CC BY
321
УДК 32.019.51
«Революция повторяется!» (Образ Революции 1917 года в эпоху перестройки)
В.В. Тихонов
Аннотация. Статья посвящена анализу инструментализации образа Октябрьской революции 1917 года в исторической политике эпохи перестройки. Демонстрируется контекст реактуализации революционного дискурса различными общественно-политическими силами Советского Союза второй половины 1980-х гг. Особое внимание уделяется 1987 году, когда отмечалось семидесятилетие Революции. Октябрьская революция тогда использовалась действующими властями во главе с М.С. Горбачевым как символическая легитимация перестройки. Показывается, что в указанный период происходит реабилитация и Февральской революции, образ которой также использовали для символического обоснования реформирования советской социально-экономической системы. Делается вывод о том, что символический проект команды М.С. Горбачева оказался неудачен из-за того, что очень скоро другие общественные силы перехватили инициативу в интерпретации революционных символов. Более того, активное использование революционного дискурса только способствовало радикализации общества, требовавшего все более активных преобразований, а часто и отказа от советских ценностей. На смену революционной романтике различными общественно-политическими силами начали выдвигаться новые символы, демонстрирующие отказ от лояльности советской идеологии. На смену мифологии, базирующейся на Октябрьской революции, пришла мифология дореволюционной России. Это свидетельствует об утере мифом о Революции его ценностного статуса, что больно ударило по Советскому Союзу, чья историческая легитимность в значительной степени базировалась на мифе об Октябрьской революции.
Ключевые слова: Октябрьская революция, Февральская революция, историческая политика, перестройка, семидесятилетие Революции 1917 года.
Тихонов Виталий Витальевич, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института российской истории Российской академии наук, 117036, г. Москва, ул. Дмитрия Ульянова, 19, tihonowitaliy@list.ru.
«Revolution Is Repeated!» (The Image of the 1917 Revolution in the Era of Perestroika)
V.V. Tikhonov
Abstract. This article analyzes instrumentalization of the 1917 revolution image in the history policy of Perestroika. It demonstrates the context of revolutionary discourse reactualization made by different social and political forces of the Soviet Union in the second half of 1980s. Specific attention is given to 1987, when the 70th anniversary of the revolution was celebrated. Those days the October Revolution was used by authorities headed by M.S. Gorbachev as a symbolic legitimation of Perestroika. It is shown that during this period there was rehabilitation of the February Revolution, the image of the latter was also used for formal justification of Soviet social and economic system reforming. It is concluded that a symbolic project of the M.S. Gorbachev's team proved to be unsuccessful due to the fact that very soon after other social forces seized the initiative in interpretation of revolutionary symbols. Moreover, active uses of the revolutionary discourse contributed to radicalization of society and called for more active changes and giving up Soviet values. The revolutionary romanticism of various socio-political forces was substituted by new characters, showing the rejection of loyalty to the Soviet ideology. The mythology based on the October Revolution turned into the mythology of pre-revolutionary Russia. It indicates a loss of the revolution myth and its status of value that was a painful blow to the Soviet Union, which historical legitimacy was based on the October Revolution myth.
Keywords: the October revolution, the February revolution, historical policy, Perestroika, the 70th anniversary of the 1917 Revolution.
I Tikhonov Vitaliy V., Candidate of Science (History), Senior Researcher, The Institute of Russian History of the Russian Academy of Sciences, 19, Ul'yanova str., Moscow, Russia, 117036, tihonovvitaliy@list.ru.
События 1917 года до сих пор представляются ключевой для России исторической развилкой, задавшей вектор развития не только на последовавшие семьдесят с небольшим советских лет, но и продолжающие оказывать самое непосредственное влияние на современность. Отметим, что существует значительный разрыв между научным осмыслением проблемы, где Февральская и Октябрьская революции предстают единым процессом с множеством альтернатив, и общественно-политическим сознанием, где оба события жестко разграничены, и более того, несут совершенно разную культурную и социально-политическую нагрузку.
Споры о революции по сути никогда не утихали. Даже в СССР они не прекращались, несмотря на идеологический пресс, хотя и оказались в «подавленном» состоянии, а советская власть отнюдь не владела тотальной монополией на их интерпретацию. Перестройка, крах СССР, политическая борьба 1990-х гг., стремление символически упрочить правящий режим в 2000-е - все эти события и процессы актуализировали образ Революции. Очевидно, что грядущий в 2017 г. 100-летний юбилей станет важнейшей вехой не столько в изучении 1917 года, сколько в выявлении его места в исторической памяти и символической политике современной России.
Стоит подчеркнуть особое место Революции 1917 года в отечественной исторической политике последней четверти века. Тем не менее, проблема символической (ре)актуализации данного образа редко (не в пример многочисленным работам по изучению феномена памяти о Великой Отечественной Войне 1941-1945 гг.) становилась предметом специального анализа. Внимание в исследовательской литературе уделялось формированию мифа об Октябрьской революции в советское время [Согпеу, 2004]. Было показано, что он тесно связан с мифом о Ленине [Эннкер, 2011], и вместе они, в свою очередь, составляют один большой миф о рождении СССР и начале советской эры. Изучались коммеморативные практики, связанные с Октябрьской революцией [Рольф, 2009; Ре^опе, 2000]. Т. Шерлок рассмотрел, как миф об Октябре 1917 года был инкорпорирован в идеологию перестройки, став элементом ее легитимации [Шерлок, 2014]. Наконец, общий обзор использования образа Революции как элемента символической политики был дан Г.А. Бордю-говым [Богдюгов, 2010, с. 15-89] и О.Ю. Малиновой [Малинова, 2015, с. 32-87]. Серия публикаций о мифологизации истории революции принадлежит В.П. Булда-кову [Булдаков, 2005; 2008; 2013].
Анализ имеющейся историографии показывает, что внимание исследователей в основном сосредоточено на действующих режимах и их исторической политике, что приводит к тому, что другие акторы общественно-политической жизни оказываются в тени. Стоит отметить и узость источниковой базы. Впрочем, изучение проблемы только начинается. Еще одной чертой складывающейся историографической традиции является отрыв дискуссий вокруг Октябрьской революции от аналогичных споров о значении Февральской. Между тем такой разрыв не позволяет понять всех нюансов и контекстов политический баталий, стратегий конструирования образов прошлого и т.д.
В предлагаемой работе предполагается проанализировать общие тенденции в использовании образа(ов) Революции 1917 года в исторической политике конца 1980-х гг. Динамика социальных и политических процессов и уже отмеченная ограниченность доступных источников делают поставленную задачу довольно непростой. Тем не менее первые шаги в этом направлении делать необходимо.
В советское время Октябрьская революция являлась краеугольным элементом исторической мифологии. Аксиома об ее закономерности и даже предрешенности являлась формулой легитимации советского строя. Это был миф о становлении и молодости нового общества, стремящегося построить невиданное доселе государство рабочих и крестьян, в котором нет места классовой эксплуатации.
Память о Великой Октябрьской социалистической революции буквально пронизывала символическое пространство: памятники, пантеоны героев, о которых знали с детства, названия городов и улиц в честь революционеров и даже юбилеев Революции [Святославский, 2013]. В младших классах школьники становились октябрятами, т.е. юный возраст и Октябрьская революция символически тесно переплетались. «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди», - с горящими глазами пел не один советский исполнитель песню на стихи Н.Н. Добронравова. Октябрьской революции и Гражданской войне был посвящен почти весь школьный учебник истории для 10 класса. Старшие школьники в подробностях изучали героическую борьбу рабочего класса под мудрым руководством партии большевиков. Примеры можно множить.
Более того, революция являлась ценностью сама по себе, поскольку признавалась самым прогрессивным способом социальной инженерии, «локомотивом истории» [Савицкий, 2009]. Революция как идея несла мощный мобилизационный потенциал. Даже в эпоху брежневской стабильности революция как символ не растратила своего ценностного капитала. Например, строительство БАМа явно окутывалось революционной романтикой. Как уже отмечалось выше, культ Октябрьской революции тесно переплетался с культом Ленина.
Естественно, что Февральской революции повезло меньше. Советский режим не видел никакого резона в актуализации ее образа. В массовом сознании Февраль резко разграничивали с Октябрем. Тем не менее в научном дискурсе такое противопоставление осторожно, но осуждалось [Городецкий, 1982, с. 121].
Несмотря на тотальную пропаганду, в народе к середине 1980-х гг. ходили издевательские анекдоты и песенки как про Ленина, так и про революцию, не говоря уже о партии [Мельниченко, 2014, с. 143-192]. Интеллектуальная элита все с растущим скепсисом смотрела на современность. Члены партии повторяли заученные идеологические формулы как мантры, но вряд ли в них по-настоящему верили. Но и на этом фоне все же еще жила вера в то, что Октябрьская революция позволила перейти на новую стадию развития, нужно лишь исправить ошибки, допущенные недальновидным руководством, и социалистическое общество наконец-то будет
построено. Особенно мощный импульс исходил от «шестидесятников». В этом проявлялось свойственный советскому обществу на его поздних этапах развития феномен «разномыслия» [Фирсов, 2008].
Приход М.С. Горбачева к власти и запуск перестройки как проекта радикального обновления советской системы потребовал возрождения революционного романтизма как мобилизующего фактора. Память об Октябре 1917 года должна была сыграть роль положительной легитимации действующей власти и дать карт-бланш на реформы. При этом всячески подчеркивалось, что перестройка - это не реформы, а именно революция [Горбачев, 1988, с. 46-47; Шерлок, 2014, с. 92-96]. Учитывалось, что в советской мифологии революция носит положительные коннотации. Революция прочно ассоциировалась с фигурой Ленина, чье идейное наследие теперь противопоставлялось догматизму, и в котором искалось вдохновение для преобразований [Шерлок, 2014, с. 95].
Большое значение в этих условиях приобретал направляющий доклад М.С. Горбачева. При обсуждении его итоговой версии вскрылся ряд противоречий среди высшего руководства страны в оценке исторических событий. Особенно остро встал вопрос о переосмыслении роли Февральской революции. Так, Б.Н. Ельцин и Н.И. Рыжков выступили против излишнего, по их мнению, выпячивания Февральской революции в ущерб Октябрьской. Рыжков предлагал «приглушить» тему Февраля [Черняев, 2010, с. 57, 62].
Несмотря на возражения, М.С. Горбачев не пошел на это, и тема Февральской революции звучала в докладе очень сильно. Она объявлялась «первой победоносной народной революцией», первым «опытом реального демократизма». Более того, говорилось, что «Февраль уникален и по своей возможности мирного перехода власти в руки трудящихся, возможности, не ставшей, к сожалению, в силу исторических обстоятельств действительностью. Февраль был важнейшим историческим этапом на пути к Октябрю» [Горбачев, 1987, с. 6]. Почему было важно усилить позитивную оценку Февральской революции? Очевидно, что привлекал ее демократический потенциал. Но не только это. Учитывая то, что именно в 1987 г. началось активное обсуждение дальнейшей модели экономического развития СССР [Пихоя, Соколов, 2008, с. 185], где нашлось бы место рыночным факторам и институтам, позитивная оценка «буржуазной» революции была очень кстати. Таким образом, советские граждане ненавязчиво подводились к мысли о том, что не все «буржуазное» плохо. Что касается Октябрьской революции, то в докладе всячески подчеркивался ее демократический характер, отсутствие догматизма у ее творцов. Не была обойдена тема и мобилизующей роли партии и готовности трудящихся сплотиться вокруг нее и перетерпеть трудности.
Итак, семидесятилетний юбилей Октябрьской революции в 1987 г. в этих условиях становился элементом пропаганды перестройки. Но обращение к символике Октября запустило и ряд процессов, ставших потенциальными разрушителями системы. Во-первых, раскол к 1987 г. партийной элиты на «консерваторов» и «демократов»
[Шубин, 2007, с. 93] заставил последних апеллировать к массам и в стремлении привлечь их на свою сторону, дать больше свободы слова. Либерализация напрямую коснулась и прошлого. Кроме того, по мнению Т. Шерлока, «отказ от контроля над советской историей... частично был обусловлен признанием реформаторами того, что достоверная информация о прошлом необходима для адекватного обсуждения альтернативы будущего развития», поскольку исторические мифы выполняли консервирующую функцию [Шерлок, 2014, с. 54, 59]. Семидесятилетний юбилей, проходящий в условиях реализации лозунгов гласности и, как следствие, формирования более плюралистического общественно-политического пространства, заставлял оглянуться назад и оценить достижения советского строя. Многие делали неутешительные выводы.
Тем не менее, в 1987-1988 гг. мифология Октября все еще продолжала играть свою объединяющую роль. Не случайно Ю.Н. Афанасьев в интеллектуальном бестселлере эпохи «Иного не дано» писал: «Вступление на путь радикальных преобразований, совпавшее с 70-летним юбилеем Октября, заставляет всех нас призадуматься, осмыслить пройденное и достигнутое. Несмотря на все пережитое обществом до сегодняшнего дня, в нем сохраняется присущее нашим людям духовное единство, питаемое импульсами, которые исходят из Октября 1917-го.» [Афанасьев, 1988, с. 491]. Но клятва верности идеалам Октября не распространялась на действующий режим. В той же статье Ю.Н. Афанасьев заявил, что в существующих учебниках по советскому периоду нет «ни одной нефальсифицированной страницы» [Афанасьев, 1988, с. 498].
Во-вторых, революционная риторика неизбежно радикализировала общество. Метафору перестройки как новой революции быстро подхватили радикальные силы, а ее мифология играла отнюдь не на стабилизацию [Елисеева, 2013]. Наоборот, революционный процесс всегда объективно противостоит власть предержащим. Теперь в роли последних выступала партийная номенклатура. Особенно сильно радикализация коснулась, в силу возрастных и социальных особенностей ее положения, молодежи. Пользовавшиеся в конце 1980-х гг. бешеной популярностью отечественные рок-группы активно использовали образы революции в своих песнях, если и не явно антисоветских, то протестных точно. Лидер группы ДДТ Юрий Шевчук в хите «Революция», записанном в 1987 г., воспевал революционную романтику: «В этом мире того, что хотелось бы нам - нет! Мы верим, что в силах его изменить - да!».
И наконец, в-третьих, юбилей подтолкнул к переосмыслению наследия Октября широкими кругами интеллектуалов, начиная от дипломированных историков и заканчивая публицистами. Согласно законам функционирования символической реальности, для уничтожения господствующего дискурса необходима его деконструкция [Ван Дейк, 2013]. Она заключается в разрушении сложившихся мифологических конструкций и включении их в новый контекст. Собственно говоря, именно процедура деконструкции (осознано и неосознанно) была проведена в отношении революции как символа. Большую роль в этом процессе сыграли публицисты, публиковавшие многочисленные разоблачительные статьи о Революции в стиле «как
это было на самом деле». Дискуссии профессионалов и любителей сыграли заметную роль в разрушении мифа об Октябрьской революции. Более того, по наблюдению Г.А. Бордюгова, «общество перехватило у власти инициативу в формировании проекта памяти» [Богдюгов, 2010, с. 77].
Государство перестало быть монополистом в наполнении смыслами революционных символов. Наоборот, они стали использоваться в целях дискредитации действующей власти. Так, известная рок-группа «Аквариум» в 1988 г. сняла видеоклип на песню «Поезд в огне», где революционная метафора локомотива-революции (а также ее последствий) использовалась в негативном ключе, как события сломавшего нормальный ход истории [Савицкий, 2009, с. 380]. Итак, революционный дискурс стал одной из наиболее вероятных причин радикализации масс в «перестроечные» годы. В данном случае мы сталкиваемся с ситуацией, когда система исторических мифов, созданных правящим режимом, начала играть не на его сохранение, а разрушать его изнутри.
В общественном пространстве альтернативой мифологии Октября становится мифология дореволюционной России. Ее проводниками оказываются часто непохожие силы: это и разнообразные общества сохранения культурного наследия, и нарождающиеся националистические движения, и «демократы», видевшие в России начала XX в. альтернативу коммунистам. В ситуации, когда советские граждане, воспитанные на карикатурно негативном образе дореволюционной России, узнавали, что тогда было все не так уж плохо, возникал миф о «России, которую мы потеряли», спустя некоторое время воплощенный в одноименном фильме С. Говорухина, вышедшем в 1992 г. Разрушительному революционеру Ленину стали противопоставлять фигуру П.А. Столыпина - твердого политика, защитника частной собственности, способного проводить реформы и противостоять революционным взрывам [Изабель де Кегель, 2009].
Естественно, что революция в такой ситуации теряла свое ценностное значение, и из величайшего исторического прорыва превращалась в трагедию, погубившую страну. Наиболее ярко в массовой культуре это выразилось в песне И. Талькова «Россия», чрезвычайно популярной в конце 1980-х гг.:
Листая старую тетрадь Расстрелянного генерала, Я тщетно силился понять, Как ты смогла себя отдать На растерзание вандалам?
Исполнитель обращался к собирательному образу России, растерзанной вандалами-большевиками. Ленин в ней присутствовал как «кровавый царь - великий гений».
Таким образом, на протяжении последних лет существования СССР происходил процесс «размывания», деконструкции символического статуса Октябрьской
революции. В нем принимали активное участие различные социальные и профессиональные группы, часто имеющие противоположные интересы и цели, но объективно оказавшиеся на короткое время по одну сторону баррикад. В этом заключалась и одна из причин краха Советского Союза. Политическая легитимность, основанная на мифе об Октябре, оказалась поставлена под сомнение, а коммунистическая идентичность, являвшаяся стрежнем советского общества, для многих перестала быть привлекательной. Проект «Перестройка», потеряв опору в прошлом, не обрел ее и в современности. Вместо успехов реформ люди видели пустые полки и очереди.
Несмотря на это, в 1989 г. 62 % опрошенных называли Октябрь 1917 года одним из самых значимых событий в истории страны [Дубин, 2011, с. 49]. Это свидетельствует, что для значительного большинства революция все еще оставалось важным символом. Впрочем, из приведенных данных не очень понятна ее оценка. Потерял свое былое обаяние и Ленин. Об этом свидетельствует опрос, проведенный в Ленинграде в 1990 г. На предложение - «Назовите, пожалуйста, двух-трех государственных деятелей прошлого, которые наиболее симпатичны Вам» -респонденты чаще всего позитивно отзывались о Петре I, а Ленин оказался лишь на пятом месте, пропустив вперед американских президентов Ф. Рузвельта, А. Линкольна и Дж. Вашингтона [Копосов, 2011, с. 172]. То есть ценности капитализма и либерализма, олицетворяемые ими, оказались привлекательнее ценностей коммунизма, ассоциирующихся с Лениным. Конечно же, необходимо учитывать популярность либерально-демократических взглядов в Ленинграде того времени, но то, что колыбель трех революций и город Ленина, по сути, отверг своего патрона - глубоко символично.
И последнее. Советские граждане хорошо знали историю и, воспитанные на историческом материализме, верили в непреложные закономерности. Октябрьская революция закончилась Гражданской войной. Поэтому и теперь, не без оснований, многим на горизонте мерещился призрак нового братоубийственного конфликта.
Наконец, обретение независимости от СССР союзных республик привело к утверждению в местных национальных исторических нарративах новых мифов о демократических революциях, сметших коммунистический режим. В этом смысле миф о Революции продолжает жить, но теперь это миф о национальных революциях. ^
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Афанасьев Ю.Н. Перестройка и историческое знание // Иного не дано. М.: Прогресс, 1988. С. 491-506.
Богдюгов Г.А. Октябрь. Сталин. Победа. Культ юбилеев в пространстве памяти. М.: АИРО-ХХ1, 2010. 256 с.
Булдаков В.П. Феномен русской революции: между мифом и реальностью // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. 2005. № 4. С. 24-33.
Булдаков В.П. Революция и историческая память: российские параметры клиотравматизма // Россия и современный мир. 2008. № 2. С. 5-27. Булдаков В.П. Историк и миф: перверсии современного исторического воображения // Вопросы философии. 2013. № 8. С. 54-65.
Ван Дейк Т. Дискурс и власть: Репрезентации доминирования в языке и коммуникации. М.: УРСС, 2013. 344 с.
Горбачев М.С. Октябрь и Перестройка: революция продолжается. Доклад на совместном торжественном заседании Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР, посвященном 70-летию Великой Октябрьской социалистической революции, в Кремлевском дворце съездов 2 ноября 1987 года. М.: Издательство политической литературы, 1987. 63 с. Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М.: Издательство политической литературы, 1988. 272 с. Городецкий Е.Н. Историографические и источниковедческие проблемы Великого Октября. М.: Наука, 1982. 384 с.
Дубин Б. Россия нулевых: политическая культура - историческая память - повседневная жизнь. М.: Политическая энциклопедия, 2011. 392 с. Елисеева Н. Революция как реформаторская стратегия перестройки СССР: 1985-1991 годы // Гефтер: Электронный журнал. 27.02.2013. URL: http://gefter.ru/ archive/7823 (дата обращения: 05.01.2015).
Изабель де Кегель К. Исторический дискурс и общественность эпохи перестройки: дебаты о реформах Столыпина // Советская общественность в эпоху перестройки (1985-1991). М., 2009. С. 123-143.
Копосов Н.Е. Память строгого режима: История и политика в России. М.: Новое литературное обозрение, 2011. 320 с.
Малинова О.Ю. Актуальное прошлое: символическая политика властвующей элиты и дилеммы российской идентичности. М.: Политическая энциклопедия, 2015. 207 с. Мельниченко М. Советский анекдот: Указатель сюжетов. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 1104 с.
Пихоя Р.Г., Соколов А.К. История современной России: Кризис коммунистической власти в СССР и рождение новой России. Конец 1970-х - 1991 гг. М.: РОССПЭН, 2008. 424 с.
Савицкий С. Поезд революции и исторический опыт // Антропология революции. Сб. ст. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 373-399. Рольф М. Советские массовые праздники. М.: Политическая энциклопедия, 2009. 440 с.
Эннкер Б. Формирование культа Ленина в Советском Союзе. М.: Политическая энциклопедия, 2011. 438 с.
Святославский А.В. История России в зеркале памяти: Механизмы формирования исторических образов. М.: Древлехранилище, 2013. 592 с. Фирсов Б.М. Разномыслие в СССР. 1940-1960-е годы: История, теория и практика. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге, Европейский дом, 2008. 544 с.
Черняев А.С. Совместный исход. Дневник двух эпох 1972-1991 годы. М.: РОССПЭН, 2010. 1047 с.
Шерлок Т. Исторические нарративы и политика в Советском Союзе и постсоветской России. М.: Политическая энциклопедия, 2014. 328 с.
Шубин А.В. Трансформация элит в период перестройки // Элиты и лидеры: Традиционализм и новаторство. М.: Наука, 2007. С. 89-102.
Corney F.C. Telling October: Memory and the Making of the Bolshevik Revolution. Ithaca and London, 2004. 301 р.
Petrone K. Life has become more joyous, comrades: Celebration in the Time of Stalin. Bloomington and Indianapolis, 2000. 268 р.
REFERENCES
Afanas'ev Ju.N. Perestrojka i istoricheskoe znanie ['Perestroika' and historical knowledge], in: Inogo ne dano [No other way]. Moscow: Progress Publ., 1988. Р. 491-506 (in Russian). Bogdjugov G.A. Oktjabr'. Stalin. Pobeda. Kul't jubileev vprostranstve pamjati [October. Stalin. Victory. The cult of the anniversaries of the memory space]. Moscow: AIRO-XXI Publ., 2010. 256 p. (in Russian).
Buldakov V.P. Fenomen russkoj revoljucii: mezhdu mifom i real'nost'ju [The phenomenon of the Russian revolution: between myth and reality], in: Vestnik Rossijskogo universiteta druzhby narodov. Serija: Istorija Rossii. 2005. № 4. P. 24-33 (in Russian). Buldakov V.P. Revoljucija i istoricheskaja pamjat': rossijskie parametry kliotravmatizma [Revolution and Historical Memory: Russian parameters Clio injury], in: Rossija i sovremennyj mir. 2008. № 2(59). P. 5-27 (in Russian).
Buldakov V.P. Istorik i mif: perversii sovremennogo istoricheskogo voobrazhenija [The historian and the myth of the modern perversion of the historical imagination], in: Voprosy filosofii. 2013. № 8. P. 54-65 (in Russian).
Van Dejk T. Diskurs i vlast': Reprezentacii dominirovanija v jazyke i kommunikacii. [Discourse and Power: Representations of dominance in language and communication]. Moscow: URSS, 2013. 344 p. (in Russian).
Gorbachev M.S. Oktjabr' i Perestrojka: revoljucija prodolzhaetsja. Doklad na sovmestnom torzhestvennom zasedanii Central'nogo Komiteta KPSS, Verhovnogo Soveta SSSR i Verhovnogo Soveta RSFSR, posvjashhennom 70-letiju Velikoj Oktjabr'skoj socialisticheskoj revoljucii, v Kremlevskom dvorce s#ezdov 2 nojabrja 1987goda [October and Perestroika: The revolution continues. Report on the joint grand session of the CPSU Central Committee, the Supreme Soviet of the USSR and the Supreme Soviet of the RSFSR dedicated to the 70th anniversary of the Great October Socialist Revolution in the Kremlin Palace of Congresses November 2, 1987]. Moscow: Izdatel'stvo politicheskoj literatury, 1987. 63 p. (in Russian).
Gorbachev M.S. Perestrojka i novoe myshlenie dlja nashej strany i dlja vsego mira. [Perestroika: New Thinking for Our Country and the World]. Moscow: Izdatel'stvo politicheskoj literatury, 1988. 272 p. (in Russian).
Gorodeckij E.N. Istoriograficheskie i istochnikovedcheskie problemy Velikogo Oktjabrja. [Historiography and source study problems of the Great October Revolution]. Moscow: Nauka Publ., 1982. 384 p. (in Russian).
Dubin B. Rossija nulevyh: politicheskaja kul'tura - istoricheskaja pamjat' - povsednevnaja zhizn' [Russia zero political culture - historical memory - everyday life]. Moscow: Politicheskaja jenciklopedija, 2011. 392 p. (in Russian). Eliseeva N. Revoljucija kak reformatorskaja strategija perestrojki SSSR: 1985-1991 gody [Revolution as a reformist strategy of perestroika USSR: 1985-1991 years], in: Gefter: Jelektronnyj zhurnal. 27.02.2013. URL: http://gefter.ru/archive/7823 (accessed 05.01.2015) (in Russian).
Izabel' de Kegel' K. Istoricheskij diskurs i obshhestvennost' jepohi perestrojki: debaty o reformah Stolypina [The historical discourse and the public era of perestroika: the debate on the reforms of Stolypin], in: Sovetskaja obshhestvennost' vjepohu perestrojki (1985-1991) [Soviet society in the era of perestroika (1985-1991)]. Moscow, 2009. P. 123-143 (in Russian).
Koposov N.E. Pamjat' strogo rezhima: Istorija i politika v Rossii [Memory strict regime: History and Politics in Russia]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2011. 320 p. (in Russian).
Malinova O.Ju. Aktual'noeproshloe: simvolicheskaja politika vlastvujushhejjelity i dilemmy rossijskoj identichnosti [Contemporary history: symbolic politics of the ruling elite and the dilemma of Russian identity]. Moscow: Politicheskaja jenciklopedija, 2015. 207 p. (in Russian).
Mel'nichenko M. Sovetskij anekdot: Ukazatel'sjuzhetov [Soviet anecdote: Pointer stories]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2014. 1104 p. (in Russian). Pihoja R.G., Sokolov A.K. Istorija sovremennoj Rossii: Krizis kommunisticheskoj vlasti v SSSR i rozhdenie novoj Rossii. Konec 1970-h - 1991 gg. [The history of modern Russia: The crisis of the communist government in the Soviet Union and the birth of a new Russia. The late 1970s - 1991]. Moscow: ROSSPJeN Publ., 2008. 424 p. (in Russian). Savickij S. Poezd revoljucii i istoricheskij opyt [The train of the revolution and the historical experience of revolution], in: Antropologija revoljucii. Sb. st. [Anthropology of revolution]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2009. P. 373-399 (in Russian). Rol'f M. Sovetskie massovye prazdniki [Soviet mass celebrations]. Moscow: Politicheskaja jenciklopedija, 2009. 440 p. (in Russian).
Jennker B. Formirovanie kul'ta Lenina v Sovetskom Sojuze [Formation of the cult of Lenin in the Soviet Union]. Moscow: Politicheskaja jenciklopedija, 2011. 438 p. (in Russian).
Svjatoslavskij A.V. Istorija Rossii v zerkale pamjati: Mehanizmy formirovanija istoricheskih obrazov [History of Russia in the Mirror of Memory: Mechanisms of historical images]. Moscow: Drevlehranilishhe Publ., 2013. 592 p. (in Russian).
Firsov B.M. Raznomyslie v SSSR. 1940-1960-e gody: Istorija, teorija ipraktika. [Differences of opinion in the USSR. 1940-1960-ies: History, Theory and Practice]. St. Petersburg: Evropejskij universitet v Sankt-Peterburge, Evropejskij dom, 2008. 544 p. (in Russian). Chernjaev A.S. Sovmestnyj ishod. Dnevnik dvuh jepoh 1972-1991 gody [Joint outcome. Diary of two epochs 1972-1991 years]. Moscow: ROSSPJeN Publ., 2010. 1047 p. (in Russian).
Sherlok T. Istoricheskie narrativy i politika v Sovetskom Sojuze i postsovetskoj Rossii [Historical narratives and politics in the Soviet Union and post-Soviet Russia]. Moscow: Politicheskaja jenciklopedija, 2014. 328 p. (in Russian).
Shubin A.V. Transformacija jelit v period perestrojki [Transformation of the elites in the perestroika period], in: Jelity i lidery: Tradicionalizm i novatorstvo [Elites and leaders: Traditionalism and innovation]. Moscow, 2007. P. 89-102 (in Russian). Corney F.C. Telling October: Memory and the Making of the Bolshevik Revolution. Ithaca and London, 2004. 301 p.
Petrone K. Life has become more joyous, comrades: Celebration in the Time of Stalin. Bloomington and Indianapolis, 2000. 268 p.
