демонстрируют свою двойственность, двуликость в производстве материальных благ и социальных действий. Как мы уже не раз отмечали, обратный ход гораздо более труден и долог, нежели прямой.
8. Где же выход?
Подобные экономические и политические тупиковые ситуации множатся по всему миру. Современная Европа и ее «круг нестабильности» (от Греции до Латвии), цепь государств Северной Африки, Япония, Афганистан и, наконец, Россия показывают, что либеральная рыночная модель,
основанная на применении жесткой силы, себя изжила. Глобальная экологическая ситуация показывает, что следование этой модели грозит гигантскими экономическими потерями и социально-экологическими конфликтами. А главное, становится ясным, что жизнь в кредит или, что то же самое - потребительская идеология, (неважно, отдельного государства или отдельного человека), эта основа либеральной модели экономики, также есть критический тупик.
Значит, производство рисков должно быть существенным образом сокращено. Это означает, что риск-производители и риск-потребители должны договориться о переходе на иную модель общественного устройства. Это не может произойти сразу, но это - стратегическая задача для противоборствующих сторон. Иначе - война всех против всех с глобальным разрушением среды обитания человека. Сокращение государственных расходов, «опора на собственные силы», ограничение сверхдоходов высшего менеджмента, ограничение жизни в кредит, равно как и потребления рядовых граждан, увеличение пенсионного возраста, глубокая переработка природных ресурсов, развитие альтернативной энергетики, ужесточение налоговой политики - все это знаки уже начавшегося процесса сближения позиций риск-производителей и риск-потребителей. Однако в этом процессе есть принципиальный недостаток - эти неотложные меры продиктованы стремлением сохранить status quo за счет риск-потребителей.
Итак, у уже начавшегося трансформационного периода есть две задачи: тактическая - недопущение всеобщего хаоса; и стратегическая - переход к новому укладу жизни. Исходная позиция первого периода: согласие всех сторон «выложить свои карты на стол», т.е. получить достоверную картину настоящего. Затем длительный переговорный процесс, который уже по существу начался, но процесс публичный, т.е. с обязательным включением в него позиций риск-потребителей. Этот переговорный процесс сложен, так как страны и общественные силы в нем участвующие, находятся на разных фазах исторического процесса. Значит, необходимо найти «точки взаимопонимания», что возможно лишь при условии делиберативной демократии. До сих пор все переговорные процессы основывались на принципе взаимной выгоды. Теперь во главу угла придется поставить принцип согласованного самоограничения. Если этого удастся достичь, то возникнет новый тип социального порядка и социальной солидарности: организаций, групп и людей, производящих и потребляющих в границах необходимого и достаточного. Креативные потребности человека ограничить невозможно, но их реализация должна идти в рамках этического «коридора»: не навреди другим и природе. Дискурс скромности, который сегодня носит преимущественно демонстративный характер, должен стать императивом реального поведения людей и организаций.
Возможно, первыми шагами на этом пути будут (широко понятая) корпоративная солидарность и существующие социальные сети, но это уже вопросы последующего исследования.
