CC BY
31
Латур Б. Об интеробъективности / Пер. с англ. А. Смирнова, под ред.
B. Вахштайна // Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. № 2.
C. 79-98.
Ло Дж. Объекты и пространства / Пер. с англ. В. Вахштайна // Социологическое обозрение. 2006. № 1. С. 30-42. Barad K. Meeting the Universe Halfway: Quantum Physics and the Entanglement of Matter and Meaning. Durham: Duke University Press, 2007.
Buchli V. An Archaeology of Socialism: The Narkomfin Communal House,
Moscow. Oxford: Berg Publishers, 1999. Buchli V. Astana: Materiality and the City // C. Alexander (ed.). Urban Life
in Post-Soviet Asia. L.: USL Press, 2007. P. 121-179. Gell A. Art and Agency: An Anthropological Theory. Oxford: Clarendon, 1998.
Ingold T. Lines: A Brief History. L.: Routledge, 2007. Material Culture and Technology in Everyday Life: Ethnographic Approaches / Ed. P. Vannini. N.Y.: Peter Lang Publishing Group, 2009.
Мария Константинова
Дашковский П.К., Карымова С.М. Вещь в традиционной культуре народов Центральной Азии: философско-культурологическое исследование: Монография. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2012. 252 с.1
Елена Вадимовна Нам
Томский государственный
университет
Рецензируемая книга написана в рамках междисциплинарного подхода и представляет собой научный дискурс на стыке философии, культурологии, этнологии, археологии и истории. Подобные многокомпонентные с точки зрения подхода к проблематике исследования, как правило, претендуют не только на введение в научный оборот новых
Рецензия выполнена при финансовой поддержке гранта Правительства РФ П 220 №14 В25.31.0009.
^ материалов и их анализ в соответствии с уже выработанными
& теоретическими подходами, но и на расширение и обновление
О
о существующей методологической базы, адаптирование теории
у к анализу конкретных культурных (исторических) реалий.
Ц В условиях остроты постановки методологических проблем на
о
| современном этапе развития гуманитарного знания такие ис-
У следования представляются актуальными.
а> §
у Выработке методологических оснований изучения предметной
| среды посвящен первый раздел монографии, занимающий
| почти половину всего текста. Подобное структурирование
|Т представляется оправданным в условиях недостаточной разра-
? ботанности теоретических подходов к изучению вещного мира
£ традиционных обществ. Полифункциональность вещи, мно-
0 гообразие ее свойств и культурных статусов определяют необ-■& ходимость особых исследовательских подходов, учитывающих
| все особенности конструирования человеком мира вещей. <
| В поисках методологических подходов к изучению предметной | среды кочевников Центральной Азии авторы книги обратили лись прежде всего к философскому наследию неокантианцев ё и Э. Кассирера, дополнив его теорию символических форм Ц структурно-семиотическим методом. Актуализация теории * Э. Кассирера в связи с изучением вещи в традиционном обще? стве является вполне закономерной и перспективной, по-^ скольку позволяет рассматривать вещь как символ, функцио-§ нирующий в различных смысловых сегментах культурного пространства. Методологическую ценность имеет и историко-
1 философский экскурс, выявивший онтологические основания « бытия вещи в категориях материи и формы, пространства I и времени, отношения и свойства. В результате проведенного х анализа открывается перспектива изучения вещи в единстве ¡2 онтологических и семиотических характеристик, что значи-§ тельно расширяет возможности интерпретации и систематиза-й ции историко-культурного материала.
Э>
Достаточно сложную задачу поставили перед собой авторы, попытавшись рассмотреть историческую динамику онтологического статуса вещи. Не претендуя на систематическое описание всего многообразия функционирования вещной среды в различные исторические эпохи, они отметили «лишь ведущие сдвиги и доминанты отношения к вещи в системе мировоззренческих ориентиров типичного субъекта культуры» (С. 63). Однако в тексте нет никаких пояснений, что представляет собой «типичный субъект культуры», чьи мировоззренческие ориентиры подверглись научному анализу. Авторам не хватило также четкости в определении выделяемых исторических эпох и связанной с ними хронологии, а также в выяв-
лении культурно-исторической специфики конструирования предметной среды. Были выделены следующие исторические эпохи: архаика, античность, средние века, Возрождение, новое время, модернизм и постмодернизм, причем отсутствует четкое определение их хронологических рамок. Непонятно, что подразумевается под архаическим периодом (хотя говорится о первобытном человеке и первобытном мышлении), ведь античность также включает в себя древнегреческую и древнеримскую архаику. Утверждается, что «поскольку абстрактное выходило за рамки мифологического мышления, постольку вещь была лишена онтологических характеристик в сознании типичного субъекта архаической культуры» (С. 64), что, по сути дела, противоречит тем выводам об онтологическом статусе вещи, которые были сделаны выше. Только начиная с эпохи Возрождения, из контекста становится понятно, что речь идет о европейской культуре, модернизм и постмодернизм рассматриваются уже только в рамках Западной Европы. При обозначении вектора динамики онтологического статуса вещи как итога проведенного анализа античность вообще выпала из поля зрения авторов, а новейшее время и постмодерн оказались в разных исторических эпохах, хотя в соответствии с установившейся в исторической науке хронологией исторических эпох новейшее время охватывает и постмодернистскую современность. Слишком обобщенная подача материала привела к упрощению трактовок, что не в последнюю очередь связано со сложностью поставленной задачи. Думается, что историческая динамика онтологического статуса вещи должна рассматриваться в отдельном специальном исследовании.
Второй раздел монографии является не просто иллюстрацией эвристических возможностей предложенной выше методологии, но и вполне самостоятельным исследовательским текстом. С привлечением значительного корпуса этнографических, археологических и фольклорных материалов по традиционной культуре кочевников Центральной Азии был проведен анализ жилища, одежды, а также предметов утвари для приготовления, хранения и транспортировки пищи. Ценным является также привлечение материалов из античных и древнеиндийских источников, дополняющих картину предметной среды кочевого мира. В логике данного дискурса вполне закономерно обращение прежде всего к жилищу как наиболее значимой части обжитого человеком пространства, в котором сосредоточены основные смыслообразующие элементы его бытия. Жилище, реализующее определенную космологическую схему и воплощающее макрокосмические характеристики мироздания, было проанализировано на вертикальном и горизонтальном уровнях. В результате рассмотрения конструкции
£ а?
жилища, орнамента, предметов интерьера было выделено несколько смысловых слоев: утилитарный (бытовой), космологический и социальный, а также отмечено отсутствие антропоморфных представлений в этимологии частей жилища. При изучении знаково-символического аспекта одежды кочевников авторы акцентируют внимание на символике и мифологическом контексте выбора материалов, цветовой гаммы, а также способов и процессов создания предметов. Детально рассматривается отражение космологической системы в костюмном комплексе. Большую значимость имеет введение в научный оборот новых данных по реконструкции и символической интерпретации головного убора номадов скифо-сакского периода. При рассмотрении символических функций сосудов для приготовления и хранения пищи особый интерес представляет материальное выражение антропологического аспекта вещи, так называемая «органопроекция» (С. 185). В качестве наиболее важных результатов работы можно отметить выделение форм функционирования вещей в традиционной культуре: вещь-знак, вещь-символ, вещь-медиатор, вещь-артефакт, вещь-маркер, вещь-сюжет.
Авторами была также предпринята попытка проследить изменения онтологических и семиотических характеристик вещи в современном мире. Здесь открываются новые исследовательские перспективы, прослеживаемые в логике данного дискурса: 1) изучение бытования традиционных вещей в современном мире; 2) выявление онтологического и семиотического поля вещей, отражающих мировоззренческие основы современных обществ; 3) отслеживание динамики движения человеческой культуры в осмыслении мира вещей от традиционных форм к современным. Авторами делается вывод о де-символизации вещи, монофункциональности и обеднении смысловой нагрузки, что приводит к сокращению онтологических форм проявления вещи в культуре ХХ в. (С. 201). Возможно, оценки процессов исторической трансформации функциональных и смысловых характеристик предметной среды в таких терминах, как «разрушение» и «обеднение», не вполне корректны, учитывая изменения вектора отношения к миру вещей в западной социальной / культурной антропологии, реализующиеся, в частности, в рамках направления material culture studies (исследования материальной культуры). Представляется, что интересным мог бы быть еще один разворот в изучении смысловой динамики вещного мира, а именно рассмотрение особенностей встраивания предметов — продуктов современных технологий — в быт и духовную культуру обществ, сохраняющих и воспроизводящих традиционные системы ценностей.
В заключение хотелось бы прокомментировать отдельные (достаточно спорные, на наш взгляд) тезисы рецензируемой работы. В названии книги дана заявка на рассмотрение традиционной культуры народов Центральной Азии. Однако при определении пространственно-временных рамок исследования внимание акцентируется именно на кочевом мире, который был преобладающим, но не единственным в данном регионе. Возможно, не совсем продуманным является разграничение прагматического и культурного факторов создания вещей, в частности жилища (С. 88). Разве прагматический смысл вещей не является, наряду с символическим, одной из важнейших характеристик любой культуры? Тем более что сами авторы говорят о строгой прагматике вещного мира, формирующей образ жизни и мышления человека (С. 87). Относительно прагматики вещей в традиционных обществах писал А.К. Байбурин, предлагавший говорить о двух ее видах: утилитарной и знаковой. Причем оба вида прагматики применительно к социальному аспекту деятельности человека являются жизненно необходимыми, и в этом смысле знаковая прагматика столь же «прагматична», как и утилитарная [Байбурин 1991: 33]. Авторами отмечается также, что важнейшим условием сохранения онтологического статуса традиционной вещи является живая мифология, регулирующая ее существование, и что сегодня подобные предметы «искусственно» помещаются в быт. При этом утверждается, что в этом своем «искусственном» бытии вещь более мифична, чем в рамках живой традиции (С. 194). По всей видимости, мы имеем здесь дело с различными вариантами понимания «мифа» и «мифического», хотя авторы нигде не оговаривают смысловые нюансы в употреблении данных терминов.
В целом, несмотря на замечания, рецензируемая монография является интересным, во многом новаторским трудом, который затрагивает и актуализирует широкий спектр исследовательских возможностей в изучении вещного мира в пространстве культуры как в синхронном, так и в диахронном аспектах, и может быть интересна широкому кругу специалистов в области гуманитарного знания: философам, культурологам, этно графам, антропологам.
Библиография
Байбурин А.К.. Ритуал в системе знаковых средств культуры // Этно-знаковые функции культуры. М.: Наука, 1991. С. 23—43.
Елена Нам
