CC BY-NC-ND
84
Исследование практик
А.М. Бунеева, Л.В. Мурейко, О.Д. Шипунова
РЕСУРСЫ МАНИПУЛЯЦИИ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТЕХНОЛОГИИ: НЕЯВНОЕ ЗНАНИЕ И МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ
Непредсказуемость человеческого поведения - ключевая проблема любой политической технологии. В статье анализируются феномены неявного знания и массового сознания, которые связаны одновременно с культурными и личностными смыслами; подчеркивается их анонимная власть над индивидуальным сознанием и действием, которая поддерживается процессом порождения смыслов. В качестве средств такой власти рассматриваются: норма, дискурс, когнитивный примитив. Анализ связи культурных способов репрезентации неявного знания с динамикой массового сознания и динамикой субъективности позволяет по-новому взглянуть на принцип свободного выбора и на ресурсы манипуляции.
Ключевые слова: анонимная власть, неявное знание, массовое сознание, дискурс, политическая технология, ресурсы манипуляции.
Непредсказуемость человеческого поведения - болевая точка любой политической технологии, которую мы понимаем как специально организованную область знания о способах воздействия на массовое сознание и как метод управления социальными процессами, обеспечивающий их воспроизводство в определенных параметрах правовой, политической и индивидуальной деятельности1.
В истории политики формы борьбы за власть эволюционируют от прямого насилия и вооруженного переворота к технологиям скрытого принуждения людей. Информационно-пропагандистские кампании, политические игры, лоббирование вне сомнения зарекомендовали себя как эффективное средство манипулирования людьми в процессе достижения власти. Однако любая покорность масс - иллюзия. В действительности массы, как отмечает Ж. Бодрийяр, оказываются не только объектом воздействия идео-
© Бунеева А.М., Мурейко Л.В., Шипунова О.Д., 2010
логов, но анонимно и непредсказуемо действующим субъектом, находящимся на обочине социальности и поэтому неуловимым для социального анализа2. М. Фуко, говоря о характерной тенденции к тотальной власти посредством идеологического программирования сознания, утверждал: неизвестно, на что способен человек, «пока он жив» как совокупность «сопротивляющихся сил» по отношению к попыткам формализовать его самобытность. Жизнь «маленьких», безымянных с точки зрения тотальной власти людей, с одной стороны, является наиболее удобной для управления ею, но, с другой стороны, она подобна частицам, заряженным тем большей энергией, чем меньше они сами и чем труднее их различить3.
Ресурсы манипуляции индивидуальным и массовым действием составляют сложную проблему политической теории, поскольку затрагивают область социальной философии и психологии, культурологии и лингвистики. Популярность в современной литературе представления о социально-когнитивных феноменах, социальном интеллекте, а также гуманистический подход в социологии позволяют говорить об актуальности анализа феноменологии социального действия для политологических исследований, ориентированных на конкретные формы взаимосвязи субъектов и объектов властных отношений.
Политические стратегии предполагают ту или иную форму социального контроля массового сознания и действия. Такой контроль может быть осуществлен разными путями. Знание всегда стояло на первом месте в искусстве политического управления. Элитарность вершителя судеб подчеркивалась процедурами посвящения в сан, который автоматически давал право на власть и сверхзнание. Именно это сверхзнание придавало особый оттенок личности лидера (главе рода, монарху, вождю). В отношении подданных, однако, искусные политики предпочитали формулу ограничения знания. История культуры дает многочисленные свидетельства традиции тайного знания на примерах магии и жреческой науки. В античных концепциях государства массовое распространение знания также не является обязательным условием политического управления. В модели идеального государства Платона только философы имеют на него исключительное право в отличие от воинов и земледельцев, не говоря уже о рабах, лишенных гражданского состояния. Определяя человека как политическое животное, Аристотель тем не менее подчеркнул неосознаваемое подчинение человека общественным нормам, автоматическую регуляцию своих побуждений и действий в соответствии с принятыми установками и традициями. Эта особенность человека опирается на феномен неявного знания.
Выявляя феномен власти неявного знания, М. Фуко использовал концепт эпистема для обозначения определенного социально-исторического пространства знаний, которое охватывает скрытую от непосредственного наблюдения сложную сеть отношений между «вещами» и «словами». Эта сеть определяет зачастую неосознаваемые, свойственные той или иной эпохе «коды» восприятия, особенность той или иной практики познания. Идея «микроэпистемологии» М. Фуко - пересмотр поведенческих и концептуальных границ социальности, связанных с нормативами и социокультурными запретами, с целью обнажить области, которые вытеснены и репрессированы, а затем, сломав границы, расширить потенциал естественного и доступного. Важно подчеркнуть, что негативизм выявил тот, что запрет и насилие продуцируют иную, изначально анонимную власть.
Согласно Фуко власть представляет не только государство, но систему отношений, пронизывающих все социальное поле. Повсеместно в нем завязываются сложные игры подчинения и сопротивления. Власть исходно ни институциональна, ни персональна. Это прежде всего игровая множественность отношений силы, которые находя опору друг в друге, образуют цепь или систему власти. Власть - это также стратегии, благодаря которым отношения силы достигают своей действенности, воплощаясь в государственных аппаратах, законах, формах социального господства4.
Власть и знание пронизывают друг друга. Поскольку зоной пересечения власти и знания является практика, то здесь власть имеет дело прежде всего с таким измерением мысли, которое не сводится к знанию в его стратифицируемой функции и которое характеризуется подвижными, трудно локализуемыми связями5. Это другой, не теоретический вид знания, вызывающий особый тип взаимоотношений между зримыми, языковыми и регулятивными формами мышления.
Механизмы неявного принуждения личности - центральная проблема политической технологии. В качестве ресурса скрытой манипуляции можно рассматривать дискурс и норму. Общеобязательность нормы, утверждает Фуко, и есть «власть - знание». Дискурс всегда производителен, чтобы он ни делал - говорил или молчал, нацеливал на автоматическое следование норме или открывал новые смыслы реальности.
В отношении ресурсов манипулирования массовым сознанием представляется продуктивным также анализ концепций «практических схем мысли» П. Бурдье и микросоциологии Г. Тарда, в которых развиваются представления о диффузных, исчезающе малых взаимоотношениях не великих людей, о влиянии незначительных
идей, мелких стратификаций нашей жизни, предпринимаемых чиновничьим визированием. Обновление местных обычаев, небольшие изменения языковых норм, мелкие изобретения - почва анонимной власти неявного знания над индивидуальным и массовым сознанием.
Зафиксированное в нечетких контекстных формах, неявное знание существует в социуме независимо от людей и в то же время непосредственно связано с каждым индивидуумом некой нормой, предполагающей способность субъекта воспринимать как поверхностный, так и глубинный пласт значений. Персонификация смыслов указывает одновременно и на ментальную активность, и на естественно социальную технологию жизни, и на сложную (не всегда явную) динамику социального контроля.
Понятие «социальный контроль» было введено Г. Тардом для обозначения средств социализации, в частности для преступников, возвращавшихся к нормальной жизни в обществе. Сейчас социальный контроль понимается и как способ поддержания социальной стабильности (Т. Парсонс), и как целенаправленное влияние общества на поведение индивида в интересах поддержания социального порядка (Э. Росс, Р. Парк). Внешний социальный контроль осуществляется посредством санкций, внутренний - через систему ценностей, косвенный - через идентификацию индивидов с определенной группой и принятыми в ней нормами понимания и действия6.
В случае внутреннего и косвенного социального контроля актуализация контекстного знания, запускающая феноменальную смысловую динамику в определенном направлении, играет ключевую роль. Понимание, порождение, трансляция смыслов настолько естественны для каждого человека, что это далеко не всегда осознается. В своей фундаментальной работе Д.А. Леонтьев выделил пять внутренних экзистенциальных стратегий самоопределения7, которые мотивированы интенцией обретения смысла, актуализирующей неявное знание.
1. Спонтанное обретение смысла (замыкание жизненных отношений) - подсознательное движение, которое опирается на механизмы импринтинга, опредмечивания потребности, фиксации установки. Эта стратегия обретения смысла, казалось бы, ближе всего к инстинкту: подспудная потребность лишь находит свой предмет, который приобретает смысл (примерами могут служить: любовь с первого взгляда, пристрастие к алкоголю, курению, наркотикам, азартным и компьютерным играм). Однако она опирается на некоторое неявное знание, поскольку связана с необходимостью обозначения (следовательно, с языком) и невозможна без выделения оценочных критериев.
2. Придание смысла первоначально бессмысленной деятельности (индукция смысла). С этой стратегией связан механизм психологической защиты, который в этом случае работает по принципу «стерпится - слюбится». Уход от отрицательных эмоций обеспечивается постановкой собственной цели.
3. Идентификация с определенной социальной группой -подсознательная стратегия субъективной динамики, связанная с усвоением и принятием определенных жизненных установок. Этот механизм определяет интуитивное отождествление себя с определенным социальным статусом, усредненность массовой и коллективной психологии. Причем к моменту осознания себя в качестве органичного члена общности (правоспособным, американцем, мужчиной, воином и т. п.) человек уже разделяет ее смысловые ориентации. Архетипы коллективного бессознательного актуализируют неявное знание и запускают когнитивные усилия субъекта.
4. Полагание смысла - особый экзистенциальный акт, в котором устанавливается фундаментальная ценностная ориентация, определяющая жизненную стратегию. Примером может служить осознанный выбор веры (в Бога, в коммунизм, в науку, прогресс, зло).
5. Восприятие смыслов в превращенных формах. Несмотря на то что восприятие фетиша или символа происходит непосредственно (интуитивно), этот процесс, во-первых, требует минимального знания прагматических критериев, обеспечивающих необходимый уровень социальной адаптации, во-вторых - более глубоких знаний, обеспечивающих процесс смысловой расшифровки превращенных форм. В практических и интеллектуальных действиях превращенные символические формы выступают «форматором» многообразия смысловых горизонтов. Мнимости существуют в социуме объективно, например деньги (которые замещают не только товар, но и социальный статус, и понятие благосостояния). Превращенная форма как «овеществленное представление» программирует целый комплекс человеческих реакций (прежде всего ментальных), выступая источником смысловых уровней в индивидуальном сознании.
Человек в жизненной ситуации мыслит уже сложившимися понятиями. Генезис смысловых форм не прослеживается, но образует пространство иного смысла. Социальные формы (предметные и языковые) в виде символов становятся носителями превращенных форм, которые замещают действительные связи аналогично коду. Так, язык образует реальность дискурсивных формаций, которую человек вынужден принять8. В контексте современной информационной парадигмы каждая цивилизация имеет свой
культурный код, формирующий слои информационного пространства, коммуникативные процессы, способы персональной актуализации смыслов в социальной адаптации9. Сопряжение личного смыслового пространства и социально-исторического контекста -естественный процесс в жизни каждого человека, который присутствует явно или неявно в любом поступке, как в повседневности, так и в сложной теоретической или практической ситуации.
Антиманипулятивная установка в современных социальных технологиях представлена принципом свободы выбора. Идеалом в этом случае оказывается модель социального управления, в которой нет ни управляющего, ни управляемого. Функции естественного регулирования социума несут символические (языковые, дискурсивные) структуры, образующие своеобразные смысловые сети в социальном пространстве. Имея перед собой смысловые ориентиры, субъект сам решает, как ему действовать и как жить.
Процесс персонификации смыслов, который строится на базе понимания, оказывается феноменологическим идеалом социально-политической технологии управления. Однако власть неявного знания и массового сознания не снимается. Перед каждым встают смысло-жизненные вопросы: «как?» и «зачем?». Первый указывает на границы дозволенности, а второй - на цели, так или иначе связанные с идеалом, социально значимым в данную эпоху.
В современной науке анализ процессов управления опирается на представление о фундаментальной роли информационной среды в организации жизненной прагматики сложноорганизованной системы. Термин «управление» в информационной парадигме раскрывается через понятие «целесообразность». Элементарный процесс управления предполагает цель, а целесообразное поведение, которое строится на основе некоторой информации, так или иначе управляемо. Целесообразность и управление - два полюса существования органичной системы.
С жестким целеполаганием связан принцип программирования. Противопоставление субъекта управления (программиста) и объекта (системы) характеризует персонифицированную модель процесса управления. Рефлексивный принцип управления подчеркивает доминанту ценностной ориентации в качестве альтернативы целеориентированному поведению10.
Идея рефлексивного управления - передача информации, воздействующей на имеющийся у объекта образ мира (ситуации), -предполагает деперсонализацию управляющих функций, уход от жесткой целевой ориентации и алгоритмизации, которые диктуются субъектом управления. Без управляющего субъекта (персоны) успех достигается за счет включения механизма рефлексии в отно-
шении противодействующих намерений партнера, прогнозирования развития ситуации, ее влияния на динамику внутренней детерминации действий. Хороший пример - игра в шахматы. В этой модели нет и управляемого субъекта, поскольку обращение к некой аудитории анонимно. Порождение управляющей информации в деперсонифицированной модели связано с волевой интенцией, а поведенческие реакции определяются не только управляющими решениями, актуальными стимулами или предшествующими причинными связями, но имеют внутренний вектор, выстраивающий целевые установки и реакции в соответствии с базовой системой ценностей. В интеракциях рефлексивные системы влияют друг на друга, воздействуя на представления (образы) самой ситуации, объекта и субъекта управления.
В ценностно-ориентированной модели управления действия сложноорганизованной системы направляются принципом свободы воли, процесс управления становится самоуправлением, а понятие субъекта управления теряет смысл, уступая место семантике информационной среды. Модель интерактивного управления, наиболее популярная в феноменологическом подходе к социальным действиям, особенно подчеркивает направляющее воздействие информационной среды. Человек всегда погружен в сложную информационную среду. Смысловое поле, направляющее его ментальную и физическую активность, порождается социальной коммуникацией.
В интерактивной и рефлексивной моделях управления человек становится субъектом самоуправления. Необходимость постоянной ценностно-смысловой ориентации в социуме создает психическое напряжение и актуализирует функции интеллекта на разном уровне активности. При этом типология интеллектуального действия, представленная социокультурными схемами (операциональными, инструментальными, концептуальными), может иметь как вербальную, так и невербальную символическую форму. Любое регламентированное действо (например, этикет, ритуал), выступая деперсонализированным фактором управления, несет в себе закодированное смысловое поле, которое разворачивается в субъективном восприятии в определенный контекст, позволяющий человеку ориентироваться в ситуации.
Общее условие процесса политического управления в социальных системах - реализация массового согласованного и целенаправленного действия. Главные средства социального управления, возникшие в глубокой истории человечества: влияние (диктат, давление, манипуляция, которые строятся на подчинении и подражании) и убеждение, которое имеет характер рационально-иррациональной деятельности. И в том и в другом случае неявно присутст-
вует норма, которая соотносится с некоторым инвариантом, запускающим внутреннее действие на нужном уровне активности.
Механизм социального влияния определяется схемой эффективной коммуникации, в которой активизируется взаимосвязь воздействия (ориентированного на доверие и убеждение) и восприятия (актуализирующего смысловой контекст, внимание, эмоцию, понимание). Фундаментальное значение в процессе согласования (и признаки субъекта управления) приобретает не просто информация, а формы представления знания - когнитивные схемы, образы, ментальные модели. Политическая стратегия может быть скрыта за неким когнитивным примитивом.
Следует подчеркнуть, что когнитивный примитив «примитивен» только по форме, ресурсы его воздействия огромны, благодаря неоднозначному контексту. Принимаемые всеми формулы снимают или устанавливают норму и, следовательно, потенциальное пространство жизненных перспектив. В качестве примера можно привести формулу, ставшую символом социальных преобразований в свое время: «Свобода-Равенство-Братство».
На скрытые и не всегда поддающиеся контролю ресурсы манипулирования указывает уже наличие смыслового контекста действий и мыслей, который задает общие нормы высказываний и априорный прототип отношений (например, одушевленный предмет - неодушевленный предмет, мы-они, и т. д.). Норма понимания приобретает главное социальное и экзистенциальное значение в регуляции целенаправленного поведения, а функции деперсони-фицированного субъекта управления располагаются в семантическом пространстве информационной среды. Явно выраженные функции управления приобретают смысловые формы и такие психолингвистические реальности, как контекст и дискурс, благодаря которым выстраивается интенциональная сеть и структура мотивов, направляющая ментальную активность. Постоянство смысловой канвы, поддерживаемое языком и традициями, присутствует в коммуникациях имплицитно11. То, что всем ясно из контекста, не проговаривается. Усвоение языка как необходимое условие вхождения индивида в социум делает процесс порождения контекста и дискурса нормой любого человеческого действия.
Рассматривая порождение дискурса в качестве ресурса социального управления, можно выделить два уровня формирования неявного знания: эмоционально-инстинктивный и эмоционально-интеллектуальный. Это соответствует разному психическому действию речи, запускающей целенаправленные действия на эмоционально-аффективном и интеллектуально-рациональном уровнях ментальной активности. В первом случае контекст действий,
обусловленный коммуникативными отношениями, возникает раньше понятийной регуляции и разворачивается на базе сенсомо-торного интеллекта (ситуативно-практического). Во втором случае порождение дискурса представлено «информационной моделью», в основании которой лежит схема: адресат-сообщение-смысл12. Жизненная норма в этом случае требует более сложной интеллектуальной реакции в той или иной жизненной ситуации. Обе схемы порождения жизненного контекста присутствуют и переплетаются в реальной жизни.
Единство разумно-понимающего с эмоционально-волевым началом, вербальный обмен информацией и невербальное общение чрезвычайно важны в разработке политической технологии.
В заключение отметим, что феномен неявного (невербализо-ванного, фонового) знания связан одновременно с культурными и личностными смыслами. Анализ связи культурных способов репрезентации неявного знания с динамикой массового сознания и динамикой субъективности позволяет по-новому взглянуть и на принцип свободного выбора и на ресурсы манипуляции.
Примечания
1 См.: Иванов В.Н. Социальные технологии в современном мире. М., 1996.
2 См.:. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург: Урал. ун-та, 2000.
3 См.: Делез Ж. Фуко. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1998. С. 126.
4 См.: Фуко М. Воля к знанию // Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Касталь, 1996. С. 367.
5 См.: Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М.: Ad ша^теш, 1999.
6 См.: Филатова О.Г. Общая социология. М.: Гардарики, 2005. С. 276-278.
7 См.: Леонтьев Д.А. Психология смысла. М, 1999.
8 См.: Ревзина О.Г. Дискурс и дискурсивные формации // Критика и семиотика: Вып. 8. Новосибирск; М., 2005.
9 См.: Степанов Ю.С. Концепты: Тонкая пленка цивилизации. М., 2007.
10 См.: Лефевр В.А. Формула человека. М., 1991.
11 См.: Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М., 2005.
12 См.: Пешё М. Контентанализ и теория дискурса // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М, 1999.
