Научная статья на тему 'Рецепция романов И. С. Тургенева в трудах В. М. Марковича'

Рецепция романов И. С. Тургенева в трудах В. М. Марковича Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
3872
407
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ТУРГЕНЕВ / МАРКОВИЧ / РЕЦЕПЦИЯ / РОМАН / ГЕРОЙ / КОНЦЕПЦИЯ ТРАГИЧЕСКОГО / TURGENEV / MARKOVITCH / RECEPTION / NOVEL / CHARACTER / CONCEPT OF TRAGIC

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Затеева Татьяна Владимировна, Ленхобоева Татьяна Робертовна

Рассматриваются особенности рецепции романов И.С. Тургенева в трудах известного отечественного литературоведа В.М. Марковича.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

I.S. Turgenev’s novels reception in the works of V.M. Markovitch

The article is devoted to the peculiarities of I.S. Turgenev''s novels reception in the works of the Russian literary critic V.M. Markovitch.

Текст научной работы на тему «Рецепция романов И. С. Тургенева в трудах В. М. Марковича»

6. Алексеев М.П. Чарлз Роберт Метьюрин и его «Мельмот Скиталец» // Метьюрин Ч.Р. Мельмот Скиталец / подг. М.П. Алексеев, А.М. Шадрин. - Л.: Наука, 1976.

7. Багно В.Е. Договор человека с дьяволом в «Повести о Савве Грудцыне» и в европейской литературной традиции // Труды Отдела древнерусской литературы. - Л.: Наука, 1985. - Т. XL.

8. Багно В.Е. Договор человека с дьяволом в «Повести о Савве Грудцыне» и в испанской драматургии Золотого века // Россия и Испания: общая граница. - СПб.: Наука, 2006.

9. Жаткин Д.Н., Рябова А.А. Творчество Кристофера Марло в литературоведческих трудах Н.И. Стороженко // Гуманитарные исследования. - 2013а. - № 4 (48).

10. Жаткин Д.Н., Рябова А.А. Густав Шпет о Кристофере Марло // ХХ1 век: итоги прошлого и проблемы настоящего. Сер. Социально-гуманитарные науки. - 20136. - № 11 (15). - Т. 1.

11. Жаткин Д.Н., Рябова А.А. Осмысление творчества Кристофера Марло в литературоведческих и искусствоведческих трудах А.А. Аникста // Мир науки, культуры, образования. - 2013е. - № 6 (43).

12. Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX века и развитие художественного перевода / отв. ред. А.В. Федоров. - Л.: Наука, 1985.

Жаткин Дмитрий Николаевич, профессор, заведующий кафедрой перевода и переводоведения Пензенского государственного технологического университета, доктор филологических наук.

Zhatkin Dmitriy Nikolayevich, рго1е880г, head of the department of translation and methods of translation, Penza State Technological Academy, doctor of philological sciences. Те1: +7-9093156354, +7-9273856909; е-mail: ivb40@yandex.ru

Рябова Анна Анатольевна, профессор кафедры перевода и переводоведения Пензенского государственного технологического университета, кандидат филологических наук.

Ryabova Anna Anatolievna, рrofessor, department of translation and methods of translation, Penza State Technological Academy, candidate of philological sciences. Те!:. +7-9272897169; е-mail: asnowflake@yandex.ru

УДК 821.161

© Т.В. Затеева, Т.Р. Ленхобоева Рецепция романов И.С. Тургенева в трудах В.М. Марковича

Рассматриваются особенности рецепции романов И. С. Тургенева в трудах известного отечественного литературоведа В.М. Марковича.

Ключевые слова: Тургенев, Маркович, рецепция, роман, герой, концепция трагического.

T.V.Zateeva, I.R. Lenkhoboeva I.S. Turgenev's novels reception in the works of V.M. Markovitch

The article is devoted to the peculiarities of I.S.Turgenev's novels reception in the works of the Russian literary critic V.M.Markovitch.

Keywords: Turgenev, Markovitch, reception, novel, character, concept of tragic.

Изучение рецепции творчества писателя представляется важным по целому ряду обстоятельств. Во-первых, рецепция, если она посвящена большому писателю, актуализирует еще неисследованные аспекты его творческого наследия в целом или содержит принципиально новую интерпретацию его отдельных произведений и, следовательно, стимулирует ту или иную отрасль филологической науки. Во-вторых, рецепция значима как образец высказывания, обладающего методологическим потенциалом и в этом смысле она способна инициировать возникновение новых научных методов и подходов. Наконец, в-третьих, рецепция, если она принадлежит перу оригинального ученого, раскрывает своеобразие его творческого метода и способствует созданию его научной биографии.

Наше обращение к рецепции известного литературоведа В.М. Марковича, безусловно, не претендует на абсолютную полноту (поскольку рамки одной статьи не позволяют решить сразу все задачи), но является одной из первых попыток установить меру вклада ученого в развитие тургеневедения, с которым у него связаны два фундаментальных исследования - монография «Человек в романах И.С. Тургенева» (1975) и ее логическое продолжение - «И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века» (1982). Работа над ними пришлась на 1970-1980-е гг. и по времени совпала с публикацией работ известных тургеневедов А.И. Батюто, Г.А. Бялого, Г.Б. Курдяндской, П.Г. Пустовойта, С.Е. Шаталова и других исследователей. Заметим, что этот период в истории тургеневедения является его «золотым веком», отличительной чертой которого стало создание оригинальных методологических

подходов, способствовавших укрупнению и во многом качественному изменению интерпретационной картины романного творчества И.С. Тургенева.

Отметим, что главную задачу В.М. Маркович видел прежде всего в создании типологической характеристики тургеневских романов, написанных и опубликованных в период с 1855 по 1862-е гг. Иначе говоря, главными «героями» его исследования стали романы «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне» и «Отцы и дети», рассмотренные в широком литературном контексте. Так, объектом внимания В.М. Марковича в первой работе стали последовательно выявленные и проанализированные устойчивые закономерности, свойственные поэтике первых четырех романов Тургенева. Вместе взятые, хотя и разделенные небольшими, но исторически существенными временными промежутками, эти романы были рассмотрены ученым как единое жанровое целое, которому он дал афористичное определение - «классический тургеневский роман», ставшее в настоящее время хрестоматийным для каждого тургеневеда.

Во второй работе, расширив сферу типологического исследования, В.М. Маркович не только проследил генезис жанра тургеневского романа и определил особенности его поэтики, но впервые в истории отечественного литературоведения обосновал вопрос о возможной корреляции реализма Тургенева с творческими принципами его предшественников и современников - А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, А.И. Герцена, И. А. Гончарова, оказавших, по его наблюдениям, наибольшее влияние на эволюцию русского романа как жанра.

Для выявления особенностей рецепции В.М. Марковича романов И.С. Тургенева представляется целесообразным охарактеризовать основные положения теории ученого на примере работы «Человек в романах И.С. Тургенева». Уже само заглавие книги отсылает нас к главной проблеме, являющейся для ученого основополагающей. Это исследование специфической концепции человека, которую Маркович определил как жанровую доминанту тургеневских романов и ее основных проявлений в различных аспектах их структуры.

Основным тезисом исследования В.М. Марковича является положение: «Тургеневский герой-идеолог - не воспитанник соответствующей нравственно-философской культуры, а ее творец. Тип культуры, с которым связан в романе главный герой, не предшествует его личности, воздействуя на нее извне. Не она его формирует, а он ее - отсюда возможность его внутренней свободы по отношению к ней» [Маркович, 1975, с. 96]. Таким образом, впервые в истории отечественного тургеневеде-ния на основании представления о герое как творце идеологии ученым была разработана подробная классификация не только главных героев писателя, но и второстепенных персонажей, которая была определена самим исследователем как «уровни человечности»: «Персонажи тургеневских романов предстанут перед нами в новом качестве - как сотворенные человеческие личности, существующие и действующие как бы независимо от авторской воли. Их "жизнеподобие" даст нам право характеризовать их в той же системе понятий, в какой характеризуются реальные живые люди» [Маркович, 1975, с. 70]. Поэтому очевидно, что в предложенной классификации именно духовные качества романных героев были выдвинуты на первое место.

С этой позиции в исследовании были определены и предельно точно охарактеризованы три «уровня человечности», составляющие типологическую картину персонажей писателя. Так, по наблюдениям Марковича, низший уровень взаимоотношений человека и общества характеризует большинство персонажей Тургенева, объединенных на почве однородности своих взаимоотношений с общественной средой, а в конечном счете однородности своего потребительского отношения к миру. Опираясь на этот признак, ученый правомерно включил в один типологический ряд таких персонажей романов «Рудин», «Дворянское гнездо» и «Накануне», как Пандалевский, Пигасов и Волынцев, отец Лизы Калитиной, жена Лаврецкого и Николай Артемьевич Стахов, с одной стороны, отличных друг от друга по многим признакам, а, с другой - обладающих чертами явного внутреннего родства [Маркович, 1975, с. 75]. Более высокий уровень взаимоотношений человека и общества предполагает, по мнению ученого, уже присутствие в жизненной позиции человека духовности. Особый характер внутреннего содержания и форм проявления этой духовности уравнивает и объединяет в соответствующую типологическую группу также, на первый взгляд, разных тургеневских героев - Лежнева, Басистова, Волынцева, Лемма, Берсенева и Шубина [Маркович, 1975, с. 79-80].

Наконец в системе персонажей в романах Тургенева особое место занимают герои, которых В.М. Маркович на основании высокой значительности их сюжетной роли отнес к высшей категории. В романах Тургенева это главные персонажи, чьи характеры и судьбы выдвинуты писателем на первый

план. Решающим признаком, объединяющим персонажей этого уровня, является, по мнению исследователя, определенный тип отношения личности к среде, к обществу, к миру. К героям этой категории Маркович отнес главных героев романов - Дмитрия Рудина, Лизу Калитину и Федора Лаврецко-го, Елену Стахову и Инсарова. В определении, данном ученым типу героя, относящегося к этой категории, содержится прямое указание на его высшее назначение - быть историческим человеком. В понимании Марковича, исторический человек - это «эпохальный человек в самом высоком смысле этого слова. Через него реализуются высшие возможности эпохи, через него входят в мир творческие импульсы прогресса» [Маркович, 1975, с. 91-92]. Эту характеристику ученый распространяет даже на свойства характера героя, которые также непосредственно историчны: именно они придают определенную окраску важнейшим явлениям современной культуры. Как ни различны по многим критериям и параметрам эти герои, основы их жизненных позиций обнаруживают общность в самом существенном.

Правомерность суждения Марковича, на наш взгляд, более чем очевидна: сюжетные судьбы и истории этих героев подтверждают, что то, ради чего живут герои Тургенева, достигшие высшего уровня, отъединяет их от всего, что происходит в окружающем их мире, и от всего, что возможно в его рамках. Даже когда герой или героиня сами стремятся к согласованию своих целей с наличными формами общественной жизни, у них ничего не получается. И, как показывает Тургенев, ничего получиться не может. Это фатальное «ничего не может получиться», по словам В.М. Марковича, и придает ни от кого и ни от чего не зависящим тургеневским героям трагический ореол. Трагизм, в свою очередь, превращает тургеневский персонаж в героическую фигуру, а тургеневский роман - в роман, который достигает масштаба трагедии.

Так, следуя избранной логике наблюдений над системой тургеневских персонажей, Маркович переходит к исследованию их метафизического плана, в котором, по его утверждению, проявляется влияние судьбы, способной разрешиться только смертью героя или его уходом от жизни, что и происходит в финале романов. Полагаем, что именно этот вывод о метафизическом характере первых тургеневских романов придает исследованию В.М. Марковича глубоко новаторский характер. По сути, уже в этой монографии впервые в отечественном литературоведении был актуализирован вопрос о наличии сверхсмыслов в романистике Тургенева, давший мощный импульс к дальнейшему развитию тургеневедения.

В следующей монографии «И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века» В.М. Маркович продолжил типологическое изучение первых романов писателя и обозначил круг важных для его исследования вопросов: о роли мировоззренческого спора, о специфике взаимоотношений повествователя и героя, об особенностях взаимодействия сюжетных линий, о роли и значении лирико-философских отступлений. Не оспаривая важности названных вопросов, каждый из которых мог бы стать темой отдельного исследования, заметим, что краеугольным камнем и одновременно лейтмотивом новой книги Марковича явилась идея о тургеневской концепции трагического.

Кроме того, принципиальная новизна этой работы определяется прежде всего углом зрения, под которым ученый подверг анализу первые четыре романа Тургенева: в единстве в них «локальной конкретности» и «вечных вопросов», в наличии сверхсмыслов, а также в новых формах трагического, предполагающих возвышение «обыкновенного» героя до «уровня высокой трагедии» и вошедших в русскую романистику благодаря Тургеневу, который возобновил лермонтовскую линию литературного развития, и давших импульс к развитию отечественного герменевтического направления.

Итак, главным объектом пристального внимания исследователя в новой работе, как мы уже сказали, стала тургеневская концепция трагического, имеющая отличный от традиционного представления о категории трагического характера. По мнению исследователя, именно тургеневское понимание трагического определяет специфику не только его романов, но русского классического романа вообще. В качестве исходной точки В.М. Маркович обратился к словам самого Тургенева из письма К.С. Аксакову: «Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где Вы находите... прибежище эпоса.» [Тургенев, П. т. 2, с. 72], - проливающим свет на оригинальную трактовку писателем трагического, которое в новое время становится приметой романного жанра. Новые формы трагического, предполагающие возвышение «обыкновенного» героя до «уровня высокой трагедии», входят в русскую романистику, по утверждению исследователя, благодаря именно Тургеневу, которому удалось восстановить ту линию литературного развития, которая берет свое начало от «Героя нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Тургенев, как считает ученый, уже в первом романе не только

возродил «взаимодействие лирического и трагического начал», создающих «символический подтекст» романа, но сумел соединить его «с важнейшими завоеваниями натуральной школы» [Маркович, 1982, с.131-132].

Исследуя природу отношений между универсально-метафизическим планом романа и его реалистическим изображением, ученый обнаружил в тексте произведения убедительные аллюзии, доказывающие их наличие. В частности, он указал на некоторые детали дорожной сцены (начиная с седого мужичка на облучке, подгоняющего тройку лошадей) из романа «Рудин», которые, по его мнению, отчетливо соотносятся с мотивами стихотворения А.С. Пушкина «Телега жизни» (1890). Вывод Марковича о том, что благодаря этой аллюзии «эпизод из скитальческой жизни Рудина на мгновение предстает олицетворением судьбы человека в мире», поскольку именно «таким образом дает о себе знать ранее почти не ощутимый символический подтекст романа», является, по нашему мнению, убедительным [Маркович, 1982, с. 124]. Обнаруженное созвучие пушкинского и тургеневского произведений позволило ученому сделать еще один важный вывод - о провиденциальной, трагической мотивировке романа, в свете которой главный герой Рудин обречен на вечное скитальчество.

Указанные аллюзии, в том числе и скандинавская легенда, о которой повествует герой, как полагает Маркович, наполняют роман универсальным содержанием, выражающим глубинную метафизику бытия. А это, в свою очередь, позволяет по-новому решить вопрос о значении героя: масштаб личности героя равен масштабу целого общества. Для исследователя тургеневский Рудин - безусловно, герой нового типа, сочетающий в своем облике «черты изначальной исключительности», «потенциал подвижничества», в котором «столько же святости, сколько и странности», «лишний человек» и романтик-энтузиаст, Гамлет и Дон-Кихот [Маркович, 1982, с. 120-132].Сочетание трагического начала и масштаба романной личности, по его мнению, становится в первом романе Тургенева предпосылкой и опорой эпоса. В других романах эпические свойства будут только возрастать. Таким образом, уже в рецепции романа «Рудин» была актуализирована одна из любимых идей В.М. Марковича -идея о глубоком философском характере тургеневского творчества.

Продолжая размышлять об эпических свойствах романов И.С. Тургенева, в главе «Между эпосом и трагедией» ученый обратился к роману «Дворянское гнездо», в котором, по его мнению, был отмечен рост их активности. Вместе с тем В.М. Маркович заметил, что в этом романе гораздо сильнее, чем в «Рудине», обнаружило свое присутствие другое - драматическое - начало. Эту особенность исследователь связал с сюжетом романа, который, по его словам, наделен «всеми классическими, канонизированными теорией и практикой европейской драматургии, подлинно трагедийными чертами»: перипетиями, или резкой сменой ситуации, переворачивающей жизнь героя, узнаванием, или переходом от незнания к знанию, страданием, обусловленным узнаваниями и перипетиями [Маркович, 1982, с. 135-138]. Например, сюжетная история Федора Лаврецкого, по его мнению, основана на двух противоположно направленных перипетиях. Перипетия каждый раз совмещается с узнаванием и вызвана им. Герой испытывает страдания, а законченный цикл «страдания» героя занимает свое «каноническое место» в финальной части истории Лаврецкого [Маркович, 1982, с. 136].

Таким образом, главное открытие В.М. Марковича состояло в том, что впервые в истории отечественного тургеневедения он последовательно и убедительно доказал, что в русской литературе XIX в. «прозаический роман включает в свой художественный строй чисто трагедийную коллизию и чисто трагедийную фабулу (т.е. канонические элементы трагедийного жанра). Впервые элементы собственно трагедийной структуры даны всецело в романном духе... происходит перемена, открывающая возможность выразить трагизм обыкновенного» [Маркович, 1982, с. 137].

Определив проблематику романа «Дворянское гнездо» как нравственно-философскую, В.М. Маркович назвал коллизию чувства и долга характерной чертой тургеневского творчества: «В новом тургеневском романе тема долга прежде всего была конкретизирована и получила непосредственно социальный смысл, обернувшись идеей дела. В споре Лаврецкого и Паншина дело обретает вполне определенные очертания: «Пахать землю. и стараться как можно лучше ее пахать» [Тургенев, т. 7, с. 233]» [Маркович, 1982, с. 139]. Речь идет о деле, совершая которое, как считает автор, человеку открывается «возможность обретения духовных ценностей высшего порядка, перспективу превращения «"лишнего человека" в человека, нужного всем» [Маркович, 1982, с. 139].

В аспекте тургеневского понимания трагического была осмыслена и тема любви. Как полагает исследователь, именно в «Дворянском гнезде» двойственная природа любви получила новое разрешение: история «темной» любви осталась за пределами сюжета романа, а история «светлой» любви со-

ставила его основное содержание, ознаменовав собой возрождение души героя, его надежды на счастье: «Любовь становится источником нравственных сил и духовных стремлений». История этой любви развертывается на страницах романа, пишет ученый, как «естественный, противоречиво-сложный психологический процесс», завершающийся ощущением свершившегося чуда. По его мнению, темы долга и любви в романе «Дворянское гнездо» находятся на равной высоте, свойственной полярностям трагедийного конфликта, наделены «одинаково грандиозной универсальной масштабностью» и оказываются «нерасторжимыми» [Маркович, 1982, с. 140-142]. Однако для тургеневских героев гармония недостижима, и сюжет романа только подтверждает это убеждение писателя, завершившего повествование трагической коллизией, возвышающейся на обломках рухнувшей мечты о счастье, «с возвышенно-бескомпромиссной напряженностью и неразрешимостью» [Маркович, 1982, с. 143].

Принципиально важным для понимания рецепции В.М. Марковича является осмысление трагического в «Дворянском гнезде» как опоры эпоса: «Эпическая целостность воплотившегося в романе мировосприятия обречена своего рода «пульсацией» трагических смыслов: противоречие, неразрешимое на уровне универсально-философской проблематики (столкновение христианской этики с безрелигиозным гуманизмом), разрешается на уровне проблематики национально-исторической (смирение перед народной правдой и самоотречение); решение это, в свою очередь, оказывается источником неразрешимых противоречий, а эти последние - источником высшего смысла, трагически обреченного русской историей» [Маркович, 1982, с. 158-159]. При этом автор убежден, что между тремя основными художественными началами - трагическим, эпическим и лирическим - в романе достигнуто равновесие, в котором определяющая роль принадлежит Федору Лаврецкому. Так в конце главы монографии о романе «Дворянское гнездо» актуализируется еще одна важная проблема - проблема «подлинно романного героя», воплощающего в своем характере все признаки такового: причастность к различным сторонам жизни и наличие противоречивых свойств и качеств от эгоизма до потребности высшей цели [Маркович, 1982, с. 165].

Усложнение концепции трагического В.М. Маркович связал с третьим романом И.С. Тургенева «Накануне», определив ее как «представление о вездесущем и всеохватывающем трагизме человеческого существования» [Маркович, с. 178]. О появлении трагической темы на страницах третьего романа свидетельствует, по его словам, «нарушение внутреннего равновесия сюжетной структуры», которая выражается в дисбалансе между сюжетным действием и психологической наполненностью сцен. Исследователь справедливо обратил внимание на первые главы романа, в которых отношения между Еленой и Инсаровым только начинают развиваться. В этих же главах наблюдается «мощный прямой психологический анализ» Тургенева [Маркович, 1982, с. 171]. Доказательством тому, кроме обобщенной характеристики Елены, по мнению ученого, является ее дневник, в котором все уже известные события подаются через призму внутренних переживаний героини. Дальнейшее усиление трагической темы ученый, на наш взгляд, правомерно связал с «эволюцией мотива трагической вины, который то появляется, то исчезает» [Маркович, 1982, с. 175]. Более того, по его мнению, усложнение мотива трагической вины можно увидеть по ходу развития всего романного действия. Если в начале романа Елена испытывает вину за вполне конкретные действия - свое отношение к родителям, Берсеневу и Шубину, то в конце (в «венецианской главе») проблема вины «оказывается за гранью совести» [Маркович, 1982, с. 176]. После смерти Инсарова героиня решает продолжить то дело, которое он начал. Она понимает, что может погибнуть, и тут же задумывается о своей одинокой матери. В свете этих размышлений убедительным представляется еще одно утверждение: появление романа «Накануне» «означало "взрывной" скачок в развитии тургеневского романа» [Маркович, 1982, с. 183]. Эпизод, в котором Елена сравнивает освобождение Болгарии, целой страны, с горем одного человека, отсылает нас к известному вопросу Ф.М. Достоевского о детской слезе и счастье целого человечества.

Как видим, в рецепции романов «Дворянское гнездо» и «Накануне» вопрос о тургеневской концепции трагического, оказавшей прямое влияние на их жанровую природу, снова оказался в центре внимания В.М. Марковича. Окончательное разрешение этот вопрос получил в рецепции главного романа писателя «Отцы и дети», подлинно новаторский характер которой проявился уже в названии главы исследования: «Кто такой Базаров?».

Развивая тезис о тургеневской концепции трагического и рассматривая творчество И.С. Тургенева как синтез вечного и сиюминутного, преходящего и непреходящего, ученый самым определенным образом сформулировал цель исследования: выявить трагическое начало в образе Базарова, обусловливающее его общечеловеческий смысл. Поэтому в анализе главных особенностей мировоззрения

героя ученый сделал акцент не на его сходстве с идеологией революционных демократов (в частности, сославшись на известные работы П.Г. Пустовойта, правомерно заметил, что этот вопрос в турге-неведении получил уже достаточно полное освещение), а на тех редко замечаемых, но на самом деле существенных отличиях, отделяющих базаровское мировоззрение от позиций представителей русской демократии, прежде всего, Н.Г. Чернышевского и его единомышленников. Избранный ракурс также оказался новаторским. Так, с точки зрения В.М. Марковича, у Базарова нет прав на то, чтобы отвергать высшие нравственные инстанции только на том основании, что они не совпадают с его представлением о них: «Базаров единолично решает мировые вопросы, не задумываясь о своем праве на это, целиком беря решение на себя и тут же придавая ему значение нормы» [Маркович, 1982, с. 188]. В этом суждении обнаружил себя качественно новый подход к прочтению романа, во многом отвергающий существующее в тургеневедении утверждение о праве Базарова осуждать культуру, философию, любовь (см., например, работы А.Г. Бялого и др.). Вместе с тем, анализируя характер Базарова, ученый, как и его предшественники, отметил проявление в нем человеческих черт «с призвуком страдания», особенно после испытания любовью. Выявленные особенности мировоззрения героя он справедливо связал с особым свойством базаровского нигилизма - безграничностью - и определил его (мировоззрение) как «революционность», ничего общего не имеющую с революционностью демократов 1860-х гг. [Маркович, 1982, с. 191-192]. Размышляя о революционности тургеневского героя, автор внес важное уточнение в ее характеристику: она органически связана с «бескомпромиссным максимализмом» героя и его «человеческой исключительностью». При этом для Марковича «человеческая исключительность» Базарова не остается неизменной - любовь «оказалась переломным пунктом в его судьбе», разрушив, по сути, внутренний мир героя. Именно на этом этапе своей судьбы Базаров обнаруживает причастность к обычным человеческим слабостям. Для понимания данной концепции чрезвычайно важной представляется мысль о том, что, обретая человеческие слабости, тургеневский герой одновременно получает способность прощать их другим людям, но только не себе. В неспособности прощать себя за проявленную слабость, по мнению ученого, также видится исключительность его натуры [Маркович, 1982, с. 192-198].

Развивая мысль Г.Б. Курляндской о раздвоенности сознания тургеневского героя, В.М. Маркович в своих размышлениях идет дальше. По его мнению, душевная драма Базарова произошла не только в результате столкновения заданных представлений с обнаружившей себя в любви человечностью. Цельная личность героя оказывается разорванной: «Базаров, переживший любовь, страдания, уже не может быть «настоящим человеком» в духе своего идеала - цельным и последовательным разрушителем... Но основать свою жизнь на альтруистических чувствах и традиционных принципах гуманизма Базаров тоже не может - он слишком силен, слишком зол, чтобы подчиниться их смиряющему и умиротворяющему духу» [Маркович, с. 199]. Поэтому только смерть способна разрешить трагическое противоречие между двумя «равнозаконными», но несовместными правдами - революционностью и человечностью и восстановить утраченную гармонию [Маркович, 1982, с. 197-198]. Это утверждение коррелируется со взглядами современников И.С. Тургенева Д.И. Писаревым и Н.Н. Страховым, первыми высказавшими мысль о том, что Базаров умер как герой: «Борясь со смертью, Базаров впервые сталкивается не с людьми и не с какими-то силами, действующими через людей, но с силой всецело нечеловеческой и обессмысливающей любые проявления человечности». Иными словами, в смерти Базаров остается собой и одновременно позволяет себе быть новым. В этой ситуации человечность оборачивается для него «трагическим торжеством» [Маркович, 1982, с. 209, 200].

Таким образом, подлинно герменевтическое исследование В.М. Марковича, проведенное с позиций философских, метафизических основ бытия, открыло в интерпретационной картине романа «Отцы и дети» новые горизонты. Итоговый вывод ученого о том, что Тургенев в образе Базарова воплотил «глубинную тенденцию русского сознания и русского общественного развития, тенденцию, прорвавшуюся на поверхность в момент крутого исторического перелома, но не имеющую в современных условиях адекватного осуществления, а потому лишь предвещающую отдаленное и неясное будущее» [Маркович, 1982, с. 201], является обоснованным и правомерным. Размышляя об «этой загадочной тенденции», ученый уточняет ее характер: она во многом вступает в непримиримое столкновение с традициями классического гуманизма, опорой которых оказалась дворянская культура. Обе столкнувшиеся противоположности, по его мнению, представлялись Тургеневу обреченными: нигилизм обречен потому, что идет против естественных и непреложных законов жизни; гуманизм дворянской культуры обречен потому, что крестьянская реформа погасила дух напряженных исканий

[Маркович, 1982, с. 202]. Отсюда исполненный трагизма финал романа, в котором нет победителей. Такой исход тургеневского романа закономерен, но не непреложен. В нем, как полагает В.М. Маркович, открывается выход из неразрешимого конфликта, который он связывает с неким синтезом «рав-нозаконных правд». Эпилог романа содержит загадку писателя, разгадать которую еще предстоит: «На фоне эпохи, в ее пределах жизнь Базарова должна быть признана бесплодной, но этому выводу противостоит лирическое напоминание о «вечном примирении и жизни бесконечной». Ученый как будто хочет сказать о том, что мировая гармония не может осуществиться без Базаровых, без людей, восстающих против самого принципа гармонии, не принимающих тех условий, на которых осуществляется «вечное примирение и жизнь бесконечная». Заметим, что автор, по-видимому, избегает ясности. Однако здесь о многом говорит различие масштабов, в которых изображены современная эпоха и ненужный ей Базаров. Ее значение сводится к малому и ничтожному, значение Базарова может раскрыться лишь в масштабе вечности, оно таинственно и грандиозно» [Маркович, 1982, с. 202].

На наш взгляд, безусловным открытием В.М. Марковича стало глубокое осмысление грандиозного замысла писателя - создание «двойной» перспективы» изображения действительности, предполагающей проникновение универсального начала в структуру романа, повествующего о современной реальности, и осуществление «на уровне предельных обобщений» «решающего закона трагедии, по которому страдания и гибель героя утверждают его достоинство и величие» [Маркович, 1982, с. 202]. Величайшую заслугу Тургенева исследователь усмотрел в умении соотносить «конкретные формы» жизни с «метафизической основой бытия», т.е. связывать актуальные проблемы эпохи с вечными вопросами, над которыми человечество ломает голову уже не одно тысячелетие. Это особое тургеневское умение в заключительной части исследования Маркович справедливо назвал историзмом «в высшем смысле» [Маркович, 1982, с. 203].

В анализируемой рецепции романа «Отцы и дети» в полной мере проявились особенности методологического инструментария В.М. Марковича, который, сочетая возможности сравнительного, структурного и герменевтического литературоведения, по сути, реализовал принципы системного подхода к изучению художественного произведения. На многие вопросы, поставленные в работе, литературоведу удалось дать аргументированные и абсолютно точные ответы. И прежде всего, по нашему мнению, он решил актуальную задачу, стоявшую перед литературоведами 2-й половины XX в., - доказал, что в русском романе XIX в. конкретно-историческое содержание нераздельно соединено с универсальным [Маркович, 1982, с.5].

Таким образом, выводы, к которым пришел В. М. Маркович, оказались значимыми не только для тургеневедения, но всей истории русского классического романа. В его трудах был актуализирован целый комплекс проблем, охватывающих различные стороны романного наследия И.С. Тургенева, -это, прежде всего, проблемы сравнительно-исторического изучения, жанрового своеобразия и особенностей поэтики романов, вопросы метода и стиля писателя, способствующие интенсивному развитию различных научных направлений и методик литературоведческого анализа. Кроме того, переосмысление с учетом новых данных вопросов мировоззрения писателя, диалогической природы его романов, типа романного героя вывело В.М. Марковича к постановке новой научной темы: соотнесенности социально-политического содержания и нравственно-философского смысла тургеневских романов. Об этом свидетельствуют его методологические установки и ярко выраженная индивидуальная исследовательская стратегия, направленные на изучение оппозиции «временного» и «вечного», которые в романах Тургенева впервые обрели диалектическое единство в нравственном мире героя.

Закончим статью цитатой из интервью филолога А.А. Долинина, посвященного юбилею В.М. Марковича в 2006 г.: «В.М. Маркович - это, прежде всего, абсолютно блистательный интерпретатор русской классики, который использует весь богатейший инструментарий мировой гуманитарной мысли для нового истолкования тех текстов, которые в данный момент составляют предмет его внимания» [Долинин и др.]. Эти слова в полной мере подтверждаются глубокими и по-прежнему сохраняющими свою актуальность трудами о творчестве великого русского писателя И.С. Тургенева.

Литература

1. Феномен, бесконечно важный (интервью) / А.А. Долинин и др. [Электронный ресурс] // Санкт-Петербургский университет. - 2007. - № 3. - 28 февр. - URL: http://www.spbumag.nw.ru/2007/03/10.shtml

2. Маркович В.М. Человек в романах И.С. Тургенева. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1975.

3. Маркович В.М. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30-50-е гг.). - Л.: Изд-во ЛГУ, 1982.

4. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: в 28 т. - М.: Изд-во АН СССР, 1963. - Т. 2.

Затеева Татьяна Владимировна, доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русской литературы Бурятского государственного университета.

Zateeva Tatyana Vladimirovna, doctor of philological sciences, professor, head of the Russian literature department, Buryat State University. E-mail: vlatat1954@yandex.ru

Ленхобоева Татьяна Робертовна, преподаватель кафедры рекламы и связи с общественностью Восточно-Сибирского государственного университета технологий и управления.

Lenkhoboeva Tatyana Robertovna, lecturer, department of advertisement and public relations, East Siberian State University of Technologies and Management. E-mail: ltr_1@mail.ru

УДК 82-1

© Н.Я. Сипкина

Лирико-публицистическая поэма «Письмо в ХХХ век» Р.И. Рождественского: традиции В. Маяковского

Анализируются жанровые особенности поэмы Р. Рождественского «Письмо в ХХХ век» (1963) в контексте общественно-исторической атмосферы начала 1960-х гг. и идейно-художественных перекличек с творчеством В. Маяковского.

Ключевые слова: художественное своеобразие, патетика, эпистолярный жанр, публицистичность, актуальность, метафоризация, художественный прием.

N.Ya. Sipkina

New life of lyric and journalistic poem "A Letter to the XXX century" by R.I. Rozhdestvensky: lessons of V.V. Mayakovsky

In the article the history of writing the poem within the context of social and historical events of the early 1960s is considered. According to the author, the poem "A Letter to the XXX century" by R.I. Rozhdestvensky has played a significant role in the development of lyric and epic creativity in the domestic literary process of the second half of the twentieth century. Taking into account the events from the point of view of historical objectivity, the poet transferred his feelings about the dramatic events that occurred in our country in the twentieth century. The ideological and thematic content of the poem "A Letter to the XXX century" has much in common with the literary activity of "late" V.V.Mayakovsky.

Keywords: artistic originality, ideological evolution, rhetoric, epistolary genre, journalistic, relevance, bleachers verse, metaphorization, artistic technique.

Поэзия Р.И. Рождественского (1932-1994) во втором десятилетии XXI в. остается актуальной и удивительно современной. Только за период 2000-2012 гг. выпущено в свет более десяти сборников его стихов, неоднократно звучат песни на стихи поэта в исполнении популярных оперных и эстрадных певцов, на малой родине поэта, в с. Косиха Алтайского края, ежегодно проводятся краевые «Рождественские чтения». Парадоксальная ситуация: с ростом материального достатка, усиливается духовное обнищание современного общества и как никогда пророчески звучат слова поэта, сказанные более 50 лет назад в его поэме «Письмо в ХХХ век»: «Да что я / все о хлебе / да о хлебе?! /Я с детства уважаю хлеб любой! / "Спасибо!" - говорю ему / заранее... / Но, после стольких тягот / и утрат, / неужто / Коммунизм - / большая жральня, / сплошной / желудочно-кишечный / тракт!? » [Рождественский, 1979, с. 65; далее ссылки на это издание даются в тексте в круглых скобках]. Совсем не зря, думается, опасался автор поэмы за душевный настрой своих соотечественников в далеком будущем, обращаясь к ним в форме монолога-обращения, письма -излюбленных жанров его великого предшественника - В. Маяковского.

Исследователи-литературоведы в начале XXI в., рассматривая творчество Р.И. Рождественского и его сотоварищей по перу Е.А. Евтушенко, Б. А. Ахмадулиной, А. А. Вознесенского, Б.Ш. Окуджавы и др., считают, что у них был «общий враг - рептильная, официозная, безличная эстетика соцреализ-

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.