CC BY
63
Рец.: Феофанов А. М. Студенчество Московского университета XVIII — первой четверти XIX века. М.: Изд-во ПСТГУ, 2011. 253 с., с илл.
В настоящее время русское дореволюционное студенчество понимается как массовая социальная группа, состоящая из представителей всех сословий, для которой характерно групповое самосознание, специфическая субкультура и нормы жизни, а также возрастная однородность, которой не имели другие социальнопрофессиональные группы в России1. Однако если это определение и верно, то оно применимо лишь к русскому студенчеству рубежа XIX — начала ХХ в., прошедшего через определенные этапы своего развития, стремящегося к объединению, осознанию общности стоящих перед молодым человеком задач. Для такого студенчества характерна даже программа больших и малых дел, политических, социальных и культурных проектов. Но применим ли подобный взгляд к русскому студенчеству дореформенного периода? Ведь, согласно работам некоторых исследователей, вплоть до 40-х гг. XIX в. в России если и были, то отдельные студенты, а не студенчество2.
Ответы на многие из этих вопросов можно найти в первой монографии выпускника исторического факультета ПСТГУ, лауреата Макарьевской премии 2009 г. А. М. Феофанова. Работа состоит из пяти глав, каждая из которых раскрывает определенные аспекты развития московского студенчества в ранний период его истории — от основания Московского университета и фактически до введения в действие устава 1835 г. Автор уделяет в своей работе пристальное внимание проблемам организации студенческого учебного процесса (гл. 2. Учебный процесс в Московском университете), быта (гл. 3. Быт Московского студенчества), истории студенческих обществ (гл. 4. Студенческие общества и литературная деятельность Московского университета), карьерным траекториям его учеников (гл. 5. Карьера выпускников Московского университета). Но прежде всего в работе Феофанова комплексно решен вопрос о количественном росте студентов Московского университета за первые 80 лет его существования (гл. 1. Численность и социальный состав студентов Московского университета). Собственно говоря, успешное раскрытие этого вопроса позволяет по-новому взглянуть на проблемы становления «университета для России» в изучаемую эпоху.
1 Иванов А. Е. Студенчество России конца XIX — начала XX в. Социально-историческая судьба. М., 1999; Он же. Студенческая корпорация России конца XIX — начала XX в. Опыт культурной и политической самоорганизации. М., 2004; Он же. Мир российского студенчества. М., 2010.
2 См.: ХорошиловаЛ. Б. Студенты // Университет для России. Взгляд на историю культуры XVIII столетия. М., 1997. С. 223: «Название нашей главы не случайно. Мы говорим именно о студентах, а не о студенчестве, потому что студенчества как такового еще нет. Ему лишь предстоит образоваться. Есть всего несколько десятков человек, причем известных нам поименно, соединенных по государственной воле и еще не сознающих себя единым сословием»; Хорошилова Л. Б. Студенты // Университет для России. Эпоха Александра Первого. М., 2001. С. 233: «Обратим внимание на название главы — по-прежнему, как и в той, что о XVIII веке, речь здесь пойдет о студентах, а не о студенчестве».
Благодаря новым данным автора, которые добыты просопографическим методом (С. 8), становится ясно, что в первое пятидесятилетие в Московский университет поступало около 10 студентов в год, в начале XIX в. количество новичков стало составлять около 30 человек, наконец, послепожарный университет принимал около 100 учеников в год (см. график на с. 37). При этом если в университете XVIII в. большинство составляли разночинцы при значительной доле дворян (С. 49), то в начале XIX в. — большинство, наоборот, у студентов-дворян при значительном количестве студентов-разночинцев (С. 59). И те и другие были студентами-недоучками, они не стремились к получению того регламентированного объема знаний, который пытались вложить в них профессора университета при административном содействии кураторов, директоров, попечителей, чиновников министерства народного просвещения. Университет рассматривался студентами как хорошая площадка для старта служебной карьеры, которую надо начать как можно раньше, а иначе однокашники быстро обойдут задержавшихся в университете товарищей в чинах и наградах.
Впрочем, университет второй половины XVIII в. резко отличался от университета начала XIX в. В alma mater эпохи Елизаветы, Екатерины II и Павла I было трудно поступить, поскольку для начала учебы требовалось иметь багаж знаний, который самостоятельно в это время не могла дать даже средняя дворянская семья. Как следствие, на университетской скамье оказывались выпускники регулярной школы: лучшие ученики епархиальных семинарий, духовных академий, университетской гимназии, благородного пансиона, главных народных училищ, иногда губернских гимназий. Однако эта система среднего образования, за редким исключением отдельных духовных учебных заведений и университетской гимназии, давала слабых учеников, которыми были недовольны профессора университета. Это заставило университетскую администрацию в 1760-е гг. разработать двухуровневую систему преподавания в университете. Срок пребывания студентов в стенах университета был увеличен до трех лет на юридическом и до четырех лет — на медицинском факультетах. При этом до начала обучения на этих высших факультетах студент должен был провести три года на подготовительном философском факультете. Одновременно в университете стала вводиться система последовательно меняющихся тематических курсов, только пройдя которую от начала до конца, можно было удовлетворить те требования, которые предъявляли к студентам профессора. Московский университет фактически стал на путь создания строгих учебных планов для студентов, разошедшись в этом отношении с немецкими университетами (идея свободы обучения и свободы преподавания) и близко сойдясь с университетами австрийскими (перед ними стояла задача создать с помощью просветительского проекта унифицированного подданного короны австрийских Габсбургов). Эта реформа была, наверное, первой попыткой университета обеспечить своих выпускников минимальным стандартом знаний и превратить университет в рассадник просвещения (хотя бы регламентированного), а не инкубатор государственных служащих. Однако подобная образовательная практика не привела университетских реформаторов к успеху. Впервые в истории русского образования резко разошлись представления о значении университета профессоров, с одной стороны, и студентов —
с другой. Студенты, получив заверения со стороны государства, что они будут принимаемы на государственную службу и получат классные чины, немедленно покидали университет, не доводя свое образование до завершения. Государство в своем понимании университета оказалось ближе студентам, нежели профессорам и университетской администрации.
Еще более ситуация запуталась в начале царствования императора Александра I. В университет в результате действий только что созданного министерства народного просвещения и активной работы попечителя — М. Н. Муравьева — хлынула дворянская молодежь, 40% которой имело только домашнее образование. Уровень этого образования университетская администрация проверять не стремилась, поскольку был взят курс на привлечение дворян к университетскому образованию, и профессора очень снисходительно принимали вступительные экзамены. Как вспоминал один из студентов: «в назначенный день съехались к нам к обеду профессора: Гейм, Баузе, Рейнгард, Маттеи и три или четыре других... За десертом и распивая кофе, профессоры были так любезны, что предложили Моберу (гувернеру. — Д. Ц.) сделать нам несколько вопросов; помню, что я довольно удачно отвечал, кто был Александр Македонский и как именуется столица Франции и т. п. Но брат Александр при первом сделанном ему вопросе заплакал. Этим кончился экзамен, по которому приняты мы были студентами, с правом носить шпаги; мне было 13, а брату 11 лет» (С. 87). В результате университет резко омолодился, а некоторые студенты стали петь песни о ректоре Х. А. Чеботареве, который производил в студенты 7-летних мальчиков. Интерес к образованию резко упал; дворяне, получив студенческое звание, требовали выдачи аттестата и вступали в службу, покидая высшее учебное заведение. Ситуация не улучшилась после введения указа об экзамене на чин 6 августа 1809 г. Студенты стали больше заботиться о том, чтобы прослушать необходимые курсы, по которым им предстояло отвечать на экзаменах, но не ходили на занятия к рекомендуемым ректорами и деканами профессорам, все также стремясь поскорее уйти из университета в службу, о чем им постоянно напоминали родственники и обывательская молва. Казалось бы, все должно было смешаться в этом веселом университете 20-летних бородачей-семинаристов и дворянских мальчиков 11—12 лет с гувернерами, где не было настоящей науки.
И здесь второй раз в истории университетского образования в России активную позицию заняло государство. Оно превратило послепожарный университет в хорошо управляемое присутственное место. Министерство народного просвещения определило минимальный возраст поступления в университет (17 лет), разработало правила производства в ученые степени (1819 г.), получить которые можно было только при условии прохождения обязательного курса обучения на соответствующем факультете университета (три года — на всех факультетах, кроме медицинского; четыре года — на медицинском). Были введены ежегодные экзамены, разработаны и регламентированы правила поведения студентов. Все это привело к тому, что к 1820-м гг. стал обрисовываться новый облик студента университета, были заложены предпосылки общероссийской студенческой корпорации.
Студент обязан был носить специальный мундир. Получая казенное содержание, он жил в главном здании университета, где все вроде бы способствовало
тому, чтобы он не отвлекался от учебных занятий и придерживался хорошего поведения. Возникла культура книжного чтения, поиска библиографических новинок на книжных развалах, постановок спектаклей в университетских кружках. Впрочем, студенты университета стояли у истоков и более «легких» форм развлечений: формировали «культуру» кофейных диалогов и игры в карты, участвовали в праздничных гуляниях в подмосковных парках, посещали на святках театр. Благодаря студентам в Москве быстро развивались репетиторские услуги. Выпускники университета, в большинстве своем предпочитавшие государственную службу, одновременно встали у истоков свободных профессий и русской интеллигенции.
А что же наука в университете и как относились к ней студенты? Конечно, автор монографии отвечает и на этот вопрос. Он показывает, как выпускники университета шли к преподаванию в нем, получали ученые степени, сколько это занимало времени и требовало жертв. Однако после прочтения книги возникает ощущение, что что-то в этом исследовании осталось недосказанным. Ведь именно «студенчество» в том понимании, в каком оно представлено в работе, было той силой, которая придавала специфику русскому пути построения университета, превращала университет в социальный проект государства, а студентов делала предметом государственного манипулирования. Студенчество в России, по крайней мере до николаевской эпохи, в таком случае оказывается очень консервативной силой, с очень своеобразной системой ценностей и культурной ориентацией. Характерно, что у студентов первых лет его существования не было профессоров-кумиров, чьи просветительские или научные ценности были бы объединяющей силой и для профессоров и для студентов. Конечно, в университете появлялись культурные гнезда вокруг И. Г. Шварца, П. И. Страхова, А. Ф. Мерзлякова, но влияние вновь формируемых традиций было невелико (наверное, за исключением новиковских традиций). По большому счету, университет, наверное, так и не сумел обратить на себя внимание московского дворянского общества, хотя все формы студенческого мира, которые будут развиваться в последующие эпохи университетской истории и привлекать к нему пристальное внимание внешнего мира, уже начали оживать в его стенах. Все это еще и еще раз заставляет задуматься над тем, как охарактеризовать изучаемую эпоху в целом и оценить тот вклад, который внесли студенты университета этого времени в формирование традиций российского студенчества, о котором хорошо известно в современной исследовательской литературе. Впрочем, можно задуматься над вопросом о том, не существует ли разрыва в русской студенческой истории, по крайней мере XIX в.
Д. А. Цыганков
