CC BY
85
© О.В. Кузнецов, 2009
УДК 94(470+571)«18»
ББК 63.3(2)52
Рец. на кн.: Китаев, В. А. XIX век: пути русской мысли : науч. тр. / В. А. Китаев. - Н. Новгород : Изд-во Нижегород. ун-та, 2008. - 355 с.
Рецензируемая монография только на первый взгляд представляет исключительно научный, академический интерес. Анализ путей развития русской мысли XIX в., ее напряженных поисков злободневен и в наши дни. И дело не только в том, что, как пишет автор, «уроки идейной борьбы вокруг незавершив-шейся либеральной модернизации России оказываются сегодня не менее (а может быть, даже более) актуальными и значительными, чем осмысление опыта построения социализма» (с. 3). Сегодня, как и в XIX столетии, Россия и Европа очевидно говорят на разных языках, хотя, казалось бы, существует общее понимание того, что Россия - неотъемлемая часть Европы, они прочно связаны множеством политических, экономических, культурных нитей, ни один серьезный общеевропейский вопрос не может быть полноценно решен без участия России. Вспомним, однако, что именно в общественно-политической мысли XIX в. неоднократно предпринимались попытки найти наиболее исчерпывающее объяснение подобного положения вещей.
Книгу В.А. Китаева отличает жанровое разнообразие: она включает монографическое исследование («Славянофилы на рубеже 18501860-х годов»), статьи [«Карамзин - консерватор», «К спорам о консерватизме Карамзина (А.Н. Пыпин и его оппоненты)», «Пушкин, Гоголь и консервативная традиция в России первой половины XIX в.», «"Выбранные места из переписки с друзьями” Гоголя в оценке Аксаковых», «Русские либералы и польское восстание 1863 года», «Проблема революционного насилия в идейном наследии А.И. Герцена», «П.В. Анненков и русский либерализм (вторая половина 1850-х - начало 1880-х гг.)», «Об особенностях либерализма “Вестника Европы” (1870-1880-е гг.)», «Владимир Соловьев в “Ве-
стнике Европы” (1890-е гг.)», «Журнал “Вестник Европы” в полемике с народничеством (1890-е гг.)», «”Курс государственной науки” Б.Н. Чичерина как политический документ»], рецензии [«На подступах к синтезу (заметки на полях четвертого тома “Очерков русской культуры XIX века”)», «Сколько лиц у русского либерализма?»], историографическую работу [«Славянофильство и либерализм (историографические заметки)»].
Как видим, материалы книги охватывают все направления общественно-политической мысли XIX в.: либеральное, консервативно-охранительное, социалистическое. При этом основную часть монографии составляют работы, посвященные либеральному и консервативно-охранительному направлениям, изучению которых В.А. Китаев посвятил не один десяток лет.
Все работы, представленные в «консервативной» части монографии, были опубликованы автором в разное время (с 1981 по 2005 г.) и в разных изданиях и воспроизведены в рецензируемой книге без существенных изменений (такова принципиальная установка В.А. Китаева: вносить только стилистическую правку, восстанавливать купюры, сделанные без его ведома при первой публикации, устранять повторы). И здесь неизбежно встает вопрос о группировке материала, композиции этой части монографии. Работы можно было выстроить по времени их публикации, и тогда хорошо были бы видны все изменения, уточнения, корректировки авторской позиции по проблемам русского консерватизма. Возможна и иная последовательность, позволяющая проследить процесс становления и эволюции самой консервативной мысли. В.А. Китаев пошел по второму, более продуктивному, как представляется, пути.
Предложенная автором монографии структура дает возможность выстроить логически выверенную линию развития консервативной мысли от Н.М. Карамзина до славянофилов. Вот как самому В.А. Китаеву ви-
дится эта линия: «Бесспорен факт влияния Карамзина на последующее развитие русской консервативной мысли, прежде всего дворянской ее ветви. Политическая программа Пушкина 1830-х гг., определенно окрашенная в тона консерватизма, не может быть понята и оценена вне комплекса карамзинских идей. “Выбранные места из переписки с друзьями” Н.В. Гоголя также несут в себе следы его прямого воздействия. Формирование М.П. Погодина как консервативного мыслителя невозможно представить без учета усвоения им идейного наследства Карамзина. <...> Славянофилы, судя по всему, не испытали на себе непосредственного воздействия Карамзина, но историк русской консервативной мысли XIX в. не вправе пройти мимо того факта, что он предвосхитил разработку славянофильскими теоретиками проблемы самоограничения самодержавия и антитезы “публика-народ”» (с. 26).
Речь идет именно о развитии консервативной мысли, ибо ее главные элементы, лишь намеченные у Н.М. Карамзина, находят, по мнению В.А. Китаева, законченное выражение у славянофилов - «классиков русского национального консерватизма» (с. 49). При этом имеется в виду не политическая программа, она у названных представителей консервативной мысли не совпадала: так, Н.М. Карамзин, А.С. Пушкин, как доказательно показано в монографии, выступали апологетами самодержавия и крепостного строя, господствующего положения дворянства. Н.В. Гоголь рассматривал теократию как идеальный принцип власти, о чем не помышляли Н.М. Карамзин и А.С. Пушкин (с. 52). В то же время автор «Выбранных мест.» демонстрировал «полное единство» с предшественниками «в своих симпатиях к дворянству». М.П. Погодин «покинул дворянскую точку зрения и отказался от негативизма по отношению к Петру» (с. 26). Славянофилы вообще были сторонниками отмены крепостного права в России.
Автор фиксирует наиболее существенные, с его точки зрения, элементы консервативной мысли XIX в. в целом и дореформенного консерватизма в частности: две дуальные оппозиции - «свое - чужое», «настоящее - прошлое»; отказ признавать ценность
внешней свободы, подкрепленной конституционными нормами, и защита внутренней свободы, не нуждающейся в политико-правовых гарантиях, то есть «свобода человека» ставилась выше «свободы гражданина» (с. 24, 39, 46, 49). Развитие русской консервативной мысли в дореформенный период, как показал В.А. Китаев, проявилось в первую очередь в усилении названных элементов. Так, если у предшественников славянофилов оппозиции «свое - чужое», «настоящее - прошлое» были лишь намечены, то у теоретиков славянофильства они не просто получили «детальную разработку» (чего не было у Н.М. Карамзина, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя), но облеклись в форму ретроспективной утопии. Наличие последней автор монографии рассматривает как кульминацию развития консервативной мысли.
Правда, здесь могут возникнуть некоторые вопросы. Как было сказано выше, для В.А. Китаева несомненным элементом консервативной мысли является противопоставление внешней и внутренней свободы: «Думается, что в условиях дореформенной России она (грань между консерватизмом и либерализмом. - О. К.) пролегает глубже дебатов о конституции и крепостном праве, хотя и они важны для выявления “партийной” принадлежности. Суть принципиальных расхождений между либерализмом и консерватизмом видится нам в выборе между внешней и внутренней свободой индивидуума, в признании или непризнании важности конституционно-правовых гарантий для ее осуществления в принципе. Выбор позднего Карамзина в пользу внутренней свободы, не нуждающейся в каком-либо правовом определении, - это выбор консерватора, и в этом качестве он противостоит либералу Сперанскому» (с. 39). К сожалению, автор не занимался столь же детальным изучением пореформенного консерватизма. Поэтому трудно судить, в какой степени приведенное выше положение он распространяет на консервативную мысль второй половины XIX века. И еще один момент. А насколько далеко отстоит карамзинский идеал внутренней свободы от установки К.Д. Кавелина на развитие личностного начала? Последнее, по мысли В.А. Китаева, во многом определяло внутреннюю либеральную уста-
новку К.Д. Кавелина (см.: [1, с. 359]), что, в свою очередь, является важным аргументом в полемике с теми, кто хотел бы отлучить его от либерализма.
Что же касается некоторых изменений позиции В.А. Китаева по проблемам русского консерватизма XIX в., то они, как это видится рецензенту, относятся прежде всего к оценке славянофильства. В более ранних работах (монографическое исследование «Славянофилы на рубеже 1850-1860-х годов», историографические заметки «Славянофилы и либерализм», увидевшие свет в 1980-1990-е гг.) явно акцентирована дуалистическая природа славянофильства: «.позиция, которая предполагает наличие в славянофильстве наряду с либеральной линией второй, консервативно-утопической, кажется более предпочтительной. <...> Можно согласиться с тем, что отдельные элементы буржуазного мировоззрения изначально присутствовали в системе славянофильских идей, однако совершенно очевидно, что доминанту славянофильства в 1840 - первой половине 1850-х годов составляла помещичье-патриар-хальная антикапиталистическая утопия» (с. 79-80). При этом В.А. Китаев обращал внимание, что реализация той политической программы, с которой славянофилы выступали на рубеже 1850-1860-х гг., объективно способствовала бы развитию капитализма в России, но субъективно славянофильские теоретики надеялись, что как раз этого удастся избежать. Подобную позицию автор отстаивал в полемике со сторонниками так называемого монистического подхода «к истолкованию природы славянофильского учения», в частности, Е.А. Дудзинской и Н.И. Цимбаевым.
В более поздних работах (статьи о Н.М. Карамзине, А.С. Пушкине, Н.В. Гоголе, рецензия на IV том «Очерков русской культуры XIX века») В.А. Китаев уже не акцентирует внимание на дуалистической природе славянофильства. Так, в рецензии на «Очерки русской культуры.» он возвращается к давней полемике с Н.И. Цимбаевым и делает основной упор исключительно на консервативной природе славянофильского учения. Усиливается аргументация в пользу того, что даже буржуазные элементы славянофильской программы конца 1850-х гг. (требования отмены крепостного права, свободы мысли и
слова) имели субъективно консервативную природу. То же относится и к попыткам славянофилов «вернуть утраченный европеизм», признанию ими «идеи единства христианских народов». Окончательный вывод В.А. Китаева звучит так: «Славянофильство зарождалось как консервативная утопия и закончило свое существование в публицистике И.С. Аксакова первой половины 80-х гг. как одно из течений пореформенного консерватизма. Об относительной либеральности практической программы славянофилов можно говорить только применительно к рубежу 50-60-х гг., когда под давлением исторических обстоятельств они вынуждены были согласиться на те преобразования в экономике страны, которые неизбежно влекли к установлению капитализма, и осторожно поддержать последовавшие за отменой крепостного права реформы. Этот явный конформизм был, конечно, укутан в требование не отступать от “русских начал”, защитить рождающиеся земские и судебные учреждения от чужеродного западного формализма» (с. 337-338).
Возможно, здесь уместны были бы рассуждения рецензента о природе консерватизма, о гибкости этого направления общественно-политической мысли, особенно на уровне политических программ, о том, например, что консерваторы не отрицают реформ в принципе, напротив, признают необходимость назревших преобразований. Поэтому требование отмены крепостного права славянофилами на рубеже 18501860-х гг. отнюдь не обязательно рассматривать как серьезную уступку либерализму, тем более что последствия этого шага виделись им далеко не в установлении буржуазного строя. Здесь, на наш взгляд, и проходит водораздел между позициями В. А. Китаева и Н. И. Цимбаева. Первый убежден, что для понимания природы славянофильства необходимо учитывать в первую очередь субъективные устремления теоретиков этого учения. И поэтому видит в нем полное и завершенное воплощение консервативной утопии. Для второго принципиальное значение имеют объективные последствия реализации на практике славянофильских идей. И в этом смысле славянофилы, по Н.И. Цимбаеву, мало чем от-
личаются от своих оппонентов - либера-лов-западников.
Завершая разговор о «консервативной» части монографии, выскажу еще два соображения. Обращает на себя внимание различная степень «прописанности» сюжетов. С одной стороны, достаточно детально прослежен процесс формирования консервативных взглядов Н.М. Карамзина. Славянофилам, как говорилось ранее, посвящено монографическое исследование. С другой стороны, автор лишь констатирует эволюцию взглядов А.С. Пушкина, в частности, от либерального к консервативному пониманию свободы (с. 46), и только частично объясняет такую эволюцию неприятием утверждавшейся на Западе буржуазной действительности (с. 50). Еще более статичным в этом отношении получился «консервативный портрет» Н.В. Гоголя. Отмечаю данное обстоятельство не как упрек автору монографии, а как, скорее, констатацию, что детальное изучение процесса формирования консервативных воззрений А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя - задача на будущее. Тем более что
Н.М. Карамзин и славянофилы занимают особое место в русской консервативной мысли первой половины XIX в.: первый стоял у ее истоков, вторые представляют ее вершину и одновременно, как справедливо замечает В.А. Китаев, классическое славянофильство - «главный идейный источник пореформенного русского консерватизма» (с. 341).
Не со всеми утверждениями автора можно согласиться. Так, он считает «достаточно точной» и не вызывающей формальных возражений классификацию, предложенную М.Д. Карпачевым, который при характеристике консерватизма выделяет в нем «чисто теоретическую, оппозиционно-дворянскую и бюрократическую ветви как предмет отдельного рассмотрения» (с. 340). Подобная классификация представляется, напротив, не совсем удачной. Для самого В.А. Китаева консерватизм - одна из основных идеологий Нового времени, наряду с либерализмом и социализмом (с. 329). Следовательно, в основе типологии должны быть «идеологические» критерии, то есть круг идей, принципы, которые отстаивал тот или иной представитель консервативного лагеря, а не место, откуда он это делал: кабинет писателя либо ученого-теоре-
тика, чиновничья канцелярия и т. д. В противном случае в одной компании неизбежно окажутся представители различных течений внутри консерватизма, что только затруднит их идентификацию и в итоге собственно типологию консервативного направления.
Не меньший интерес представляет и «либеральная» часть рецензируемого труда. Здесь В.А. Китаев также высказался по некоторым принципиальным проблемам истории русского либерализма. Так, он безоговорочно отнес себя к тем авторам, которые считают, что идеология декабристов, их проекты социально-политических преобразований носили либеральный характер, несмотря на политическую радикализацию движения, вплоть до принятия идеи военной революции (с. 345); для него несомненна «либеральная природа теоретических построений Н.М. Муравьева и П.И. Пестеля при всех имевших место различиях» (с. 332).
В ряде публикаций определены и подробно охарактеризованы специфические черты русского либерализма, прежде всего пореформенной эпохи. Показательной в этом плане стала для В.А. Китаева реакция на Польское восстание 1863 г. со стороны М.Н. Каткова, Б.Н. Чичерина, К.Д. Кавелина. Все трое не сумели оценить «исторически прогрессивный смысл польского национально-освободительного движения. подняться над великодержавным, монархическим патриотизмом 1863 года. События этого года способствовали закреплению и усилению в их взглядах тех консервативно-охранительных тенденций, которые проявились еще накануне польского восстания» (с. 222). И действительно, оценить смысл польского движения можно было только с точки зрения абстрактного, рафинированного либерализма, лишенного национальной, в данном случае российской, специфики
В.А. Китаев не раз обращался к личности и идейному наследию Б.Н. Чичерина. Так, фундаментальная работа «К политическому портрету Б.Н. Чичерина» заняла одно из центральных мест в монографии, посвященной истории пореформенной либеральной мысли в России [1, с. 82-159]. И всякий раз неизбежно вставал вопрос об особенностях либерализма Б.Н. Чичерина. В упомянутом исследовании он определен (не совсем удачно, на
наш взгляд, с терминологической точки зрения) как «тип консерватора в либерализме» [1, с. 159].
В рецензируемой монографии автор обратился к анализу одного из последних крупных трудов Б.Н. Чичерина «Курс государственной науки». Для В.А. Китаева эта работа видного русского либерала интересна главным образом как «документ, отразивший его (Б.Н. Чичерина. - О. К.)отношение к направлению и результатам внутренней политики российского самодержавия, а также борьбе сил внутри русского общества в 60-е - первой половине 90-х гг. XIX в.» (с. 308). И здесь вновь не осталась без внимания проблема особенностей либерализма Б.Н. Чичерина. Автор монографии не стал воспроизводить прежнее определение («тип консерватора в либерализме») и предложил иной, более гибкий подход и более развернутую характеристику.
По мнению В.А. Китаева, и способ мышления Б.Н. Чичерина, и его ценностная ориентация, и отношение к окружавшим социально-экономическим и политическим реалиям не оставляют никакого сомнения в либерализме автора «Курса государственной науки». В то же время сам Б.Н. Чичерин склонялся к «консервативной» самоидентификации и даже «не стеснял себя в критике современного европейского и русского либерализма». Это позволяет В.А. Китаеву рассматривать Б.Н. Чичерина «как мыслителя-публициста либерально-консервативного центра, оставлявшего за собой свободу дрейфа в данной системе координат» (с. 325). При этом автор монографии считает, что у Б.Н. Чичерина либерализм и консерватизм не противопоставлены друг другу как «взаимоисключающие идеологические доктрины, а скорее, выступают как про-грессистская и охранительно-сдерживающая функции в рамках либерального проекта» (с. 325). Поэтому и критика либерализма в работах Б.Н. Чичерина «носила внутрисистемный характер и была направлена не на базовые принципы этой идеологии, а на те или иные формы их воплощения, «ревизионистские» модификации либеральной теории» (с. 325). «Консервативное» самоотождествление Б.Н. Чичерина, по В.А. Китаеву, «прежде всего прием обособления от современных русских и европейских либералов, чья социальность и
чрезмерный демократизм вели... к утрате либерализмом своей сути» (с. 325).
Некоторые специфические черты русского пореформенного либерализма В.А. Китаев отчетливо увидел в публикациях «Вестника Европы» и в позиции известного либерала-за-падника П.В. Анненкова. В 1870- 1880-е гг. названный журнал выступал против чистого экономического и политического либерализма, ратовал за умеренное государственное регулирование экономики, признавал необходимость постановки и решения социальных задач. Тем самым публицисты «Вестника Европы» намечали «контуры социально ориентированного, демократического государства» (с. 269). Все это дало В.А. Китаеву основание так определить главную особенность либерализма названного издания: «И экономическая программа, и теоретическая ориентация “Вестника Европы” в 80-е гг. дают полное основание для того, чтобы считать этот журнал выразителем идеологии социального либерализма» (с. 272). Этим автор объясняет и участие в журнале В.С. Соловьева, который раньше сотрудничал в славянофильской «Руси» - идейном оппоненте «Вестника Европы». Более того, по мнению В.А. Китаева, «Соловьев дал социальному либерализму “Вестника Европы” авторитетную моральную санкцию» (с. 287). Сходную картину В.А. Китаев видит и в случае с П.В. Анненковым: «Как и редакция “Вестника Европы”, он представлял тот тип либерального мышления, который уже не был связан со своей первоначальной социальной основой - дворянством. Имелись и признаки того, что Анненков проявлял интерес к возможностям социализации либеральной доктрины» (с. 246-247).
Таким образом, превращение «Вестника Европы» в орган социального либерализма означало «раздворянивание» либерализма. Тем самым значительно сокращалась, но не уничтожалась совсем дистанция между этим либеральным изданием и «общественными силами в России, избравшими социалистическую или околосоциалистическую ориентацию» (с. 290). Что вызвало полемику «Вестника Европы» с народниками, скрупулезно проанализированную В.А. Китаевым. Он показал, что неприятие у публицистов либерального журнала вызывала народническая идеология в
целом с ее мистическим поклонением народу, культом «народной правды», которая противопоставлялась «ложным» идеалам интеллигенции. В то же время существовало и несовпадение в экономических взглядах, несмотря на некоторую их близость. Расхождение касалось, в частности, проблемы распространения общинных, коллективистских принципов на промышленное производство, с чем решительно не могли согласиться авторы «Вестника Европы», отстаивая в этой сфере индивидуальное, личностное начало.
Социалистическому направлению общественно-политической мысли посвящена всего одна публикация. Но посвящена она А.И. Герцену - одному из самых ярких представителей названного направления в XIX веке. Выбор этот, как мне представляется, далеко не случаен. Обращение к личности и идейному наследию А.И. Герцена позволило В.А. Китаеву остановиться на принципиально важном вопросе, вокруг которого не раз разгорались споры: проблеме революционного насилия, его неизбежности, необходимости, целесообразности, пределах. Автор очень точно и аргументировано показывает, что А.И. Герцен был безоговорочным сторонником социальной революции, то есть коренного переустройства общества на социалистических принципах: «В социальном смысле революционность Герцена бесспорна и абсолютно последовательна. Будучи социалистом, он выступал как идеолог социального переворота» (с. 229). Что касается революции политической, то есть путей достижения цели, то здесь
А.И. Герцен явно предпочитал «мирный, реформистский путь революционному насилию», лишь однажды, в 1863 г., во время Польского восстания, сделав ставку не на реформы, а на вооруженное выступление.
На первый взгляд самому В.А. Китаеву, прекрасно сознающему весь утопизм социалистической программы А.И. Герцена, импонирует такой подход к проблеме революционного насилия. Правда, если судить по предисловию, автор монографии в конечном счете разочаровался в надеждах на возможность «социализма с человеческим лицом» (с. 6). Осмелюсь предположить, разочаровался потому, что пришел к выводу: гуманистический
социализм по образцу Герцена, «социализм с человеческим лицом» возможны только в теории, а когда дело доходит до практики, крайне редко удается избежать насилия.
В.А. Китаев, размышляя о «путях русской мысли» в XIX в., не ставил специальной задачей дать ее периодизацию. Но совсем пройти мимо этой проблемы не мог. Понимая, что практически любая периодизация условна и уязвима для критики, он предлагает, по его собственным словам, «общую картину интеллектуальной истории России» названного столетия. На взгляд автора, картина эта представляется как «диалектическая (условно, конечно) триада, в которой преимущественно политический период (до 1825 г.) “отрицается” историософским в своей основе (до середины 50-х гг.). Вторая половина XIX в. дает нам очевидный синтез социально-политического и историософского начал» (с. 333). Думается, что предложенная периодизация (а это все же периодизация) точно отражает, как в хронологическом, так и в содержательном отношении, основные этапы «интеллектуальной истории России» (оставим определение автора) XIX века.
Основной итог развития русской мысли XIX в. был, по мнению В.А. Китаева, двоякий: с одной стороны, «XIX в. звал в Утопию», с другой стороны, «он же устами выдающихся русских мыслителей предупреждал о ее невозможности» (с. 3). Думается, именно такой итог и удалось отразить автору монографии в той мере, в какой ему позволил это сделать формат рецензируемого издания. Убежден, что в дальнейшем редкое серьезное исследование по истории русской общественной мысли XIX в. может быть продуктивно без обращения к представленной здесь книге, без учета содержащихся в ней наблюдений и выводов.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Китаев, В. А. Либеральная мысль в России (1860-1880 гг.) / В. А. Китаев. - Саратов : Изд-во Сарат. ун-та, 2004. - 380 с.
О.В. Кузнецов
