CC BY
142
2. Глебов, С. С. Победа Советской власти в Южном Зауралье / С. С. Глебов. — Курган : Изд-во газеты «Советское Зауралье», 1961. - С. 89.
3. Барнаульская городская дума 1877 —1996 : сб. док. — Барнаул, 1999. — С. 213 — 214.
4. Организация самоуправления в Тобольской губернии (вторая половина Х1Х — начало XX вв.) : сб. документов и материалов. — Тюмень, 1995. — С. 294 — 300.
5. Сагалаков, Э. А. Социально-политическое развитие Южной Сибири в 1917-1918 гг. / Э. А. Сагалаков. — Абакан : Изд-во ГОУ ВПО «Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанаева», 2010. — С. 35.
6. Установление Советской власти на территории Курганской области (март 1917 —июнь 1918 гг.) : сб. документов и материалов. — Курган : Красный Курган, 1957. — С. 83 — 84.
7. Жизнь Алтая. — 1917. — 10 декабря.
8. Красноярский Совет (протоколы и постановления). — Красноярск, 1960. — С. 254.
9. Октябрь в Сибири. Хроника событий (март 1917 — май 1918 г.) / Э. И. Черняк [и др.]. — Новосибирск : Наука, 1987. — С. 191.
10. Революционная мысль. — 1918. — 4 января.
11. Шиловский, М. В. Политические процессы в Сибири в период социальных катаклизмов 1917 — 1920 гг. / М. В. Шиловский. — Новосибирск : Сибирский хронограф, 2003. — С. 97.
12. Советы Томской губернии (март 1917 — май 1918 гг.) : сб. документов и материалов. — Томск : Зап.-Сиб. кн. изд-во, 1976. — С. 90 — 92.
13. Сибирская жизнь. — 1917. — 4 августа.
14. Большевики Западной Сибири в борьбе за социалистическую революцию. — Новосибирск, 1957. — С. 211.
15. Борьба трудящихся за установление Советской власти на Алтае (1917 — 1920). — Барнаул, 1957. — С. 109—110.
16. Победа Великого Октября в Сибири. В 2 ч. Ч. 2. Социалистическая революция и установление Советской власти / Под ред. И. М. Разгона. — Томск : Изд-во Том. ун-та, 1987. — С. 150.
17. Шиловский, М. В. Декабрьский (1917 г.) чрезвычайный областной съезд // Сибирская заимка // [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.zaimka.ru/power/ бЬПоуб^.бМш! (дата обращения: 20.04.2009).
18. Знамя революции. — 1918. — 28 января.
19. История земли Иркутской. — Иркутск : Символ, 2002. — С. 200.
20. Агалаков, В. Т. Советы Сибири (1917 — 1918 гг.) / В. Т. Агалаков. — Новосибирск, 1978. — С. 218.
21. Борьба за власть Советов в Иркутской губернии. — Иркутск, 1957. — С. 200.
22. Сибирская жизнь. — 1918. — 14 января.
23. Даценко, А. Г. Городское самоуправление в Новоникола-евске между февралем и октябрем 1917 года / А. Г. Даценко // Проблемы истории местного управления Сибири ХУ1—ХХ вв. — Новосибирск, 1996. — С. 47.
24. Революционная мысль. — 1918. — 23 января.
ЧУДАКОВ Олег Валерьевич, кандидат исторических наук, доцент (Россия), доцент кафедры дореволюционной отечественной истории и документоведения. Адрес для переписки: chudakov55@rambler.ru
Статья поступила в редакцию 16.09.2013 г. © О. В. Чудаков
УДК 94(470+571)«1900/1917»:329.14 Д. Д. КИСЕЛЕВ
Омский государственный педагогический университет
«РЕВОЛЮЦИОННАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ» ЧЛЕНОВ ПАРТИИ СОЦИАЛИСТОВ-РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА
Статья посвящена «революционной повседневности» членов партии социалистов-революционеров в начале XX в. Рассматриваются основные черты и элементы повседневной жизни на примере динамитных мастерских и подготовительных этапов террористических актов.
Ключевые слова: «революционная повседневность», повседневная жизнь, терроризм, социалисты-революционеры, эсеры.
На современном этапе история повседневности в течение двух последних десятилетий превратилась в отдельное научное направление. Постоянное увеличение количества публикаций посвященных истории повседневности, указывает на высокую востребованность данной проблематики. Повседневность все чаще становится предметом исторических исследований [1—3]. Н. Л. Пушкарева отмечает: «Мы все живем в повседневном мире; повседневные, а потому малозаметные в своей привычности явления окружают нас, и каждый из нас полагает, что может точно судить о них и о предмете в целом. Однако реконструкция повседневности не так про-
ста: во-первых, эта сторона действительности очень широка, всеохватна, во-вторых, у историка часто нет источников (или слишком много) относимых именно и только к ней» [4].
Несмотря на разнообразие научных публикаций на тему повседневности, некоторые темы остаются неисследованными. В частности, это касается истории революционного движения в России. Становлению и развитию революционного движения в России, посвящено огромное количество научных публикаций как отечественных, так и зарубежных историков [5 — 8]. Но, к сожалению, в своих работах авторы фактически не уделяют внимание повседневной
жизни российского революционера, хотя следует указать на обилие источников, которые позволяют реконструировать многие аспекты революционной повседневности.
Начало накопления историографического материала о революционном движении можно относить уже к 1880-м годам и вплоть до революции 1917 года. Следует сказать, что в это период происходит осмысление, подведение некоторых итогов за почти полувековое существование революционной деятельности. Это делается не столько профессиональными историками, сколько непосредственными свидетелями и участниками событий, как революционным лагерем, так и их противниками. Дискуссии 1920-х годов, направленные на создание новой истории революции или своего рода революционной истории, способствовали не только переосмыслению революционного движения, но и активной публикации воспоминаний, писем революционеров и т.д. Советские историки заимствовали многое сказанное Лениным. Так, например, народники 1870-х годов характеризовались как ««блестящая плеяда революционеров» с «беззаветной решимостью и энергией» и «величайшим самопожертвованием», а народники 1880 — 90-х годов получили оценку как «отвратительнейшие реакционеры народничества» [9].
В 1930-е гг. формирование культа личности И. В. Сталина ограничило возможности историков в изучении революционного движения в России. А появившийся в 1938 г. «Краткий курс» фактически стал опорной схемой для написания работ по истории партии большевиков и вычеркнул из истории не только политических противников (эсеры, меньшевики, анархисты. — Прим. А. К.), но и предшественников (народовольцев). Революционное движение воспринималось и трактовалось в форме четко организованной, но «обезличенной структуры».
В период «оттепели», когда идеологическое давление ослабло, у советских историков появилась возможности и источниковая база для изучения мелкобуржуазных партий, в том числе и эсеровской партии. В своих выводах авторы вернулись к ленинским оценкам революционного движения, сделали их своей непосредственной основой, где указывали на неправильный выбор тактики и ошибки деятельности [10].
В «перестроечное» время проблематика исследований, посвященных российскому революционному движению. Появляются публикации, в которых была показана роль женщин как участниц революционных организаций [11].
На современном этапе многие российские исследователи отказались от трактовки революционного движения через призму историко-партийных представлений и стараются использовать новые исследовательские тенденции и ставят новые научные проблемы. Так, например, Р. А. Городницкий обратился к изучению деятельности «Боевой организации партии социалистов-революционеров» [12], а также мотивационной сферы эсера-террориста [13], в сфере изучения психологии российских революционеров работает и С. В. Калинчук [14]. М. Б. Мо-гильнер постаралась взглянуть на революционеров через призму их же революционной художественной литературы [15], К. Н. Морозов сделал попытку исследовать такой феномен, как «революционная субкультура» [16].
Зарубежные авторы, опираясь на методы психологии, социологии и других наук, смогли по-иному взглянуть на русских революционеров. В иностран-
ных исследованиях фигурирует «особый мир» русской радикальной интеллигенции. Основной акцент делался на психологические особенности «народных мстителей». Русские революционеры часто представляются ярыми фанатиками своего дела, а иногда психически больными людьми. Особенно отчетливо это проявляется в работах, посвященных проблеме российского революционного терроризма [17, 18].
Повседневная жизнь антропоцентрична, поэтому, на наш взгляд, для постановки вопроса о повседневной жизни революционера необходимо рассматривать революционное движение как субкультуру, со своими особенностями и акцентировать свое внимание на главном его компоненте — человеке. Так как в область исследования повседневности входят различные сферы жизни человека, в том числе и его деятельность, мы будем рассматривать революционную деятельность членов партии социалистов-революционеров в контексте субкультуры российского революционера.
«Нелегальность» как неотъемлемая часть революционной повседневности
Повседневность российского революционера (в нашем случае революционная деятельность как ее компонент), как и революционное движение в целом, носила «нелегальный» характер. Сложившаяся в конце Х1Х — начале XX в. в Российской империи политическая ситуация просто не располагала к легальной деятельности. Об этом ярко свидетельствуют воспоминания В. М. Зензинова, называющего «конспиративность» «главным условием успеха» подпольной работы [19, с. 80].
Одним из главных элементов конспиративности являлся паспорт. Большинство профессиональных революционеров жили на «нелегальном положении», то есть под чужим именем, с чужим паспортом. «Каждая уважавшая себя революционная организация имела так называемое «паспортное бюро», т. е. запас паспортных бланков и книжек, и человека, опытного в изготовлении фальшивого паспорта. «Нелегальный» имел обычно несколько паспортов и, меняя свое местожительство, менял и то имя, под которым жил», — отмечал В. М. Зензинов [19, с. 80].
В некоторой степени подобная ситуация позволяет нам говорить о некоем «обезличивании» революционера и постановки вопроса о его «самоидентификации». Наличие большого количества паспортов на чужие имена воспринималось как «издержка» профессии, как вынужденная необходимость в целях успеха революции и собственной безопасности.
Нелегальная работа накладывала свой отпечаток на привычки и ментальность людей. Одной из самых важных черт революционера являлась пунктуальность. Пунктуальность была показателем профессионализма партийного работника. Е. Д. Стасова вспоминала: «<...> Не всегда можно было встретиться с товарищами на квартире, иногда приходилось встречаться на улице, где-нибудь на углу, и тут нужна была исключительная точность. Если вы придете с опозданием, товарищу придется в ожидании вас прохаживаться. Этим он обратит на себя внимание городового, шпика, дворника. <...>. Надо было минута в минуту сойтись и идти дальше. Тогда ваша явка проходила незамеченной» [16, с. 48 — 49]. В революционной среде была высока ценность времени. Встречи революционеров, или «явки», часто проходили на квартирах сочувствующих (врачей,
адвокатов, учителей), чтобы не привлекать лишнего внимания. Но явки совершались не только на квартирах, например, Б. В. Савинков обычно устраивал явки в хороших ресторанах, опять же в целях конспирации [20, с. 61].
Отметим такой момент, что некоторые революционеры, на начальном этапе, до окончательного присоединения к революционным партиям являлись так называемыми «сочувствующими» и совмещали легальную деятельность с оказанием различной помощи революционному подполью. В качестве примеров можно привести М. М. Чернавского, Г. А. Гершуни, которые на начальном этапе ограничивались незначительными услугами революционным партиям. Например, по инициативе Г. А. Гершуни в Минске была открыта начальная школа для еврейских детей, а при ней вечерние курсы для взрослых. Революционном группам он оказывал различную техническую помощь, устраивал мастерскую для нелегальных типографий, создал паспортное бюро, занимался переправкой нелегальных лиц за границу. «Переход» на нелегальное положение требовал серьёзных размышлений и должен был быть осознанным поступком. Обычно это происходило после ареста и часто сопровождалось выездом за границу. Выезжали, как правило, в Финляндию (несмотря на то что она являлась частью Российской империи), Францию, Германию, Италию, Швейцарию и др. Выезд заграницу требовался для того, чтобы скрыться от надзора полиции, а также для выполнения различного рода поручений, от транспортировки революционной литературы до организации различного рода предприятий (типографий, динамитных мастерских). Аналогичные предприятия создавались и на территории Российской империи.
Повседневность динамитных мастерских
Революционная деятельность требовала определенной «специализации». Назначались ответственные за печать, были люди занимавшиеся агитацией и распространением революционной литературы, но особое место занимали технические группы. Техники занимались исключительно «боевой работой», т.е. террористической деятельностью. Их основной задачей было изготовление бомб. Для этого обычно брали действующих или бывших студентов, кто активно изучал в университете химию, так как работа предполагала работу с различного рода химическими элементами, в частности с серной кислотой. Для этого создавались специализированные предприятия — динамитные мастерские [12, с. 87—132].
Одна из таких мастерских, например, находилась в Финляндии. Помещение для мастерской находилось за городом и в практических целях всегда бралось в аренду. Дислокация одной и той же мастерской не была постоянной из-за соображения конспирации и безопасности. Предприятие ликвидировалось, как только оно выполнило свою «функцию», и обосновывалось в новом месте. Размер используемого помещения варьировался, скорее всего, из-за материальных причин. В. Попова в своих воспоминаниях писала о «большой и просторной» даче, состоящей «...из шести комнат, с отдельной кухней через сен [20, с. 55 — 56]. М. М. Чернавский, наоборот, отмечал, что динамитная мастерская располагалась в «небольшой финской хате, состоящей из сеней и двух комнат» [21, с. 10]. В этих фрагментах интересно то, что и В. Попова, и М. М. Чернавский опи-
сывали одну и ту же мастерскую, только местоположение и условия формирования были различны.
Жизнь в динамитной мастерской имела свои особенности. В своих воспоминаниях революционеры отмечают монотонность, однообразность жизни [20, с. 58]. Каждый следующий день был идентичен предыдущему. «Рабочая» повседневность, была лишена каких-либо изысков, это была рутина, но необходимая рутина. Подобного рода факторы создавали ощущение жизни в другом мире. В. Попова сравнивала жизнь в мастерской с монастырской по причине крайней изолированности [20, с. 58]. Революционерам запрещалось переписываться и встречаться с родными и близкими, избегали случайных встреч знакомых. Прогулки совершали только ночью, чтобы не попасть под наблюдение полиции [20, с. 59]. Нарушение правил, могло повлечь серьезные последствия.
Каждый день был связан с постоянной работой. М. М. Чернавский вспоминал: «Мы работали целый летний день с утра до вечера, с перерывами только для еды» [21, с. 13]. Отсутствие какого-либо досуга и свободного времени, также следствие постоянной занятости.
Для некоторых революционеров указанные нами ранее изолированность и монотонность работы не являлись каким-либо существенным бременем. Они ее просто не замечали по той причине, что были увлечены работой. Они были счастливы, что их привлекли к «работе», они этого ждали. «Работа была трудная и опасная, и, тем не менее, этот период кажется одним из самых светлых в моей жизни. » — отмечал Чернавский. Для многих революционная деятельность являлась единственной целью в жизни. Отдельных революционеров обычная, легальная работа тяготила, раздражала, а когда они занимались непосредственно изготовкой снарядов или подготовкой террористического акта, это приводило их к успокоению или повышенной экзальтации. Про подобных революционеров говорили, что «психически не приспособлен к мирной работе» [22, с. 145]. Для них это было возможностью самореализоваться, снять «ощущение никчемности». Напряженность и монотонность жизни нарушалась с приездом какого-либо партийца с «воли», что сопровождалось эмоциональной разрядкой, вносило некое разнообразие в «жизнь» динамитной мастерской.
Террористические акты как элемент «революционной» повседневности
Отдельной частью «рабочей» повседневности являлась подготовка к террористическим актам. На наш взгляд, уместно проводить параллели между подготовительным этапом террористического акта и театральным представлением, в котором каждому члену боевой группы была уготована отдельная роль.
Начальный этап подготовки был связан с выбором цели и формированием группы, которая будет осуществлять террористический акт. Далее детально разрабатывался план покушения, который впоследствии неоднократно редактировался на месте исполнения.
Для каждого члена группы разрабатывался маршрут. Обычно революционер самостоятельно планировал, как он будет добираться до того или иного города. Но при ответственных поручениях маршрут планировался коллективно либо руково-
дителем организации. «Кроме паспорта, мне был вручен подробнейший маршрут с указаниями станций, проездов; пересадок и т.д.» — констатировал Чернавский [23, с. 33]. Для разъездов революционеры пользовались II и даже I классом. Эти классы предохраняли от лишних встреч и докучных разговоров. III классом фактически не пользовались вследствие своей тесноты и опасности тщательного обыска полиции. Но техникам иногда приходилось пользоваться III классом, по причине нехватки денежных средств.
Особое внимание уделялось «ролям», которые должны были выполнять члены боевой группы. Заметим, что роли назначались, а не выбирались, что позволяет говорить о строгой дисциплине, которая царила в группе. Каждому боевику создавалась специальная легенда. «Мы оба — деревенские уроженцы, но крестьянской работы не знаем. Мы — заводские рабочие. Я всю почти жизнь проработал на заводе токарем. <...>Миша — мой крестник» — вспоминал М. М. Чернавский [23, с. 42]. Все аспекты жизни разрабатывались до мельчайших подробностей, чтобы не вызывать подозрений не только у полиции, но и в той среде, куда революционеры внедрялись.
Одним из самых ответственных заданий являлась слежка за «объектом». Для этого использовались роли уличных торговцев и извозчиков. Многие боевики были представителями интеллигенции, поэтому им требовалось определенное актерское мастерство, чтобы сыграть роль простого «мужика». Б. В. Савинков писал в своих воспоминаниях: «Я сказал ему (Каляеву. — Прим. А. К.) в разговоре, что ему, вероятно, придется торговать на улице в разнос. <...> Я посмотрел на его бледное интеллигентное лицо с тонкими чертами, на его скорбные большие глаза, на худые нерабочие руки и промолчал. Я не мог знать тогда, что ему не будет соперников в трудной роли уличного торговца» [24, с. 17—18]. Вообще, мало кому из террористов удавалось выполнить свою задачу так, как это удалось «Поэту» и «Авелю» [25, с. 83 — 89]. Основная цель, которую преследовали наблюдатели, была не выделяться, быть как все. Относительно мелочей Чернавский писал: «Мы стараемся точно копировать извозчиков, как в образе жизни, так и в усердии к работе.» [24, с. 17—18]. О подобного рода мелочах упоминает и Б. В. Савинков [24, с. 17 — 41]. Если рядовые террористы выполняли своего рода «рабочие» роли, то руководители групп и их ближайшие помощники исполняли «роли» аристократов, богатых иностранцев и др. «.Я играл роль богатого англичанина, Дора Бриллиант — бывшей певицы из «Буффа». На вопрос о моих занятиях я сказал, что я представитель большой английской велосипедной фирмы. Я имел вид делового человека, Дора — певицы» — отмечал Савинков [24, с. 17 — 41]. Еще один эпизод, который приводит Чернавский: «Из Лондона вся «новая» группа <...> переехала в маленький захолустный город Ньюкэй, расположенный на берегу Атлантического океана, в Корнуэльсе, в юго-западном углу Англии. Для жителей городка мы были иностранцами...<...> Группа представляла одну семью. Пишущий эти строки был полковник голландской службы в отставке. Савинков его зять. Остальные члены группы — родственники семьи» [23, с. 48]. Подобная организация «работы» практически сводила к минимуму опасность «провала». Боевая группа всегда представляла собой единое целое, «семью», это и помогало им практически всегда оставаться вне подозрения. Никто
из окружающих не догадывался, что рядом с ними живет группа террористов, готовящихся совершить покушение. В этом-то и состояла «театральность» террористической работы. Каждый очень правдиво играл отведенную ему роль.
Революционное движение представляет собой сложное явление, которое до конца не исследовано. Новые источники, вводимые в оборот, позволяют взглянуть на российских революционеров с других позиций, например, как на «особый мир» русской радикальной интеллигенции, на специфическую субкультуру.
Образ революционера, созданный самой «подпольной Россией» и транслируемый через художественную литературу, не соответствовал действительности. Литературный «герой» был наделен определенными характеристиками, была создана универсальная модель, которую использовали в качестве примера молодые революционеры. Он любил и был предан народу, хотя и отстранен от него, отдавал за народ жизнь. Как указывает М. Могиль-нер, «герой» должен был «вести «тонкую духовную жизнь» в узких грязных камерах» [15, с. 46]. Реальный же революционер этим характеристикам фактически не соответствовал. Рассматривая российских революционеров начала XX века через призму их повседневной жизни, мы наблюдаем иную картину. Каждый из представителей революционного лагеря являлся своеобразной личностью, будучи не похожим на своих коллег. Происходил процесс индивидуализации, трансформировавший революционную среду. У каждого из них были свои мотивы прихода в революционную деятельность, своя система ценностей. Из универсального литературного «героя» мы наблюдаем появление индивидуальности. Укажем, что революционная повседневность не была однообразной. Культура повседневности нового поколения революционеров, к которому относятся члены партии эсеров, отличалась от повседневности революционеров-народников 1870-х гг. Именно через повседневную жизнь мы можем увидеть в российском революционере настоящего, реального человека, а не художественный персонаж.
Библиографический список
1. Лебина, Н. Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920 — 1930 годы / Н. Б. Лебина. — СПб. : Нева — Летний Сад, 1999. — 334 с.
2. Лентор, Ж. Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции / Ж. Лентор. — М. : Молодая гвардия, 2006. - 335 с.
3. Лотман, Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства: XVIII — начало XIX века / Ю. М. Лотман. — СПб. : Искусство-СПб., 1994. — 709 с.
4. Пушкарева, Н. Л. «История повседневности» как направление исторических исследований [Электронный ресурс]. — URL: http://www.perspektivy.info/print.php?ID = 50280 (дата обращения: 20.11.2013).
5. Гейфман, А. Революционный террор в России. 1894 — 1917 / А. Гейфман. — М. : КРОН-ПЕРСС, 1997. — 448 с.
6. Павлов, Д. Б. Эсеры-максималисты в первой российской революции / Д. Б. Павлов. — М. : Изд-во Всесоюз. заочн. политехи. ин-та, 1989. — 240 с.
7. Прайсман, Л. Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы / Л. Г. Прайсман. — М. : РОССПЭН, 2001. — 432 с.
8. Стайтс, Р. Женское освободительное движение в России: феминизм, нигилизм и большевизм, 1860—1930 / Р. Стайтс. — М. : РОССПЭН, 2004. — 616 с.
9. Троицкий, Н. А. Русское революционное народничество 1870-х годов. [Электронный ресурс]. — URL: http://www.sgu. ru/faculties/historical/sc.publication/history_rus/rus_rev (дата обращения: 20.11.2013).
10. Гусев, К. В. Партия эсеров: от мелкобуржуазного ре-волюционаризма к контрреволюции: Исторический очерк / К. В. Гусев. - М. : Мысль, 1975. - 383 с.
11. Павлюченко, Э. А. Женщины в русском освободительном движении: От Марии Волконской до Веры Фигнер / Э. А. Павлюченко. - М. : Мысль, 1988. - 290 с.
12. Городницкий, Р. А. Боевая организация партии социалистов-революционеров / Р. А. Городницкий. - М. : РОССПЭН, 1998. - 242 с.
13. Городницикй, Р. А. Егор Созонов: мировоззрение и психология эсера-террориста. [Электронный ресурс]. — URL: http://socialist.memo.ru/books/lit/sozonov.zip (дата обращения: 22.11.2013).
14. Калинчук, С. В. Психологический фактор в деятельности «Земли и воли» 1870-х годов / С. В. Калинчук // Вопросы истории. - 1999. - № 3. - С. 46-58.
15. Могильнер, М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа / М. Могильнер. - М. : Новое литературное обозрение, 1999. - 208 с.
16. Морозов, К. Н. Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922-1926): этика и тактика противоборства / К. Н. Морозов. - М. : РОССПЭН, 2005. - 736 c.
17. Бакаев, А. А. Историография российского революционного терроризма конца XIX-начала XX века : дис. ... д-ра
истор. наук / А. А. Бакаев. - М. : РУДН, 2005. - 387 с.
18. Гейфман, А. В сетях террора. Дело Азефа и русская революция / А. Гейфман. - М. : АИРО-ХХ, 2002. - 256 с.
19. Зензинов, В. М. Пережитое / В. М. Зензинов. - Нью-Йорк : Изд-во им. Чехова, 1953. - 239 с.
20. Попова, В. Динамитные мастерские 1906-1907 гг. и провокатор Азеф / В. Попова // Каторга и ссылка. - 1927. - № 4. -С. 53-66.
21. Чернавский, М. М. В боевой организации / М. М. Чер-навский // Каторга и ссылка. - 1930. - № 7. - С. 7-39.
22. Спиридович, А. И. Партия социалистов-революционеров и их предшественники / А. И. Спиридович. - Петроград, 1918. - 340 с.
23. Чернавский, М. М. В боевой организации / М. М. Чер-навский // Каторга и ссылка. - 1930. - № 8/9. - С. 26-65.
24. Савинков, Б. В. Воспоминания террориста / Б. В. Савинков // Записки террориста. - М. : Захаров, 2002. -С. 7-396.
25. Это я виноват... : Эволюция и исповедь террориста: Письма Егора Созонова с комментариями / Сост. и коммент. А. Ф. Савина. - М. : Языки славянской культуры, 2001. -520 с.
КИСЕЛЕВ Александр Анатольевич, аспирант кафедры отечественной истории. Адрес для переписки: ale9505@yandex.ru
Статья поступила в редакцию 12.11.2013 г. © А. А. Киселев
УДК 93/94 +327.5
М. М. СТЕЛЬМАК
Омский государственный технический университет
ВОСПРИЯТИЕ ИНОСТРАННОГО ВОЕННОГО ПРИСУТСТВИЯ В РОССИИ В ОТРАЖЕНИИ
АНТИБОЛЬШЕВИСТСКОЙ ПРЕССЫ (ПО МАТЕРИАЛАМ РУБРИКИ «ПЕЧАТЬ И СОЮЗНИКИ» НА СТРАНИЦАХ ГАЗЕТЫ «СИБИРСКИЙ ВЕСТНИК»)
Статья посвящена исследованию проблемы взаимоотношений белого движения с иностранными союзниками. На основе материалов об интервенции, опубликованных в официальном органе печати Временного Сибирского правительства «Сибирский вестник», реконструируется отношение к военному присутствию иностранных сил на территории России.
Ключевые слова: Гражданская война в России, белое движение, Антанта, пресса, международные отношения.
Участие иностранных государств в Гражданской войне в России тема, всегда привлекавшая внимание историков. В советской историографии стало традицией в негативном свете вести речь об иностранной
военной интервенции, направленной на поддержку противников Советской власти [1].
В то же время, в эмиграции, деятелями Белого движения были написаны мемуары, где участие
