CC BY
25
обозначился еще в 1980 г., но доминантной моделью развития градостроительства в Индонезии он стал с начала 2007 г. Отличительной чертой «суперблоков» Джакарты является связь названий кварталов с городами или знаковыми местами США (например, «Orange County - The New California City»). Такая «подача» сообщает столице Индонезии статус мегаполиса, стремящегося к западным стандартам [с. 17]. Авторы особо подчеркивают благотворное влияние иностранного капитала на третьем этапе. Среди крупных инвесторов выделяются китайские, японские, сингапурские и тайваньские фирмы, которые доминируют на рынке недвижимости Индонезии в настоящее время [с. 18].
Подводя итог, коллектив авторов выделяет три основные характеристики, определившие траекторию развития современной городской среды в Джакарте. Во-первых, влияние получившего поистине глобальное распространение неолиберального урбанизма. Во-вторых, гибридный политический режим Индонезии, сочетающий элементы институциональной демократии и авторитарной практики, при котором неформальные элитарные группы, связанные с госчиновниками, обладают особыми привилегиями в плане ведения бизнеса. В-третьих, обширная доля иностранного капитала на рынке недвижимости [с. 19].
А.А. Лазарев
2019.02.008. А.М. ПОНАМАРЕВА. РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ: РО-ТУНДА Р. ЛИБЕРАЛИЗМ КАК СЛОВО И СИМВОЛ: БОРЬБА ЗА ЛИБЕРАЛЬНЫЙ БРЕНД В США / Пер. с англ. А.В. Матешук, В.П. Гайдамака. - М.; Челябинск: Социум, 2016. - 212 с.
Ключевые слова: либерализм; символическая политика; символ; Т. Рузвельт; Г. Гувер; США.
When one deals with words, One deals with the mind.
Ayn Rand1
К осознанию того, что изучение символических аспектов политики не относится к сугубо периферийным темам, западное экс-
1 «Имея дело со словами, мы имеем дело с разумом» (Айн Рэнд). - Прим.
реф.
пертное сообщество пришло в середине 1960 - начале 1970-х годов, когда американский политолог и социолог Мюррей Эдельман1 объединил идеи Дж.Г. Мида, разработки Гарольда Лассуэлла, Абрахама Каплана2, Турмана Арнольда3 и др. в единой теории символической политики. Рассмотрение политики в качестве символической формы было призвано объяснить несовершенство систем государственного управления, а именно очевидный разрыв между декларируемыми целями ряда институтов демократического общества и реалиями их существования4. Утверждая, что номинация и знание связаны между собой теснейшим образом, М. Эдельман полагал крайне важным для исследователя не упустить из виду тот момент, когда наименование становится способом понимания вещей. Применительно к проблематике политической идентичности речь шла прежде всего о самоотождествлении индивидов или групп с политически значимыми символами. Как справедливо отмечает российский политолог С.П. Поцелуев: «Символ выполняет в этом акте важную коммуникативную функцию: он представляет собой концентрированное выражение тех смыслов и эмоций, которые сдерживают, как обруч, человеческие коллективы и помогают им психологически и материально выжить. При этом символы производят когнитивную селекцию, изначально униформируя восприятие реальности у тех, кто подводит (субсуммирует) себя под эти символы»5. Устоявшиеся политические термины в интерпретации Эдельмана не просто описывают события, но придают им опреде-
1 Edelman M. The symbolic uses of politics. - Urbana: Univ. of Illinois press, 1964; Edelman M. Politics as symbolic action. - Chicago (IL): Markham, 1971.
2 Lasswell H., Kaplan A. Power and society. - New Haven (CT): Yale univ. press, 1950; Lasswell H., Leites N.C. The language of politics. - Cambridge (MA): MIT press, 1965; Arnold T. The symbols of government. - N.Y.: Harcourt, Brace & World, 1962.
3 Arnold T. The symbols of government. - N.Y.: Harcourt, Brace & World,
1962.
4 Малинова О.Ю. ^м^диче^ая политика: Контуры проблемного поля // Символическая политика: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. полит. наук. - М., 2012. - Вып. 1: Конструирование представлений о прошлом как властный ресурс. - С. 5-8.
5 Поцелуев С.П. Символические средства политической идентичности: К анализу постсоветских случаев // Трансформация идентификационных структур в современной России / Под ред. Т.Г. Стефаненко. - М.: МОНФ, 2001. - С. 108.
ленный смысл. Однако предоставив научному сообществу методику, которая позволяет обнаружить, каким образом убеждения, направляющие наше поведение (вне зависимости от их обоснованности), «прикрепляются» к словам, Эдельман был не слишком щедр на детальный разбор конкретных примеров политического языка. Аналогично и другие исследователи символической политики, обозначая решающее значение выбора правильного «именования», ограничивались перечислением отдельных терминов и кратким описанием ситуаций их использования.
К числу немногочисленных трудов, заполняющих эту лакуну в области изучения символической политики, можно отнести эссе известного американского правоведа Рональда Ротунды (1945-2018)1 «Либерализм как слово и символ: Борьба за либеральный бренд в США». Притом что автор не позиционирует себя как продолжателя «дела Эдельмана», свое произведение он называет книгой «о наименовании вещей, о символах и ярлыках, о важности слов, о силе их воздействия и о том, почему люди борются за слова» [с. 11].
Отталкиваясь от гипотезы лингвистической относительности Э. Сепира и Б. Уорфа, Р. Ротунда в первых главах своей работы утверждает, что «символы не только отражают, они формируют»
1 Рональд Ротунда - известный американский правовед, специалист по конституционному праву. В 2008-2018 гг. занимал должность заслуженного профессора правоведения им. Доя и Ди Хенли в Школе права им. Дейла Фаулера Чепменского университета (г. Ориндж, шт. Калифорния). До этого Р. Ротунда преподавал в Школе права Университета Джорджа Мейсона (окр. Фэрфакс, шт. Виргиния) и в Университете Иллинойса (г. Шампейн). Является соавтором самого популярного в американских университетах учебника по юридической этике (Morgan Th. D., Rotunda R.D. Problems and materials on professional responsibility. -
11th ed. - N.Y.: Foundation press, 2011) и автором основного учебника по конституционному праву (Rotunda R.D. Modern constitutional law. - 10th ed. - Eagan (MN): West publishing co., 2012). Его перу принадлежат еще несколько книг и более 350 статей в научных журналах и общественно-политической прессе. В 20092013 гг. входил в состав калифорнийской Комиссии по добросовестным политическим практикам - внепартийной независимой организации, осуществляющей надзор за соблюдением норм закона штата о политической реформе и регулирующей порядок финансирования предвыборных кампаний, лоббистскую деятельность, вопросы конфликта интересов, а также этические нормы поведения государственных служащих.
[с. 16], и подкрепляет этот тезис многочисленными примерами из истории. Так, в частности, он высоко оценивает прозорливость В.И. Ленина, который, оставшись с незначительным большинством по итогам II съезда РСДРП (1903), тем не менее, назвал свою фракцию «большевики», не упустив психологического преимущества данного обозначения. «Завладев ярлыком "большевики", - подчеркивает Р. Ротунда, - Ленин определил восприятие аудитории: теперь о ленинской фракции думали как о фракции, поддерживаемой большинством» [с. 17]. Не случайно, обращает внимание автор, во время войны во Вьетнаме администрация США называла бомбардировки Северного Вьетнама рейдами «защитного возмездия», ввод войск в Лаос - «вступлением», а не «вторжением», а применявшуюся дефолиацию - «программой контроля ресурсов».
Значительную часть политической истории США он полагает возможным рассматривать как «конкурентную борьбу за обладание некоторыми словами» [с. 19]. На заре становления республики политические конкуренты сражались за право определять символ «федералист», в период после окончания Гражданской войны (1861-1865) - за слово «демократия», и, наконец, в начале 1930-х годов, когда «демократия» стала достоянием каждого американца, единственным из символов мирового значения, за который имело смысл бороться, остался «либерализм».
Основной вопрос настоящего исследования заключается в том, как и при каких обстоятельствах произошло загадочное изменение значения термина «либерализм» в США, где «либералами» стали называть тех, кто выступает за всестороннее вмешательство государства в экономику.
Автор показывает, что это стало следствием сознательной подмены понятий, совершенной Франклином Делано Рузвельтом (ФДР) в поисках подходящего словесного ярлыка для своей программы регулирования экономики - так называемого Нового курса. Для этого он выбрал не использовавшееся в США, но престижное и имеющее только благоприятные ассоциации слово «либеральный». Так получилось, что одновременно права на этот брэнд предъявил Герберт Гувер и исход спора решился в ходе избирательных компаний 1932-1940 гг.
Рассказ об этом эпизоде составляет сюжетный центр книги. Но данная история предваряется размышлениями автора о роли
символов в политике и кратким обзором истории слов «либерал» и «либеральный» как обозначений социально-экономической программы в Англии и США в Х1Х-ХХ вв.
Притом что Рузвельт и Гувер принадлежали к одной и той же школе социально-политической мысли, доминировавшей в 1930-е годы, последний требовал полного устранения государства из экономики, категорически возражая против нарушения ФДР базового принципа классического либерализма спенсеровского толка, согласно которому правительство совершает ошибку, если действует позитивно. Таким образом тип мышления Гувера был связан с индивидуалистической догмой, основополагающей для первоначального либерализма, а тип мышления Рузвельта сопряжен с далеко идущими мерами, полностью противоречащими индивидуализму. Но «великий спор» двух претендентов на звание истинного либерала закончился победой Рузвельта, сумевшего убедить простых избирателей, что свобода, лежащая в основе американской системы ценностей, вполне сочетается с расширением власти федерального правительства и программами социального обеспечения. На обвинения со стороны Гувера в том, что права на термин «либерализм» заявляет каждое течение, стремящееся «подавить активность человеческого духа, будь то фашисты, социалисты или сторонники Нового курса» [цит. по: с. 102], последовали упреки в адрес 31-го президента США и его соратников по «Лиге свободы» в «отождествлении значения свободы и здорового идеализма с поддержанием системы, при которой процветали они сами» [цит. по: с. 103]. Таким образом, к выборам 1936 г. образованная часть общества начала применять определение-символ «либеральный» к новой политике Рузвельта, выходившей далеко за рамки американской традиции. Начиная с 1936 г. оппоненты ФДР стали признавать, что он завладел словом «либеральный», и согласились обозначить свою политическую позицию как «консервативную». К 1940 г. для подавляющего большинства американцев споры о термине фактически закончились. Однако со временем, будучи крепко связана в массовом сознании с принципами Нового курса, политическая этикетка «либерализма» утратила часть своей привлекательности. Признав это, идейные наследники Гувера прекратили попытки отвоевать обратно слово «либеральный» и сосредоточили свои усилия на критике принципов либералов рузвельтовского толка. «Либеральный яр-
лык, - констатирует автор, - теперь обладает меньшей значимостью, чем прежде, по нескольким причинам: слово это употреблялось слишком часто; традиционные либеральные принципы превратились в трюизмы - либерализм стал жертвой собственного успеха; сказался естественный цикличный ритм» [с. 133]. Но и сегодня, когда и левые, и правые обнаруживают корни своих идей в этом слове-символе, термин «либерализм» вызывает споры за право собственности на него.
Таким образом, настоящее исследование подъема и упадка термина «либерализм» на конкретном материале демонстрирует важность символического измерения государственного управления. Отслеживание динамики борьбы за слова-символы позволяет провести более четкое разграничение между политикой как «зрительским спортом» (в терминах М. Эдельмана), предназначенным для массовой общественности, и политической деятельностью хорошо организованных групп, преследующих свои специфические интересы. Написанное ярким образным языком, содержащее детальное описание множества малоизвестных отечественному читателю фактов из истории США XX в., оно будет интересно не только специалисту, но и любому вдумчивому читателю, готовому увидеть в «споре о словах» нечто большее.
