CC BY
30
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Л. Ф. Широкова (Москва)
Революция 1917 года в свидетельствах очевидцев (на материале словацкой прозы 1930-х и 2000-х гг.)
Тема русской революции 1917 г. и связанная с ней проблематика получила отражение в словацкой литературе. В статье рассматриваются две пары произведений, схожих между собой по идейной направленности, но разделенных большим временным промежутком.
Ключевые слова: словацкая проза, революция 1917 г., литературные направления и жанры. DOI: 10.31168/2073-5731.2018.1-2.3.01
Революция 1917 г., произошедшая в России, и прежде всего Октябрьская революция, не только коренным образом изменила пути развития самой страны, но и оказала значительное воздействие на ход европейской и мировой истории. Это в полной мере относится и к Словакии, очутившейся прямо или косвенно в зоне притяжения революционных событий и последовавших за ними процессов. Достаточно вспомнить хотя бы факт возникновения и краткого существования в 1919 г. на юго-востоке страны Словацкой советской республики или участие словацких военнослужащих в действиях Чехословацкого корпуса на территории Советской России в 1918-1919 гг.
В сфере культуры воздействие Октября выразилось в Словакии в разных формах принятия или отрицания идей революции и строительства нового общества. С одной стороны, были писатели-реалисты, в числе которых — Я. Есенский, Й. Грегор-Тайовский, и с другой — приверженцы социалистического реализма, складывавшегося в Словакии под сильным влиянием теории и практики советской литературы. Картины событий революционных лет, начального периода социалистического строительства в России представлены в словацкой литературе 1920-1930-х гг. как актуальные свидетельства очевидцев, встречаются они и в произведениях современных писателей, которые используют образы прошлого с разными целями.
Проиллюстрируем это двумя парами произведений, которые отделены друг от друга временным промежутком почти в шестьдесят лет. Важным моментом в их художественной структуре представляется историзм в отношении к описываемой реальности, тяготение к
документальности высказывания о данном историческом периоде, достоверность повествования. Близкие по темам, эти произведения различаются и по характеру центральных персонажей — истинных или вымышленных свидетелей исторических событий революции 1917 г. и начала социалистического строительства. Один из героев в каждой паре — их фактический свидетель и очевидец, другой — квази-свидетель, художественный персонаж, который выполняет функцию повествователя, рассказывающего о своих субъективных впечатлениях от якобы увиденного и пережитого.
Книга воспоминаний Янко Есенского (1874-1945) «Путь к свободе» (1933) посвящена драматическому периоду европейской (и словацкой) истории — от кануна Первой мировой войны и до возвращения чехословацких легионеров через Сибирь и Дальний Восток на родину, в только что образованную ЧСР. Есенский, известный писатель и политический деятель, стал не только очевидцем, но и непосредственным участником этих событий. Глава X «В Петрограде» передает впечатления Есенского от революционного Петрограда: «Ветер дул нам в лицо и гнал вдоль грязных улиц мусор, пыль, клочки бумаги и рваные газеты. Витрины, вывески, фонарные столбы, окна домов, лепнина на стенах — всё было покрыто грязью и пылью. Улицы малолюдны. Больше всего солдат в скатанных шинелях через плечо»1.
Есенский — давний поклонник русской культуры, великолепный переводчик классической поэзии — не узнал города своей мечты, настолько изменила его революция, изменив и само восприятие поэта: «Я ожидал увидеть нечто величественное, широкое, прекрасное, с аллеями из высоких деревьев и мощеными тротуарами — блеск, великолепие, роскошь. И — ничего. Как сотни других улиц в других городах. А ведь здесь гулял Пушкин. Об этом проспекте писал Гоголь. Тут печатал парадный шаг Лермонтов. Неужели мое сердце так очерствело?»
Во всем он увидел следы разрушения былого, некогда прекрасного, грязь и запустение: «Мы подошли к Неве. Грязная серая река с прогнившими, почернелыми лодками. За ней и возле нее дома, дома, дома. Пустота». А знаменитые скульптуры на Аничковом мосту навели его на размышления о вечной борьбе разумного с дикой стихией, представились метафорой русской революции: «Четыре бронзовых жеребца с бронзовым человеком на четырех углах моста. Жеребцы встают на дыбы, а человек хочет их укротить. Образ укрощения и каждый раз возобновляемой борьбы. [...] Невольно мне на ум пришли большевики и борьба с ними».
Значительное место в воспоминаниях Есенского отведено его работе журналиста и организатора чехословацкого движения в России: «"Словенске гласы" перестали быть довеском "Чехослована" на двух-трех страницах, а то и меньше, что нас с Йожко Грегором2 часто возмущало... Йожко уже не хотел быть "тыловым героем" и отправился в солдатские массы в поисках впечатлений и лавров, мечтая стать "ударником" на поле боя с немцами и австрийцами».
После Февральской революции обстановка обострилась, картина пережитого приобрела гротескный, а порой даже апокалиптический характер: «Стрельба стала раздаваться всё чаще. Прогремела вторая часть корниловской эпопеи. Понапрасну ждали мы этого генерала в нашей редакции. Он не пришел, Керенский предал его. Какое-то время он всё еще приплясывал и заполнял паузы пустыми речами, но тут пришла вторая страшная гроза — ноябрьская большевистская революция. Невидимая дотоле холера явила себя в образе монгольского черепа Ленина. Мертвая голова с молотом и косой, отнюдь не звезда. В длившейся неделю стрельбе пала самая могучая славянская страна, романтик Керенский бежал, переодевшись в женское платье».
Есенский описывает и ужасы начала Гражданской войны, увиденные собственными глазами: «Вскоре настал революционный хаос и анархия. Немцы заняли Ригу, Русской армии не стало. Ее войска шли уже не на немцев, а друг против друга. Били, резали, грабили, бунтовали. У Петрограда стучали зубы от страха перед большевиками. По Выборгской стороне бегали даже не люди, а голодные, кровожадные звери. Шла охота на буржуев». Он вспоминает и события на юге России, когда «в начале февраля большевики заняли Киев. Украинское правительство бежало, чтобы позвать на помощь немцев, и вскоре вернулось вместе с ними».
Брожение умов затронуло и чехословацкое сообщество в России: «Тем временем и наш народ стал дробиться. Киевский совет издал декрет об организации чехословацкой Красной гвардии. Социалистическая армия! Первые чешские большевики. Первые предатели». Вслед за тем последовало заявление об организации чехословацких отрядов при добровольческой армии генерала Алексеева на Дону. Картины Гражданской войны рисуются всё более динамично, раздробленное чехословацкое сообщество, по свидетельству Есенского, пришло в движение: «Немцы приближались к Киеву, и мы разбежались, каждый своей дорогой, подобру-поздорову. Проклятые немцы! Выгнали нас из Петрограда, из Киева, теперь гонят из Москвы и из всей России».
Тот же период российской истории отражен как отдаленное эхо событий в романе одного из выдающихся словацких писателей уже другого поколения — современного прозаика Павла Виликовского (р. 1941), «Первая и последняя любовь» (2013). Это, по определению автора, «двойной роман», состоящий из двух частей, связанных между собой идейно, но не сюжетно. Почти половину повествования во второй части занимает монолог-рассказ старого русского эмигранта о своем детстве и юности, которые пришлись на годы Первой мировой войны, революции и Гражданской войны и были глубоко затронуты этими историческими катастрофами. Автор подчеркивает истинность, документальность повествования и самого персонажа: «.история, которую рассказывает в гостиной своей квартиры старый седовласый человек, реальна, как реален и сам этот человек»3. В конце романа даже дается ссылка на неопубликованные мемуары некоего инженера с инициалами К. Г.-Г. Речь старика выделена кавычками; с нее, как с одной из сюжетных линий, начинается вторая часть романа: «Помню начало войны. Мне было в ту пору восемь лет»4.
События революции мальчик воспринимал как продолжение ставшей уже привычной смены декораций: «В октябре была революция. Однажды, когда я шел с урока музыки, я услышал стрельбу на улице и увидел марширующих немцев, которых позвали в Киев украинцы-гетмановцы. Когда произошла революция в Германии, немцы ушли домой, и власть у нас взяли петлюровцы. В школе нам пришлось учить украинский язык, это было нелегко. Но петлюровцы пали, и пришли большевики. Все этому радовались. Но потом последовали насилие, террор и страх. А поскольку военное управление города постоянно менялось, с утра никто не знал, какое обращение следует использовать — то ли "товарищ", то ли "брат", то ли "добро-дий". Мои воспоминания об этом времени хаотичны. Помню налет бандитов на банк неподалеку от нашего дома. Несколько раз видел, как вооруженные крестьяне на возах грабили рынок. Помню и захват города григорьевцами, оставшимися у нас после тяжелых боев примерно на неделю. Последний день перед их уходом был страшный: грабежи, убийства»5.
После окончательного возвращения в город большевиков мальчик бежит с родными на юг и становится добровольцем-вольноопределяющимся Белой армии, участвует в боях. В этой части повествования от первого лица персонаж раскрывается как человек бесстрашный и целеустремленный. Он рассказывает о своих поступках без хвастовства, как о чем-то само собой разумеющемся: «Меня устроили в кан-
целярию, писать увольнительные. Но мне это совсем не нравилось, и при первом же удобном случае я сбежал и попросился на бронепоезд "Екатеринослав", который в тот же день отправлялся на фронт. [.] Ржавую винтовку я разобрал на детали и смазал салом для лучшего хода затвора. [.] Первый бой с неприятелем состоялся вскоре у станции "Долинская", где нас обстреляли из артиллерийских орудий. Неприятелей, собственно, было даже двое: спереди — Красная армия, а сбоку, от Кривого Рога — банда батьки Махно. [.] Взрывом шрапнели меня отбросило внутрь вагона, и я долго еще не мог очнуться»6.
Те же личностные качества, смелость, твердость характера, проявляет совсем еще юный тогда повествователь и во время разгрома белых, при отступлении: «Мы оказались одни, повсюду вокруг горы снега, мороз, голод. Шли пешком, на возу ехали раненые. Неподалеку от Одессы нас встретили пулеметной стрельбой. » Бегство с остатками белых в Стамбул, тиф, постоянный голод и лишения — продолжение трагической истории юности повествователя: «В Севастополе нас высадили с парохода. Я чувствовал себя очень плохо, меня колотила лихорадка, донимали вши, руки и ноги опухли от обморожения»7. Его хождение по мукам благополучно завершается лишь через несколько лет, когда русских детей спасает Красный Крест: «Мы едем через Будапешт, Братиславу. Снег, холод и долгий путь в бараки, в которых мы будем жить. Это было в 1922 году. Потом уже была моя жизнь в Чехословакии»8.
Если в мемуарах Есенского и в романе Виликовского революция показана как разрушительная сила, вызвавшая крушение прежних ценностей и традиций — культурных, семейных, нравственных, — то в другой паре книг-свидетельств — в книге Петера Илемницкого (1901-1949) «Компас в нас» (1937) и в политическом романе Йозефа Банаша (р. 1948) «Остановите Дубчека!» (2009) представлен взгляд с другой стороны, с точки зрения коммунистов, видевших в революции перспективу строительства нового светлого будущего.
Книга П. Илемницкого «Компас в нас» — это цикл рассказов, представленный как своего рода творческий диалог автора, словацкого писателя, путешествующего по югу СССР, и местного журналиста, осетина Чермена: они рассказывают друг другу истории на темы порабощения и свободы, самоотверженной любви и вражды, погони за богатством и бескорыстного труда, чужбины и родины. Повествования осетина Чермена кратки, они окрашены восточным колоритом и близки к балладе или притче. Истории словака более развернуты и конкретны, писатель следует в них принципам социалистического
реализма с его классовыми оценками, партийной позицией и оптимистическим финалом при всей живости и разноплановости характеров и драматизме сюжетов.
На словацком материале построены три рассказа, или, скорее, повести, — «О двух братьях, один из которых не узнал другого», «История Эвы Бурдовой, которой хотели преградить путь к любви» и «Об Интергельпо и о соотечественниках, которым пришлось оставить родной дом, потому что они искали счастье в труде». В первой повести события происходят в Словакии, в центре сюжета — имущественный спор в бедной семье, который переходит во вражду. Действие второй повести происходит в советском Причерноморье в среде чешских и словацких колонистов, обосновавшихся там еще в XIX в. Илемницкий с осуждением пишет об их нравах: «Прошло уже несколько лет после революции, изменившей людей, но наши крестьяне в этом глухом углу оставались всё теми же крестьянами. Они копили рублики, приращивали и благоустраивали свое хозяйство, а советская власть многим была по сердцу лишь до тех пор, пока не обращала на них внимания. Оно и понятно, ведь такую их косность революция не могла искоренить за один день»9. Отец хотел выдать Эву замуж за богача, а она полюбила рабочего Алексея. После разрыва с семьей она уезжает в Новороссийск на цементный комбинат и начинает новую жизнь в рабочем коллективе.
Третья история — это рассказ о драматических судьбах словацких рабочих-интернационалистов из кооператива «Интергельпо», приехавших в 1920-е гг. в Советскую Россию помогать строить социализм и налаживать промышленное производство. В экспозиции, предваряющей эту повесть, автор дает и пояснения к сюжету, и свою оценку героического труда переселенцев: «У себя на родине, придавленные кризисом, они создали кооператив, уехали в Среднюю Азию [...] и создали там кусочек Европы. Они нашли воду, сотворили живительную тень — сколько положительного и ценного они смогли сделать благодаря своему трудолюбию в условиях свободного труда»10.
Илемницкий начинает рассказ от первого лица — от лица автора-повествователя, приводя факты собственной биографии. Потом роль рассказчика переходит по очереди к нескольким героям, каждый из которых повествует о своей нелегкой судьбе. С этими героями автор знакомит читателя в самом начале повести, после описания сурового и живописного пейзажа: «Бело-синяя тень Тянь-Шаня сползала на отроги гор. Вдали сверкал ледяными зеркалами Киргизский Алатау. Но степь, необъятная, желтая равнина, не отражалась в них. [.] Рас-
каленный июльский полдень, тяжелый, как нагретый солнцем валун, скатился в холодные расщелины»11. Автор-повествователь смягчает эту картину, переносясь в уютный, утопающий в зелени поселок чехословацких переселенцев. Какой ценой было достигнуто ими это благополучие, становится очевидно при знакомстве с героями: автор-повествователь вышел из «красивого белого домика в окружавший его сад» вместе с хозяином, своим давним другом Валентом, который едва передвигался из-за раны, полученной на охоте, и со вторым словаком, Петером, который «с трудом приходил в себя после приступа малярии»12. Валент, говоря о жизни тружеников «Интергельпо» в киргизской степи, проговаривается: «На 1-е мая мы отмечали десятилетие нашей работы в этом проклятом крае» — в ответ на удивленный взгляд автора-повествователя кратко поясняет: «Азия — все-таки не Европа»13.
За спиной каждого из героев — своя драматическая, порой трагическая судьба, оба пережили здесь смерть близких из-за болезней, губительного климата и тоски по родине, которую они тоже в душе испытывают, как и сомнения, и угрызения совести. Вместе с тем оба они — сознательные коммунисты, для которых партия — высший авторитет, а работа по строительству социализма, помощь Стране Советов — святой долг. Это главное, трагическое противоречие в их сознании, поскольку тягу домой они воспринимают как слабость, возвращение в буржуазную Чехословакию — как дезертирство, предательство по отношению к товарищам. И каждая из показанных Илемницким судеб, каждый из характеров рабочих-интернационалистов сложен и противоречив по-своему. Поэтому представляется не вполне справедливой оценка повести Р. Биликом, автором исследования о словацком соцреализме, когда он говорит о произведениях Илемницкого 1930-1940-х гг.: «Центральное место занимает в них идея "объективного закона" — от балансирования центрального героя между "стихийным" и "сознательным" в "Победном падении" и как его варианта — движения от индивидуального, тяготеющего к собственности и природе с ее циклами, к коллективному — в "Компасе в нас", и, наконец, к осознанной партийности, к "сознательному" в "Хронике"»14.
Повествование Петера начинается с ретроспективы: в его болезненном сознании во время приступа малярии возникают сцены десятилетней давности. Он вспоминает историю кооператива «Интергельпо» с самого начала, когда в период экономического кризиса словацкие и чешские рабочие с энтузиазмом восприняли призывы
агитатора, «организатора и председателя» Маречека уехать в СССР ради свободного труда и достойной жизни в сказочно прекрасной стране. «Он ходил на свои лекции с проектором и показывал картинки про эту далекую чудесную страну, где необозримые степи, снежные вершины, густые леса, где изобилие сочных арбузов, румяных яблок, бархатных персиков, зрелого винограда»15. В полубреду перед глазами Петера сменяют друг друга образы прошлого: он снова видит торжественный отъезд первого эшелона «Интергельпо» с тремя сотнями добровольцев, вагонами со станками и оборудованием, закупленными ими на последние деньги, и долгий, длившийся более месяца путь через европейскую Россию с ее бедными деревнями и полуразрушенными городами. У Аральского моря они «попрощались с Европой и оказались в настоящей степи, где кругом только пустошь и пески»16. На месте, куда они прибыли, оказался лишь «кусок бесплодной степи, поросший полынью и колючками», на котором пришлось обустраивать жизнь, сталкиваясь с тяжелыми условиями — отсутствием жилья, непривычным климатом, болезнями и смертями близких. Так описана трагическая сцена первой смерти ребенка в бараке колонистов: «Однажды утром, на рассвете, когда все поднимались на работу, молодая мать Буллова запричитала в голос: — Господи, ведь мой Яничек — мертвый! Яничек! Мой маленький. Помогите! — Она кричала, трясла беспомощное тельце и прижимала его к груди»17. Но несмотря ни на что «работали все, в бараке оставались только лежачие больные. [.] Что это было? Тиф, корь или другая болезнь — никто не знал, а у приезжего фельдшера не было лекарств»18. Петер вспоминает, как тогда «пошатнулась трудовая дисциплина», «стал пропадать энтузиазм»19. Некоторые колонисты, испытав горе и разочарование, покидали поселок и уезжали «потихоньку, словно совершая какое-то преступление». Однако сам Петер убежден в том, «что это было самое плохое, но и самое героическое время для нашего кооператива»20.
Следующий рассказчик, старик Варга, нашел здесь свое счастье, занимаясь общественным садом и пасекой; он осуждает единоличников, у которых «была своя цель, и ради этой цели они сюда и приехали, ради своего интереса. Про кооператив, общее, они и не думали. А когда увидели, что планы их рушатся, побежали из кооператива, как суслики из нор»21. Другой характер представлен в фигуре Людо, брата Петера: при всей своей преданности «Интергельпо» он мечтал «о своем домике на берегу реки, о своей лодке и своих сетях»22, о счастье с любимой, приезда которой он ждал, но им так и не суждено было встретиться. Людо умер от истощения и тифа, а перед смертью
в бреду «возвращался домой, в тенистые, благоуханные долины, на зеленые холмы, с которых можно смотреть на радостный мир и дышать полной грудью»23. Так же угасла и жена следующего рассказчика — Валента, не выдержав сурового климата степной Киргизии. Но еще больше она страдала от тоски по родному краю, от того, что становится ему «чужой», что даже родные не понимают ее писем — она путает словацкие слова и буквы с русскими. Буржуазному «патриотизму», осуждаемому партией, она противопоставляет в спорах с мужем «чувство родины, родного дома, а оно здесь и за сто лет не появится»24. Уже после ее смерти Валент упрекал себя в черствости и упрямстве, поскольку убеждал жену в том, что «возвратиться домой, сбежать из кооператива было бы ужасным предательством»25. Но ни кончина жены, ни болезнь маленькой дочери, ни даже исключение Валента из партии «за контрабанду» (за несколько долларов, посланных отцу в уплату долга) — не могли заставить его бросить общее дело. Хотя в финальной сцене на железнодорожной станции он признается автору-повествователю: «Я бы уехал. Прямо сейчас», — и крикнул вслед поезду: «Передавай привет Чехословакии!»26
Тема «Интергельпо» затронута и в биографическом романе Й. Ба-наша «Остановите Дубчека!», посвященном жизни и деятельности этого видного политика, идеолога «Пражской (по Дубчеку, чехословацкой) весны» 1968 г. Автор основывается в своем беллетризован-ном повествовании на целом ряде документальных источников, на исследованиях историков, воспоминаниях современников и в первую очередь — на мемуарах самого А. Дубчека «Надежда умирает последней» (1993). Четыре главы книги — с пятой по восьмую — повествуют о памятном периоде в жизни героя — детстве, проведенном в СССР, куда его родители-коммунисты прибыли вместе с другими добровольцами из Чехословакии в первом эшелоне «Интергельпо». Начинается эта история с эпизода собрания рабочих, митингующих по поводу массовых увольнений и разгона их демонстрации вооруженной полицией. Отчаявшихся людей привлекает выступление Рудольфа Марече-ка, председателя «Интергельпо» (чехословацкой секции организации «Международная рабочая помощь», действовавшей в 1921-1935 гг.). События представлены автором через восприятие участника собрания, отца будущего политика — Штефана Дубчека. Горячее желание Штефана и его товарищей «помочь молодой Стране Советов» еще более укрепилось после наглядной агитации Маречека с красивыми фотографиями, демонстрирующими изобилие в Средней Азии: «Дуб-чек смотрел на эти картинки, и они вызывали в его романтической,
склонной к авантюризму душе неодолимую мечту — увидеть эту далекую страну и помочь ее гражданам построить новое общество»27.
Многих остановила высокая цена в три тысячи крон, которую надо было заплатить за переезд и закупку необходимого оборудования, ради чего пришлось бы продать последнее имущество. Но Ште-фан Дубчек, чей внутренний монолог воспроизводит автор, решился сразу: «Довольно меня в жизни унижали, хочу жить достойно, как человек. Там человека уважают»28. Сборы, отъезд переселенцев и долгий путь эшелона в Киргизию Банаш описывает, почти дословно повторяя соответствующие части мемуаров Дубчека. Но первый, самый тяжелый период в жизни рабочих и их семей «на новой родине» представлен сжато, скупыми, констатирующими фразами из документальных источников. Так, в отличие от Илемницкого, показавшего трагическую сцену гибели в холодном бараке ребенка, Банаш перечисляет факты: «В лагере вспыхнула эпидемия малярии. 10 июня 1925 года членов "Интергельпо" впервые посетила смерть. Умер девятимесячный Вацлав Пагач. За три месяца умерло еще 12 детей, до конца года — 30»29. В том же стиле автор пишет и о других бедствиях, постигших рабочих кооператива, в том числе — о пожаре 1926 г., который уничтожил часть домов и мастерских. Именно после пожара, отмечает Банаш, многие решили вернуться в Чехословакию или переселиться в другие, более пригодные для жизни места в СССР. Завершая тему «Интергельпо», автор дает своего рода историческую справку о деятельности и достижениях кооператива: «В первый же год ими была построена первая в Киргизии электростанция, на следующий год — текстильная фабрика, потом плавильня, мебельная фабрика, больницы. [.] В 1924 г. доля "Интергельпо" составляла пятую часть всей промышленности Киргизии». Расходятся с воспоминаниями Дубчека и сведения о конце пролетарского кооператива, представленные Банашем: «В декабре 1943 г. "Интергельпо" было ликвидировано. Его членов репрессировали, шестнадцать из них расстреляли как врагов СССР»30. В книге «Надежда умирает последней» Дубчек упоминает об угрозе преследований иностранцев со стороны госбезопасности, однако отмечает: «Многие из "Интергельпо" остались там и после войны. Насколько мне известно, некоторые из них живут там со своими детьми и внуками до сих пор»31.
Представленные выше произведения относятся к разным периодам, разным направлениям и жанрам словацкой литературы: это мемуары писателя-реалиста, классика, признанного мастера прозы и поэзии конца XIX — первой половины ХХ в. Я. Есенского и «двой-
ной» роман современного писателя-постмодерниста П. Виликовского, повесть классика социалистического реализма П. Илемницкого и биографический роман автора популярных политических романов XXI в. Й. Банаша. В них по-разному, с различными художественными целями преломились образы бурных и драматических событий революции 1917 г. и советской действительности послереволюционных лет.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Здесь и далее — цитаты из книги «Путь к свободе» даются по: http://zlatyfond.sme.sk/dielo/823/Jesensky_Cestou-k-slobode. Перевод цитат всех оригинальных текстов сделан автором статьи.
2 Йозеф Грегор-Тайовский (1874-1940) — словацкий писатель, драматург, публицист.
3 Vilikovsky P. Prva a posledna laska. Bratislava, 2013. S. 141.
4 Ibid. S. 139.
5 Ibid. S. 140.
6 Ibid. S. 144.
7 Ibid. S. 150.
8 Ibid. S. 163.
9 Jilemnicky P. Kompas v nas. Bratislava, 1973. S. 158.
10 Ibid. S. 300.
11 Ibid. S. 303.
12 Ibid.
13 Ibid.
14 BilikR. Duch na ret'azi. Bratislava, 2008. S. 168.
15 Ibid. S. 316.
16 Ibid. S. 320.
17 Ibid. S. 326.
18 Ibid. S. 333.
19 Ibid.
20 Ibid. S. 336.
21 Ibid. S. 339.
22 Ibid. S. 346.
23 Ibid. S. 364.
24 Ibid. S. 385.
25 Ibid. S. 380.
26 Ibid. S. 407.
27 Banas J. Zastavte Dubceka! Bratislava, 2009. S. 24.
28 Ibid. S. 25.
29 Ibid. S. 26.
30 Ibid. S. 31.
31 DubcekA. Nadej zomiera posledna. New York, 1993. S. 30.
L. F. Shirokova Revolution of 1917 in the testimonies of the witnesses (on the Slovak prose of the 1930s and 2000s)
Russian revolution of 1917 and the problems connected to it are reflected in Slovak literature. The article is a study of two pairs of texts, similar by expressed ideas, but divided by a long period of time.
Keywords: Slovak prose, Revolution of 1917, literary movements and genres.
