CC BY
14
УДК 930(470)"18"Сазонов Г.П.(.049) ББК 63.1(2)52-8Сазонов Г.П. я1 М99
001: 10.24412/2409-1413/2022-1-296-327
Елена Мягкова Александр Репников
РАБОТА О НАРОДНИЧЕСТВЕ НА НОВЫЙ ЛАД, ИЛИ ИСТОРИК, КОТОРЫЙ ЛЮБИТ РАЗМЫШЛЯТЬ О СВОЕЙ ПРОФЕССИИ
[ЗВЕРЕВ В. В. ОПЫТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ Г. П. САЗОНОВА. — М.: ИНСТИТУТ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ РАН: ЦЕНТР ГУМАНИТАРНЫХ ИНИЦИАТИВ, 2019. — 440 с.]
- аннотация -
В книгу вошли очерки, составляющие «опыт политической биографии» полузабытого экономиста, журналиста и общественного деятеля, через личность которого В. В. Зверев пытается не только рассказать об исторической эпохе в целом, но и затронуть вопросы труда историка, поделиться своими мыслями и сомнениями. Объект исследования — Георгий Петрович Сазонов, человек, проделавший путь от искреннего народника до правоверного монархиста. В архетипе этой личности очень много совпадений с другим современником эпохи — Л. А. Тихомировым. Похожи они не только тем, что оба пришли от высокого идеала служения народу к политическому приспособленчеству, одинаково легко найдя способы взаимодействия с аппаратом как имперской, так и большевистской России, но и своей нелюбовью к бюрократии, желанием влиять на власть, стремлением сделать карьеру, честолюбием и самолюбованием.
-ключевые слова-
ИСТОРИЯ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ РОССИИ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX ВЕКА, МЕТОДОЛОГИЯ ИСТОРИИ, НАРОДНИЧЕСТВО, ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ, РЕВОЛЮЦИЯ 1905-1907 ГГ.
В КРАТКОМ ПРЕДИСЛОВИИ,
предпосланном книге, автор просит читателя обратить внимание на тот факт, что труд его носит характер опыта, эксперимента (с. 7). В чем же он состоит? По нашему мнению, речь идет о квинтэссенции методологических размышлений автора, перенесенных им в практическую плоскость. 19902000-е годы в России были, по сути, «методологической революцией» в историческом знании. Одним из ярких свидетельств этого процесса была полемическая статья М. А. Бойцова в журнале «Казус» (Бойцов 1999), взбудоражившая научное сообщество. Как показали материалы двух дискуссий, состоявшихся по этой статье (Дискуссия по статье М. А. Бойцова... 1999а; Дискуссия по статье М. А. Бойцова... 1999Ь), в итоге обнаружились два противоположных лагеря. Позиция новаторов, отстаивавших нетрадиционные подходы к ремеслу историка, оставалась на тот момент чисто теоретической (для примера приводились лишь работы зарубежных коллег, преимущественно из школы «Анналов»). Чтобы бросить вызов советской исторической науке, необходим был именно эксперимент, воплотившийся бы в конкретный результат.
Ценность обсуждаемой работы состоит не только в том, что такой результат, являющийся одним из ответов на прозвучавший вызов, представлен. Более того, автор вводит читателя в святую святых — мастерскую историка, последовательно проходит с ним, рука об руку, по всем стадиям творческого процесса. И вот мы, вместе с ним, роемся в каталожных карточках в библиотеке, с нетерпением ждем заказанную книгу, едем в Санкт-Петербург, Тамбов, сидим в архиве или переписываемся с друзьями. Мы вместе с автором размышляем над возникающими вопросами или пытаемся найти решение очередной исследовательской задачи. Перед нами не сухой трактат, обращающийся к нам с назидательной речью и предлагающий единственно верную трактовку избранного сюжета. Перед нами диалог автора с читателем, по ходу которого первый нередко высказывает сомнения и просит у второго совета или поддержки. Для художественной литературы подобный стиль
Автор вводит читателя в святую святых — мастерскую историка, последовательно проходит с ним, рука об руку, по всем стадиям творческого процесса
не является чем-то новым и необычным. Встречается он и в жанре документального и (или) исторического расследования, а вот в научных монографиях, тем более вышедших в академических институтах, такой стиль не столь распространен.
АКТУАЛЬНОСТЬ
В книгу вошли очерки, составляющие «опыт политической биографии» полузабытого экономиста, журналиста и общественного деятеля, через личность которого В. В. Зверев пытается «рассказать о многом и о многих... затронуть вопросы труда историка, поделиться своими мыслями и сомнениями» (с. 7). В результате, нет ничего удивительного, что некоторые «привычные» элементы научной монографии переосмыслены или намеренно опущены, а информация, традиционно концентрируемая во введении, как бы разлита в тексте и подается только тогда, когда подворачивается для этого удобный случай, как бы между делом. В частности, автор никак не обозначает актуальности собственного исследования, предоставляя каждому читателю сделать это самостоятельно. Ведь то, что, по верному размышлению О. Хаксли, люди извлекают из труда автора, «это в конечном счете вовсе не его мысли, а их собственные» (Хаксли 1985: 346). Следовательно, как можно узнать, почему тот или иной читатель обратится к работе историка? У каждого будет на то своя причина, редко совпадающая с академической актуальностью. Рискнем ответить на вызов автора и сделать свое собственное предположение. По нашему мнению, актуальность работы состоит именно в опыте, который мы наблюдаем, будто в учебной аудитории под руководством маститого профессора. Его цель — выяснить, что будет, если традиционный, вполне в духе советской науки, биографический сюжет (в данном случае, биографию персонажа
Некоторые «привычные» элементы научной монографии переосмыслены или намеренно опущены, а информация, традиционно концентрируемая во введении, как бы разлита в тексте и подается только тогда, когда подворачивается для этого удобный случай, как бы между делом
для советской историографии как раз и не характерного — народника, ставшего монархистом) изложить по-новому, без сухой научности, за которой «исчезает история поиска и находок, открытий и разочарований, которые могут быть не менее интересны, чем сами результаты работы» (с. 37). От перестановки методологий объект не изменится, но. Интригует.
ЦЕЛЬ
А что же с целью научного труда? Здесь автор высказывается более определенно: «История утеряла нынче многие функции, которые в XIX в. делали ее „королевой науки". Прогнозирование „приватизировали" всезнающие социологи и политологи, всегда готовые предсказать с абсолютной точностью ход грядущих событий, чтобы в нужный момент объяснить, почему все случилось с точностью до наоборот. Во многом благодаря пресловутому „лингвистическому повороту" достоверность исторического знания оказалась под большим вопросом. И выходит, что остаются за историками только функции хранителей социальной памяти и воспитателей подрастающего поколения» (с. 411). В авторских ремарках заметна ирония и самоирония, а вот дидактики и назидательности в них нет, да и вряд ли было бы возможно рекомендовать книгу в качестве наставления подрастающему поколению, учитывая моральный склад персонажа, оказавшегося главным героем повествования. Что же остается? «Прекрасно по-
«Прогнозирование „приватизировали" всезнающие социологи и политологи, всегда готовые предсказать с абсолютной точностью ход грядущих событий, чтобы в нужный момент объяснить, почему все случилось с точностью до наоборот. Во многом благодаря пресловутому „лингвистическому повороту" достоверность исторического знания оказалась под большим вопросом. И выходит, что остаются за историками только функции хранителей социальной памяти и воспитателей подрастающего поколения»
нимаю, — пишет В. В. Зверев, — что главным все равно остается приближение к истине, показ того, что и как было, а не постмодернистские новации с индивидуализированно-персонифициро-ванным видением автора, как правило отрицающим любую законосообразность истории» (с. 37).
Просто сказать, да непросто сделать. Автор справедливо указывает на чрезвычайно неблагоприятный контекст, в котором приходится работать историку, желающему не просто быть в тренде (или, как он замечательно выразился, — «трендеть», с. 341), а создать социально значимое произведение: «Тиражи исторических журналов — смехотворны. Да и сами статьи и книги, чего греха таить, большинству читателей не интересны. Стиль научный скулы сводит, а многочисленные сноски тоску навевают» (с. 20). И не только сноски. Люди, привыкшие к общению по большей части путем СМС или соцсетей, не всегда воспримут даже увлекательный и интересный текст, если в нем, как принято нынче говорить в интернет-сообществе, «много букв». Да и тема народничества нынче «не в тренде».
ОБЪЕКТ
Объектом своего исследования В. В. Зверев выбирает весьма своеобразную историческую личность. «Человеку всегда будет интересен человек, — замечает автор. — Живой и реальный. Со всеми его особенностями, странностями, страстями и страстишками. А если даже этот человек из прошлого, то вдвойне или втройне, хотя общаться и приходится с ним не напрямую, а через документ, источник» (с. 38). Хотя невелика личность (с. 19), она все же важна для истории, так как «жила, существовала, думала, действовала, а значит, оказывала влияние (пусть и незначительное) на происходящие события» (с. 425). Настоящий же историк, по меткому замечанию М. Блока (с цитаты которого, вынесенной в эпиграф, В. В. Зверев не случайно начинает книгу), похож «на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча» (Блок 1973: 18). Этот интерес к человеческой личности сближает историю с искусством, пути которых на протяжении долгого времени то сходились,
то расходились, но наибольшего Интерес к человеческой слияния, кажется, достигли во личности сближает ис- вт°р°й п°л°вине XX ^ к°гда п°-торию с искусством, пути явилась антр°пол°гиЧески °риен-
которых на протяжении тированная история.
долгого времени то сходились, то расходились, но Ге°ргий Петр°вич Саз°н°в — наибольшего слияния, ка- «непредсказуем и изменчив в° жется, достигли во второй всех ^ст^»» лиЧность, с°еди-половине ХХ в., когда по- няющая в °дн°м лице «искренне явилась антропологически увлеченного наукой и считающе-
ориентированная история го себя ученым небесталанн°г°
журналиста и предприимчивого
- деятеля (если не сказать дельца),
знакомого с бюрократическим миром дореволюционной России» (с. 57), человек, проделавший путь от «искреннего народника до правомерного1 монархиста» (с. 214), за что получил от В. И. Ленина ярлык «полицейского народника» (с. 10). На страницах воспоминаний (к сожалению, не опубликованных) сам Сазонов дает себе такие определения: «наделен самолюбивым независимым характером», «прямотой натуры», «не склонен к искательствам и навязчивости», но имеет «горячность и резкость», которые доставляли «много огорчений и много врагов» (с. 214). В. В. Зверев в большинстве случаев не склонен согласиться с этой самооценкой и считает, со своей стороны, что Сазонов не был ни ловцом фортуны, ни борцом за идею, но был «жулик» и «проходимец» (с. 11, 424). Сильное определение! Но насколько оно правомерно?
Сазонов, этот «стриженый под ежика и речистый до хрипоты субъект» (с. 412), принадлежит, по мнению автора, к «редкой, если не сказать уникальной, группе обманщиков, которые врут и сами верят в свою ложь» (с. 371). Главный вопрос в этом отношении — «когда и как сформировалось это свойство и чем было вызвано — непомерным честолюбием, желанием доказать собственную исключительность и собственное превосходство, повлияла ли на это так называемая общественная атмосфера» (с. 371).
Так в тексте. Вероятно, «правоверного».
Не записываясь в адвокаты Сазонова, отметим, что он не только «использовал науку и журналистику для продвижения по карьерной лестнице» (с. 160), но и по мере возможности стремился принести благо Отечеству и народу. «Не удалось в прошлом, может быть, удастся реализовать в настоящем. А кто будет реализовывать — самодержавная или советская власть — не так уж и важно» (с. 21). В текстах Сазонова содержатся оценки реальных проблем страны. Но когда В. В. Зверев начинает критически анализировать предложения по решению этих проблем (например, по преобразованию природы), то многие из выдвинутых Сазоновым проектов (например, «получения искусственного сахара и хлеба из древесины» и проч.) оказываются утопией. Другие же проекты оказываются нереализуемыми применительно к условиям того времени, когда они были изложены (скажем, в 1923 году для руководства СССР имелись более актуальные задачи, чем создание условий «для развития русского альпинизма» на Кавказе).
В. В. Зверев часто иронизирует над героем своей книги, но нельзя сказать, что слишком уж предубежден в его отношении. Наконец, если Сазонов его не затронул, то стоило ли тратить время, писать книгу и столь эмоционально с ним полемизировать? Значит, зацепила автора личность Сазонова. Чем же?
Ответ на этот вопрос был бы, наверное, более полным, если б на Сазонова можно было взглянуть в сравнительной перспективе. Уж очень много совпадений в архетипе этой личности с другим современником эпохи — Львом Александровичем Тихомировым. Похожи они не только тем, что оба были народовольцами и стали монархистами1, проделав путь от высокого идеала служения народу до политического приспособленчества, одинаково легко найдя способы взаимодействия с аппаратом как имперской, так и большевистской России, но и своей нелюбовью к бюрократии, желанием влиять на власть, стремлением сделать карьеру, честолюбием и самолюбованием (Мягкова 2020).
Объясняется их сходство достаточно просто. Главное для обоих — воплощение в жизнь их идей, а какая именно власть будет их
1 Не случайно монография о Л. А. Тихомирове носит название «Две жизни.» (Репников, Милевский 2011).
осуществлять — не так важно, ведь положительным моментом этой власти будет являться признание ею важности их идей. «Важен не конкретный монарх, — пишет В. В. Зверев о Сазонове, — а сам принцип власти. Власть сакральна, чего не скажешь о монархе» (с. 21).
Это можно сказать и о мировоззрении Тихомирова, для которого в итоге принцип монархии стал важнее личности Николая II, в котором он окончательно разуверился. Легитимность власти основана на ее победе над противником. «Раз победили — значит правы» (с. 21), а слабому монарху симпатизировать не приходится. Например, Николай II, по мнению Тихомирова, мало соответствовал своей роли: «Какое ужасное царствование! И ниоткуда ни одного проблеска света, ниоткуда ни искры надежды, потому что все эти общественные протезы способны только ослаблять, но не могут создать силы, которая могла бы взять Россию в руки. Да уже, пожалуй, и поздно что-нибудь поправлять. Уже не хватит силы. Господь покидает нас» (Дневник Л. А. Тихомирова. 2008: 316).
Оба бывших народника, ставших монархистами, обладали гипертрофированным самомнением. «Сазонову было не занимать самомнения в том, что он знает Россию», — пишет В. В. Зверев (с. 329). О самомнении и эгоцентризме Тихомирова, упоминают и авторы монографии о нем, отмечая, что «на эти особенности накладывалось отсутствие в характере бойцовских качеств и неумение "держать удар". Стремление играть важную историческую роль и возможности соответствовать столь трудной миссии в характере Тихомирова расходились диаметрально» (Репников, Милевский 2011: 192). Он мог быть ярок, если его окружали, поддерживали и продвигали действительно неординарные личности.
В. В. Зверев, участвовавший в обсуждении монографии о Тихомирове, писал, что прохладное отношение к идеям и проектам Тихомирова «в консервативных кругах русского общества, правительственных сферах расценивалось им не столько с социальной точки зрения, а скорее как непонимание значимости его таланта
«Важен не конкретный монарх, — пишет В. В. Зверев о Сазонове, — а сам принцип власти. Власть сакральна, чего не скажешь о монархе»
(если не сказать гения)» (Диалог
° книге «Две жизни... 2013: 172). Откуда это стремление Почти теми же словами он пишет приспособиться, при-
в св°ей книге и ° Сазон°ве: «Обыч- строиться к власти, найти
ный обыватель, н° считающий надежного покровителя, себя наделенным несомненными который и защитой обес-
тагантами к°т°рые не м°жет п° печит, и, если не комфорт-
д°ст°инству °ценить власть в Р°с- ное, то, по крайней мере,
сии» (с. 214). Даже источники, ле- безбедное существование жащие в основе биографий обоих гарантирует
персонажей, написанных в начале
XXI века, сходные — воспомина- -
ния для Сазонова, дневники для
Тихомирова (странно, что в книге В. В. Зверева нет отсылок к этим дневникам, ведь Тихомиров и Сазонов были лично знакомы) (Дневник Л. А. Тихомирова. 2015: 93, 155).
Сравним далее более детально.
«Как возвышенно все начиналось в полном убеждении отдать себя служению народу, посвятить свои силы благу людей труда. — пишет В. В. Зверев о Сазонове и закономерно задается вопросом: — Откуда это стремление приспособиться, пристроиться к власти, найти надежного покровителя, который и защитой обеспечит, и, если не комфортное, то, по крайней мере, безбедное существование гарантирует» (с. 371).
Тихомиров, после разрыва с революционерами, тоже мечтал найти хорошую службу и покровителей (Репников, Милевский 2011: 234). 11 августа 1890 года пишет О. А. Новиковой: «Я сам не деловой человек, а потом мне необходимы деловые друзья или начальники. Своей идеи систематически организованной пропаганды я нисколько не оставляю.. Но это дело, как всякое другое, требует не только таланта, а деловитости, практичности. Этого я в себе не нахожу, я себя знаю. Я только понимаю, как нужно делать, но сделать не сумею 9 вещей из 10» (РГАЛИ. Ф. 345. Оп. 1. Д. 748. Л. 38об-37об)1
1 В подлиннике письма при архивной нумерации неверно пронумерованы страницы.
(выделено автором. — Е. М., А. Р.). Тихомиров пишет, что хочет одновременно денежную службу и время для свободного публицистического творчества. Чего в этих желаниях больше — наивности или самоуверенности, сказать сложно. Впрочем, эта наивность не помешает ему в итоге возглавить официозные «Московские ведомости», обрести искомую «службу», получить чин и хорошее жалование.
Как Сазонов, так и Тихомиров приписывали себе роль главных теоретиков народничества.
В. В. Зверев цитирует воспоминания Сазонова, где он заявляет, что его якобы «.неоднократно приглашали в крупные революционные центры с целью объединения деятельности и для разработки вопросов программы» (с. 67), и тут же комментирует, что верится в это с большим трудом. «Побей меня Бог, — добавляет он чуть ниже, — не могло это произойти с недоучившимся гимназистом» (с. 96).
Авторы монографии о Тихомирове цитируют (Репников, Ми-левский 2011: 211) его письмо к В. К. Плеве от 7 августа 1888 года: «Если мы отбросим все наговоры и неточности, остается все-таки факт, что в течение многих лет я был одним из главных вожаков революционной партии, и за эти годы, — сознаюсь откровенно, — сделал для ниспровержения существующего правительственного строя все, что только было в моих силах» (Тихомиров 2003: 282). В. В. Зверев в обсуждении монографии о Тихомирове на страницах «Российской истории», писал, что тот «в лучшем случае. играл роль неординарного выразителя определенных настроений, если так можно выразиться, популяризатора господствовавших идей» (Диалог о книге «Две жизни. 2013: 172), но никак не главного теоретика народничества.
Как Сазонов, так и Тихомиров мечтали занять место на политическом Олимпе и играть значительную роль в управлении страной. Создавая научные работы, они хотели получить признание из уст самого царя, для чего Сазонов в 1893 году преподнес Александру III свой труд «Неотчуждаемость крестьянских земель в связи с государственно-экономической программой», а Тихомиров в 1905 году — Николаю II свой труд «Монархическая государствен-
ность» (заодно еще и послал его Вильгельму II, надеясь, что тому кто-нибудь да переведет что-то из текста). И оба получили благодарности монархов, которыми неизменно гордились.
«Сазонов, — пишет В. В. Зверев, — при его гипертрофированном самомнении, пламенном желании играть значимую роль в жизни России (не важно, при каких обстоятельствах и условиях), конечно же, мечтал занять подобающее место в ряду властителей дум, каковыми были для русской интеллигенции известные публицисты» (с. 245).
«Сазонов, — пишет В. В. Зверев, — при его гипертрофированном самомнении, пламенном желании играть значимую роль в жизни России (не важно, при каких обстоятельствах
и условиях), конечно же, мечтал занять подобающее место в ряду властителей дум, каковыми были для русской интеллигенции известные публицисты»
А. В. Репников и О. А. Милевский отмечают сходные стремления у Тихомирова, который в начале своего нового, антиреволюционного периода жизни был настроен весьма решительно. Постепенно надежды на возможность такой самореализации сошли на нет, хотя он и признавал: «И в то же время я не могу отказаться от желания серьезно, глубоко влиять на жизнь». Ему хотелось «создать партию, серьезную, которая могла бы сделаться силой в стране, партию правящую» (Тихомиров 2003: 246, 247). Хотелось, чтобы его не только слушали, но чтобы к нему и прислушивались П. А. Столыпин и Николай II, хотелось, чтобы его предложения не оставались на страницах записок, статей и брошюр, а реально претворялись в жизнь. Особенно Тихомиров был недоволен игнорированием его предложений по церковному и рабочему вопросам. Это понятно. Для него, как и для Сазонова, самой важной целью было воплощение их идей на практике. Конечно, когда власть обеспечивала им хорошую карьеру и заработок, Тихомиров и Сазонов от всего этого не отказывались, но, как творческие личности, они хотели уже при жизни увидеть востребованность своих идей. При этом практическое применение должно обеспечиваться не ими самими, ибо реальных рычагов управления государством в своих руках эти
люди мысли — интеллигенты1 не держали, а людьми дела — первыми лицами государства.
Часто Сазонова и Тихомирова роднило одинаковое отношение к государственным и политическим деятелям, которых они считали образованными, умными, деловитыми.
Идеалом монарха для обоих выступал Александр III.
«Чувствуется, что личность Александра III вызывала у Сазонова если не восхищение, то, по крайней мере, глубокое уважение, — пишет В. В. Зверев. — Ему импонировала целеустремленность царя в решении поставленной задачи. А уж использование крутых административных мер в сложившихся экстремальных условиях оценивалось сугубо положительно» (с. 184). Тихомиров также считал образцовым монархом Александра III, «истинного подвижника» и «носителя идеала»: «Весь мир признал его величайшим монархом своего времени. Все народы с доверием смотрели на гегемонию, которая столь очевидно принадлежала ему по праву, что не возбуждала ни в ком даже зависти» (Тихомиров 1997: 526-527).
Одинаковым авторитетом для Сазонова и Тихомирова был и К. П. Победоносцев.
В черновых набросках биографии конца 1920 — начала 1930-х годов Сазонов писал: «Победоносцев фигура сложная, многогранная, загадочная. Один в двух лицах. Чересчур известен в общественных слоях как реакционер, обер-прокурор Синода. Этот яркий красочный лик затемнил второе лицо. Почти неизвестное. Глубочайший государствовед. Творения его в этой области. бессмертны. Глубинность, проникновенность интуиции изумительны» (с. 170-171).
Тихомиров пользовался покровительством Победоносцева (По-лунов 2010: 309-321), отметив 24 июня 1890 г. в письме к О. А. Но-
1 Учитывая, что консервативные мыслители зачастую крайне критически отзывались об интеллигенции, отметим давние научные дискуссии по вопросу о том, можно ли считать их интеллигентами, или использовать термин «консервативная (правая) интеллигенция». В отношении применимости понятия интеллигенция к либералам и революционерам такой вопрос не стоит.
виковой: «Конст[антин] Петрович — мне чрезвычайно понравился. Он добр ко мне до нельзя. Пригласил к себе на дачу, где я ночевал у него, обедал, слушал прекрасную монастырскую всенощную и т. д. ... Очень много говорил с Константином] П[етровичем]... мою брошюру К[онстантин] П[етрович] обещал переслать Государю» (РГАЛИ. Ф. 345. Оп. 1. Д. 748. Л. 32об.). При этом Тихомиров не забывал о своих интересах. Просил Победоносцева похлопотать о снятии с него надзора и огорчался, что тот не слишком внимателен к его просьбам: «Службу же я хочу и очень хочу иметь. Я даже намекал на это Победоносцеву, хотя просить прямо не решаюсь еще. Константин Петрович. умен и ума высшего, но, кажется, у него чересчур своя линия. Он не кажется интересующимся моими планами» (РГАЛИ. Ф. 345. Оп. 1. Д. 748. Л. 37об-38). После смерти Победоносцева Тихомиров сделал в дневнике запись: «11 марта. 1907. Вчера скончался К. П. Победоносцев. Мир его душе, царство небесное. Это последний луч старой России, разрушенной с 1894 года. Чистый, умный, благородный "идеалист", как называли его.» (выделено автором. — Е.М., А. Р.) (Дневник Л. А. Тихомирова. 2015: 331).
Рассуждение В. В. Зверева о том, что на сближение Сазонова и Победоносцева повлиял тот факт, что они «пришли к монархическим взглядам в результате длительных поисков, были убеждены в их истинности» (с. 171) справедливо и для Тихомирова, а вот с мнением, относительно «длительных поисков» монархического идеала со стороны Победоносцева можно и поспорить, все же он никогда не уходил влево по шкале политических симпатий.
Личность П. А. Столыпина, при наличии к нему человеческой симпатии у обоих, вызывала двойственное отношение: сильный руководитель, «натура широкого масштаба» (с. 286), но с идеями, воплощение которых едва ли приведет к благу России. Столыпин в оценке Сазонова: «Молодой премьер с рельефно выраженными чертами деятеля, характеризующими сильную волю, бурную энергию» (с. 286). Сазонов признавал важность реформ в аграрном секторе экономики, «но ни цели столыпинской реформы, ни те формы, в которых она воплощалась», его абсолютно не удовлетворяли (с. 300). Его волновали такие негативные процессы, как «обеднение и обезземеливание русского мужика, засилье ростовщиков и кулаков, раскрестьянивание деревни» (с. 300).
Тихомирову П. А. Столыпин
Идеалом Сазонова на виделся одним из крупнейших
протяжении жизни была г°сударственных деятелей Р°ссии
наука, могущество (почти ^илетски^ Репник°в 2012: 24-28).
всесилие) которой дол- «Я очень любил и выс°к° уважал
жно быть направлено на Сталы™^ и п° типу св°ему °н
то, чтобы «...сделать народ мне виделся именн° таким г°-
разумным хозяином, что- суд[арственным] теда^юэм как°й
бы сообразно богатствам нужен. Эт° был чел°век идейный,
природы он стал просве- чел°век думавший °б °бществен-
щенным, культурным, ном благе. Все °стальное — °н счастливым» сам, его карьера, Царь, народное
представительство — все у него
- подчинялось высшему критериу-
му — благо России. Но он многого
не знал, и особенно много сравнительно с величием своих целей.
Поэтому я не могу считаться „столыпинцем", ибо я постоянно не
соглашался с ним и старался его перетянуть, переубедить. Однако
это был мой человек, никого другого я не видел, и в этом смысле
я был „столыпинцем"» (Дневник Л. А. Тихомирова. 2008: 132) (еи-
делено аетором. — Е. М., А. Р.).
Расхождения между Сазоновым и Тихомировым тоже по-своему были характерными1. Оба, будучи народниками, тем не менее по-разному понимали этот народ, точнее, принимали за народ разные социальные слои. Сазонов был, выражаясь современным языком, крестьяноведом, Тихомиров же от крестьян был далек, в то время как проблема решения рабочего вопроса действительно занимала его всерьез. В письме к А. С. Суворину в 1906 году он эмоционально делился сокровенными мыслями: «А ведь рабочие — это мой самый близкий (по духу) класс. Я крестьян мало знаю, и не сумел бы с ними сойтись. А рабочие мне свои люди» (Бухбиндер 1928: 68).
1 Можно, например, отметить их диаметрально противоположное отношение к Г. Е. Распутину, которого Л. А. Тихомиров буквально ненавидел, не только поучаствовав в публичной антираспутинской кампании, но и годами заполняя свой личный дневник многочисленными негативными отзывами, сплетнями и слухами о Распутине. Отношение Сазонова к Распутину было совсем иным, о чем В. В. Зверев подробно пишет в своей книге.
Идеалом Сазонова на протяжении жизни была наука, могущество (почти всесилие) которой должно быть направлено на то, чтобы «.сделать народ разумным хозяином, чтобы сообразно богатствам природы он стал просвещенным, культурным, счастливым» (с. 53). При этом наука «не может, не должна быть окрашена ни в красный, ни в черный, ни в какой другой цвет. Она должна быть объективной истиной» (с. 54).
Тихомиров большое внимание уделял религии. Церковному вопросу было посвящено значительное количество его статей и брошюр. Наконец, много лет он посвятил размышлениям над трактовкой Апокалипсиса, отметившись и собственными текстами по этому вопросу. В политике идеал Тихомирова — сильная государственная власть. В силу этого, его признание (отчасти) победы большевиков было бы ошибочно объяснять исключительно конъюнктурой и страхом за свою жизнь и жизнь близких. Монархисты к осени 1917 года окончательно сошли со сцены, а либералов Тихомиров всегда не любил, вот он и признал: «Серьезно говоря, из всех тогдашних партий — только одни большевики сохранили понимание государственности и значение силы для существования государства. Но они несли с собою идею коммунистического государства, и, правильно понимая значение принуждения, насилия, до крайности преувеличивали это значение, веря, что насилием можно создать все, даже то, чего нет в обыкновенных условиях жизни» (Тихомиров 1925: 41-42) (выделено автором. — Е. М., А. Р.).
Интересная биография у яркого, неординарного человека — не редкость. Но как же быть историку с персонажами хоть и значительными, но одномерными, лишенными духа авантюризма, просто добропорядочными гражданами? Неужели их биографии
Интересная биография у яркого, неординарного человека — не редкость. Но как же быть историку с персонажами хоть и значительными, но одномерными, лишенными духа авантюризма, просто добропорядочными гражданами? Неужели их биографии так и не смогут найти своего читателя, потому что, как ее ни пиши, все равно скучно?
так и не смогут найти своего читателя, потому что, как ее ни пиши, все равно скучно?
В обсуждении монографии о Тихомирове на страницах «Российской истории» В. В. Зверев верно отметил стремление авторов книги «показать эпоху через перипетии и хитросплетения отдельного человека», «проникнуть в изменяющийся внутренний мир личности». Созданный ими «портрет в интерьере эпохи» представляет собой «целостное изложение событий отечественной истории, в центре которого находится отдельный человек». Авторы выбрали традиционный проблемно-хронологический принцип и одновременно построили рассказ через разнородные сюжеты. «Мозаич-ность полотна повествования не вызывает ощущения эклектичности, а напротив сродни хроникально-документальной киносъемке, в которой запечатлевается и социальный пейзаж, и бурные юношеские споры, и напряженные размышления над судьбами страны» (Диалог о книге «Две жизни. 2013: 171-172).
Все эти черты в полной мере характерны и для работы самого В. В. Зверева. Однако биографию Тихомирова он относит к «категории психологического портрета», а вот биографию Сазонова — к «политической истории». Почему? Сам В. В. Зверев, правда, оговаривается: «Спроси меня, к какому жанру отнести написанные очерки и по какой графе их числить (научной, научно-популярной, методической), не отвечу. Потому, что не знаю» (с. 411). Чуть далее автор пишет и о сложностях, которые приходилось испытывать при реализации замысла: «Что важнее: показывать эпоху через человека, или человека через эпоху? И в первом, и во втором случае присутствует искус сужения и поля исследования, и масштаба проблемы. Суть этого недочета — в сознательном противопоставлении, в то время как необходим синтез. Как эпоха не может существовать без человека, так и человек нем без эпохи» (с. 425).
ИСТОЧНИК
Переходя к вопросу об источниках, отметим, что автор красочно описывает «обаяние архивных сокровищ»: «Документ — он и в Африке документ, и не важно, отпечатан на машинке или на-
писан от руки каллиграфическим, а то и неразборчивым почерком. Притягивает. Завораживает. Гипнотизирует. Назовите, как хотите. А только веет от архивных материалов ароматом эпохи, хотя, сознаюсь, дух бывает разный» (с. 61). Далее, однако, В. В. Зверев сознается, что для подлинного интереса мало одной этой «архивности», важен также характер документа: «Кто бы знал, как я не люблю официоз бюрократических и юридических бумаг. Слов нет, полны они нужной информацией. Точны, выверены, и ничто их заменить не может. Но до чего скучны — скулы сводит. Не люди в них, а субъекты права. То ли дело личные эпистолы. Именины сердца» (с. 344). Обычно такого рода документам свойственны точность, сочность, глубина суждений, но. ничего этого у Сазонова нет! (с. 345)
Что и говорить, документы бывают разные. «Иной раз, — пишет В. В. Зверев, — достаточно предоставить слово источнику, и не требуется никаких комментариев, догадок, гипотез» (с. 61). Но все не так просто, если задать себе вопрос: для чего пишутся воспоминания? «Каждый преследует собственные цели. Кто-то стремится обелить себя перед историей, кто-то — восстановить истину, а кто-то — свести счеты» (с. 369). Что же Сазонов? По мнению автора, у него преобладает желание «оставить о себе благоприятное впечатление», поэтому и подчеркивал он якобы присущий ему альтруизм, изображая себя человеком, которому чужд дух чистогана и выгоды. Особенно он настаивал, что его деятельность «.направлена на вопросы блага народного и она вся бескорыстна» (с. 369).
Мемуары Сазонова написаны по принципу тематического повествования. В. В. Зверев усматривает под благим намерением «выделения существенных моментов автобиографии» хитрый прием ухода от «неудобных» вопросов, «прикрываясь заявленной
Документ — он и в Африке документ, и не важно, отпечатан на машинке или написан от руки каллиграфическим, а то и неразборчивым почерком. Притягивает. Завораживает. Гипнотизирует. Назовите, как хотите. А только веет от архивных материалов ароматом эпохи, хотя, сознаюсь, дух бывает разный
тематикой». И хотя получалась небезынтересная картина, «ее детали были прорисованы смутно» (с. 342). Встречается в мемуарах и прямая ложь, которую, впрочем, сам же, забывшись, нередко и опровергал (с. 370). Но. Не один Сазонов уходит от неудобных вопросов. Вспомним гораздо более маститого мемуариста С. Ю. Витте и многих других. Можно обратиться и к опубликованным дневникам и воспоминаниям историков — наших современников. «Слово дано человеку, чтобы скрывать свою мысль», полагали многие великие. Слово, написанное на бумаге тут не исключение, а мемуары Сазонова не являются в этом отношении чем-то отличным от множества других мемуаров, дневников и воспоминаний.
С легкой руки В. В. Маяковского автор окрестил поэтому историю ездой в незнаемое (с. 62). Он сравнивает ее с погружением в глубины океана, где полностью отсутствует видимость и ориентироваться надо только по приборам. За лоцмана — документы, да и то лишь, если сумеешь их «разговорить», задавая нужные тебе вопросы (с. 20). «Получается, — пишет В. В. Зверев, — что сам определяешь предмет разговора и в лучшем случае берешь на себя функцию переводчика-интерпретатора. А если это так, то будешь измерять чужое сознание собстеенним мироощущением. При всех новациях хитроумной науки герменевтики не сможешь ты преодолеть пресловутого конфликта интерпретаций» (с. 38) (еиделено нами. — Е. М., А. Р.).
Не случайно, что проблема диалога с документами была основной в споре между отечественными представителями истории мен-тальностей А. Я. Гуревичем и А. Л. Юргановым (Гуревич 2000): что нужно предпочесть — ставить прошлому наши вопросы, получая их
«Получается, — пишет В. В. Зверев, — что сам определяешь предмет разговора и в лучшем случае берешь на себя функцию переводчика-интерпретатора. А если это так, то будешь измерять чужое сознание собственным мироощущением. При всех новациях хитроумной науки герменевтики не сможешь ты преодолеть пресловутого конфликта интерпретаций»
ответы, или постараться избежать «навязывания» прошлому вопросов, актуальных для нашего времени, суметь вглядеться в далекую от нас культуру и поискать в ней свойственные ей специфические черты (Баткин 1994).
МЕТОДОЛОГИЯ
Как пишут историю? В. В. Зверев серьезно задумывается над этой проблемой, анализирует известные ему с университетской скамьи рецепты: «Проверяем вначале реальность объекта исследования, потом достоверность (точность, объективность) свидетельств очевидцев, а далее спокойно следуем от результатов к истокам, попутно выделяя причинно-следственные связи» (с. 37). В итоге получается скучнейшая задача из учебника с заранее известным ответом. Напротив, у автора было желание «написать работу, которая бы выходила за рамки обычной экспозиции с объектом, предметом изучения, четкими постановочными задачами — всеми необходимыми атрибутами традиционной научной статьи, когда кирпичик за кирпичиком выстраиваешь не Бог весть какое сложное сооружение. В нем, если удастся, конечно, есть своя привлекательность — логика изложения, убедительность доказательств, обоснованность выводов. Но этого уже недостаточно, чего-то не хватает. Понимаешь, как много остается за гранью написанного» (с. 37).
«В советскую эпоху, — писал М. А. Бойцов в своей полемической статье, — умение порассуждать об историческом процессе вообще,
У автора было желание «написать работу, которая
бы выходила за рамки обычной экспозиции с объектом, предметом изучения, четкими постановочными задачами — всеми необходимыми атрибутами
традиционной научной статьи, когда кирпичик за кирпичиком выстраиваешь не Бог весть какое сложное
сооружение. В нем, если удастся, конечно, есть своя привлекательность — логика изложения, убедительность доказательств, обоснованность выводов. Но этого уже недостаточно, чего-то не хватает. Понимаешь, как много остается за гранью написанного»
со всеми его основными закономерностями и противоречиями, могло с успехом компенсировать отсутствие знаний новых и древних языков, библиографии, палеографии, архивного дела и прочих „вспомогательных" разделов исторического знания. Теперь же самой характерной. тенденцией стал относительный рост „знаточе-ского", а не „концептуального" исторического знания. Конкретное знание конкретного вопроса ценится куда больше умения вписать его в „широкий исторический контекст"» (Бойцов 1999: 34). В этом отношении книга В. В. Зверева — результат в высшей степени «зна-точеского» подхода к историописанию. Все перипетии жизненного пути Сазонова, малейшие детали его быта, нрава, поведения — как на ладони, а главное — никогда не знаешь, что же будет дальше. Что ж, значит, автор справился со своей задачей, сумел-таки написать не сказку с заранее известным концом, а настоящее захватывающее произведение, почти в духе детективного романа (ну, разве только разбор теоретических работ Сазонова несколько выбивается из динамичного событийного ряда).
Вместе с тем, приглашая читателя в свою ремесленную мастерскую, В. В. Зверев, в ходе собственного эксперимента, каждый раз обращается к воображаемому собеседнику с вопросами, затрагивающими самое основы творчества: соотношение озарения и делания, эмоций и разума, образа и фактов.
Какова бы ни была роль озарения, вдохновения, случая и пр. (чего только стоит история, рассказанная В. В. Зверевым о том, как нашел он свой сюжет), итоговый результат никогда не выскакивает, «как Афина Паллада, во всеоружии своего блестящего убранства, из головы Юпитера. Никакие произведения так не появлялись» (Манн 2004: 201). Как бы подтверждая такой вывод, В. В. Зверев вопрошает: «Кто бы мне растолковал, куда уходит то душевное состояние, которое высокопарно именуется у людей творческих профессий вдохновением, а у нас, грешных ремесленников цеха историков, настроем на работу. Вот ведь как бывает — пишешь себе, пишешь и вроде бы получается. И мысль ложится на бумагу, и тяга к работе есть. А потом ни с того ни с сего — ступор» (с. 36).
«Дело в том, — рассуждает Э. По, — что оригинальность, если не говорить об умах, наделенных весьма необычным могуществом,
отнюдь не является, как предполагают некоторые, плодом порыва или интуиции. Вообще говоря, для того, чтобы ее найти, ее надобно искать, и, хотя оригинальность — положительное достоинство из самых высоких, для ее достижения требуется не столько изобретательность, сколько способность тщательно и настойчиво отвергать нежелаемое» (По 2004: 356). Иными словами, нужен каждодневный настойчивый труд. «И мучаешься им по ночам, — сетует В. В. Зверев, — в то самое время, когда прежде был сон, и чешешь то место на голове, где прежде была шевелюра, а толку мало» (с. 341).
«Беллетрист заменяет обыденность иной реальностью, в которой прописан сценарий экстраординарности, где пружинисто сжимаются подробности
и частности, рельефно обнажая фабулу повествования. Историк, напротив, с дотошной скрупулезностью обязан зафиксировать наибольшее количество фактов, нанизывая их на нить доказательности» (с. 413). В итоге, как метко подмечает В. В. Зверев, — широкая известность в узком кругу специалистов
Невольно приходят на память
строки В. Вулф, где главный герой -
«писал и испытывал удовлетворение, читал и испытывал омерзение; правил и рвал, вымарывал, вписывал; приходил в восторг, приходил в отчаяние; с вечера почивал на лаврах и утром вскакивал как ужаленный; ухватывал мысль и ее терял; уже видел перед собою всю книгу, и вдруг она пропадала; <.> вдруг плакал, вдруг хохотал; метался от одного стиля к другому <.> — и никак не мог решить, божественнейший ли он гений или самый жуткий дурак на всем белом свете» (Вульф 2004: 534).
Охваченный вдохновением автор логично задает себе вопрос о возможностях не только передать читателю свой интерес, но и увлечь его своим рассказом, одновременно помня о значительной разнице между историей и литературой. Одна пользуется фактом, другая — образом. «По своим эстетическим, этическим и эмоциональным составляющим они разнятся до несопоставимости. Образ красочнее, ярче и насыщеннее по сравнению с сухими и сложными, а порой и сознательно усложненными аргументами и аналитическими выкладками» (с. 412). Реальность массовой куль-
туры такова, что ширпотреб с лихо закрученной интригой обречен на заведомый успех у аудитории, а научная монография. Остается только горестно вздохнуть да пожать плечами. Да, согласимся с автором, что «историк связан с реальностью, где многое привычно, неизменно и статично. Беллетрист заменяет обыденность иной реальностью, в которой прописан сценарий экстраординарности, где пружинисто сжимаются подробности и частности, рельефно обнажая фабулу повествования. Историк, напротив, с дотошной скрупулезностью обязан зафиксировать наибольшее количество фактов, нанизывая их на нить доказательности» (с. 413). В итоге, как метко подмечает В. В. Зверев, — широкая известность в узком кругу специалистов.
Что же делать? Может быть, у «сухого» факта есть и свои преимущества, которыми, если воспользоваться умеючи, можно создать «другую» историю? Автор, как и подобает историку, трепетно относящемуся к своей профессии, находит мудрый ответ, выступая в защиту факта: «Он если и не может заменить образа, то по своему богатству, разнообразию, реалистичности становится его фундаментом, формирует его костную систему. И это не говоря о тех случаях, когда факт превосходит самые вычурные фантазии. Фантазия питает образ, но одновременно отрывает его от почвы. Факт подтверждает жизненную логику событий и опровергает ее собственной исключительностью» (с. 414).
СТРУКТУРА
Поэт обдуманно есе должен разместить, Начало и конец е поток единый слить И, подчиние слоеа сеоей бесспорной еласти, Искусно сочетать разрозненные части.
(Буало 1957: 63)
С классиком не поспоришь. А все же повлиял уже постмодерн на наше сознание. Классицистская стройность, гармония и симметрия выглядят как-то скучно в сравнении с «игрой в классики»,
«садом ветвящихся дорожек», лабиринтом, потоком сознания, абсурдом и пр. Вот и В. В. Зверев тоже сетует: «Глава и параграф академичней и фундаментальней. А это влияет и на стиль, и на изложение материала. Костенеть начинаешь, словно ходишь прямым, как аршин проглотивши. Очерк гибче, нет в нем спрямленности суждений и однозначности оценок. Свойственна ему и некоторая недосказанность» (с. 298). Все так. Только не хватает все же, на наш взгляд, еще одного очерка — историографического. Можно, конечно, и в список источников и литературы заглянуть, да как там без надежного компаса выбрать нужное направление, отделить семена от плевел?
ЯЗЫК
Историки не только пишут про своих персонажей, но и многому научаются у них, даже идя от противного. Именно читая научные трактаты Сазонова, В. В. Зверев понял, как не нужно писать, то есть в «научно-позитивистском духе, с логичной последовательностью, которая хотя и служит подтверждением компетентности автора, но вгоняет если не в сон, то в легкую дрему» (с. 13). Каноны научного стиля, конечно, менялись. С точки зрения Ю. Л. Бессмертного, сегодня важнее осмыслить «своеобразие исторического знания по сравнению не с наукой, но со „свободными искусствами" — публицистикой, журналистикой, литературой. Это особенно актуально на фоне постмодернистского вызова». Но тут же следует предостережение: «В отличие от всех только что названных видов интеллектуальной деятельности, история несравненно более жестко зависит от „Архива", источника, от строгого соблюдения правил исторического „ремесла". Стоит хоть на йоту недооценить эту зависимость, как возникнет угроза „свободы", открывающей путь к манипуляции прошлым, к произволу и фальсификации в его осмыслении» (Дискуссия по статье М. А. Бойцова. 1999Ь: 69).
Не случайно В. В. Звереву хочется «.отступить от общепринятых норм подачи материала» (с. 13), когда многоцветье жизни переводится «в черно-белый формат причин и следствий, сухих конста-
таций и занудных рассуждений» (с. 411). «В древности свидетельства о прошлом содержали не только мудрость и назидательность, — размышляет автор, — но и красоту повествования, что и роднило ремесло историка и литератора. В дальнейшем дробление знания и обособление науки привели к расчленению общего гуманитарного пространства. У писателя слово становится сочным и звучным компонентом повествования. Гипербола, олицетворение, сравнение и т. п. — не фон, а составная часть стиля. В этом отношении академичность повествования историка — точнее, вывереннее, ма-тематичнее, но беднее» (с. 413-414).
«Искусство против науки, форма против содержания: сколько тяжб, которым место в архивах судов схоластики! — восклицает М. Блок. — В точном уравнении не меньше красоты, чем в изящной фразе. Но каждой науке свойственна ее особая эстетика языка. Человеческие факты — по сути своей феномены слишком тонкие, многие из них ускользают от математического измерения. Чтобы хорошо их передать и благодаря этому хорошо понять (ибо можно ли понять до конца то, что не умеешь высказать?), требуется большая чуткость языка, точность оттенков в тоне. Там, где невозможно высчитать, очень важно внушить» (Блок 1973: 19).
Не удивительно, что В. В. Зверев часто вспоминает опыт своего друга С. С. Секиринского, много сделавшего для объединения двух традиций на страницах созданного им журнала «Историк и художник».
«В древности свидетельства о прошлом содержали не только мудрость
и назидательность, — размышляет автор, — но и красоту повествования, что и роднило ремесло историка и литератора. В дальнейшем дробление знания и обособление науки привели к расчленению общего гуманитарного пространства. У писателя слово становится сочным и звучным компонентом повествования. Гипербола, олицетворение, сравнение и т. п. — не фон, а составная часть стиля. В этом отношении академичность повествования историка — точнее, вывереннее, мате-матичнее, но беднее»
ЧИТАТЕЛЬ
«Для любого творчества, — верно отмечает В. В. Зверев, — человеку требуется материал. Гончару — глина, кузнецу — металл, скульптору — бронза и мрамор. Человеку пишущему до нынешних времен, как воздух, были необходимы чернила, бумага, печатный станок, внимание читателей» (с. 405). Читатель. Вроде бы реальный персонаж, но почти всегда для автора только виртуальный, невидимый и немотствующий. Все, что делает историк, он делает не только ради служения абстрактной и возвышенной богине Науки, но и ради читателя.
«Прошло то время, — писал М. А. Бойцов, — когда автора академической монографии совершенно не интересовало мнение публики — оно не сказывалось ни на принятии книжки к печати, ни на ее тираже, ни на ее оценке. Теперь же за читателя вне пределов ничтожно узкого круга специалистов (а значит, в конечном счете и за спонсора для новых исследований) придется побороться — у него есть много приятных способов провести время. Тяжеловесные монографии классического типа, вероятно, несколько потеряют в значении, а статьи и исторические эссе, напротив, станут более уважаемыми жанрами исторической прозы» (Бойцов 1999: 40).
Монография В. В. Зверева, на наш взгляд, — яркое и самобытное произведение, которое непременно будет иметь своего читателя, и не только в узком кругу специалистов. Молодому поколению она должна быть интересна не только своим сюжетом или оригинальным персонажем, но и самим замыслом, состоящим не просто в сообщении готового результата, а в демонстрации процесса получения этого результата: история в книге как бы пишется на наших глазах и создается впечатление, что пишется при нашем участии. А что может быть более захватывающим?
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Вам страшен приговор общественного мненья? Судите строже всех свои произведенья. Пристало лишь глупцу себя хвалить всегда.
Просите у друзей сурового суда. Прямая критика, придирки и нападки Откроют вам глаз на ваши недостатки. Заносчивая спесь поэту не к лицу, И, друга слушая, не внемлите льстецу: Он льстит, а за глаза чернит во мненье света. Ищите не похвал, а умного совета! (...)
Тот настоящий друг среди толпы знакомых, Кто, правды не боясь, укажет вам на промах, Вниманье обратит на слабые стихи, — Короче говоря, заметит все грехи.
(Буало 1957: 63-64)
Что ж, в части строгости по отношению к своему собственному произведению В. В. Зверев, безусловно, заслуживает высшего балла. А вот воплотить «суровый суд друзей» (точнее говоря, поддержать предложенный автором диалог) мы постарались по мере наших сил и разумения. Хорошо ли, плохо ли — судить вам, Василий Васильевич!
— список источников и литературы —
1. Баткин, Л. М. О том, как А. Я. Гуревич возделывал свой аллод / Л. М. Баткин // Одиссей. Человек в истории. 1994. — Москва : Наука, 1994. — С. 5-28.
2. Блок, М. Апология истории или ремесло историка / М. Блок ; перевод с французского Е. М. Лысенко. — Москва : Наука, 1973. — 232 с. — Перевод изд. : Bloch, M. Apologie pour l'histoire ou Métier d'historien. — Paris, Armand Colin,1949. — 110 p.
3. Бойцов, М. А. Вперед, к Геродоту! / М. А. Бойцов // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. 1999. — Москва : Рос-
сийский государственный гуманитарный университет, Российская академия наук, 1999. — С. 17-41.
4. Буало, Н. Поэтическое искусство / Н. Буало; перевод с французского Э. Линецкой. — Москва : Государственное издательство художественной литературы, 1957. — 232 с. — Перевод изд. : Boileau, N. L'Art Poétique // Œuvres poétiques. Vol. 1. — Paris : Imprimerie générale, 1872. — 490 p.
5. Бухбиндер, Н. А. Из жизни Л. Тихомирова (по неизданным материалам) / Н. А. Бухбиндер // Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. — 1928. — № 12. — С. 59-70.
6. Вулф, В. На маяк. Романы / В. Вульф ; перевод с английского М. Карп, Е. Суриц. — Санкт-Петербург : Азбука-классика, 2004. — 704 с. — ISBN 5-352-01046-5.
7. Гуревич, А. Я. Из выступления на защите докторской диссертации А. Л. Юрганова / А. Я. Гуревич // Одиссей. Человек в истории. 2000. — Москва : Наука, 2000. — С. 295-302.
8. Диалог о книге «Две жизни Льва Тихомирова» Александра Репникова и Олега Милевского // Российская история. — 2013. — № 1. — С. 155-179.
9. Дискуссия по статье М. А. Бойцова «Вперед, к Геродоту!» // Историк в поиске. Микро- и макроподходы к изучению прошлого / отв. ред. Ю. Л. Бессмертный. — Москва : Институт всеобщей истории Российской академии наук, 1999. — С. 231-289.
10. Дискуссия по статье М. А. Бойцова «Вперед, к Геродоту!» // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. 1999. — Москва : Российский государственный гуманитарный университет, Российская академия наук, 1999. — С. 42-75.
11. Дневник Л. А. Тихомирова. 1905-1907 гг. / составители : А. В. Репников, Б. С. Котов ; автор предисловия, комментариев и примечаний А. В. Репников. — Москва : Политическая энциклопедия, 2015. — 599 с. — ISBN: 978-5-8243-1985-9.
12. Дневник Л. А. Тихомирова. 1915-1917 гг. / составитель, автор предисловия, комментариев и примечаний А. В. Репников. — Москва : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. — 440 с. — ISBN: 978-5-8243-0896-9.
13. Манн, Т. Доктор Фаустус / Т. Манн ; перевод с немецкого Н. Ман, С. Апта. — Москва : АСТ, 2004. — 570 с. — ISBN 5-17-022494-Х. — Перевод изд. : Mann, T. Doktor Faustus. Das Leben des deutschen
Tonsetzers Adrian Leverkühn, erzählt von einem Freunde. — Stockholm : Bermann-Fischer, 1947. — 772 S.
14. Милевский, О. А., Репников, А. В. «Я верю в Россию.». Тихомиров и Столыпин: надежды и разочарования / О. А. Милевский, А. В. Репников // Родина. — 2012. — № 4. — С. 24-28.
15. Мягкова, Е. М. «Я царь — я раб — я червь — я Бог!»: революционер на службе самодержавию. Дневники Л. А. Тихомирова 1905-1917 гг. / Е. М. Мягкова // Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований. — 2020. — № 2. — С. 282-303.
16. По, Э. А. Мистификация / Э. А. По ; перевод с английского. — Москва : АСТ, 2004. — 381 с. — ISBN 5-17-025359-1.
17. Полунов, А. Ю. К. П. Победоносцев в общественно-политической и духовной жизни России / А. Ю. Полунов. — Москва : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — 374 с. — ISBN 978-5-8243-1491-5.
18. Репников, А. В., Милевский, О. А. Две жизни Льва Тихомирова / А. В. Репников, О. А. Милевский. — Москва : Academia, 2011. — 560 с. — ISBN 978-5-87444-353-5.
19. Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). — Ф. 345 «Новикова Ольга Алексеевна». — Оп. 1 «Письма Тихомирова Л. А. Новиковой О.А. 14.01.1890-19.12.1890». — Д. 748.
20. Тихомиров, Л. А. Воспоминания / Л. А. Тихомиров ; вступ. статья С. Н. Бурина. — Москва : Государственная публичная историческая библиотека России, 2003. — 617 с.
21. Тихомиров, Л. А. Критика демократии. Статьи из журнала «Русское обозрение». 1892-1897 гг. / Л. А. Тихомиров ; вступ. статья и комм. М. Б. Смолина. — Москва : Москва, 1997. — 667 с. — ISBN 5-89097-008-9.
22. Тихомиров, Л. А. Плеханов и его друзья. Из личных воспоминаний / Л. А. Тихомиров ; пред. и прим. П. С. Попова. — Ленинград : Колос, 1925. — 51 с.
23. Хаксли, О. Новеллы / О. Хаксли ; перевод с английского ; сост. Н. Дьяконовой, И. Комаровой. — Ленинград : Художественная литература, 1985. — 456 с.
-references-
1. Batkin, L. M. (1994), "How did A. Ya. Gurevich Till his Allodium" [O tom, kak A. Ya. Gurevich vozdely val svoj allod], Odysseus. Man in History. 1994, Moscow, Nauka Publishers, p. 5-28. (In Russian)
2. Bloch, M. (1973), The Historian's Craft [Apologiya istorii ili remeslo istorika], Russian translation by E. M. Lysenko, Moscow, Nauka Publishers, 232 p. (In Russian)
3. Boileau, N. (1957), Art of Poetry [Poe ticheskoe iskusstvo], Russian translation by E. Linetskaya, Moscow, Publishing House "Khudozhestvennaya Literatura", 232 p. (In Russian)
4. Boitsov, M. A. (1999), "Forward to Herodotus!" [Vpered, k Gerodotu!], Casus. The Individual and unique in history. 1999, Moscow, Russian State University for the Humanities, Russian Academy of Sciences, p. 17-41. (In Russian)
5. Bukhbinder, N. A. (1928), "From L. Tikhomirov's Life (Based on Unpublished Materials)" [Iz zhizni L. Tixomirova (po neizdanny m materialam)], Katorga and Exile. Historical and Revolution Bulletin, No 12, p. 59-70. (In Russian)
6. "Dialogue about the Book of Aleksandr Repnikov and Oleg Milevsky 'Two Lifes of Lev Tikhomirov'" (2013) [Dialog o knige "Dve zhizni L va Tixomirova" Aleksandra Repnikova i Olega Milevskogo], Russian History, No 1, p. 155-179. (In Russian)
7. "Discussion of M. A. Boitsov's Article 'Forward to Herodotus!'" (1999a) [Diskussiya po state M. A. Bojczova "Vpered, k Gerodotu!"], in Bessmertny, Yu. L. (ed.), Historian in Search. Micro and Macro Approaches to the Study of the Past, Moscow, Institute of World History of the Russian Academy of Sciences, p. 231-289. (In Russian)
8. "Discussion of M. A. Boitsov's Article 'Forward to Herodotus!'" (1999b) [Diskussiya po stat e M. A. Bojczova "Vpered, k Gerodotu!"], Casus. The Individual and unique in history. 1999, Moscow, Russian State University for the Humanities, Russian Academy of Sciences, p. 42-75. (In Russian)
9. Gurevich, A. Ya. (2000), "From the Remarks Concerning A.L. Yurganov's Doctoral Dissertation" [Iz vy stupleniya na zashhite doktorskoj dissertacii A. L. Yurganova], Odysseus. Man in History. 2000, Moscow, Nauka Publishers, p. 295-302. (In Russian)
10. Huxley, A. (1985), Short Novels [Novelly], Russian translation, Leningrad, Publishing House "Khudozhestvennaya Literatura", 456 p. (In Russian)
11. Mann, T. (2004), Doctor Faustus: The Life of the German Composer Adrian Leverkuhn, Told by a Friend [Doktor Faustus], Russian translation by N. Man, S. Apt, Moscow, AST, 570 p. (In Russian)
12. Milevsky, O. A., Repnikov, A. V. (2012), "'I believe in Russia.' Tikhomirov and Stolypin: Hopes and Disappointments" ["Ya veryu v Rossiyu..." Tixomirov i Stoly pin: nadezhdy i razocharovaniya], Rodina, No 4, p. 24-28. (In Russian)
13. Myagkova, E. M. (2020), "'A Monarch, and a Slave, a Worm, a God!': Revolutionary Serving to Absolutism. Diaries of L. A. Tikhomirov 1905-1917" ["Ya czar — ya rab — ya cherv — ya Bog!": revolyucioner na sluzhbe samoderzhaviyu. Dnevniki L. A. Tixomirova 1905-1917 gg.], Journal of the Russian and East European Historical Studies, No 2, p. 282303. (In Russian)
14. Poe, E. A. (2004), Mystification [Mistifikaciya], Russian translation, Moscow, AST, 381 p. (In Russian)
15. Polunov, A. Yu. (2010), K. P. Pobedonostsev in the Socio-Political and Spiritual Life of Russia [K. P. Pobedonoscev v obshhestvenno-politicheskoj i duxovnoj zhizni Rossii], Moscow, Political Encyclopedia Publishers (ROSSPEN), 374 p. (In Russian)
16. Repnikov, A. V. (ed.) (2008), L. A. Tikhomirov's Diary, 1915-1917 [Dnevnik L.A. Tixomirova. 1915-1917 gg.], Moscow, Political Encyclopedia Publishers (ROSSPEN), 440 p. (In Russian)
17. Repnikov, A. V., Kotov, B. S. (eds.) (2015), L. A. Tikhomirov's Diary, 1905-1907 [Dnevnik L. A. Tixomirova. 1905-1907 gg.], Moscow, Political Encyclopedia Publishers (ROSSPEN), 599 p. (In Russian)
18. Repnikov, A. V., Milevsky, O. A. (2011), Two Lifes of Lev Tikhomirov [Dve zhizni L va Tixomirova], Moscow, Academia, 560 p. (In Russian)
19. Russian State Archive of Literature and Art (RGALI) [Rossijskij gosudarstvenny j arxiv literatury i iskusstva (RGALI)], coll. 345 Novikova Olga Alekseevna, aids 1 Letters of L. A. Tikhomirov to Novikova O. A. 14.01.1890-19.12.1890, fol. 748.
20. Tikhomirov, L. A. (1925), Plekhanov and his Friends. From Personal Memoires [Plexanov i ego druz ya. Iz lichny x vospominanij], Leningrad, Spike Publishing House, 51 p. (In Russian)
21. Tikhomirov, L. A. (1997), Criticism of Democracy. Articles from Magazine 'Russkoe Obozrenie', 1892-1897 [Kritika demokratii. Stat i iz zhurnala "Russkoe obozrenie". 1892-1897 gg.], Moscow, 667 p. (In Russian)
22. Tikhomirov, L. A. (2003), Memoires [Vospominaniya], Moscow, State Historical Public Library of Russia, 617 p. (In Russian)
23. Woolf, V. (2004), To the Lighthouse. Novels [Na mayak. Romany ], Russian translation by M. Karp, E. Surits, Saint Petersburg, Azbooka Publishing House, 704 p. (In Russian)
МЯГКОВА ЕЛЕНА МИХАЙЛОВНА — кандидат исторических наук, доцент, заместитель заведующего отделом зарубежной научно-технической информации, международного сотрудничества и ре-дакционно-издательской деятельности Всероссийского научно-исследовательского института документоведения и архивного дела (ВНИИДАД) (myagkova@vniidad.ru). Россия.
РЕПНИКОВ АЛЕКСАНДР ВИТАЛЬЕВИЧ — доктор исторических наук, доцент, старший научный сотрудник отдела зарубежной научно-технической информации, международного сотрудничества и редакционно-издательской деятельности Всероссийского научно-исследовательского института документоведения и архивного дела (ВНИИДАД) (repnikov@vniidad.ru). Россия.
