CC BY
125СТЕРЕОСКОП
Республика Бурятия: стратегия развития в контексте геополитической ситуации в Центральной и Северо-Восточной Азии
Николай Абаев, Бато-Мунко Балданов
Современная геополитическая ситуация диктует необходимость перестройки структуры межгосударственного взаимодействия в Евразии в целом, сферы взаимодействия России, Монголии и Китая — в особенности. Экономические предпосылки для этого накапливались по мере развития научно-технической революции, политические же были созданы фактом распада СССР. Однако еще в 60-е годы начали формироваться субъекты экономических изменений, обладавшие формальным политическим статусом и потому способные выступить в качестве новых центров влияния и силы уже и в мировой политике. То были страны Восточной Азии (Япония, Южная Корея, Тайвань и др.), объединяемые общностью этноконфессиональных, духовнокультурных традиций (конфуцианство, буддизм), а в недалеком прошлом и единой иероглифической системой письма. В короткие сроки они модернизировали экономику и социальную сферу, достигли высоких темпов роста и в то же время сохранили свои этнокультурные традиции, в том числе религиозные (правда, не в одинаковой мере), в чем была одна из главных причин их успеха.
Еще тогда, когда только обозначились признаки появления на мировой арене восточноазиатских «драконов» и «тигров», заговорили о конце «атлантической эпохи» и наступлении «тихоокеанской». Идея последней была выдвинута государственными
Николай Вячеславович Абаев, директор Института востоковедения Бурятского государственного университета, действительный член Международной академии информатизации и Академии социальных наук.
Бато-Мунко Балданович Балданов, заведующий лабораторией геостратегических исследований Института буддийской культуры Центрального духовного управления буддистов России.
деятелями США еще в XIX веке, но свое реальное воплощение стала получать только после того, как косвенное участие Японии в Корейской войне (в виде различных поставок на театр военных действий, ремонта военной техники и пр.) стимулировало возрождение ее экономической мощи:. В свою очередь, вступление Японии в группу мировых экономических лидеров вкупе с глобальным соперничеством СССР и США повлекло за собой бурное развитие всего восточноазиатского региона. В конце концов появление «местных гегемонов» (китайск. ба-ван) поставило под вопрос лидерство глобальных гегемонов.
В отличие от советской, западная геополитическая мысль довольно рано и достаточно ясно осознала смысл происходящих в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР) изменений. Уже в июле 1966 года появилась Декларация тихоокеанских государств, в которой Линдон Джонсон выдвинул тезис о единстве этих государств под эгидой США. В 1984 году Рональд Рейган заявил, что «весь бассейн Тихого океана — это будущее мира». В 1993 году Билл Клинтон возвестил о создании «новой тихоокеанской общности», а Франсуа Миттеран определил АТР «Средиземным морем XXI века», особой цивилизацией, которая вполне может обогнать регион Северной Атлантики и уже перехватила стратегическую инициативу у западноевропейской цивилизации.
В последние годы произошли существенные сдвиги внутри самого дальневосточного региона. Роль регионального лидера возвращается к стране, которая традиционно здесь доминировала до начала колониальной экспансии западных держав и Японии, — к континентальному Китаю. Перспектива нового лидерства Китая особенно укрепляется в условиях, когда кредитно-финансовые системы «драконов» переживают тяжелый кризис. Из-за него некоторые из «местных гегемонов» оказались отброшены на десятилетия назад2. Кризис ударил и по России, причем едва ли не сильнее других пострадали ее дальневосточная периферия и некоторые регионы Южной Сибири. Всем этим серьезно осложняется геополитическое положение России в Центральной Азии и на Дальнем Востоке, где она, подобно Китаю, имеет традиционные стратегические интересы. Между тем политика, адекватно отвечающая как внешнеполитическим сдвигам, так и подвижкам в межрегиональном балансе сил внутри самой России, не только не проводится, но фактически и не выработана. Или, как минимум, можно утверждать, что пока не удается расставить правильные акценты и во внешнеполитической стратегии, и во внутрироссийской региональной политике.
Под «правильными» мы понимаем такие акценты, расстановка которых предполагает соблюдение нескольких — если хотите, методологических — условий. Во-первых, избираемые акценты должны на
деле, а не на словах придавать внутренней и внешней политике взаимодополняющий характер. Во-вторых, политика должна работать на перспективу; для этого нужно фиксировать и ставить в центр внимания новые, непривычные, неустоявшиеся явления. Но в то же время
— и это в-третьих — политика должна основываться на обязательном и обстоятельном учете прошлого, устойчивых внутри- и межрегиональных тяготений и отталкиваний, историко-культурных сходств и различий. В-четвертых, совершенно необходимо четко понимать, с какой из исторически известных моделей развития государства отождествляются мировые и региональные лидеры и насколько опыт реализации такой модели полезен и приемлем для России. Говоря о модели, мы имеем в виду не столько политические различия в строении и функционировании институтов власти (парламентская или президентская республика, демократический или авторитарный режим и т. д.), сколько более фундаментальные различия, выражаемые понятиями «страна-территория» и «страна-народ» (их содержание будет раскрыто ниже).
Критическими замечаниями в адрес геополитической стратегии России — как и обвинениями в ее полном отсутствии — заполнены страницы газет и журналов. Мы хотели бы, опираясь на конструктивную составляющую этой критики и на наши собственные размышления, показать необходимость усиления в российской стратегии северо-восточного направления и то место, которое может в ней занять Республика Бурятия.
Будучи составной частью Российской Федерации, ее субъектом, обладающим определенным кругом суверенных прав, Бурятия должна выработать собственный подход к проблеме взаимодействия со странами Центральной и Северо-Восточной Азии, определить свое место в системе отношений с ними, следовать долговременной стратегии развития, направленной на максимально полную реализацию имеющихся возможностей развития республики в ходе и посредством сотрудничества с окружающими странами и регионами. Не имея такой стратегии — взвешенной, учитывающей изменения в окружающем пространстве и в самой республике, задающей четкие геоэкономичес-кие и геополитические ориентиры, — нельзя вообще строить какие-либо планы на будущее. Без нее проблематично решение задач духовного возрождения народов Бурятии, сохранения и укрепления сложившейся на ее территории национально-государственной общности.
С сожалением приходится констатировать, что этой стратегии нет ни у правительства республики, ни у сколько-нибудь влиятельных оппозиционных общественно-политических движений, ни у национально-демократических сил — таких, как Всебурятская ассоциация
работников культуры (ВАРК) и Конгресс бурятского народа, — ни у лидеров, не входящих в движения, партии и объединения. Между тем необходимость ее разработки давно назрела, и мы надеемся, что наша статья послужит этому важнейшему делу.
I
Еще в конце прошлого века Владимир Соловьев высказал мысль, что «национальный вопрос для многих народов есть вопрос об их существовании», но в России «такого вопроса быть не может», так как «национальный вопрос в России есть вопрос не о существовании, а о достойном существовании»3.
Известно, что многие идеи Соловьева, в том числе и теория универсального и «симфонического» (гармонического) «всеединства» национальных культур были плохо восприняты его современниками, подверглись несправедливой критике со стороны и славянофилов, и русских народников, и представителей самодержавия и официального православия. Не очень хорошо понимают их и в наши дни, хотя многие гениальные пророчества русского философа сбылись — пусть даже в негативном смысле, то есть в виде неисполненных рекомендаций, игноририрование которых привело к катастрофическим последствиям.
Так, комментируя приведенные выше слова, А. О. Бороноев и П. И. Смирнов пишут буквально следующее. «Следует признать, что это высказывание оказалось чересчур оптимистичным. Увы, ныне вопрос о существовании встал в самом грубом и первобытном смысле. Речь идет о биологическом существовании русского народа, о сохранении его генофонда (равно как и о существовании небольших народов, традиционно входивших в состав Российской империи и проживающих вместе с русскими). Теперь именно для собственного сохранения русским нужно выяснить, почему народ этот, по выражению маркиза де Кюстина, “цвет человеческой расы”, оказался на грани вырождения и самоуничтожения...»4
Определенная правота в этих замечаниях есть. Однако авторы слишком сгущают краски и уж тем более напрасно упрекают Соловьева за «излишний оптимизм». Соловьев в целом правильно усмотрел главную особенность исторической судьбы России в ее промежуточном положении между культурами Востока и Запада и определил посредническую миссию России в осуществлении «симфонического всеединства» культур. Он правильно указал и пути решения национального вопроса: осознание каждым народом своего историко-куль-
турного своеобразия и своего исторического предназначения; максимально полное проявление этой самобытности; тесное содружество всех в «христианской семье народов», под которой он понимал не только православные народы, но и другие российские этноконфесси-ональные общности, включая католиков и протестантов5. Фактически он оставлял место в этой семье и буддистам и мусульманам — без потери теми своей конфессиональной самобытности.
Одним из немногих, чьи историософские взгляды напоминают взгляды Владимира Соловьева, был Ф. М. Достоевский. В самый разгар русско-турецкой войны 1877—1878 годов, возбудившей славянофильские, антитурецкие и великодержавные настроения, он с сожалением отмечал, что русское общественное сознание не обладает ясным пониманием миссии России в Азии. «Да и вообще наша русская Азия, включая и Сибирь, — писал он, — для России все еще как будто существует в виде какого-то привеска, которым как бы вовсе даже и не хочет наша европейская Россия интересоваться»6. Сам он такое пренебрежение считал недопустимым, поскольку именно азиатская часть России может предопределить историческое будущее державы. В Азии «наш главный исход», «там наши богатства», «там океан» — восклицал он и этими словами охватывал не только Среднюю Азию и Сибирь, но и Центральную и Северо-Восточную Азию.
Целостная система представлений о евразийской общности и особой исторической роли «России-Евразии» была сформулирована в трудах эмигрантов — П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого, Н. Н. Алексеева, Л. П. Карсавина и др. Как особое течение русской историософской мысли, евразийство прекратило свое существование (не без помощи НКВД) к концу 30-х годов. Однако впоследствии оно сильно повлияло на взгляды Л. Н. Гумилева и выдающегося казахского поэта Олжаса Сулейменова, в своей нашумевшей книге «Аз и Я» выступившего с идеями, близкими ранним «евразийцам»; после же распада СССР появилось много эпигонов и интерпретаторов евразийства.
Хотя постулаты классиков евразийства и особенно их современных последователей требуют серьезного уточнения из-за преувеличения роли «туранского» (тюрко-монгольского) элемента и недооценки греко-римских, иудейско-христианских и других средиземноморских компонентов евразийской культурно-исторической общности, не вызывает сомнения, что Россия представляет собой великую межконтинентальную державу, исторически развивавшуюся как межцивилиза-ционный, метакультурный и интерэтнический феномен. Но оценивая этот феномен, нельзя пренебрегать, как это часто делается идейными евразийцами, изменениями в геополитической роли России и в самой модели ее развития.
В течение всего XX века в развитии Росии господствовала модель «страна-территория», когда траектория движения российского социума определялась занимаемыми им громадными пространствами7. При сохранении модели развития в неизменном виде крайне трудно будет обеспечить эффективное капиталообразование и социальный прогресс с нынешним российским населением в 148 млн человек. В сходном положении находится и Монголия, следовавшая той же модели: занимая территорию, почти равную Западной Европе, но обладая населением всего в 2,2 млн человек, она в 1990 году производила валового внутреннего продукта меньше, чем крошечный Люксембург. Сосед России и Монголии, громадный Китай, развивается по иной модели — «страна-народ». При ней не пространство, а население, многочисленное по отношению к площади государства, определяет его геополитическое и геоэкономическое положение. Правда, несмотря на все усилия коммунистического режима, утвердившегося в Поднебесной в середине столетия, Китаю не удалось пока освободиться от громадного груза традиционализма, накопленного тысячелетней империей. Будучи на протяжении последней четверти века одним из мировых лидеров по темпам экономического роста и пятикратно превосходя США по численности населения, КНР еще более чем вдвое отстает от этой страны по размерам валового внутреннего продукта.
По абсолютным размерам территории и численности населения некоторые из «тигров» и «драконов» находятся как бы на противоположном Китаю полюсе. Однако до самого последнего времени они еще более успешно следовали модели «страна-народ». Так, Гонконг, с территорией меньше, чем у столицы Бурятии, г. Улан-Удэ, в течение последнего полустолетия быстро освобождался от консервативного груза прошлого и приобретал все более современное лицо. К моменту воссоединения с континентальным Китаем он превратился в крупнейший центр международных расчетов в АТР и достиг такого высокого уровня развития своего финансового сектора, что накопленные им резервные капиталы позволят объединенному Китаю превысить аналогичный показатель США. А Тайвань, развивавшийся по модели «страна-народ», но с использованием элементов модели «страна-территория», стал мировым лидером по величине накопленного капитала.
Кстати, первая держава мира, США, тоже в течение этого века сочетала модели «страны-территории» и «страны-народа». Это стало возможным благодаря тому, что она не была обременена грузом консервативных традиций и американский социум по основным особенностям его функционирования в значительной мере сразу формировался как современный и высокодинамичный.
Итак, в пределах Центральной Азии два государства, приверженные модели «страна-территория», соседствуют с третьим, погруженным в модель «страна-народ». Соседство это замечательно тем, что Россия и Монголия представляют собой как бы крайние или предельные выражения первой модели, Китай — второй. С одной стороны мы видим необъятные пространства при относительно редком населении, с другой — огромную людскую массу, «не уравновешиваемую» даже крупными размерами страны. В лице Китая модель «страна-народ», вкупе с прогрессом рыночных отношений способна вызвать значительные сдвиги в структуре межгосударственных отношений в Центральной Азии, породить неординарные геополитические и геоэкономические ситуации в Евразии. Однако мы далеки от того, чтобы прогнозировать ситуации, непременно негативные для соседей Китая. Как показывает опыт того же XX века, положительный потенциал соседства двух разных моделей вполне может перевешивать всякие неприятные «неопределенности» истории.
В конце Второй мировой войны Ф. Д. Рузвельтом и У. Черчиллем была провозглашена Атлантическая Хартия. Она послужила концептуальной основой успешного всестороннего сотрудничества стран с разными моделями развития: США и Канады, развивавшихся по смешанной модели «страна-территория — страна народ», и Франции, Англии и других западноевропейских государств, в основном придерживавшихся модели «страна-народ». Почему бы такому сотрудничеству государств (и внутристрановых регионов), следующих разным моделям, не повториться в Евразии?
Европейцы получили Атлантическую Хартию в чрезвычайных условиях войны, длившейся к моменту ее обнародования четыре года и начавшейся во многом потому, что в предшествовавшие войне десятилетия международные отношения в Европе развивались стихийно и спонтанно. Но то было в первой половине XX века; сейчас же, в самом его конце, следование государств Евразии европейской схеме начала века означало бы повторение ошибок прошлого. Потребность в придании нового характера отношениям России, Китая и Монголии обусловливается суровой необходимостью. Подобно тому, как это имело место в атлантическом пространстве, в пространстве Центральной Азии, следует добиваться такого положения, когда взаимодействие позитивных элементов развития, присущих каждой модели — и модели «страна-территория», и модели «страна-народ», — становится упорядоченным и организованным, целенаправленным и планомерным.
С инициативой разработки такой хартии могла бы выступить Российская Федерация. Она объективно созрела для этого хотя бы потому, что внутри нее, благодаря демократизации и утверждению прин-
ципов федерализма, развитие регионов начинает идти по сочетающимся моделям «страна-народ» и «страна-территория». В Центральноазиатской Хартии, конечно же, учитывались бы уроки Атлантической. Последняя вобрала в себя базовые ценности европейской цивилизации; в свою очередь, благодаря ей, эти ценности получили международно-правовое признание, были узаконены в системе договоров и институтов послевоенной Европы. Ценности народов, соседствующих в Центральной Азии, по своей значимости превышают региональные мерки и рамки и давно заслуживают, как минимум, быть зафиксированными отдельной строкой в международно-правовых уложениях. Время для разработки и провозглашения Центральноазиатской Хартии наступило.
В этом заинтересован весь монгольский мир, в этом заинтересована и Бурятия — его составная часть и в то же время неотъемлемый элемент российской цивилизации. И этот мир и республика нуждаются в глобализации международно-правовых положений и межгосударственных отношений в Центральной Азии и, шире, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, в котором проживает половина населения планеты. Центральноазиатская Хартия будет способствовать не только упорядочению отношений трех государств, смыкающих в сердце Азии свои границы, — России, Монголии и Китая, но и становлению в будущем великой тихоокеанской цивилизации, которая по своему «весу» действительно будет равной цивилизации атлантической. Предпосылка для этого уже существует — в виде евразийской культурно-исторической общности, интегрировавшей многие достижения русской, китайской, монгольской, бурятской и других культур, принявших участие в ее генезисе и развитии.
II
Мы не случайно упоминали об опыте «драконов» и «тигров» или новых индустриальных стран (НИС) Восточной Азии. Дело в том, что Бурятия сопоставима с некоторыми из них по ряду геополитических параметров. Географическая близость и историко-культурные связи еще больше подчеркивают значимость этого опыта для Бурятии. Тем более, что типологически — по особенностям социальной структуры, уровню и проблемам развития — Россия стоит ближе к НИС начального этапа их трансформации, чем к США или странам Западной Европы. В еще большей степени это относится к Бурятии. Кстати, в самих НИС тоже считают, что им пришлось в свое время преодолевать
примерно такой же хозяйственный хаос и такое же политическое расслоение общества, как и в постсоветской России8.
Ускоренное развитие НИС началось во второй половине XX века. «На старте» это были страны с многоукладной экономикой, сложной социальной структурой, с неразвитыми демократическими институтами. В их общественно-политической жизни большую роль играла религия. Анализируя причины их успеха, исследователи выделяют комплекс следующих факторов: 1) выгодное геополитическое положение; 2) экономическая помощь развитых стран; 3) рациональное использование внутренних ресурсов; 4) социокультурные особенности населения. Большую роль сыграли социально-экономические и научно-технические факторы (такие, например, как перенос развитыми странами в развивающиеся трудоемких производств, что способствовало внедрению современной техники и технологии). Но для того, чтобы эти факторы пришли в движение, требовалась подходящая политическая и социокультурная среда. Ибо в конечном счете только в результате усилий миллионов людей могли быть созданы компоненты той экономической структуры, которая обеспечила прогресс НИС.
К сожалению, внешнеэкономические возможности Бурятии не очень велики. Республика расположена далеко от западных стран, что затрудняет торговлю и сотрудничество с ними. Она удалена и от мусульманского мира, который мог бы воспользоваться ее ресурсами, и от Тихого океана, так что общение с Японией и восточноазиатскими «драконами» возможно для нее только через Монголию и Китай. В особенности велика тут роль Китая. Однако в качестве партнера Китай с нами никогда не будет работать на паритетных условиях, то есть вообще не пойдет на значительное сотрудничество, если его выгода не будет на несколько порядков выше нашей. С Монголией другие проблемы: объем производства в этой стране в 4 раза меньше, чем в Бурятии, тогда как население, наоборот, почти вдвое больше.
Показателем того, что Бурятия не выглядит привлекательным регионом в глазах как зарубежных, так и отечественных инвесторов, служит ее инвестиционный рейтинг. В 1995 году республика занимала 50-е место среди 89 регионов России. С тех пор она переместилась всего на одну позицию вверх, а автономные округа остались на прежних местах (86-е место у Усть-Ордынского округа и 88-е — у Агинского) 9. Между тем, ближайшие соседи Бурятии подняли свой рейтинг: Иркутская область передвинулась с 17-го места на 12-е (и вошла в десятку регионов с наибольшим приростом инвестиционного потенциала), Читинская область поднялась с 67-го места на 52-е, а Якутия — с 44-го на 21-е. Конечно, столь большие различия в динамике рейтинга в значительной мере отражают разницу в усилиях местных властей в формировании привлекательного для инвесторов имиджа региона;
но одновременно действуют и устойчивые внешнеэкономические ограничители, заключающиеся в пространственном расположении и ресурсном богатстве того или иного региона.
Вместе с тем у Бурятии есть и свои плюсы. Тут в первую очередь следует отметить удаленность республики от всякого рода «горячих точек». Соседи Бурятии — Иркутская и Читинская область, республики Тыва и Саха-Якутия, Красноярский край, Монголия и КНР отличаются высоким уровнем политической стабильности. Благоприятные предпосылки для социально-экономического развития Бурятии заключаются и в том обстоятельстве, что в позиционном отношении республика представляет собой естественный мост между Россией и странами АТР, «ворота» в Россию со стороны Центральной Азии. Причем значение этого обстоятельства будет только усиливаться по мере осознания российскими политиками жизненной необходимости более сбалансированной ориентации России в системе координат «Восток — Запад» и «Север — Юг».
Есть у Бурятии и еще одна своеобразная черта. Здесь имеются огромные возможности для развития туризма, создания баз отдыха и оздоровительных центров. Возможности эти основываются на богатых лечебно-рекреационных ресурсах (так, в Бурятии есть аналоги почти всех минеральных вод СНГ и термальные источники), на сохранении и развитии традиций тибетской медицины, большом многообразии природных ландшафтов и удивительной красоте Байкала, но самое главное — на уникальном сочетании всех этих достоинств. В идеале бассейн Байкала, в который входит Бурятия и куда попадает и Монголия с ее незатронутыми ландшафтами, флорой и фауной и чистым аборигенным скотоводством, должен получить статус общечеловеческого наследия. На его территории должны быть остановлены производства, отрицательно воздействующие на природную среду, должен утвердиться принцип устойчивого развития10. При соответствующем субсидировании население Бурятии могло бы внести в это благородное дело существенный вклад.
III
В одной очень интересной статье российских экологов делается следующий фундаментальный вывод: «На русских ложится не совсем привычная для них ответственность — ответственность за формирование сознания глобально-региональной общности людей» 11. Чтобы такое сознание сформировалось, необходимо определение национально-государственных геостратегических приоритетов. В разных регионах России эта задача пока осознается с различной степе-
нью отчетливости. Так, вполне отчетливо ее понимают в Якутии, где президент республики М. Е. Николаев не только говорит о настоятельной необходимости национально-государственной геостратегии, но и отмечает, что при ее разработке нужно выдвинуть «на первый план приоритетность целей развития человека», для чего необходимо «круто изменить всю систему образования»12. Глава Республики Алтай В. И. Чаптынов в своей программной статье подчеркивает, что «в силу своего геополитического положения Алтай как центр Евразии в различные исторические эпохи был средоточием множества этносов и культур» и что «становление государственности позволило... более четко интегрироваться в российскую экономику, найти свое место в разделении труда»13.
Нам уже приходилось писать о том, что центральноазиатская цивилизация, к которой принадлежит Бурятия, по своему значению вполне равноценна другим цивилизациям — восточноазиатской,
<_> / и \ <_> <_>
ближневосточной (исламской), южноазиатской, западноевропейской, российской и др. В то же время регион Центральной Азии сыграл определяющую роль в формировании евразийской общности, в которую можно включить русские области России, Бурятию, Алтай, Якутию, Калмыкию и другие регионы Российской Федерации с тюр-ко-монгольским населением14. И если Алтай в определенном смысле действительно является культурно-историческим центром Евразии, то Бурятия, как прародина ряда евразийских этносов и как место, где протекали длительные этапы этногенеза и монгольских, и тюркских народов (в том числе якутов и родственных алтайцам кыргызов), должна подходить к задаче выработки геостратегической концепции развития, адекватной ее месту, культуре и возможностям, с не меньшей мерой отчетливости и ответственности, чем это делается в Якутии или в Республике Алтай. В Бурятии должно присутствовать четкое представление о ее месте и роли в геополитической структуре современного мира и во всемирном историко-культурном процессе.
Между тем приходится констатировать, что работам бурятских политологов присуща некоторая историко-культурная, этногеографи-ческая и геополитическая узость. Например, А. Д. Карнышев, обстоятельно исследуя социально-психологические и политические аспекты межэтнического взаимодействия в Бурятии15, упускает геополитическое измерение этой проблемы. Но затрагиваемый автором вопрос о влиянии панмонгольских идей на этнополитические процессы в республике нельзя рассматривать вне центральноазиатского контекста, без учета исторической динамики формирования в этом регионе крупных суперэтнических и метакультурных общностей.
То же самое свойственно и республиканским политикам, связанным либо с бурятским, либо с русским национально-демократичес-
ким движением. Кроме того, они часто забывают об изменениях геополитической ситуации в соседних странах и регионах, а также в геополитической роли самой России.
Тревожит и то, что в средствах массовой информации при обсуждении вопросов этногенеза бурят стала проявляться тенденция к противопоставлению монгольского мира тюркскому. Отрицаются тюркские корни многих этнических подразделений бурят, отрицается тюркское наследие в этно- и культурогенезе всех вообще монгольских народов. И это при том, что в массовом сознании и так уже бытуют латентные гетеростереотипы, подчас прорывающиеся на бытовом уровне в виде пренебрежительных и просто оскорбительных эпитетов, которыми наделяются представители тюркских народов («чурки», «чуреки» и т. п.). Эта тенденция просто неверна с точки зрения этнокультурной истории и довольно опасна в плане определения геополитической стратегии. Нужно не обособляться, а акцентировать внимание на общих истоках тюрко- и монголоязычных народов.
Особо следует остановиться на проблеме исторического наследия. Как известно, 60 лет назад республика была расчленена на три части. Соседним с нею областям были переданы районы, густонаселенные по сибирским меркам и заселенные преимущественно бурятами. К тому же это были самые богатые в сельскохозяйственном отношении бурятские районы. Достаточно привести такие цифры: занимая всего 24,4 тыс. кв. км, Усть-Ордынский национальный округ Иркутской области дает больше зерна, чем Республика Бурятия с ее куда более обширной территорией в 351 тыс. кв. км. Так, в 1991—1995 годах среднегодовое производство зерна в округе составило 327 тыс. т, а в республике — 317 тыс. т16. Разрыв между Агинским национальным округом Читинской области и республикой по производству мяса значительно меньше, чем по занимаемой площади: в 1995 году округ, будучи меньше республики в 18,5 раза, произвел мяса всего в 6,6 раза меньше, чем Бурятия17. Это означает, что на единицу площади в округе получали в 3 раза больше мяса, чем в республике. А сколько омуля и нерпы было когда-то в наполовину островном Ольхонском аймаке
— ныне районе, непосредственно подчиненном Иркутску и занимающем последнее место в области по большинству показателей развития!
Административная разделенность бурятского этнического ареала и большой приток в него мигрантов из других регионов России привели к тому, что на своей собственной исторической родине буряты по сути превратились в национальное меньшинство. Можно вспомнить и об уничтожении значительной части бурятской интеллигенции и духовенства в сталинский период, истреблении и насильственном переселении значительной группы бурят при присоединении Восточной Сибири к России, о том, наконец, что в самой республике продолжа-
ющийся процесс русификации бурят поставил их на грань утраты этнической идентичности. Но сейчас более важен другой подход. Мы не должны «зацикливаться» на прошлых исторических обидах, психологических травмах национального масштаба. Мы предлагаем акцентировать внимание на позитивных моментах плодотворного в целом взаимодействия бурят и русских в составе Российской империи и СССР. Их много можно найти при наличии объективности и доброй воли. Это и взаимообогащение двух этнических культур, и включение в глобальный поток культурных связей. В конце концов, нашим доморощенным панмонголистам не следует забывать о том, что сначала национальную автономию, а затем и государственность буряты обрели в составе России — а не получали то и другое от монгольских ханов.
Итак, для успешного развития Бурятии в XXI веке необходимо разработать научно обоснованную стратегию и базирующуюся на этой стратегии комплексную программу. Принципиальное отличие последней от всех предыдущих программ должно заключаться в одновременном учете как историко-культурной специфики республики, так и реалий современного периода, в создании системы приоритетов, не только дополняющих друг друга, но и последовательно распределенных во времени. Здесь как раз и может пригодиться опыт НИС; надо только его всемерно изучать и широко пропагандировать. Пока же далеко не каждый из наших крупных чиновников может внятно объяснить, почему эти страны принято объединять в один культурно-исторический тип, и даже просто перечислить их в той последовательности, в которой они становились «местными гегемонами».
У Бурятии есть многие предпосылки, необходимые для того, чтобы повторить путь «молодых драконов» без допущенных ими ошибок18. На первый взгляд, такое заявление может показаться несерьезным: республика не слишком богата минеральными ресурсами, ее население невелико — чуть больше 1 млн человек, да и по другим параметрам она никак не может считаться геополитической величиной первого плана. Однако, во-первых, эти параметры невелики лишь относительно. Во-вторых, слабости республики могут быть скомпенсированы имеющимися у нее преимуществами, как упоминавшимися выше, так и некоторыми другими.
Например, не очень благоприятная для развития демографическая ситуация во многом уравновешивается за счет того, что население республики отличает высокий образовательный уровень. Надо только делать то же самое, что делали «тигры» и «драконы» — проводить в жизнь разумную образовательную политику. Она была одним из главных факторов, позволивших НИС достичь высоких показателей в темпах роста, так как органично отвечала избранным приоритетам
развития и в то же время делала упор на использовании национальных культурных традиций для овладения передовой технологией. Нам в Бурятии тоже надо постоянно повышать образовательный стандарт и правильно отбирать «направления прорыва», исходя при этом из геополитического положения республики, ее цивилизационной принадлежности и собственных культурных традиций. Скажем, в области подготовки научно-технических кадров первоочередное внимание должно уделяться современным информационным технологиям. При подготовке же специалистов гуманитарного профиля вместо того, чтобы гипертрофированно развивать историко-филологическое направление, как это делается сейчас, надо сосредоточиться на развитии востоковедного страноведческого направления19.
Явный недостаток рабочей силы и природных ресурсов можно также компенсировать за счет их более рационального использования. Между тем сейчас в этой области сложилось нетерпимое положение. Многие квалифицированные специалисты вынуждены, чтобы не бедствовать, работать не по специальности, а то и вовсе заниматься мелочной торговлей на рынке. В то же самое время так называемые «старшие специалисты» в различных внешнеторговых подразделениях правительственных структур, призванные по долгу службы обеспечить широкие экономические связи республики с азиатскими странами, настолько невежественны, что не могут отличить китайскую письменность от японской или не знают, что японцы пользуются несколькими системами письма. (Впрочем, о том же самом не догадываются и некоторые из преподавателей восточного факультета БГУ.)
Программа должна совмещать преимущества двух моделей развития — «страна-территория» и «страна-народ». Очень важно, чтобы она была ориентирована не на сиюминутные интересы и потребности, а нацеливала бы на решение действительно стратегических задач, адресовалась не к национальному (тем более националистическому) сознанию какого-то одного народа Бурятии, а к единому (общему) региональному сознанию, которое, по мнению некоторых аналитиков, уже начало формироваться в Бурятии20. Для этого при ее разработке совершенно необходимо применить крупномасштабные временные и пространственные измерения.
В Советском Союзе основной операционной единицей при планировании была пятилетка. В странах Восточной Азии издавна принято оперировать куда более протяженными временными отрезками — вплоть до столетий. Различие между короткими и длинными единицами исчисления исторического пути имеет очень большое значение. Протяженные отрезки подчеркивают, с одной стороны, устремленность стратегии или программы развития в будущее, с другой — органическую связь с традициями и опытом прошлого. Большой
пространственно-временной масштаб позволяет лучше видеть цели и средства их достижения, открывает возможность для оптимального выбора заимствований и для наиболее взвешенных оценок. Наконец, с его помощью значительно легче преодолеть давление локального исторического материала, уложившегося в узкие рамки отдельных этнических групп и субэтнических общностей. При разработке стратегии развития Бурятии обязательно нужно выйти за границы отдельных бурятских родов, племен, улусов с их мифологизированными и преувеличенными представлениями о собственной роли в прошлом, позволяющими возносить себя в настоящем, и не замыкаться на интересах окончательно не оформившейся этнической общности под названием «буряты». Настоящая шкала — это вся Центральная Азия или даже Евразия.
Точно таким же образом должна быть расширена актуальная историческая память. Некогда якобы безграмотные центральноазиатские кочевники помнили, как минимум, 7—8 поколений своих предков по именам. О развитости этнокультурной традиции воспитания глубокой исторической памяти у бурят свидетельствует следующий факт. Даже у иркутских бурят, раньше всех и сильнее всех подвергшихся русификации, знание своих генетических корней, своей родословной еще в сравнительно недалеком прошлом считалось, помимо прочего, признаком хорошего тона, хорошего воспитания. Детям оно прививалось с самого раннего возраста. «На семейных и общественных праздниках и торжествах, в присутствии многочисленных гостей, приезжавших с разных концов, иногда и за 100 верст, среди которых бывают и знатоки не только своего рода и племени, но и многих других родов, обычно производили испытание детям... Дети перечисляли своих предков
<_> <_> Т <_> Л 1
по восходящей и нисходящей линии, начиная с Буха-нойона21 и кончая самим собой и обратно. Чтобы проверить твердость знания, слушатели спрашивали с середины генеалогии, а потом вверх и вниз»22.
Еще более глубокой исторической памятью обладали китайцы. В своей массе они не владели иероглифической письменностью и не могли поэтому читать исторические романы, основанные на реальных событиях и реальных лицах. Но у них были другие способы хорошо ознакомиться с прошлым, отстоявшим от них на столетия, а то и тысячелетия. Они знали исторические события и исторических персонажей по пьесам народного театра и со слов рассказчиков (тошуды), часами перелагавших внимательной аудитории «Троецарствие» или «Речные заводи». Зрители народного театра и слушатели рассказчиков сопереживали деяниям прошлого, переносили из прошлого в настоящее определенные образцы мышления и поведения и проецировали их в будущее.
Это, конечно, консерватизм или традиционность — чрезмерное увлечение традицией, возведение ее в неизменный закон. Но, как показал опыт Японии и НИС, традиционность, традиция, разумный консерватизм вполне могут принести значительную пользу. Они уравновешивают преобразовательный пыл и революционный заряд (которые в России стали уже элементом традиционной политической культуры), помогают не только прогнозировать развитие, но и программировать его.
В общем, широкий пространственный кругозор в сочетании с протяженной временной ретро- и перспективой, охватываемой политическим взглядом, только прибавят последнему эффективного понимания, облегчат выработку реалистичной программы развития, в которой локально-региональные интересы будут оптимальным образом соотнесены с глобальными, а злободневные проблемы и задачи — с долговременными. Тот же национальный эгоизм или шовинизм при таком комбинированном рассмотрении отстаиваемых им претензий почти наверняка окажется несостоятельным. Тем более, что он символизирует центробежные тенденции и потому дискредитирует себя на фоне глобальных процессов, которые во всех отношениях — центростремительные, направленные на интеграцию народов, регионов, государств в рамках более крупных сообществ типа ЕЭС, НАТО, АСЕАН — с параллельным образованием и поляризацией укрупненных центров мирового развития. И тогда смехотворными покажутся все улусно-аймачные амбиции или претензии на полную независимость Бурятии.
IV
«Поиск корней», гордость делами и духовным наследием своих предшественников — естественное явление для любой нации и обычно не имеет ничего общего не только с сепаратизмом, но и с желанием унизить другие этнические группы» 23 Он вполне совместим с уважением этнических соседей, мирным взаимодействием народов. Сказанное относится и к двум основным этносам Бурятии — русским и бурятам. Важно только помнить, что их сосуществование в рамках общей государственности и единого суперэтноса как раз и есть та давняя, многовековая традиция, которой должно уравновешиваться стремление каждой этнической группы к улучшению своего положения. К тому же оба народа являются частями других суперэтнических образований: русские — российско-евразийского, буряты — монгольско-евразийского и центральноазиатского, а в пределах республики
они образуют крупную региональную общность. Поэтому каждый из них может сохранять одновременно как собственное этническое, так и суперэтническое самосознание, причем последнее в двух вариантах
— региональном и интернациональном.
Слияние дробных этнокультурных субстратов в суперэтносы могло произойти только в едином духовно-культурном пространстве. Оно, видимо, всегда существовало в северной части Евразии. Если же учесть индоевропейские, афроазиатские, алтайские, сино-тибетские языковые контакты и параллели, если вспомнить об арийском вторжении в Индию и продвижении скифов на древний Восток, то становится ясно, что границы этого пространства не были замкнутыми, что они охватывали также и Южную, Юго-Западную и Юго-Восточную Азию — пусть с перерывами. Впрочем, прерывание духовно-культурных связей по историческим меркам никогда не было продолжительным. И именно длительность и интенсивность таких связей способствовали появлению многих общих черт в религиозных верованиях и мифологических представлениях разных, порой достаточно удаленных друг от друга народов. Например — наличие в бурятском шаманском пантеоне древнеиранского божества Ахура Мазды (монг. Хормуста, ср. с тюрк. Корбустан). Или удивительное сходство в атрибутике культа гор (зиккураты в Двуречье и древнеегипетские пирамиды, миф о Вавилонской башне у древних евреев и мифическая гора Сумеру у многих южноазиатских народов, тибетский культ лха-бцзе и центральноазиатский культ обоо24); оно столь значительно, что может быть объяснено только общими корнями.
История «Великого шелкового пути» и различных его ответвлений показывает, что в течение всего времени, доступного для обозрения современной науке, в Евразии происходило не только культурное, но и тесное торгово-экономическое взаимодействие. Можно даже говорить о существовании некоего прообраза мирового рынка. Ибо при преемниках Чингис-хана во всей северной половине континента существовала относительно унифицированная кредитно-финансовая система, в которой были и векселя, и дорожные чеки, и другие атрибуты современной финансовой системы, называвшиеся тогда «летающие деньги» (фэйцянь).
Сопоставление всех этих фактов убеждает в том, что теория или концепция евразийской общности не была вызвана к жизни чисто политическими причинами, как это иногда пытаются представить ее критики. Она имела и имеет под собой реальные исторические основания и может оказаться исключительно плодотворной при разработке культурологической платформы стратегии развития Бурятии. В первую очередь она может послужить эффективным оружием против идей панмонголизма.
Монгольская общность сыграла выдающуюся роль в истории Центральной Азии. Образно говоря, она является подлинным сердцем Центральной Азии, «центром центра Азии», а не ее «тупиком», как одно время утверждалось европоцентристами. Но и в историко-культурном, и в геополитическом, и геоэкономическом смысле она была и есть одна из составных частей более обширных общностей — центральноазиатской и евразийской. Она была и остается теснейшим образом связанной с различными азиатскими и сибирскими народами, в первую очередь с тюркскими25. Поэтому основной акцент при разработке культурологического аспекта стратегии развития Бурятии должен делаться не на этнических (разделяющих) факторах а на духовно-культурном единстве.
Как Россия представляет собой межцивилизационный, метакуль-турный и интерэтнический феномен, так и Бурятия воспроизводит все те же качества, только в другом масштабе. Иначе говоря, она есть микромодель евразийской общности, и все оценки, применимые к России в глобальном масштабе, могут быть перенесены — пусть с известными поправками и уточнениями — на Бурятию. Так, если Россия неоднократно выступала в прошлом и может выступать сейчас в качестве «моста» между всем миром Востока и всем миром Запада, то Бурятия занимала и занимает сходное положение как «мост» уже самой России в страны АТР и Северо-Восточной Азии.
Если эти параллели между двумя общностями, несоизмеримыми по их геополитической размерности, продолжить в конфессиональную сферу, то обе общности оказываются более равнозначными партнерами во взаимодействии, поскольку Россия, еще со средневековья ставшая общим домом для двух мировых религий (христианства и ислама), именно через бурят, калмыков и тувинцев обрела третью мировую религию — буддизм. Масштабы его мирной экспансии были особенно впечатляющими на рубеже XIX—XX веков, когда он проник в Санкт-Петербург, Париж и другие города Запада. В самой Бурятии буддизм исповедуют как буряты, так и русские.
Буряты сохранили также шаманизм и более архаичные культы. Шаманизм — это довольно развитая система верований, соответствующая стадии этногенеза. Почти одновременное приобщение бурятских племен к двум мировым религиям позволило им, не завершив эту стадию и не достигнув этнической консолидации, сразу выйти на супер-этнический уровень. В какой мере самосознание отдельных субэтнических групп бурят отвечает сейчас этому уровню — особый вопрос; но то, что бурятский народ в целом имеет все основные признаки суперэтноса, не вызывает у нас сомнений. И такое его определение должно постоянно учитываться в любых геостратегических построениях, касающихся Бурятии.
В начальный период суверенизации республики и вхождения ее в рыночные отношения мы предложили свою концепцию национально-государственных интересов Бурятии26. Приоритеты в ее реализации были переданы четырехчленной формулой «выживание — саморазвитие — взаимодействие — реализм». В настоящее время эта формула нуждается в существенной корректировке, так как Бурятия стала равноправным субъектом Российской Федерации, и таким образом задача выживания национальной государственности в целом решена. Но за прошедшие годы изменилась геополитическая ситуация в регионе, на первый план выдвинулась проблема соподчинения национально-государственных интересов республики и этнокультурных интересов ее населения (то есть задач геополитических с этнополити-ческими), достижения такого баланса внутренних и внешних факторов развития, при котором станет возможным достойное существование каждой этнической группы и всей республики.
Фактически необходимо сформулировать национально-государственную идею. Эта идея не должна противоречить тем требованиям или условиям, которые были выяснены нами при рассмотрении геостратегических приоритетов республики. А это означает, что ей должны быть присущи историзм, реализм, прагматизм, масштабность и сбалансированность. Национально-государственные интересы должны быть в ней согласованы с глобальными процессами, опора на собственные силы сочетаться с интеграцией и всесторонним взаимодействием с другими регионами России и другими странами.
Помимо этого, национально-государственная идея должна предполагать прагматичное соединение преимуществ развития по двум разным моделям — по модели «страна-народ» и по модели «страна-территория». Возможно это только в рамках общностей и сообществ, более крупных, чем республика и даже чем вся Российская Федерация. Поэтому та национально-государственная идея, о которой мы говорим, должна быть более масштабной, нежели чисто национальная, русская или бурятская, идея, или же панславянская и панмонгольская. По духу своему она должна быть истинно евразийской.
Вместе с тем всегда следует иметь в виду, что при проработке как самых незначительных деталей, так и «сверхзадач» следует соблюдать последовательность движения от меньшего к большему. Так, сначала надо подготовить и принять Центральноазиатскую Хартию, а потом подумать и об аналогичном документе евразийского охвата. Но и при такой постепенности каждый предыдущий шаг должен готовить по-
следующий, так что содержание Центральноазиатской Хартии с самого начала должно опираться на концепцию евразийской общности.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Подробнее о «смене эпох» см.: Хэ Фанчуань. Тайпин шидай хэ Чжунго (Тихоокеанская эпоха и Китай) // Синьхуа вэньчжай, 1995. № 8.
2 См.: Слюсаренко Константин. Итоги года — печальнее некуда // Независимая газета, 1998, 26 декабря.
3 Соловьев В. С. Национальный вопрос в России. Выпуск первый // Соловьев В. С. Сочинения в 2-х тт. М., 1989. Т. 1. С. 260.
4 Бороноев А. О., Смирнов П. И. Россия и русские. Характер народа и судьбы страны. СПб., 1992. С. 15.
5 См., например: Соловьев В. С. Чтения о Богочеловечестве // Соловьев В. С. Сочинения... Т. 2.
6 Достоевский Ф. М. Дневник писателя // Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30-и тт. Т. 27. Л., 1984. С. 33.
7 Здесь и далее, когда речь пойдет о Центральноазиатской Хартии, предлагаем читателям обратиться к нашим ранее опубликованным статьям: Абаев Н. В., Балданов Б-М. Б., Калмыков С. В. От «освоения» Сибири — к созданию богатства // Наука в Сибири, 1992. № 26; Абаев Н. В., Балданов Б-М. Б. Республика Бурятия и геополитика // Бурятия, 1997, 26 июня.
8 Абаев Н. В., Балданов Б-М. Б., Калмыков С. В. Чем мы не похожи на «драконов»? // Международная жизнь, 1993. № 5—6).
9 Регионы России. М., 1997. Т. 2. С. 120.
10 См. в этой связи: Тулохонов А. К Байкальский регион: проблемы устойчивого развития. Новосибирск, 1996.
11 Винокурова У. А, Шилин К И. Экософия Северного сияния. Якутская экософия // Винокурова У. А, Лапина З. Г., Шилин К. И. Жизнь — творение человека. Япония — Россия — США. Кн. 1. Экософия жизни. Экософия Японии. М., 1995. С. 28.
12 Цит. по: Винокурова У. А, Шилин К. И. Экософия Северного сияния... С. 28.
13 Чаптынов В. И. Республика Алтай: в поисках нелегких решений // Этнополитиче-ский вестник, 1996. № 2(14).
14 Абаев Н. В., Балданов Б-М. Б. Республика Бурятия и геополитика...
15 Карнышев А. Д. Межэтническое взаимодействие в Бурятии: Социальная психология, история, политика. Улан-Удэ, 1997.
16 Подсчитано по: Регионы России... Т. 1. С. 282, 310.
17 Подсчитано по : Регионы России... Т. 1. С. 279, 282, 315, 318.
18 Подробнее см.: Абаев Н. В., Балданов Б-М. Б., Калмыков С. В. Чем мы не похожи на «драконов»?..
19 К сожалению, большинство нынешних преподавателей, работающих на востфаке БГУ, не только не имеют базового востоковедного образования, но и толком не представляют, что должно входить в образовательный стандарт страноведения и культурологии Востока.
20 См., например: Панарин Сергей. Таджики-беженцы в городах Сибири // Вестник Евразии, 1996. № 1(2). С. 163-164.
21 Буха-нойон — мифологический предок западнобурятских племен.
22 История Усть-Ордынского Бурятского автономного округа. М., 1995. С. 93.
23 Карнышев А. Д. Межэтническое взаимодействие в Бурятии... С. 158.
24 Подробнее см.: Абаева Л. Л. Культ гор и буддизм в Бурятии. М., 1992.
25 Вообще можно говорить о тюркско-монгольской этнокультурной общности, между различными этническими компонентами которой в прошлом почти невозможно провести грань (например, между ойрат-монголами и алтайскими тюрками, почитавшими Ойрата как своего мифического предка).
26 Абаев Н. В., Балданов Б-М. Б. Республика Бурятия и геополитика...
