CC BY
11
РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ПРОСТРАНСТВА ГЕРМАНИИ В «ПУТЕШЕСТВИИ» В.К. КЮХЕЛЬБЕКЕРА
С.С. Жданов
Ключевые слова: пространство, образ Германии, травелог, В.К. Кюхельбекер, русская литература.
Keywords: space, image of Germany, travelogue, W.K. Küchelbecker, Russian literature.
DOI 10.14258/filichel(2021)4-06
Образы Германии в отечественных травелогах и мемуарах конца XVIII — первой трети XIX в. являются предметом множества современных литературоведческих исследований, материалами которых служат, например, тексты Ф.Н. Глинки, И.И. Лажечникова, А.Ф. Раевского [Оболенская, 1994], А.Я. Климова [Фарафонова, 2017], А.Т. Болотова [Пауткин, 2017], Д.И. Фонвизина, В.Н. Зиновьева, Н.М. Карамзина, Ф.П. Лубяновского [Жданов, 2017].
В этот ряд может быть включено и «Путешествие» В.К. Кюхельбекера, травелог, имеющий эпистолярную форму и относящийся к 20-м годам XIX века. Следует отметить, что данный текст уже анализировался исследователями с точки зрения его содержания и жанровой специфики [Тынянов, 1969; Ильченко, 2012; Горемыкина, 2015], проблематики экфрасиса [Москвина, 2016], а также включенности в общий контекст творчества автора в указанный период [Мусий, 2014; Горемыкина, 2015]. В то же время именно «немецкой» пространственной тематике посвящена лишь работа Н.М. Ильченко и С.В. Пепеляевой о Дрездене как культурном хронотопе в картине мира В.К. Кюхельбекера и В.А. Жуковского [Ильченко, Пепеляева, 2015], то есть не рассматривающая репрезентацию всего пространства Германии в произведении В.К. Кюхельбекера. Соответственно, наше исследование призвано заполнить эту лакуну и выявить основные черты пространственной структуры Германии в «Путешествии».
Также образ Германии в тексте В.К. Кюхельбекера интересует нас в аспекте сходства и различия с описаниями данной страны в других травелогах конца XVIII — начала XIX в. В связи с этим следует согласиться с высказанной М.В. Горемыкиной мыслью об опоре автора при создании «Путешествия» «на традиции русской эпистолярной прозы, прежде всего на «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина» [Горемыкина, 2015, с. 149], что, на наш взгляд, проявляется и в образе
нарратора, соединяющего ярко выраженное эмоциональное и рациональное начала в своих наблюдениях за инокультурным пространством, и в акцентированном эстетически-нравственном восприятии последнего, и во внимании к пейзажным изображениям, в которых проявляется культ природы, свойственный как сентименталистскому, так и романтическому дискурсу. Также В.К. Кюхельбекер, как и карамзинский русский путешественник, встречается с немецкими культурными деятелями и беседует с ними, в том числе о России. При этом нельзя говорить о полном подобии образов Германии в карамзинском и кюхель-бекеровском текстах, о чем будет сказано далее.
Итак, в первую очередь рассмотрим лиминальные локусы в рамках репрезентации немецкого пространства в тексте В.В. Кюхельбекера. В частности, здесь идет речь о прибалтийских территориях как границе, где русскость и немецкость (а также шведскость) диффузны. Эта гетерогенность, разнокультурность пространства подчеркивается В.К. Кюхельбекером в описании Нарвы, чья амбивалентная немецко-русская маркированность отмечается и в карамзинских «Письмах»: «Немецкая часть Нарвы, или, собственно, так называемая Нарва, состоит по большей части из каменных домов; другая, отделяемая рекою, называется Иван-город. В первой все на немецкую стать, а в другой все на русскую» (Карамзин, 1984, с. 9). В описании же Нарвы в кюхельбекеровском «Путешествии» присутствуют общий европейски-средневековый готический элемент, выражающийся в образе узких улиц, столь отличных от простора пе-тербуржских проспектов («Нарва после С.-Петербурга производит на душу странное впечатление. Улицы, и сверх того главные, уже нашего грязного переулка; дома высокие, готической архитектуры с надписями и изречениями из священного Писания» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 7)), а также русский и шведский пространственные элементы, представленными как антагонистические: «Нарва шумит между древними укреплениями русскими и бывшими шведскими: две башни с противных сторон смотрят одна на другую и похожи на двух неприятелей, готовых вступить в бой» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 7). Вообще, русскость Нарвы у В.К. Кюхельбекера в основном выражена через локусы, связанные с мотивами исторического прошлого и угрозы: это «...развалины Иван-города как будто еще и теперь, подобно привидениям воителей, устрашают Нарву», «...дом Петра Великого, где хранятся башмаки его работы и два экземпляра его знаменитой дубины» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 7). Единственными местами, в которой культурная гетерогенность города имеет мирный характер, являются локусы церквей,
относящиеся к разным конфессиям: «церковь русская, бывшая некогда католическою, потом лютеранскою» и «немецкий собор святого Петра» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 7). Здесь, кстати, впервые возникает маркированность пространства Нарвы именно немецкостью.
Еще одним вариантом лиминального пространства выступает в «Путешествии» граница между Пруссией и Курляндией, причем примечательно, что для карамзинского русского путешественника это уже была заграница, а для В.К. Кюхельбекера курляндские земли — еще часть территории Российской империи. Соответственно, сдвинутой в пространстве оказывается сцена эмоциональной встречи с локусом Чужого, имеющаяся и в тексте Н.М. Карамзина. У последнего она связана с пересечением курляндской границы: «Мы въехали в Курляндию — и мысль, что я уже вне отечества, производила в душе моей удивительное действие. На все, что попадалось мне в глаза, смотрел я с отменным вниманием, хотя предметы сами по себе были весьма обыкновенны. Я чувствовал такую радость, какой со времени нашей разлуки... еще не чувствовал» (Н.М. Карамзин, 1984, с. 10-11). У В.К. Кюхельбекера выраженной эмоциональностью отмечен эпизод пересечения курлянд-ско-прусской границы: «Как описать вам... чувства, с коими оставил я Россию? Я плакал как ребенок, и эти слезы, которые удержать был не в состоянии, живо заставили меня чувствовать, что я русский и что вне России нет для меня счастия. <...> Мы въехали в прусские пески. » (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 9).
Различаются у Н.М. Карамзина и В.К. Кюхельбекера также маркеры дифференциации между Курляндией и Пруссией. Для первого это различие состоит в степени освоенности территорий, т.е., по сути, основанием дифференциации выступает упорядоченность земель: «...земля в Пруссии еще лучше обработана, нежели в Курляндии...» (Н.М. Карамзин, 1984, с. 14), которые в духе сентиментализма воспринимаются как облагороженная человеком природа. Для романтика же В.К. Кюхельбекера большое значение имеет природа, условно дикая. Поэтому в его тексте отличие Курляндии от Пруссии актуализируется через противопоставление локусов лесов, а не обработанных полей: «В Курляндии мало дубов; но лишь только въедешь в Пруссию, как везде встречаешь это народное тевтонское дерево» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 9). Также отметим, что дубрава выступает одной из двух основных характеристик земель «тевтонов», то есть немцев, в стихотворении В.К. Кюхельбекера «Прощание» 1820 года, посвященном отъезду заграницу: «Уже сижу в коляске я <...> Уже волшебница Мечта рисует мне... тевтонов древние дубравы и их живые города!» (В.К. Кюхельбекер, 1967, с. 135). Таким
образом, онирическая Германия предстает в тексте В.К. Кюхельбекера в двух ипостасях»: природном («древние дубравы») и антропно-урба-нистическом («живые города»).
Кстати, усеченный образ прусской древней дубравы имеется и в ка-рамзинском тексте, во фрагменте, посвященном городку Гейлигенбейль, где в языческие времена «древние обитатели сей земли» приносили жертвы идолу Курхо под «мрачною тенью» священного дуба, «безмолвного свидетеля рождения и смерти многих веков» (Н.М. Карамзин, 1984, с. 24). В «Путешествии» же В.К. Кюхельбекера в качестве языческого маркирован лесной локус не Пруссии, а Курляндии: «.огромные сосны, ели, липы и березы здесь возвышаются в воздух и напоминают древних богов: Перкуна, Пикола и Потримбоса, которым леты приносили жертвы под их исполинскою тению» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 9).
Особо отмечена в «Путешествии» и западная граница Германии с Францией. Это пространство тоже оказывается диффузным с точки зрения ее кульутрной принадлежности. Так, автор описывает переход через мост «между Келем и Страсбургом», что «соединяет и разделяет Германию и Францию» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 35). Причем акцент сделан здесь не на немецкости в изображении локуса моста или Рейна, знаковой немецкой реки, о которой В.К. Кюхельбекер лишь мельком замечает как о «зеленых водах», но на русскости, поданной одновременно и в литературно-эстетическом, и в историческом, и в приватно-дружеском контексте11: «...отзывы прекрасного стихотворения Батюшкова на переход русских через Рейн12 отдались в глубине души моей. Дельвиг поручил мне вспомнить о нем на берегах Рейна; с ним все друзья мои предстали моему воображению» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 35).
11 В сходном ключе выстроено пространство в элегическом стихотворении В.К. Кюхельбекера «На Рейне» конца 1820 или 1821 г, где собственно рейнский идиллический пейзаж намечен общими «мазками», изображающими спокойную реку в окружении гор: «Мир над спящею пучиной, мир над долом и горой; Рейн гладкою равниной разостлался предо мной» (В.К. Кюхельбекер, 1967, с. 146). Кроме того, в описании локуса Рейна может быть угадан традиционный для русской литературы мотив рейнвейна, рейнского вина, которое должен попробовать каждый путешественник. Ср. у Н.М. Карамзина: «Мысль, что пью рейнвейн на берегу Реина, веселила меня как ребенка. Я наливал, пенил, любовался светлостию вина, ...и был доволен как царь» (Н.М. Карамзин, 1984, с. 91). Но В.К. Кюхельбекером напиток («влага чистая и златая») напрямую не назван и, как и в эпизоде с описанным в «Путешествии» мостом, связывается не с немец-костью, а с воспоминаниями о друзьях, Родине: «Пью за наш союз священный! Пью за русский край родной!» (В.К. Кюхельбекер, 1967, с. 146).
12 Аналогичным образом Н.М. Карамзин ищет «русский след» в местах, связанных с общеевропейской историей. Так, оказавшись в Гарнизонной церкви в Пруссии, русский путешественник вспоминает о погибшем во время Семилетней войны Клейсте, в гроб которого один из русских офицеров положил свою шпагу.
Сам Страсбург и вообще Эльзас в кюхельбекеровском тексте характеризуются в качестве лиминальных территорий диффузностью немецкого и французского начал: вокруг Страсбурга «...весь небосклон обставлен горами: со стороны Германии Шварцвальд, со стороны Франции хребет Вогезский» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 35), причем, находясь в Вогезах, автор отмечает, что оказывается «...по карте во Франции, но здесь в нравственном отношении все еще Германия, Германия далеко за Кольмаром. В Страсбурге офранцуженные немцы вам скажут: «Мы немцы, но говорим по-французски», в Коль-маре: «Мы французы, но только говорим по-немецки». ...здесь везде еще немецкая опрятность и немецкая вежливость» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 38). «Настоящая» же Франция, по В.К. Кюхельбекеру, «начинается» «между Кольмаром и Безансоном» (Кюхельбекер, 1979, с. 38-39).
При описании «внутренних» немецких земель в тексте В.К. Кюхельбекера также есть ряд общих для русских травелогов черт. Например, в отечественной путевой прозе рубежа XVIII-XIX вв. часто встречается мотив медлительных прусских и саксонских «почталионов» [Жданов, 2017, с. 176], столь отличных от русских ямщиков. В.К. Кюхельбекер в прусском фрагменте «Путешествия» также недобрым словом поминает «...14 часов езды с проклятыми немецкими почталионами, которые даже не сердятся, когда ругаешь их всеми возможными доннервет-терами, и на все твое красноречие с величайшим, с истинно германиче-ским равнодушием отвечают: «Ja, mein Herr!»» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 10). Кроме того, с путешествием по Пруссии в отечественных траве-логах связан мотив скуки, например, в карамзинском тексте: «Ничего нет скучнее этой дороги (в Потсдам. — С.Ж.): везде глубокой песок, и никаких занимательных предметов в глаза не попадается» (Карамзин, 1984, с. 41). В кюхельбекеровском тексте мотив скучной прусской дороги доведен до крайности: «Мне море в... переезде из Мемеля в Кенигсберг чрезвычайно наскучило. Море да песок, песок да море <...> В точном... смысле слова: песчаное море! Ни травки, ни муравки, ни куста, ни дерева! <...> Мы уже дня три едем довольно однообразными песчаными местами...» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 10). По ироническому замечанию автора, даже муки голода лучше для него пытки однообразием прусского ландшафта: «...я умер с тоски, ежели бы голод не умилосердился надо мною и не вздумал разнообразить чувств моих. » (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 10). При этом «прусские пески» связаны для В.К. Кюхельбекера и с семейной трагедией: в них «уже тринадцать лет
как покоится» его брат, павший «предшественником освободителей Европы»13 (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 27).
Особого упоминания в тексте заслуживает «дорога от Лейпцига до Люцена — необъятная, необозримая равнина», которая связана для автора с событиями Тридцатилетней войны, с гибелью шведского короля Густава Адольфа, который В.К. Кюхельбекер характеризует как «героя-мученика», сражавшийся «за свободу мыслей» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 26). При этом давнюю историю места автор соединяет с недавней, продолжая развивать мотив войны за свободу14: «Здесь и в наше время два раза бились народы за независимость: здесь сам бог наконец расторгнул их оковы! Святая, незабвенная война!» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 26). Вообще, образ «полей лейпцигских», связанных с войной против Наполеона, исполнен для автора особой значимости, поскольку, по его словам, там «решалась судьба человечества» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 26).
К традиционным в русской литературе для пространства Германии характеристикам следует отнести идилличность, упорядоченность, изо-бильность, уютность немецких локусов [Жданов, 2017, с. 179], отмечаемые и В.К. Кюхельбекером. В таком ключе автор описывает города Ма-риенвердер и Нейенбург, лежащие «на берегах Вислы самым живописным образом один против другого»: «Необозримые пажити, светлые рощи, богатые луга, множество селений и городков на высоких берегах величественной прелестной реки...» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 11). Здесь даже эротическое начало неотрывно от гастрономического, что выражено в совете В.К. Кюхельбекера друзьям: «...Мариенвердер богат хорошими сливами и грушами и миленькими девушками. ...ежели будете в Мариенвердере, купите себе груш и слив и поцелуйте хотя одну красавицу в мое воспоминание!» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 11). Описание данных демиприродных и урбанистических локусов сходно с идиллическими образами Германии в сентименталистских текстах русской лите-
13 В.К. Кюхельбекер, смотря на Чужое, Германию, часто видит Свое. Так, училище Шуль-форте «в уединении гор», напоминает автору «наше Царскосельское убежище» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 26).
14 Постнаполеоновская Германия изображается В.К. Кюхельбекером в целом как пространство свободы («Германцы доказали в последнее время, что они любят свободу и не рождены быть рабами..»), хотя тот подмечает здесь и «рабские обыкновения»: «употребление качалок (портшезов)» и «обычай заставлять за деньги петь по улицам сирот, воспитывающихся на счет общественный» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 36). Образы последних придают пространству Дрездена не идиллический, а мор-тальный контекст: «Вечером ...при факелах... их напевы... ужасны при тишине..»; сироты представляются автору «проповедниками смерти, суда и разрушения», «привидениями или усопшими, которые оставили кладбище» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 36).
ратуры. Оно сближается с экфрасисом, когда природа воспринимается как своего рода «живая картина», предназначенное для созерцания пространство с минимумом динамики. Неслучайно в связи с этим чуть ли не дословное сходство фраз в сентименталистском травелоге Ф.П. Лу-бяновского, изображающего Дрезден: «Жаль, что я не живописец: тогда снявши дрезденские местоположения, украсил бы я дом твой самыми приятными картинами» (Ф.П. Лубяновский, 1805, с. 15), и в «Путешествии» В.К. Кюхельбекера, пишущего о Мариенвердере и Нейенбур-ге»: «...как жаль, что я не живописец!» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 11).
Подобно сентименталистским текстах Н.М. Карамзина, Ф.П. Лу-бяновского, саксонские локусы в тексте В.К. Кюхельбекера «аккумулируют» в себе вышеперечисленные идиллические свойства, к которым добавляется мотив волшебства как доведенного до крайности визуального разнообразия: «Я здесь (в Дрездене. — С.Ж.) точно в стране волшебств и очарований» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 12). Характерным образом мотив «живой картины» в отношении Дрездена преобразуется в мотив «волшебного фонаря», то есть оптического устройства для проецирования изображений, при описании демиприродного ло-куса общественного сада, «...где дрезденцы по воскресным дням пьют кофе и наслаждаются табаком и природою: что шаг, то новая в глазах моих картина! Экипажи, всадники, иностранцы в богатом английском, студенты в странном германском наряде, гвардейцы в красных мундирах с медвежьими шапками, нищие — словом, волшебный фонарь!» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 13). С метафорой «волшебного фонаря», по-видимому, связано и юмористическое перечисление диковинок, наблюдаемых автором в городе: «Я видел здесь чудеса разного разбора: двух великанов, восковых чучел, морского льва, благовоспитанного, умного, который чудо из чудес, говорит немецким языком и, как уверяют, даже нижнесаксонским наречием!» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 16). В целом Дрезден В.К. Кюхельбекера, как и у сентименталистов, это вписанная в природную рамку яркая и привлекательная урбанистическая идиллия — «очаровательные отдаленности»: «Саксонская природа очаровывает меня.»; «чудесный Дрезденский мост через Эльбу, горы лесистые, потом туманные, синие, будто привидения по обеим сторонам»; «величественная католическая церковь»; «Облака плавают в темно-голубом небе, озаряются вечернею зарею, отражаются в водах вместе с пышными садами и готическими, живописными строениями. Все долины, холмы и скаты усеяны бесчисленным множеством селений, деревень, городов — все здесь кипит жизнью. Люди пестреют в своих разноцветных одеждах» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 12-13).
При этом семиотическим центром Дрездена для В.К. Кюхельбекера выступает картинная галерея, которая, в свою очередь, имеет в тексте концентрическую структуру по мере нарастания эстетически окрашенной сакральности, где периферию образуют залы с полотнами фламандцев и немцев, а центр — пространство итальянской живописи: «Не входя в святилище внутренней, италианской, галереи, я два утра провел в наружной, фламандской, чтобы себя совершенно успокоить и некоторым образом приготовить к созерцанию таинств, к созерцанию чудес небесной Гесперии» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 18). По сравнению с описаниями Дрезденской картинной галереи, включающими экфрасис картин, остальные знаковые места города в «Путешествии» едва обозначены: «зеленый свод» с «царской утварью», «собрание древностей», оружейная палата (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 23-24).
Антропно упорядоченным, эстетически привлекательным, полным жизни и высококультурным изображается и локус саксонского Лейпцига, который, по мнению автора, «...по справедливости заслуживает название Афин Германии»: это «пригожий, светлый город: он кипит жизнию и деятельностию; жители отличаются особенною тонкостию, вежливостию в обращении: я здесь ничего не заметил похожего на провинциальные нравы...» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 26). Единственным серьезным цивилизационным минусом города для В.К. Кюхельбекера является недостаток уюта в местных домах во время зимы: «Я никогда в С.-Петербурге так не мерзнул, как здесь! Проклятые здешние печи не греют, двойных окон нет, а между тем на дворе бесподобнейший снег и мороз, какого лучше нельзя желать и в России» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 26).
Идиллично и пространство Саксонии в целом, изображенное как территория мира, труда и процветания: «мирные поля лейпцигские»; «...в Саксонии, почти нет следов минувшей войны.»; «жители зажиточны», «.сила деятельности живит и поддерживает граждан и подает им способы изглаживать следы разрушения» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 26). Примечательно, что и Ф.П. Лубяновский в контексте не наполеоновских войн, а Семилетней войны характеризует трудолюбие саксонцев: «.бедствия, навлеченные семилетнею войною, были для нас великим уроком умеренности, которая обращает все наше внимание на внутреннее благоустройство и обогащение Государства» (Ф.П. Лубянов-ский, 1805, с. 24). В образе саксонского монарха также угадываются черты просвещенного идеального правителя, не уделяющего особого внимания общественной цензуре: «В Саксонии король не обращает внимания на безделицы, которые сами по себе никак не могут быть опасны-
ми для правителя и только тогда получают важность, когда назовешь их важными» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 25).
Еще одно относительное сходство между травелогами Н.М. Карамзина и В.К. Кюхельбекера заключается в том, что по сравнению с има-жинально-географической Саксонией Пруссия в текстах писателей изображена более мрачными красками, не подается как идиллия. Выше мы уже писали о проклятиях автора «Путешествия» в адрес прусского природного ландшафта, «песчаного моря». Но и урбанистические локусы Потсдама и Берлина связаны в отдельных фрагментах текста с мотивами смерти, смирения, увядания. Так, из потсдамских локусов автор выбирает предметом описания гарнизонную церковь с могилами «великого Фридриха и его отца», которых, согласно В.К. Кюхельбекеру, «помирила» «смерть» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 11). Даже в посмертном образе Фридриха II проявляется свойственная ему в русской литературе черта личной умеренности: монарх лежит в «простом гробе с свинцо-вою обшивкою», что контрастирует с «богатым мраморным мавзолеем» родителя и общим мрачно-пышным церковным убранством, изображенным в романтическом духе («великолепный храм, выбитый алым бархатом», «царствующий мрак», «темно-багровые обои», «потускневшая позолота», безмолвие, чувства тяжести и печали (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 11).
Резко негативными чертами изображена в «Путешествии» сцена посещения берлинской фарфоровой фабрики, которая представляется романтику В.К. Кюхельбекеру неприятным, подавляющим, грязным, антиприродным, механистическим локусом: «Механические работы, махины, горны и проч. <...> для меня отвратительны <...> нечистота и духота, господствующие в них (мастерских и фабриках — С.Ж.), стесняют, стук оглушает меня, пыль приводит в отчаяние, а сравнение ничтожных, но столь тяжелых трудов человеческих с бессмертными усилиями Природы будит во мне какое-то смутное негодование» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 11-12). Отсюда возникает типично романтический мотив бегства от цивилизации в естественный локус — «под защиту высокого, свободного неба», где можно быть «счастливым даже под завываньем бурь и грохотом грома» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 12).
Мотивами увядания и страха проникнуто бедное на детали описание осеннего Тиргартена, где В.К. Кюхельбекер гуляет с другом: «. мы ходили... по огромному зверинцу, несколько уже развенчанному рукою осени; воспоминали время минувшее и дивились огромным следам и развалинам, которые оно повсюду оставило <...> глядели на купы
зеленых, синих, пунсовых дерев15 и почти пугались, когда вдруг открывали сквозь ветви вид или дорогу там, где еще вчера все для нас было завешано листьями» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 12). Меланхоличные мысли посещает в Тиргартене и карамзинского путешественника (Н.М. Карамзин, 1984, с. 36).
Одним из немногих позитивных берлинских локусов, описываемых в «Путешествии», в — это местный театр, чей «огромный, светлый концертный зал расширил сердце» русского созерцателя (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 12).
Веймар В.К. Кюхельбекером, как и Н.М. Карамзиным, маркирован как город гениев, «где некогда жили великие: Гете, Шиллер, Гердер, Виланд», из которых ко времени посещения автором «Путешествия» остался лишь «бессмертный» Гете (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 27).
Зато кюхельбекеровский образ Кенигсберга отличается от карам-зинского, неожиданно вбирая в себя ориенталистские и южноевропейские коннотации, что создает эффект остранения в пейзажном описании этого восточнопрусского города: «Я. видал несколько готических городов, но ни один не поразил меня до такой степени. <...> я ахнул: река Прегель по обеим сторонам обсажена узенькими высокими домами <...>, которые <...> снабжены огромнейшими кровлями и тем получают вид каких-то башен китайской или бог знает какой постройки! <...> большие крыльца придают городу веселую южную физиономию. Меня восхитили италианские тополи, которые я здесь увидел...» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 10).
Описание Мюнстера в основном ограничивается изображением местного кафедрального собора как воплощения средневекового искусства, «чуда готической архитектуры», которое поражает автора «своим огромным величием», «исполинской» колокольней и в то же время неимоверными соразмерностью, легкостью, соответственностью всех частей, а также «свежестью» и «сумрачным мерцанием» покрытых живописью окон (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 37).
Наконец, следует подчеркнуть, что В.К. Кюхельбекер как романтический пейзажист гораздо более чувствителен к изображению дикой природы и стихийности, чем Н.М. Карамзин, предпочитающий идилли-
15 Романтическая контрастная красочность, прорывающаяся в пространстве кюхельбе-кровской Германии, в целом экспрессивней умиротворяющей идиллии Германии ка-рамзинской, что видно также в описании автором «Путешествия» окрестностей Мюн-стера: «..далекие белые Вогезы сияли; темно-синий лесистый Шварцвальд чем ближе, тем более подходил к цвету лиловому, и наконец весь амфитеатр городов, сел и виноградников, покрывающих его, являлся моему взору подернут флером красноватого дыма» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 36).
ческие демиприродные и антропные локусы. Так, в кюхельбекеровском тексте появляется описание прусского путешествия вдоль берега моря, отмеченное романтическим контрастом между безмятежностью неба и буйством волн: «...вечер был самый поэтический; облака, от вечерней зари, летя, сияли, и <...> улетали за далекий, величественный, ясный небосклон; море кипело и колыхалось. Какая противоположность!» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 9). Впрочем, изображение балтийского пейзажа у В.К. Кюхельбекера довольно общо, реализуясь в рамках античной мифологической образности — «радостного», «безмятежного» Зевса (неба) и «дикого» Нептуна (моря) (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 9). Выше мы уже говорили о сходном, почти лишенном конкретных деталей описании рейнского ландшафта.
В то же время заснеженные вершины утесов и каменных гор Тюрингии не вызывают у В.К. Кюхельбекера восхищения. По выражению автора, ее «прекрасные виды» «являлись» ему «не живописными картинами, а рисунками» и напоминали не идиллический ло-кус, а суровую «снежную утесистую Финляндию» (В.К. Кюхельбекер, 1979, с. 26).
Таким образом, имажинально-географическая Германия в тексте В.К. Кюхельбекера имеет ряд черт, общих для изображения данного пространства в русской литературе рубежа ХУШ-Х1Х вв.: это, во-первых, лиминальность Прибалтики и Эльзаса с точки зрения возрастания и убывания степени немецкости территорий соответственно; во-вторых, мотив скучного путешествия по Пруссии; в-третьих, изображение Саксонии (а также прирейнских областей со связанным с ними мотивом рейнвейна) как идиллии, а Пруссии как антиидиллии с мотивами раздора, увядания, страха, смерти, впрочем, в значительней мере смягченными в «Путешествии»; в-четвертых, маркирование Германии как земли духа, места встречи со значительными культурными деятелями Европы.
Однако по сравнению с сентименталистским дискурсом романтик В.К. Кюхельбекер в большей мере тяготеет к изображению контрастов в образе Германии, примером чему служит амбивалентный образ Дрездена как не только идиллии, но и пространства несвободы и даже мортальности. Своеобычен и кюхельберкеровский Кенигсберг, в описании которого сочетаются традиционно-немецкие (средневе-ково-готические) и ориенталистские и южноевропейские элементы. Чертами, характерными для романтической репрезентации отдельных германских локусов в «Путешествии», выступают неприятие механистической цивилизации и его противоположность — культ не-
освоенной человеком природы, отличающейся от природы облагороженной как сентименталистского идеала. Наконец, для В.К. Кюхельбекера оказывается значимым образ Германии как территории сражений за свободу Европы.
Библиографический список
Горемыкина М.В. Жанровая специфика художественной прозы В.К. Кюхельбекера 1820-х годов // Филология и культура. 2015. № 1 (39).
Жданов С.С. Образ Германии в отечественных травелогах рубежа XVIII-XIX вв.: природное и человеческое пространства (к постановке проблемы) // Вестник Томского государственного университета. 2017. № 49. DOI: 10.17223/19986645/49/11.
Ильченко Н.М., Пепеляева С.В. Дрезден как культурный хронотоп в картине мира В.К. Кюхельбекера и В.А. Жуковского // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. 2015. № 4.
Ильченко Н. М. Французские впечатления В.К. Кюхельбекера и А.И. Тургенева: к проблеме специфики романтического путевого очерка // Французская литература в контексте мировой культуры: коллективная монография. Нижний Новгород, 2012.
Москвина Н.М. Экфрасис в «Путешествии» В. К. Кюхельбекера // Научные труды. 2016. № 39.
Мусий В. Три путешествия Вильгельма Кюхельбекера // Вкник ОНУ Серия: Фшологш. 2014. Т. 19, вип. 2(8).
Оболенская С. В. Германия глазами русских военных путешественников 1813 года // Одиссей. Человек в истории. 1993. Образ «другого» в культуре. М., 1994.
Пауткин А.А. Кенигсберг А.Т. Болотова. Оптика самопознания // Филологические науки. Научные доклады высшей школы. 2017. № 4.
Тынянов Ю. Н. Французские отношения Кюхельбекера // Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М., 1969.
Фарафонова О.А. Специфика изображения «чужого» в «Похождении прапорщика Климова» // Филология и человек. 2017. № 1.
Источники
Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1984.
Кюхельбекер В.К. Избранные произведения: в 2 т. М., Л., 1967. Т. 1.
Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979.
Лубяновский Ф.П. Путешествие по Саксонии, Австрии и Италии в 1800, 1801 и 1802 годах: в 3 ч. СПб., 1805. Ч. 1.
References
Goremykina M.V. Zhanrovaya specifika khudozhestvennoy prozy V.K. Kyuhel'bekera 1820-kh godov. [Genre peculiarities of W.K. Küchelbec-ker's fictional prose in 1820s]. In: Filologiya i kultura. [Philology and Culture]. 2015. No. 1(39).
Zhdanov S.S. Obrazy Germanii v otechestvennykh travelogakh rubezha XVIII-XIX vv.: prirodnoye i chelovecheskoye prostranstva (k postanovke problem). [The image of Germany in Russian travelogues at the turn of the 19th century: natural and anthropic spaces (to the problem statement)]. In: Vest-nik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya. [Tomsk State University Bulletin]. 2017. No. 49. DOI: 10.17223/19986645/49/11.
Il'chenko N.M., Pepelyayeva S.V. Dresden kak kulturny hronotop v kartine mira V.K. Kyuhel'bekera i V.A. Zhukovskogo. [Dresden as the cultural chro-notope in W.K. Küchelbecker's and V.A. Zhukovsky's world views]. In: Vest-nik Vyatskogo gosudarstvennogo gumanitarnogo universiteta. [Herald of Vyatka State University]. 2015. No. 4.
Il'chenko N.M. Francuzskiye vpechatleniya V.K. Kyuhel'bekera i A.I. Tur-geneva: k problem specifiki romaticheskogo ocherka. [W.K. Küchelbecker's and A.I. Turgenev's French experiences: to the problem of romanticist travelogue peculiarities]. In: Francuzskaya literatura v kontekste mirivoy kul'tu-ry. [French literature in the context of the world culture: joint monograph]. Monograph. Nizhny Novgorod, 2012.
Moskvina N.M. Ekfrasis v "Puteshestvii V.K. Kyuhel'bekeram [Ekphra-sis in W.K. Küchelbecker's "Journey"]. In: Nauchnye trudy [Scientific works]. 2016. No. 39.
Musiy V. Triputeshestviya Vil'gel'ma Kyuhelbekera. [W.K. Küchelbecker's three journeys]. In: Visnik ONU. Filologiya. [Odessa National University Herald. Philology]. 2014. Vol. 19. Iss. 2(8).
Obolenskaya S.V. Germaniya glazami russkikh vo'ennykh puteshest-vennikov 1813 goda. [Germany through Russian military travelers' eyes in 1813]. In: Odissey. Chelovek v istirii. 1993. Obraz 'drugogo' v culture. [Odysseus. Human in the history. 1933. Image of the 'other' in the culture]. Moscow, 1994.
Pautkin A.A. Kyonigsberg A.T. Bolotova. Optika samopoznaniya. [A.T. Bo-lotov's Königsberg. Optics of self-knowledge]. In: Filologicheskiye nauki. [Philological Sciences.]. 2017. No. 4.
Tynyanov Yu.N. Francuzskiye otnosheniya Kyuhel'bekera [W.K. Küchelbecker's French relations]. In: Tynyanov Yu.N. Pushkin i ego sovremenniki [Pushkin and his contemporaries]. Moscow, 1969.
Farafonova O.A. Specifika 'chuzhogo' v "Pokhozhdenii praporshchika Klimova" [Specificity of representing the 'other' in "Adventures of the ensign Klimov"]. Filologiya i chelovek [Philology & Human]. 2017. No. 1
List of sources
Karamzin N.M. Pis'ma russkogo puteshestvennika. [Russian Traveller's Letters]. Leningrad, 1984.
Kyuhel'beker V.K. Izbrannyeproizvedeniya: v21. [Selected works: in 2 vols]. Moscow, Leningrad, 1967. Vol. 1.
Kyuhel'beker V.K. Puteshestviye. Dnevnik. Stat'i [Journey. Diary. Articles]. Leningrad, 1979.
Lubyanovskiy F.P. Puteshestviepo Saksonii, Avstrii i Italii v 1800,1801 i 1802 godakh: v 3 ch. [Travel in Saxony, Austria and Italy in 1800, 1801 and 1802: in 3 parts]. Saint Petersburg,1805. Pt. 1.
