CC BY
60УДК 32; 93; 94 Ирина ВАСИЛЕНКО
Революция 1917 года как отражение кризиса русской культуры
Аннотация. В статье дается социокультурный анализ причин и следствий русской революции 1917 года в контексте общего кризиса русской культуры начала прошлого века. Автор подчеркивает, что, помимо социально-экономических факторов, огромную роль в развитии русской революции 1917 года сыграл духовно-нравственный надлом общества, который стал мощным катализатором революционных процессов в России. Обосновывается вывод о том, что главным уроком революции является осознание опасности, таящейся в духовных расколах общества и потере культурной памяти народа.
Ключевые слова: русская революция 1917 г., причины революции, кризис русской культуры, историческая память, духовно-нравственный раскол общества.
Сто лет, минувших после русской революции 1917 г., не только не сгладили остроты связанных с ней политических дискуссий, но, напротив, сделали их особенно актуальными. Спустя столетие мы снова пытаемся ответить на «вечные вопросы» русской интеллигенции: какова же подлинная роль революции в нашей политической и культурной истории? Каковы ее основные исторические и социокультурные уроки?
было бы наивно утверждать, что именно с революции 1917 г. начались все беды России в XX столетии. Историки написали тома об объективных причинах русской революции, разложили по полочкам накопившиеся социально-экономические противоречия в русской жизни начала ХХ в., привели многочисленные факты, свидетельствующие о росте социального напряжения, расслоении общества и социальном неравенстве, об экономических и внешнеполитических предпосылках и пр. Но все перечисленные условия свидетельствуют только о «поверхностных», «внешних» в определенном смысле причинах революции.
Если мы внимательно рассмотрим жизнь европейских стран начала ХХ в., то увидим там почти аналогичную картину: те же социально-экономические противоречия, тот же рост социального напряжения, то же расслоение общества и вопиющее социальное неравенство... При этом Россия накануне Первой мировой войны была четвертой экономикой мира. На Парижской Всемирной выставке 1900 г. знаменитый Павильон русских окраин - городок в стиле Московского и Казанского кремлей, демонстрировавший наши достижения в разных областях промышленности и сельского хозяйст-
Сведения об авторе: ВАСИЛЕНКО Ирина Алексеевна - профессор кафедры российской политики Московского государственного университета (МГУ) им. М.В. Ломоносова, доктор политических наук; [email protected].
ва, - был самым большим и привлек всеобщее внимание. Жан Кокто писал: «Париж пьян Россией» [Кокто, с. 108].
В целом в начале прошлого столетия, согласно свидетельствам современников и мировой статистике, Россия, при всех ее социальных противоречиях, была на экономическом подъеме. Почему же именно в России и именно тогда произошла революция?
Многие современники тех революционных событий справедливо полагали, что духовные и культурные причины, которые привели в 1917 г. к революции, были уникальными и чисто русскими. Именно они, в конечном счете, вызвали русский бунт -«бессмысленный и беспощадный». Как справедливо заметил Н.Бердяев, «смысл революции есть внутренний апокалипсис истории и культуры...И на русской революции, быть может, больше, чем на всякой другой, лежит отсвет Апокалипсиса» [Бердяев, 108-109].
Действительно, русская революция 1917 г. имела онтологический смысл, и этот смысл был проникнут глубоким пессимизмом. Он был направлен против тех, кто думает, что общество может бесконечно существовать мирно и спокойно, даже если в нем накопилось много зла. Бердяев сформулировал главное онтологическое и культурное противоречие революции: в ней происходит суд над злыми силами, но судящие силы сами творят зло; в революции и добро осуществляется силами зла, так как добрые силы были бессильны реализовать свое добро в истории [Там же, с. 108].
Революция как коренной слом традиционного уклада жизни и культурной традиции стала возможна в России только потому, что из повседневной жизни людей ушли традиционные устои, их расшатал нигилизм, который захватил вначале интеллигенцию, а потом и народ. Успехи науки и промышленности, хозяйственный подъем - все эти внешние достижения скрывали глубокий духовный и нравственный кризис русского общества, распад традиций.
О симптомах этого кризиса в начале ХХ в. писали крупнейшие русские философы и писатели: С. Франк и Н. Бердяев, И. Ильин и С. Булгаков,-П. Новгородцев (а еще ранее - И. Тургенев и Ф. Достоевский). Современники русской революции, они хорошо видели, как накануне революции в среде русской интеллигенции произошел глубокий нравственный надлом: она колебалась между невольной и нарочитой слепотой. Одни упивались просветительским скептицизмом, другие - богоненавистничеством, третьи - анархизмом; четвертые принимали эту духовную пустоту за руководящую «идею» и планировали революцию.
Во многом нигилизм русской интеллигенции был уходом из мира, лежащего во зле, сопровождался разрывом с семьей и традиционными ценностями. Он был направлен против самих основ русской жизни: отрицалось государство, право, традиционная мораль, ибо в них виделось оправдание порабощения человека и народа. Стремясь к освобождению личности, нигилисты объявили восстание против всех верований, всех норм, низвергали религию, философию, искусство, мораль, отрицали дух и духовную
жизнь. Как отмечали современники, русские люди, получившие нигилистическую формацию, легко шли на жертвы, на каторгу и на виселицу.
Известно, что Чернышевский, который был настоящим подвижником в жизни, говорил, что он проповедует свободу, но для себя никакими свободами никогда не воспользуется, чтобы не подумали, что он отстаивает свободы из эгоистических целей. Не случайно утопический роман Чернышевского «Что делать?» становится катехизисом русского нигилизма, настольной книгой русской революционной интеллигенции. Все это позволило Н. Бердяеву увидеть в русском нигилизме религиозный феномен в превращенной форме [См. там же, с. 39-40].
Нельзя не сказать также о разъедающем вирусе анархизма в культуре интеллигенции начала прошлого века. Этот вирус имеет глубокие исторические корни: это та самая «русская вольница» - склонность русского народа к бунту и анархии, символами которой были Емельян Пугачев и Степан Разин. Эта вольница начинает культивироваться в слоях революционной интеллигенции анархического толка. Хорошо известно, что русская интеллигенция никогда не любила государство и не считала его своим. Но народники уже совсем отказывались понимать значение государства в жизни общества, и идеальное будущее всегда представлялось им безгосударственным. Анархические настроения, культ ниспровержения власти и бунтарства становятся одной из центральных тем русского предреволюционного дискурса и благодаря известному «хождению в народ» проникают в гущу народных масс, многократно усиливая архети-пические томления по «русской вольнице».
Нигилизм, анархизм и богоборчество русской интеллигенции во многом изменили тип русской культуры. О том, что культура так называемых шестидесятников - Добролюбова, Чернышевского, их предшественника Белинского и др. - была значительно ниже по сравнению с дворянской культурой Чаадаева, Хомякова, Герцена и т.д.), писали многие русские философы и писатели той эпохи. С яркой художественной выразительностью это показал И. Тургенев в «Отцах и детях».
Изменение типа культуры образованного сословия прежде всего, отразилось в изменении направленности сознания: если «идеалисты» 40-х годов интересовались, главным образом, гуманитарными науками, философией, искусством, литературой, то нигилисты 60-х годов интересовались уже только естественными науками и политической экономией. Потом это стало культурным приоритетом коммунистического поколения, необычайно сузив гуманитарный и гуманистический кругозор русской интеллигенции.
Именно интеллигенция сыграла трагическую роль той разрушительной культурной силы, которая, как писал П. Новгородцев, «в борьбе с догматизмом старых основ отвергла и вовсе конкретные и реальные основы истории, заменив их отвлеченной пустотой начал безгосударственности, безрелигиозности и интернационализма» [Новгородцев, с. 280]. Эти нигилистические, анархические и богоборческие настроения постепенно проникали в народное сознание, становясь общественными настроениями, а потом, в условиях революции, - реальной движущей силой истории. Как отмечал И. Ильин,
русская революция начинает с неверия и заканчивает преступностью и хаосом [Ильин, с. 405].
Ф. Достоевский в своих «Дневниках писателя» очень ярко описывал духовный кризис современного ему общества: «Что-то носится в воздухе полное материализма и скептицизма; началось обожание даровой наживы, наслаждения без труда; всякий обман, всякое злодейство совершаются хладнокровно, убивают, чтобы вынуть хоть рубль из кармана» [Достоевский, с. 132]. Наверное, наиболее образно и глубоко он раскрыл этот духовный надрыв русской интеллигенции в своих пророческих романах «Бесы» и «Братья Карамазовы».
На примере персонажей романа «Бесы» мы видим, как принцип вседозволенности (Если Бога нет, значит, все позволено!), который исповедовало революционное подполье в России, ведет к полной аморальности и беспринципности в политике. Революционер Петр Верховенский становится в романе выразителем хаоса и разрушения: «...Мы сначала пустим смуту... Мы проникнем в самый народ... Мы пустим пьянство, сплетни, доносы; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве... Мы провозгласим разрушение... Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал. Затуманится Русь...».
В романе «Братья Карамазовы» зловещая фигура Великого Инквизитора, наряду с другими аспектами этого образа, олицетворяет призрак грядущей русской революции как революции в умах и сердцах людей. Страшный и умный дух - «дух самоуничтожения и небытия» - подсказывает Великому Инквизитору, что есть единственные три силы на Земле, способные навеки победить и пленить человечество: чудо, тайна и авторитет. Ибо все, что ищет человек, - это перед кем поклониться, кому вручить совесть и как устроиться всемирно.
Так Достоевский раскрывает идею символического капитала мировой власти Великого Инквизитора: знамя хлеба земного, символ Рима и меч Кесаря. Но главная тайна этой власти - тайна обретения хлеба земного из камней, тайна овладения Римом и мечом Кесаря: служение силам зла под видом добра.
Достоевский, по-видимому, предвидел, что проект Великого Инквизитора в мировой политике могут реализовать социалисты. Они перевели аллегории символического капитала мировой власти Великого Инквизитора - чудо, тайну и авторитет - в категории вполне земной политической идеологии. Революционеры хорошо понимали, что идеи становятся материальной силой, когда овладевают массами (К. Маркс); в этом заключается вечный «идеализм» политики, невозможной без символического капитала культуры.
На знамени Коммунистического Интернационала были начертаны слова: «социальная справедливость», «всемирная революция» и «коммунистический идеал». Знамя хлеба земного превратилось в идеал уравнительного распределения - социальную справедливость; авторитет был подкреплен «научно доказанной» теорией коммуни-
стического общества, а «тайна» превратилась в лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» - лозунг «всемирной революции рабочего класса», призванной освободить всех трудящихся.
Только в действительности речь шла о завоевании всемирной власти, а идеалы гуманизма прикрывали истинную цель, и во имя этих гуманных идеалов было разрешено использовать любые средства. «Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата», - настаивал В. Ленин [Ленин, с. 309]. И эта нравственная деградация, дегуманизация самих основ русской культуры стала основой деморализации реальной политики, которая перестала стесняться в средствах завоевания и удержания власти.
Действительно, в процессе русской революции совершается огромный социальный и культурный переворот: она низвергает господствующие классы и поднимает народные слои, ранее угнетенные и униженные. И здесь, с одной стороны, в русском народе обнаружилась огромная витальная сила, но с другой - естественно произошло понижение уровня культуры, ибо высокая культура всегда создается путем длительного отбора. Как горько подчеркнул Н. Бердяев, «большевики пришли к господству в революции уродливо, с уродливым выражением лица, с уродливыми жестами. Это определилось не только тем, что они не принадлежали к тому слою, в котором выработалась культурная форма и манеры, более соответствующие понятию о прекрасном, но и тем, что у них было много ненависти, мстительности, геББепИтеп^ которые всегда уродливы, у них не было еще никакого стиля, не произошло еще оформления. В революциях всегда есть уродливая сторона» [Бердяев, с. 112].
Нельзя не сказать и о том, что культурный стиль русского коммунизма и русской революции во многом определился также в условиях жестокости и ненависти Первой мировой войны. Эта война, в силу использования новых средств вооружения, впервые в человеческой истории породила неслыханные массовые жертвы и страдание, море крови и слез. Человеческая жизнь резко обесценилась, и эта незащищенность личности перед лицом грубой силы была свидетельством и фактором дегуманизации культуры.
Русские по характеру своему склонны к максимализму, и максималистский характер русской революции - ее яркая черта. Именно атмосфера войны создала в русской революции особый тип победоносного большевизма и завершила перерождение типа и культуры русской интеллигенции. Методы и стиль войны во многом были перенесены внутрь страны. Как отмечали современники, появился новый культурный тип милитаризованного молодого человека, который имел образ завоевателя, не стеснялся в средствах и всегда был готов к насилию, был одержим волей к власти и могуществу [Бердяев, с. 113]. Именно этот большевик-завоеватель и совершил революцию: ведь революции не совершаются мечтательными интеллигентами.
Во время Первой мировой войны Россия столкнулась со всеми ужасами, сопутствующими поражению разлагающейся многомиллионной армии. В условиях всеобщего
хаоса и анархии пришедшее к власти после февральского переворота либерально-демократическое правительство начинает провозглашать отвлеченные гуманные демократические принципы, которые не понимали и не могли понять революционные массы народа. Либерал Керенский с его идеей Учредительного Собрания, пусть и весьма прогрессивной для того времени, совсем не подходил для революционной эпохи. К тому же временное правительство стремилось «из благородного чувства» продолжать войну до победного конца, в то время как солдаты готовы были бежать с фронта.
Таким образом, основная причина падения Временного правительства и государственного разгрома была в том, что интеллигенция совершенно не понимала ни природы русского человека, ни движущих им мотивов. Перед революцией интеллигенция пользовалась народом как орудием борьбы с самодержавием. Но когда в условиях войны русская монархия рухнула, интеллигенция вынуждена была немедленно из оппозиции перестроиться в органы власти. И здесь ее постигло настоящее банкротство.
Современник русской революции А.С. Изгоев писал: «Все главные политические, социально-экономические и психологические идеи, в которых столетие воспитывалась русская интеллигенция, оказались ложными и гибельными для народа. В роли критиков выступили не те или иные литераторы, а сама жизнь. Нет высшего авторитета. На критику жизни нет апелляции. Большевики и их господство и воплотили в себе всю эту критику жизни. Напрасно интеллигенция пытается спасти себя отводом, будто она не отвечает за большевиков. Нет, она отвечает за все их действия и мысли. Большевики лишь последовательно осуществили все то, что говорили и к чему толкали другие. Они лишь поставили точки над i, раскрыли скобки, вывели все следствия из посылок, более или менее красноречиво установленных другими» [Изгоев, с. 41].
Оказалось, что только диктатура могла остановить процесс окончательного разложения и торжества хаоса и анархии. И проект этой диктатуры был подготовлен и предложен большевиками во главе с В. Лениным. В условиях деморализации армии, всеобщего хаоса и анархии только большевики оказались способными справиться с ситуацией, взять ее под контроль и повести за собой народ. Ленин воспользовался бессилием либерально-демократической власти, непониманием и неприятием ее культурной и политической символики со стороны взбунтовавшегося народа. Как стратег и тактик революции он оказался на высоте: увидев откровенное нежелание солдат продолжать войну - он предложил им мир; осознав всю вековую глубину стремления крестьян к земле - он передал им землю. За ним пошли массы, и он, вместо культуры никому не понятной в России демократии, воспользовавшись русскими традициями векового монархического правления, предложил народу большевистскую диктатуру, гораздо более похожую на монархию.
В условиях культурного слома общества, всеобщего попирания старых традиций большевики начали культивировать стиль диктатуры и насилия. Они воспользовались вечным стремлением русской души к исканию правды, справедливости и царства Божьего на земле, предложив идею коммунизма как новое царство всеобщего равенства и справедливости. В условиях жестокости и страданий первой мировой войны
жестокости новой диктатуры не показались народу чрезмерными: народ никогда не знал свободы и не стремился за нее бороться. Архетип перехода в русской культуре от одной целостной веры к другой целостной вере, к другой ортодоксии, охватывающей всю жизнь, оказался чрезвычайно сильным.
Как отмечал Н. Бердяев, Россия перешла от старого средневековья - минуя пути новой истории с их секуляризацией, дифференциацией разных областей культуры, с их либерализмом и индивидуализмом, с торжеством буржуазии и капиталистического хозяйства - к новому средневековью: «Пало старое священное русское царство и образовалось новое, тоже священное царство, обратная теократия. Произошло удивительное превращение. Марксизм, столь не русского происхождения и не русского характера, приобретает русский стиль, стиль восточный, почти приближающийся к славянофильству» [Бердяев, с. 116].
Так русская культура воспринимает и преобразует марксизм в духе своих традиций. Но это было неслыханное падение великой русской культурной традиции, отброшенной назад, в новое средневековье, с культом беспрецедентной жестокости и насилия. Современник русской революции философ С. Франк горько заметил: «Даже в Смутное время разложение страны не было, кажется, столь всеобщим, потеря национально-государственной воли столь безнадежной, как в наши дни; и на ум приходят в качестве единственно подходящих примеров грозные, полные библейского ужаса мировые события внезапного разрушения великих древних царств. И ужас этого зрелища усугубляется еще тем, что это есть не убийство, а самоубийство великого народа, что тлетворный дух разложения, которым зачумлена целая страна, был добровольно, в диком, слепом восторге самоуничтожения, привит и всосан народным организмом» [Франк, с. 121].
Но, с другой стороны, этот кризис культуры, обнаруживший все язвы и надрывы русского общества, парадоксальным образом в исторической перспективе послужит и добру. Тяжело «переболев» революцией, общество и культура способны освободиться от своих надрывов и язв. В этом проявляется двойственный характер русской революции: с одной стороны, она наиболее полно обнажает зло, с другой стороны, косвенно указывает обществу путь освобождения от него. Другими словами, в революциях, как в грозе, культура способна очищаться и просветляться. Как пророчески писал С. Аскольдов, взрывы злых сил в процессе революции являются провозвестниками новых духовных подъемов и, быть может, даже преображений [Аскольдов, с. 12].
Однако потребовалось целое столетие, чтобы наше общество и наша культура сумели восстановить и возвысить традиции гуманизма, которые на протяжении многих веков культивировались в русской философии, литературе и искусстве. Потребовалось целое столетие, чтобы традиционные гуманные ценности русской культуры вновь оказались востребованными народом и властью в России. Мы, наконец, начали восстанавливать нашу историческую память, вспоминать подвиги наших героических предков, ценить соборность, единство и согласие в обществе.
От лица духовной власти в современной России Патриарх Кирилл справедливо назвал русскую революцию «трагедией русского народа», вспоминая о нападках и репрессиях, которым подверглись верующие, о гонениях на Русскую Церковь, о разрушении храмов, о глумлении над святынями, об убийстве множества людей и заключении их на длительные сроки в тюрьмы и концентрационные лагеря [Доклад... с. 3].
Однако главная трагедия России в революции 1917 г. заключалась в том, что, одурманенный сомнительными популистскими идеями, русский народ позволил оболгать национальную историческую память, надругался над своей традицией, веками создававшейся усилиями предков, позволил разделить себя на враждующие лагеря и поставить политические и социальные различия выше национального единства и культурной общности.
Необычайно актуально сегодня звучат слова П. Новгородцева: «Каждый народ, образовавший из себя духовное целое, имеющий свою историю, свою культуру, свое призвание, носит в себе живую силу, которая сплачивает воедино его отдельных членов, которая из этих атомов, из этой пыли людской делает живой организм и вдыхает в него единую душу. Это - та великая сила духовного сцепления, которая образуется около святынь народных; это - сила того Божьего дела, которое осуществляет в своей истории народ... Лишь целительная сила, исходящая из святынь народной жизни и народной культуры, может снова сплотить воедино рассыпавшиеся части русской земли. Вот то общее дело, в котором интеллигенции и народу надлежит быть вместе и в котором самое противопоставление интеллигенции и народа должно исчезнуть или по крайней мере утратить свою остроту» [Новгородцев, с. 281].
Несомненно, трагический опыт русской революции 1917 г. показал необходимость глубокого осознания всеми политическими, общественными и культурными силами страны уроков этих исторических событий. И главный из этих исторических и социокультурных уроков в том, чтобы хранить национальную историческую память, ценить высокую духовную культуру народа, укреплять нравственные основы жизни общества, не допуская духовных расколов и катастроф.
Литература:
Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины: Сборник статей о русской революции. M. 1990. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. Репринтное воспроизводство издания 1955 г. М. 1990.
Доклад Святейшего Патриарха Кирилла на открытии XXV Международных Рождественских образовательных чтений. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: patriarchia.ru/db/ textM789256.html (дата обращения: 20.03.2017). Достоевский Ф.М. Дневник писателя. М. 2012.
Изгоев А.С. Социализм, культура и большевизм // Из глубины. Сборник статей о русской революции. M. 1990.
революция 1917 года
как отражение кризиса русской культуры | 68
Ильин И.А. Николай Ставрогин (Достоевский. «Бесы») // Ильин И.А. Собр. соч. в 10 тт.: Т. 6. М. 1997.
Кокто Ж. Портреты-воспоминания: 1900-1914. М. 1968.
Ленин В.И. Задачи союзов молодёжи. Речь на III Всероссийском съезде Российского Коммунистического Союза Молодежи 2 октября 1920 года // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. М. 1967. Т. 41.
Новгородцев П.И. О путях и задачах русской интеллигенции // Из глубины. Сборник статей о русской революции. М. 1990. 298 с.
Франк С.Л. Эе Рго^п^б // Из глубины. Сборник статей о русской революции. М. 1990.
