CC BY
54
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
А. В. Прокофьев
Институт философии РАН
РЕТРОСПЕКТИВНАЯ МОРАЛЬНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ И
МОРАЛЬНЫЕ САНКЦИИ
В статье предпринята попытка проследить связь ретроспективной моральной ответственности с моральными санкциями и выражающими их эмоциями самоосуждения. Ретроспективная моральная ответственность возникает в случае несовершения деятелем тех поступков, которые диктует ответственность проспективная, то есть словами Ганса Йонаса, обязанность, порожденная силой деятеля и уязвимостью реципиента в отношении его действий. Ретроспективная ответственность тождественна моральному осуждению поступка и вытекающим из осуждения действиям. Для прояснения содержания ретроспективной моральной ответственности в этической теории используется понятие моральных санкций. Такие санкции могут пониматься как неформальные, идеальные или внутренние. При понимании моральных санкций как идеальных они состоят из внешнего осуждения и моральных эмоций самоосуждения, при их понимании как внутренних моральные санкции сливаются с эмоциями самоосуждения. Центральные эмоции самоосуждения - стыд и вина. При этом стыду теоретики часто отказывают в статусе полноценной моральной санкции, поскольку он: а) слишком зависит от внешних факторов (гетерономен), б) имеет негативные последствия для личности и ее отношений с другими людьми. Автор статьи пытается показать, что стыд есть такая же необходимая часть морального опыта, как и вина.
Ключевые слова: мораль, этика, моральная ответственность, проспективная ответственность, ретроспективная ответственность, моральные санкции, вина, стыд.
A. V. Prokofyev
RAS Institute of Philosophy (Moscow, Russia)
THE RETROSPECTIVE MORAL RESPONSIBILITY AND MORAL SANCTIONS
The paper analyses the connection of the retrospective moral responsibility to moral sanctions and one of their emotional components - emotions of self-blame. The retrospective moral responsibility takes place when an agent has a duty generated by his own force and the vulnerability of the other person (so called "prospective responsibility") and the agent does not commit actions or inactions required by this duty. The retrospective moral responsibility is identical with moral blame and actions prompted by it. To clarify this phenomenon, the ethical theory employs the notion of moral sanctions. They can be understood as informal, ideal or internal. If they considered ideal, they include external blame and emotions of self-blame. If they considered internal, they coincide with emotions of self-blame. Two central emotions of this type are guilt and shame. Though shame is often denied its status as a proper moral sanction because it is too dependent on external factors (heteronomous) and has negative impact on the personality of a
transgressor and his relationship with other people. The author tries to show that shame is as necessary part of moral experience as guilt.
Keywords: morality, ethics, moral responsibility, prospective responsibility, retrospective responsibility, moral sanctions, guilt, shame.
DOI 10.22405/2304-4772-2020-1 -2-5-13
Проспективная и ретроспективная ответственность
Ответственность является понятием, которое отражает процесс перехода от моральных ценностей и требований к возникающей на их основе деятельности. Ответственность предполагает индивидуализацию общих, абстрактных идеальных стандартов и предписаний. Однако, в отличие от выполняющих похожую роль понятий «долг» и «обязанность», понятие ответственности указывает на более глубокую и более полную индивидуализацию, переходящую на уровень отношений между уникальным деятелем и уникальным реципиентом его действий, о котором следует заботиться. Родоначальник этики, ориентированной на понятие ответственности, Г. Йонас следующим образом описывал типичную для возникновения ответственности ситуацию: «То, «за что» имеет место ответственность, находится вне меня, однако в сфере досягаемости моей силы, будучи ей поручено или находясь под ее угрозой. Оно противопоставляет этой силе свое право на существование исходя из того, чем оно является или может быть, и, посредством нравственной воли, возлагает на силу обязанность в отношении себя. Дело становится моим, поскольку сила моя, а она находится именно с данным делом в каузальной связи. Находящийся в собственном праве зависимый становится приказывающим, сильный в своей каузальности -обязанным» [3, с. 172]. Игнорирование того факта, что какие-то нравственно значимые блага (от жизни и здоровья людей до сохранности экосистем или художественных ценностей) в силу определенных обстоятельств оказались в руках у какого-то деятеля, будет с его стороны отклонением обязанности, а в перспективе индивидуализированного зависимого другого - проявлением безответственности.
Так выглядит бесконфликтное сочетание понятий «долг» («обязанность») и «ответственность». Я считаю его в целом обоснованным, однако не могу не упомянуть об ином понимании их роли в теоретических отображениях структуры морального опыта. Долг и обязанность могут рассматриваться в качестве антагонистов ответственности, то есть в качестве терминов, которые задают искаженную репрезентацию того, что происходит в сознании морального деятеля и в его отношениях с моральными реципиентами. Обсуждение долга и обязанностей, с точки зрения сторонников этой позиции, разрывает непосредственную связь между силой деятеля и уязвимостью реципиента, оно заставляет рассматривать деятеля как бесконечно одинокого самоопределяющегося субъекта, а не реального человека из плоти и крови, погруженного во взаимодействие с другими людьми. Впрочем, долг и обязанность могут считаться не компонентами неудачной теории морали, а вполне точными обозначениями искаженных образцов морального опыта, тех,
которые утеряли его глубоко индивидуализированный и творческий характер. В этом случае «этика долга» и «этика ответственности» превращаются в разные парадигмы нормативной этики и разные образцы этической жизни.
В предложенном Йонасом описании делается акцент на том проявлении ответственности, которое в этической литературе принято называть проспективным. Оно формируется на пересечении моральных ценностей и требований с мотивацией моральных деятелей и проявляет себя до того, как поступок совершен - в процессе принятия морально значимого решения, планирования его реализации и непосредственного воплощения запланированного. Однако существует и другое, ретроспективное проявление моральной ответственности. Оно возникает в связи с неисполнением нравственной обязанности, конкретизированной в отношении какого-либо объекта, или в связи с уже реализовавшимся в поступках безответственным отношением к этому объекту. Такое проявление ответственности совпадает с возможностью оправданного морального осуждения и присутствует лишь там, где какое-то действие или бездействие было вменено нравственному деятелю, т.е. входило в горизонт его проспективной ответственности, но так и не состоялось.
Определенные трудности при этом создают те эффекты, которые в современной этике принято называть моральной удачей (см.: [5], [15]). Они связаны с тем, что феноменология моральной оценки показывает, что осуждение и самоосуждение распространяются и за пределы контроля и предвидения деятеля в отношении последствий своих поступков, а сила осуждения и самоосуждения подчас не зависит от степени такого контроля и такого предвидения. Это, казалось бы, разрушает связь между проспективной и ретроспективной ответственностью (вменением и осуждением). Однако некоторые наиболее обоснованные объяснения феномена моральной удачи восстанавливают подобную связь. Тот, кто принимает на себя полноту попечения о каком-то объекте, и не должен стремиться к строгому разграничению того, что в его силах, и значит, предполагает возможность негативной оценки, и того, что за пределами его психологических и физических возможностей, и значит, негативную оценку исключает. Такое стремление порождает тенденцию к минимизации проспективной ответственности и делает заботу об объекте ответственности менее эффективной. В контексте этики ответственности Йонаса связь между проспективной ответственностью и возможностью осуждения моральных неудач даже глубже. Она определяется тем, что берущий на себя ответственность за состояние другого человека призван учитывать потребности изменчивой, бесконечной сложной и «самопроизвольной», а потому и непредсказуемой личности и делать это на неограниченном ближайшей перспективой временном отрезке [3, с. 185, 193, 207]. В этом смысле понятие «ответственность» лучше уживается с моральной удачей, чем, например, понятие долга (обязанности), которое ориентировано на постоянное уточнение границ между обязательными и необязательными действиями.
Моральные санкции как проявление ретроспективной ответственности
Если отталкиваться от структуры моральной практики, то обсуждение ретроспективной моральной ответственности выводит нас из пространства моральной мотивации и через пространство моральных действий ведет в пространство моральных санкций: их природы и условий обоснованности. Под санкциями, как правило, понимают тот источник обязывающей силы определенного требования, который связан с последствиями его соблюдения или нарушения. Если за соблюдением требования следуют какие-то позитивные состояния, а его нарушение влечет за собой что-то нежеланное и болезненное, то знающий об этом человек получает действенный мотив исполнять то, что от него требуется. В этике обсуждаются в основном негативные санкции, и это отражает некоторые особенности моральной оценки в целом. В сфере морали одобрение представлено гораздо меньше, чем осуждение. Естественно, что подкрепление мотивации деятеля на основе предвосхищения болезненных для него последствий нарушения морального требования, будет являться санкцией только тогда, когда такие последствия возникают не в связи с действием безличной природной закономерности, а вызваны кем-то сознательно и именно в связи с пониманием того, что совершенное действие было намеренным нарушением. Иными словами, санкция является санкцией только если тот, кто ее налагает, рассматривает свои действия в качестве проявления ретроспективной моральной ответственности нарушителя, в качестве следствия или непосредственного выражения осуждения поступка.
В этике имеет место давний спор о том, какие явления можно было бы причислить к моральным санкциям. Для уточнения их сферы используются три термина: «неформальный» («неинституциональный»), «идеальный» («духовный»), «внутренний». Если особенностью моральных санкций считается их неформальность (неинституциональность), то исходной точкой рассуждения является тот факт, что в морали нет кодифицированной основы для вынесения оценок и определения тяжести негативных воздействий на нарушителей требований, а также нет лиц или органов, в полномочия которых входит наложение санкций. Отсюда следует, что санкции применяются стихийно и посредством волеизъявления отдельных индивидов. Столкнувшиеся с предосудительными поступками индивиды выражают свое осуждение с помощью тех или иных способов причинения нарушителям страдания и неудобств. Эти способы не могут дублировать формализованные и институционализированные санкции, характерные для права, поскольку такое дублирование было бы покушением на полномочия правовых институтов. Соответственно, ряд моральных санкций включает в себя не только саму по себе демонстрацию осуждения, но также бойкот нарушителя, предъявление ему требования признать вину и покаяться и т.д.
В тех случаях, когда предыдущий признак дополняется понятием «идеальный», или «духовный», возникает предположение, что в сфере морали негативные последствия нарушения нормы формируются, в конечном итоге, на
основе «собственного отношения человека к своим действиям» (О. Г. Дробницкий) [2, с. 306]. Внешняя составляющая моральной санкции, то есть реакция окружающих на нарушение морального требования, должна выступать всего лишь как повод или толчок к формированию такого отношения. Смысл наложения санкции связан не с тем, чтобы у ее объекта сформировались опасения материальных или социально-статусных потерь, а с надеждой инициировать свободную и сознательную негативную оценку индивидом собственного деяния. Признание моральных санкций идеальными (духовными) затрудняет введение в их число тех воздействий со стороны сообщества, которые, несмотря на свой неформальный (неинституциональный) характер, не просто указывают на моральное качество совершенного поступка, но и чем-то материально ограничивают совершившего его человека. В числе моральных санкций, если они имеют именно идеальный характер, остается лишь высказывание нарушителю эмоционально нагруженного осуждения его поступка. При значительном количестве высказывающихся это будет общественное осуждение.
Наконец, моральные санкции могут определяться не просто как идеальные, но и как исключительно внутренние. Наличие такого внешнего повода к формированию «собственного отношения человека к своим действиям», как осуждение со стороны других, всегда сохраняет неопределенность в том, действительно ли нарушитель осознал моральное качество своего поступка, действительно ли это осознание, а не коммуникативные неудобства, порожденные жизнью среди осуждающих его людей, заставило его скорректировать свое поведение. Тогда в моральную санкцию (главное выражение ретроспективной моральной ответственности) превращается само по себе самоосуждение деятеля, совершившего безнравственный поступок (такова линия рассуждения, восходящая к Дж. С. Миллю [4, с. 115] и продолженная другими утилитаристами [12]). При этом следует иметь в виду, что самоосуждение, имеющее вид холодной констатации того, что действие не соответствует требованиям морали, вряд ли может выполнить эту роль. Для того, чтобы являться достаточно серьезным негативным последствием нарушения, самоосуждение должно быть нагружено негативными моральными эмоциями. В таком случае эти эмоции превращаются в неотъемлемый компонент или даже в центральное содержание моральных санкций (Ср.: [8, р. 109-110]).
Естественно, что моральные санкции, даже если понимать их как сугубо внутренние, не могут быть центральным элементом морального опыта. Их главенство переворачивало бы этот опыт с ног на голову. При определенном складе личности в качестве основного мотива совершения нравственно одобряемых действий вполне может выступать именно прогноз по поводу тяжести ретроспективной ответственности (например, по поводу болезненности будущего раскаяния или угрызений совести). Однако в этом случае мы имеем дело со своеобразным смещением мотивационных приоритетов морального сознания. Это остро чувствовал Йонас, который допускал, что «возникающее...
в деятеле чувство, с которым он внутренне воспринимает ответственность (чувство вины, раскаяние, готовность понести наказание, но также и упрямая гордость) будет задним числом столь же интенсивно, как и объективная необходимость нести ответственность». Однако, продолжал Йонас, «так понятая «ответственность» (обращаю внимание, что ответственность поставлена здесь в кавычки - А. П.) не намечает сама цели, а является всецело формальным обязательством в отношении всей человеческой каузальной деятельности, от которой за ее причинность может быть востребован ответ. Тем самым она является предварительным условием морали, однако не самой моралью». Вместе с тем, «альфой и омегой» этики Йонас называл не чувства, возникающие «задним числом», а «представление, засвидетельствование и мотивацию позитивных целей в связи с Ьопит ^тапит», то есть проспективную ответственность [3, с. 171]. С Йонасом нельзя не согласиться, но даже в своей сугубо вспомогательной ипостаси ретроспективная ответственность значима для морали и интересна для этического анализа. О чем и будут мои последние несколько соображений.
Эмоции самоосуждения как тип моральных санкций
Как мы увидели, Йонас указывал среди проявлений субъективной (ретроспективной) ответственности на чувство вины и раскаяние, но современная ее феноменология сконцентрирована на другой паре переживаний: вине и стыде. В последние несколько десятилетий этики, психологи и социологи приложили много сил к тому, чтобы вписать ее в общую картину или систему морального опыта, но их усилия нельзя назвать на сто процентов успешными. Есть две ключевых парадигмы их разграничения, каждая из них создает свои проблемы.
В рамках первой стыд (если речь идет о собственно моральном стыде) представляет собой негативную эмоцию самооценки, возникающую у нарушителя моральной нормы в качестве реакции на осуждение со стороны другого человека или хотя бы на возможность такого осуждения, проигранную в воображении. Соответственно, вина является негативной эмоцией самоосуждения, которая сохраняет полную независимость от оценок других людей, то есть имеет автономный характер. В современной психологической и социологической мысли это понимание развивается по линии от Маргарет Мид к Рут Бенедикт и далее у Томасу Шеффу (см.: [10], [1], [13])). При таком его понимании стыд оказывается проблематичен в качестве моральной санкции. Его проблематичность является гораздо большей для тех, кто считает моральные санкции сугубо внутренними, и несколько меньшей для тех, кто считает, что они носят идеальный характер. Но для тех, и для других поступки, мотивированные нежеланием испытывать стыд, оказываются слишком похожи на поступки, совершаемые из страха наказания или мести. В защиту стыда в этом отношении можно указать на то, что осуждение со стороны других в случае стыда лишь инициирует моральную самооценку, а не замещает ее, а также то, что способность людей стыдиться воображаемого другого или
избирательно относиться к тем, чья оценка и чей взгляд, порождают «собственное отношение человека к своим действиям», делает стыд гораздо более автономным переживанием, чем могло бы показаться на первый взгляд. Оба этих свойства могут быть основой для реабилитации стыда в глазах тех теоретиков, которые ставят его под сомнение в качестве идеальной санкции, и даже тех, кто сомневается в нем в качестве санкции внутренней, но не доводит свое понимание внутреннего характера санкций, до крайности (см. подробнее:
[7]).
В рамках второй парадигмы стыд и вина в равной мере могут быть автономными переживаниями. Специфику каждой из этих эмоций задает не связи или отсутствие связи с внешним осуждением, а фокус негативных переживаний, фокус самоосуждения деятеля. Вина сконцентрирована на последствиях нарушения моральной нормы (прежде всего на потерях пострадавших людей), а стыд на несовершенстве личности нарушителя (на том, что тот проявил себя в качестве недостойного уважения человека). В современной психологической и социологической мысли это понимание развивается по линии от фрейдистов середины XX в. через Хелен Льюис к Джун Тэнгни (см.: [11], [9], [14]). Хотя в контексте этого понимания стыда к нему нет претензий, связанных с гетерономией, он все равно остается для некоторых исследователей проблематичным в качестве моральной санкции. Некоторые психологи полагают, что он слишком разрушителен для личности и ее коммуникации с другими людьми: способствует глубокой депрессии, подавляет эмпатию, стимулирует агрессивность (см.: [14]). Тогда, конечно, было бы неразумно рассматривать в качестве моральной санкции то, что разрушает сами основания морального опыта. В защиту стыда в этом отношении можно сказать, что вина также имеет ряд недостатков и что они компенсируются некоторыми достоинствами стыда (см. подробнее: [6]). Вина связана с таким восприятием деятелем своих морально предосудительных поступков, в рамках которого те являются не результатом особенностей личности, а результатом случайных психологических сбоев. Вина, связанная с конкретным действием, причинившим вред конкретным людям, трудно экстраполируется на другие, особенно отличающиеся по своему содержанию случаи (плохо способствует формированию принципиальных линий поведения). Стыд в обоих отношениях выглядит предпочтительнее.
Соответственно, даже не ставя вопрос о возможности выбора между парадигмами понимания вины и стыда или о возможности их синтезирования, мне представляется, что эмоциональными коррелятами ретроспективной моральной ответственности по праву должны считаться обе эти эмоции. Наличие способности переживать и стыд, и вину придает моральному опыту индивида гармоничность и сбалансированность. Оно позволяет ретроспективной моральной ответственности играть ту ограниченную, но при этом важную роль, о которой говорилось выше.
Литература
1. Бенедикт Р. Хризантема и меч: Модели японской культуры. М.: РОССПЭН, 2004. 357 c.
2. Дробницкий О. Г. Моральная философия. Избранные труды. М.: Гардарики, 2002. 520 c.
3. Йонас Г. Принцип ответственности: Опыт этики для технологической цивилизации; Наука как персональный опыт. М.: Айрис-пресс, 2004. 479 с.
4. Милль Дж. С. Утилитаризм / пер. с англ. А. С. Земерова. Ростов-на-Дону: Донской издательский дом, 2013. 240 с.
5. Нагель Т. Моральная удача // Логос. 2008. Т. 64, № 1. С. 174-187.
6. Прокофьев А. В. Стыд без «Ока Других» (этический анализ десоциализированной концепции стыда) // Человек. 2017. № 4. С. 38-51.
7. Прокофьев А. В. О моральном значении стыда // Этическая мысль. 2016. Т. 17, № 2. С. 106-122.
8. Greenspan P. Practical Guilt: Mora Dilemmas, Emotions, and Social Norms. Oxford: Oxford University Press, 1995. 258 p.
9. Lewis H. B. Shame and Guilt in Neurosis. New York: International Universities Press, 1971. 525 p.
10. Mead M. Cooperation and Competition among Primitive Peoples. New York: McGraw-Hill Book Company, 1937. 555 p.
11. Piers G. Shame and Guilt: A Psychoanalytic Study // Shame and Guilt / G. Piers, M. B. Singer. New York: Norton, 1953. P. 15-55.
12. Schaller W. E. A Problem About Sanctions in Brandt's Utilitarianism // Ratio. 1992. Vol. 5. P. 74-90.
13. Scheff T. J. Shame in Self and Society // Symbolic Interaction. 2003. Vol. 26, № 2. P. 239-262.
14. Tangney J. P., Dearing R. L. Shame and Guilt. New York: Guilford Press, 2002. 272 p.
15. Williams B. O. Moral Luck // Moral Luck / B. O. Williams. Cambridge: Cambridge University Press, 1982. Р. 20-39.
References
1. Benedikt R. Khrizantema i mech: Modeli yaponskoy kul'tury [The chrysanthemum and the sword: Patterns of japanese culture]. Moscow: ROSSPEN Publ., 2004. 357 p. [In Russian]
2. Drobnitskiy O. G. Moral'naya filosofiya. Izbrannyye trudy [Moral philosophy: selected works]. Moscow: Gardariki Publ., 2002. 520 p. [In Russian]
3. Jonas H. Printsip otvetstvennosti: Opyt etiki dlya tekhnologicheskoy tsivilizatsii; Nauka kak personal'nyy opyt [The imperative of responsibility: In Search of an Ethics for the Technological Age; Wissenschaft as personal experience]. Moscow: Airis-press Publ., 2004. 479 p. [In Russian]
4. Mill J. S. Utilitarizm [Utilitarianism], Transl. from English by A. S. Zemerova. Rostov-on-Don: Donskoy Publishing House, 2013. 240 p. [In Russian]
5. Nagel' T. Moral'naya udacha [Moral luck]. Logos Publ., 2008. Vol. 64, Issue 1. Pp. 174-187. [In Russian]
6. Prokofyev A. V. Styd bez «Oka Drugih» [Shame without the 'Eye of Others': an Ethical Analysis of the Desocialized Conception of Shame)]. Chelovek (Human Being), 2017. Issue 4. Pp. 38-51. [In Russian]
7. Prokofyev A. V. O moral'nom znachenii styda [On the Moral Significance of Shame]. Eticheskayamysl' (Ethical Thought), 2016. Issue 17. Pp. 106-122. [In Russian]
8. Greenspan P. Practical Guilt: Mora Dilemmas, Emotions, and Social Norms. Oxford: Oxford University Press, 1995. 258 p.
9. Lewis H. B. Shame and Guilt in Neurosis. New York: International Universities Press, 1971. 525 p.
10. Mead M. Cooperation and Competition among Primitive Peoples. New York: McGraw-Hill Book Company, 1937. 555 p.
11. Piers G. Shame and Guilt: A Psychoanalytic Study // Shame and Guilt / G. Piers, M. B. Singer. New York: Norton, 1953. P. 15-55.
12. Schaller W. E. A Problem About Sanctions in Brandt's Utilitarianism // Ratio. 1992. Vol. 5. P. 74-90.
13. Scheff T. J. Shame in Self and Society // Symbolic Interaction. 2003. Vol. 26, № 2. P. 239-262.
14. Tangney J. P., Dearing R. L. Shame and Guilt. New York: Guilford Press, 2002. 272 p.
15. Williams B. O. Moral Luck // Moral Luck / B. O. Williams. Cambridge: Cambridge University Press, 1982. P. 20-39.
Статья поступила в редакцию 12.08.2020 Статья допущена к публикации 15.10.2020
The article was received by the editorial staff12.08.2020 The article is approved for publication 15.10.2020
