CC BY
16Геннадий Сивохин (Минск)
Репрезентация представлений о Катастрофе в исторической памяти свидетелей и их потомков
(по материалам экспедиции в Бешенковичский район Витебской области Беларуси)
— А што яны за людзi 6b^i? Як з iMi жь^ беларусы?
— Ну, как жьм?.. Нармальна жыль Аш шчаго ня дзелалi плахога. Наабарот, кала касцёла эта там яyрэi быль., дык гэта самае... кое-хто золата ад ix знайшоу...
[Из интервью с жительницей поселка Улла]
Поводом для написания данной статьи послужили материалы, собранные во время полевой школы-экспедиции по еврейской этнографии и эпиграфике в Бешенковичский район Витебской области Беларуси в августе 2016 г. Экспедиция была посвящена исследованию отношений между славянами — в данном случае белорусами — и евреями. Организаторами экспедиции выступали Центр «Сэфер» совместно с Институтом славяноведения Российской академии наук при поддержке «Genesis Philanthropy Group», Федерации еврейских благотворительных организаций Нью-Йорка «UJA-Federation of NY» и Российского научного фонда.
Во время полевых исследований было собрано 64 интервью, из которых подавляющее большинство — неструктурированные или частично структурированные. Данная статья написана на основе полевых материалов, собранных во время экспедиции непосредственно автором в местечках
Бешенковичи и Улла. Общий объем собранного экспедицией материала составляет около 65 часов, но, как показали первичный, еще полевой, анализ и дальнейшая камеральная обработка, несмотря на однозначную сознательную направленность интервью именно на обозначенную тему, только очень незначительная часть опросов непосредственным образом касается генеральной темы экспедиции.
В данной работе для обозначения событий Второй миро-5 вой войны, во время которых в рамках нацистской политики а «окончательного решения еврейского вопроса» проводились массовые убийства евреев, мы прежде всего употребляем | термины «Шоа» и «Катастрофа». При этом мы намеренно а стремимся избегать термина «Холокост» (естественно, если § речь не идет о цитировании), ведь, как отметила А. Вальке во время презентации в Минске в 2016 г. своей книги «Пионеры и партизаны: Устная история нацистского геноцида в Белоруссии» [Walke 2015], термин «Холокост» слишком часто ассоциируется именно с депортациями, концентрационными а лагерями и вообще с событиями, которые имели место в За-§ падной Европе. В Белоруссии же события разворачивались ^ совсем по другому сценарию.
| И действительно, здесь, как и везде в Восточной Европе, в
| большинстве случаев, особенно в местечках и деревнях, речи ни о каком длительном существовании под дискриминационными законами, которое вело к дальнейшей депортации в лагеря смерти, не шло. Довольно часто это были убийства, притом довольно скорые. Здесь организовывали и лагеря смерти, оформленные в гетто, которые, за исключением некоторых крупных, в довольно скором времени также приводили к смерти всех собранных там евреев.
Если в городах и местечках создавались гетто, куда сгонялись все местные евреи и евреи из окрестных более мелких местечек и деревень, то в самих этих местечках и деревнях гетто не устраивали: «В небольших поселках, отдаленных от крупных центров, гетто немцы не создавали, а, сделав перепись, оставляли евреев жить в своих домах. Но в определенный день их выводили либо на машинах вывозили к заранее подготовленным ямам в лесу или в поле и расстреливали» [Герасимова 2009, 138].
*
cq
Ьз
Очень важным для нас при исследовании темы исторической памяти и Шоа являются методологические подходы, определяющие осмысление и репрезентацию собранного материала. Естественно, что подход к анализу какого-либо феномена может быть различным. Можно рассматривать их как составную часть мировоззрения, присущую определенному обществу или культурной группе. Любой процесс «институализации» этих теоретических знаний непременно ведет к конфронтации между теоретическими ожиданиями и их конкретной реализацией, которая должна приводить к й преобразованию теории в свете полученного опыта. °
Для выяснения сущности того или иного феномена уче- ев ному нельзя верить непосредственно высказанным заявле- е ниям людей, оставивших те или иные тексты, памятники. |' Необходимо «докапываться» до скрытого пласта сознания § тех, кто имел отношение к событиям, до слоя, который мо- ис жет быть обнаружен в этих источниках скорее вопреки же- 3 ланию их создателей. Интерпретация представляется как 1 определенная форма коммуникации, как объяснение. Либо и явно, либо неявно она создает интеллектуальный контекст со для специфического высказывания, придавая ему информа- е цию об определенных аспектах его происхождения и значения, и основывается прежде всего на самой памяти. Метод но интерпретации исторической памяти должен базироваться на способе воплощения культуры через репрезентацию этой самой «памяти», а не ее презентации.
Такая репрезентация памяти о Шоа, принятие событий в Бешенковичах в 1942 г., этот исход евреев из местечка становится возможным исключительно через проговарива-ние кодов исторической памяти, через построение диалога между всеми его участниками, что должно сопровождаться выработкой системы общей кодировки. Такой системой выступает речь — знаки и символы — вне зависимости от того, произнесенные звуки это или переданные на письме слова, определенные изображения и визуальные объекты, артефакты и т.д. И в случае с памятью о Катастрофе, как мы увидели и на материалах данной экспедиции, проговаривание обрело форму либо замалчивания, либо отрицания.
ж
Каким образом это проговаривание происходит? Самым простым ответом на этот вопрос может быть то, что язык работает через репрезентацию: «Репрезентация — это производство знаний через язык» [Hall 1997, 16]. Репрезента-S ция здесь выступает в роли фактора производства значений § терминов средствами языка. Эта связь между терминами и | языком, которая позволяет нам «обратиться» к реальному IIе или воображаемому миру, порождая и тот, и другой, опре-§ деленным образом организовывая и классифицируя эти все-
3 ленные и отношения в них. Однако не существует никакой «и прямой связи между языком и реальным миром: «Мир точно | не отражается в зеркале языка. Язык не работает как зеркале ло. Значение производится в рамках языка, в и через [курсив § мой — прим. Г.С.] различные репрезентационные системы, § которые мы для большего удобства называем "языки'! Означаемое продуцируется практикой, "работой" репрезентации.
8 Это выстроено через практики высказывания, это значит | производство значения» [Hall 1997, 28].
>| С точки зрения лингвистического релятивизма, такая по-
§ зиция определяется тем, что «мы должны признать влияние Iе языка на различные виды деятельности людей не столько в | особых случаях употребления языка, сколько в его постоян-| но действующих общих законах и будничной оценке им тех § или иных явлений» [Уорф 2003, 250]. Другими словами, это
04 имеет место не потому, что методы репрезентации заключаются в непосредственном «говорении», но потому, что они используют определенные специальные элементы памяти для обозначения и презентации того, что мы желаем произнести, выразить или сообщить о прошлом.
Связь между памятью, с одной стороны, и репрезентацией — с другой — принуждает нас выискивать наиболее плодотворные методологические подходы к работе по интерпретации собранных в экспедиции материалов. Понятно, что говорить об антропологическом исследовании и репрезентации памяти довольно трудно. Иногда кажется, что память существует в своем собственном мире, вне социального дискурса, не говоря уже о будничных практиках. И важно здесь избегать релятивизма. Однако любые поиски общих законов,
fco
к чему непосредственно нас провоцирует культурный релятивизм, — «занятие, лишенное смысла, поскольку культура образована сетью символов и изучение их является не экспериментальной наукой, движущейся на ощупь в направлении универсальных законов, а наукой интерпретационной, занимающейся поиском значения» [Левi 2008, 208]. | Такая репрезентация культуры памяти складывается в § единую картину современного мира и демонстрирует тра- g диционную вписанность культуры в социальный контекст. | Репрезентация здесь означает использование акта говорения g, для презентации этого мира: «Репрезентация — это основ- § ная часть процесса, во время которого вырабатывается зна- ^ чение и происходит обмен им между членами культуры. Это порождает использование речи, символов и изображений, |' обозначающих либо репрезентирующих вещи. Но это — со- § всем не простой и ровный процесс» [Hall 1997, 15]. Чтобы g иметь возможность интерпретировать память — то, что произносится и заявляется информантами во время интервью соответствующим образом, — мы должны иметь доступ к двум системам: к концептуальной карте, которая должна со- § относить образ памяти со сказанным, означающим сами события, и к языковой системе для обозначения данного. | Важно, что данные практики и их интерпретация антропо- § логическими средствами не являются самоцелью. Это пер- | манентный процесс. Именно поэтому мы должны подходить w к процессу и самому факту интерпретации, нашей попытке заложить определенный message в антропологическое исследование с репрезентационной позиции, ведь и сама акция репрезентации — это не результат, а процесс: «Если значение — это результат не чего-то, установленного в природе, а наших социальных, культурных и лингвистических соглашений, тогда значение никогда не может быть окончательно установленным» [Hall 1997, 23].
Именно в русле каждой конкретной микроистории, пережитой каждым(-ой) конкретным(-ой) информантом(-кой), часто заключаются методологические изыскания сегодня. Но такие изыскания свойственны и для всей микроистории: «Проблема лежит в поиске пути и в признании ограничен-
на
I
S
ности знаний и разума с одновременным созданием историографии, способной упорядочить и истолковать мир прошлого. Таким образом, главным является не конфликт между новой и традиционной историей, а конфликт в самом поня-§ тии истории, понятной как практика интерпретации» [Левi § 2008, 204].
| Осмысление этого происходит в соответствии с теми же
^ паттернами, что и осмысление всего остального — обговари-§ вается, осмысливается, обсуждается, кому принадлежит тот а или иной объект памяти, кто, когда, ради чего, из чего его
3 создал, какую роль оно играет и т.д. Как будто это обсужде-| ние не памяти, а предметов ширпотреба, торговли, быта.
а Следует понять и репрезентировать, почему с началом
§ Второй мировой войны и уходом Советов в Белоруссии от-§ крыто проявился антисемитизм. Вспомним хотя бы о траге-^ дии местечка Едвабно Ломжинского района Белостокской 8 области БССР. Массовое убийство евреев в Едвабно — это | показательный кейс, который в той или иной степени может быть перенесен на значительную часть межвоенной Польши, § прежде всего на территории kresow, которые в результате на-^ чала Второй мировой войны и раздела территории Польши | между нацистской Германией и Советским Союзом вошли | в состав последнего. Хотя этнический состав данной тер-§ ритории БССР был в основном польский (если говорить о
04 славянской части населения), да и сам Ломжицкий район — бывший Ломжицкий уезд Подляшского воеводства II Речи Посполитой и будущий Польской Народной Республики и нынешней Польши — попал в состав БССР все-таки случайно, означенную здесь симптоматику антисемитизма начала 1940-х гг. можно смело распространить и на территорию всей Западной Белоруссии. Для примера можно посмотреть на карту еврейских погромов 1941 г., которая находится в экспозиции Музея истории польских евреев в Варшаве.
Политический антисемитизм был довольно сильно распространен на тех территориях Восточной Европы — не только Западных Белоруссии и Украины, но и стран Балтии, которые в 1939 г. в результате договоренностей между Советским Союзом и нацисткой Германией были включены в
СССР. Стоит припомнить хотя бы печально известные погромы в Ковно (Литва) и во Львове (Украина). Для БССР (естественно, исключая западную часть), в межвоенное время можно говорить о проявлении прежде всего бытового антисемитизма; политический антисемитизм здесь только с начинался и достиг высокого уровня уже в послевоенный пе- о
риод. чно
С началом Второй мировой войны политический анти- в семитизм естественным образом привел к определенным оп последствиям: «В воспоминаниях католических свидетелей того времени выкристаллизовалась размытая картина ев- ко рейской угрозы в локальном коммунистическим протесте, ев ведь для католиков с приближением Красной армии эта угро- е за сделалась местной реальностью. Бытовой антисемитизм ст части христианского населения, который отдельные деяте- во ли политически мобилизовали во второй половине 1930-х с гг., получил таким образом новую проекцию. Имплицитное о обвинение в измене польскому государству <...> с самого на- и чала поверхностно переносилось на всех евреев и было свя- и зано с представлением, что они — главная опора советской со системы и наживаются на ней. Речь при этом шла <...> не о е новом феномене, а о возвращении к концепции "жидокомму- | ны", которую еще в межвоенное время распространяли пра- о вонационалистические круги. Эта концепция семантически ! связывала радикальный антибольшевизм с антисемитским пугалом еврейского стремления к вселенскому господству» [Акерман 2016, 10-11]. Обновление «кровавого навета» в виде утверждения существования жидокоммунистического заговора в той или иной степени было характерно для всей Белоруссии, не только западной ее части.
Справедливости ради стоит отметить, что в собранных нами материалах отсутствуют прямые указания на связь местных евреев с коммунистическими властями именно в форме «масонского заговора». Но это можно объяснить и тем, что сами Бешенковичи находились на территории не Западной Белоруссии, а БССР, где такая форма политических антисемитских представлений была распространена в меньшей степени, так как не имела поддержки со стороны
властей. Другая причина в «фильтрации» информации самими информантами, большим отрывом от времени событий, когда травматический опыт мифа о «жидокоммуне» был уже сглажен и самим временем, и почти полным, а в отдельных § местностях тотальным отсутствием евреев, а значит и со-§ циальное раздражение от их присутствия в «толерантном» белорусском обществе нивелировалось. Однако неявные от-^ сылки к связи евреев с коммунистической властью или «на-| чальством» в той или иной степени присутствуют и сейчас:
ж
§ «Здесь жили такие интеллигенты, вот... Ну, я не знаю, может
| быть, учителя, музыканты, вот.» [Сэфер, БЛ
и
о «Кем работали евреи в основном? Уборщиками — нет!» [Сэ-
§ фер, BL]
й е
^ «Жыды... Жыды у вайну яны адсель пауцякаль.. I я з арми
щ папау у Лешград у ваенны завод паштовы 603 возля [нрзб.] варот.
| Там жыды был1 этымь.. Яны ужо сталi начальнiкамi цэхамь.. жыд жа жыд, ён робщь ня будзе нiдзе ж.» [Сэфер, RP].
К
о
§ При этом обычно отмечалось не просто «присутствие» евреев
§ в руководстве, но часто высказывалась мысль, что это — резуль-
| тат природного ума и сообразительности евреев: «У iх была, у
и немцау была такая палщжа, убраць яурэйскае... яурэяу ус1х. За то шта умныя... умныя...» [Сэфер, RL].
«Вот такой еще случай, можно сказать, у нас председатель колхоза был тоже еврей, его поставили, но он понятия не имел, что такое сельское хозяйство. Но его поставили, потому что он был умный человек» [Сэфер, У1а].
В большинстве случаев информанты в той или иной форме стремились избежать вопросов, связанных с нынешним и, особенно, прежним еврейским присутствием в жизни Бе-шенковичей и Уллы. Отрицая это присутствие, уменьшая его значение или пытаясь перевести разговор на другую тему, информанты демонстрировали определенный комплекс — комплекс вины, комплекс ответственности. Более того, мно-
гие из них, когда удавалось вывести интервью на еврейскую тему, активно, иногда на грани с агрессией, пытались доказать, что между белорусами и евреями никакой разницы нет и никогда не было. Так говорили, в том числе, и информанты из числа местных евреев:
Ьо
ч
Дама внешне шчым не атллчалкя, вот этат дом ваабшчэ дава- Н
енны — эта маёй цёщ дом. Ацец, дзедушка мой тут жыу, бабуш- в
ка... Шчым не а^чаецца дом. Унутры шчэм не атл1чаецца... Ка- о
кая разнща... Ну, пры чым тут вера — вера а^чаецца толькi то, е
што празнЫ атлiчаюцца. А астальное тут што атлiчацца смагло — К
астальное нiшто не магло атлiчацца. Дом во як быу — гэта дава- §
венны дом неiзвесна, какога году гэты дом. У вайну ён не згарэу, и
не сажглi яго, он так i застауся. А патом кагда вайна ужо адсюда ®
эва^равалкя, уехалi, дом эты астауся. Думалi — вярнулiсь, яны |
уехалi у Башкiрыю, з Башкiрыi апяць вярнулкя, хто сумеу. <...> о
Дзедушка, бабушка — яны ж усе умерл^ у вайну усе умерль Усе — с
шкаго не была — ат у Башкiрыю уехалi i усё i з Башкiрыi анi не § вярнулкь. Ну, тада эвакуацыя была [Сэфер, |А].
о
«Разницу» между белорусами и евреями обозначали лишь в случаях, связанных с расстрелами последних и отсутствием попыток сопротивления. Повествуя про сам расстрел, информанты отмечали странное поведение евреев, которые не о убегали и не сопротивлялись, говорили, что это поведение не понятно для них, белорусов, и что белорусы в такой ситуации вели бы себя иначе: «Вот я помню, как родители говорили: «Да что ж они сидели, надо было им уходить!» — здесь же вокруг партизанское было. Ну, они вот дождались, они не думали, что с ними такое будет. Поэтому, вот.» [Сэфер, Б^.
Правда, такому поведению могли давать и другое объяснение — ничто не зависело от самих жертв: «Прайдзще у лес — там памятшк стащь, усё аграда там, усё как паложана. Там нашсана, скока расстралял1, кагда, у какое урэмя, усё-усё. Ну, хто тут мог спасщсь?.. Есл1 калону гнал1 — как ты спасёшся?» [Сэфер, М.
Вышеупомянутые попытки замалчивания, перевода разговора на другую тему или отрицание присутствия евреев в жизни городка, возможно, в чем-то напоминают то, что было
и в истории Германии при попытках осмысления и преодоления последствий трагических событий Второй мировой войны, когда многие высказывали «попытку показать относительность вины, переложить личную виновность на союз-§ ников, втянуть в преступление и их» [Уве 2013]. Но в немецкой исторической традиции была проговорена (и не просто | механически проговорена, а сознательно артикулирована) ^ ответственность и коллективная вина за войну и ее послед-| ствия. В белорусской традиции работа с травмой ведется и исключительно по поводу собственного травматического опыта — опыта страны-партизанки, в которой погиб каждый | четвертый или даже третий. Правда, забывается, какая доля а из этой трети погибших была еврейской... § Как отмечает польско-американский историк и исследова-
| тель Катастрофы Я.Т. Гросс, в данном вопросе следует пересмотреть основы исследовательской методологии: «Средства успокоения, которые нам более половины века подавали историки, публицисты и журналисты, — именно в том, что евреев на территории Польши убивали исключительно немцы при участии, возможно, каких-то там формирований вспомогательной полиции, состоявших из латышей, украин-
at цев или прочих <...> нужно отложить в прошлое. Открытие в
cq
этом духе вопросов польско-еврейских отношении говорит нам о переосмыслении новоИ обширной проблемной области военноИ и послевоенной истории Польши. Если речь идет о мастерстве историка эпохи печей, это означает в моем понимании необходимость радикального изменения подхода к источникам» [Gross 2000, 100]. Аналогичный методологический пересмотр вполне был бы оправдан и для белорусского видения Второй мировой войны. Ведь, как отмечает Я. Гросс при анализе современной польской ситуации исторической памяти о Катастрофе, не стоит бояться, что евреи сумеют через бремя своих страданий заслонить или преуменьшить бремя страданий других народов [Gross 2000, 102].
Историческая память должна воплощаться в фиксировании конкретных моментов прошлого: «В ней прошлое также не может сохраняться как таковое. Прошлое скорее скручивается здесь в символические фигуры, к которым крепится
воспоминание» [Ассман 2004, 54]. Символичность исторической памяти в реальной жизни определяется практиками микрополитик. При этом естественным образом она является составляющей identity и определяет основания для конструирования самих социальных субъектов. Таким образом, историчность памяти проявляется в том, что через нее определяется и субъект, и объект политической акции в том ® смысле, в котором это имел в виду М. Фуко. Такое положение относительно практик исторической памяти проистекает из | того, что ее формирование и функционирование в значи- g тельной степени связано с властью, а значит, определяется § для каждого отдельного индивида или социальной группы в ® том числе и извне — из практик микрополитик, в том числе и собственных.
Если историческое проявление памяти может являться § результатом определенной социальной инженерии — исто- s рической политики, — то мы должны определить, что исто- § рическая память — это «целенаправленный сконструированный средствами исторической политики относительно устойчивый набор взаимосвязанных коллективных представлений о прошлом группы, кодифицированный и стан-дартизированый в общественных, культурных, политиче- | ских дискурсах, мифах, символах, мнемонических и комме- § моративных практиках» [Касьянов 2016, 124], а историческая | политика — это «целенаправленное конструирование и ути- w литарное использование в политических целях "исторической памяти" <...>. Историческая политика осуществляется в интересах политических, культурных, этнических и других общественных групп в борьбе за власть, за ее удержание и перераспределение. Историческая политика является средством обеспечения политической, культурной либо другой формы лояльности крупных общественных групп, а также содержания идеологического и политического контроля над ними» [Касьянов 2016, 124].
И если в немецком сознании в той или иной степени этот комплекс проговорен, с ним проведена работа и определенные выводы сделаны, то в случае с белорусами не только не артикулирована ответственность за участие в Шоа (не толь-
I
S
ж
ко пассивное, но и активное), но в результате исторической политики советских властей и властей нынешней Беларуси эта ответственность даже не проговорена. Поэтому вопрос о ней обречен на вечное замалчивание и вечное забвение. На 8 возбуждение воспоминания наиболее сильное влияние ока-§ зывает центральная власть [Ассман 2004, 74], а у белорусских центральных властей курс на забвение многих «неудобных» ^ моментов истории.
§ Однако активное участие белорусов в Шоа также имело
а место. И это было не только тогда, когда в пустые дома, хозя-з ева которых были убиты, заселялись соседи-белорусы, когда | они пользовались еврейскими посудой, одеждой, мебелью, а нои тогда, когда евреев-беглецов из гетто не принимали в § партизанские отряды только потому, что они — евреи, когда § выдавали их немецким солдатам и белорусским же полицей-® ским за мешок муки и т.д.:
и
е
| В годы войны, когда, вот, уже было такое, что, вот, некоторые
.¡8 восстали, отдельные люди восстали против евреев. Ну, когда,
« вот, сдавали их немцам, я же говорю, кричали: «Бей жидов!». Это
а, было такое. Не знаю, почему, может быть, потому, что... ну, они
0 же отличались от наших. Они были хитрее, они были умнее, ко-^ нечно [Сэфер, У1а].
1
Подобные истории мы лично фиксировали не один раз. Так, один из местных информантов-евреев рассказывал про свою тетку, которая с началом войны в поисках семьи вернулась из Витебска в Бешенковичи, когда вся семья уже эвакуировалась в Башкирию, и вынуждена была остаться в оккупированном местечке. Сначала она пряталась, но позже ее выдали местные белорусы:
Цёця мая. Во, у суседа быу у нгх пограб здаровы быу. Яна у iм спратана там i выдалi i выгналi яе i усё i потым расстраляль Патаму шта палг^ быль <...> Ну, ана была. Сколька ёй было у то урэмя... Лет дваццаць. Ана прыехала сюда, а вайна началась, думала, усгх устрэне, а яны ужо уехаль Яе спраталi был^ а патом тожа была палщаяу да храна. Вот, палщаяу хватала, дажа у гэтай меснасщ. <...> Ну, яе тожа схващл! аттуда i усё i павяль.. [Сэфер, |А].
Похожие случаи описывают и бешенковичские белорусы:
Даже были люди, которые. даже в этой местности были люди-предатели, которые доставали этих детей. Допустим, один
был из них такой Г.С.1, он достал еврейку из-под пола, она прята- о
лась, и отдал фашистам. Были и такие. Ну, потому что, это ж пре- д
датели, понимаете, это ж война была, были ж разные люди: одни, Ч
чтоб выслужиться перед немцами, другие — чтобы забрать мо- о
жет ихнее золото, у них же золотые вещи, у них были [Сэфер, |А]. р
о
е
Вообще в разговорах с информантами-белорусами часто йск проявлялся такой утилитарный взгляд на евреев и соседскую ое жизнь вместе с ними, что сильно проявилось во время Шоа. р И это была не только выдача евреев в обмен на награду или ^ пользование их имуществом. Не зря в эпиграф статьи была т вынесена именно такая цитата из полевых записей — разго- § варивая с информанткой об особенностях совместной жизни с в городке белорусов и евреев, автор выяснил, что та рассма- р тривала их более, чем утилитарно: плохого от них особо ни- ия чего не было, а некоторым даже посчастливилось получить с кое-что полезное после того, как евреи были расстреляны § и они заселились в их дом: «Ну, как жыл1? Нармальна жыл1. | Аш шчаго ня дзелал1 плахога. Наабарот, кала касцёла эта там Н яурэ1 быль., дык гэта самае... кое-хто золата ад 1х знайшоу...» § [Сэфер, У1б]. |
Как утверждают исследователи, немецкая антисемитская пропаганда влияла и на местное население, которому и так в определенной степени были свойственны антисемитские взгляды, причем это касается не только гражданского населения оккупированных территорий, но и тех же партизан. Поэтому у беглецов из гетто были большие шансы быть сданными полиции или военной администрации местными крестьянами не только благодаря страху наказания со стороны оккупационной администрации, но и ради возможности получить за сданных евреев материальное вознаграждение
1 Полные имена информантов и упоминаемых ими лиц скрыты по этическим соображениям.
[Герасимова 2009, 140]. Если кому-то и посчастливилось попасть (быть принятыми) в партизанский отряд, то часто, как только осложнялись обстоятельства, руководство отряда «избавлялось» от евреев [Смиловицкий 2000, 150]. § Более того, даже между партизанскими советскими и ев-
нсо рейскими партизанскими отрядами могли иметь место бо-| евые столкновения на почве антисемитизма: «В числе при-ре меров антисемитских проявлений в партизанских отрядах § можно назвать расстрелы <...>. Осенью 1943 г. антисемиты а бригады Ф. Дзержинского напали на партизан-евреев из от-з ряда им. А. Пархоменко» [Стрелец 2009, 135]. то По мнению ряда опрошенных, больше всего повезло тем ис местным жителям, которые попали в эвакуацию. Особенно, § естественно, везло евреям, которые таким образом спаса-ст лись от неминуемой смерти. Но часто это везение объясня-ейр лось какими-то качествами, природными способностями ев-
ев реев или их связями и финансовыми возможностями:
е еоск
йс У дзеда быу конь свой. Каму-та на чом-та была убяжаць, а « пяшком как ты убяжыш? <...> А аш уехал^ аш успель Саабшчал^
^ Ы эвакуацыю дзелайце, 1л! усё. Хто сумеу, хто не сумеу, такое дзе-
ла... Ну, а што здзесь аставацца была? Аш жа не шчадз1л^ нем-| цы. Зналi ужо, а пачаму аш зналi — патаму шта шурыт i нямецкiй
| разгавор аш ж усё панiмаюць. Вот iз-за чаго яны сбяжалi. Аш жа
могуць перадаваць-та дажэ. Он знау i рускi язык ужэ, i знау яго язык: немец разгаварываець — он ужо пашмаець, а рускi-та не пашмаець, што ён разгаварываець. <...> Ну, он жа турыт i немец, он жа пракщчасю схожы язык. Аш усё панiмают [Сэфер, |А].
Но ни в коем случае нельзя утверждать о тотальном и однозначном антисемитизме белорусов: антисемитизм, хотя и в меньшей степени, чем в соседних с Белоруссией странах, имел место, более того, местное население иногда относилось к массовым убийствам евреев как к развлекательному зрелищу, но этот антисемитизм в основном носил не столько сознательный политически-идеологический характер, сколько бытовой, а многие белорусы вообще были шокированы событиями Второй мировой войны и уничтожением евреев и относились к этому однозначно отрицательно [Рудлшг 2013,
121]. Более того, «в своей внутренней переписке немецкие власти сетовали на трудности, связанные с подстрекательством местного населения к актам антиеврейского насилия: белорусы, казалось, "не понимали расовой угрозы со стороны евреев"» [Рудлшг 2013, 122].
Таким образом, во время экспедиции мы пришли к выводу о наличии у нынешних белорусских жителей тех местечек, ® где ранее проживала значительная часть еврейского населения, уничтоженная во время Шоа, однозначного очевидного, | но неотрефлексированного комплекса вины и целого син- ей дрома комплексов, что часто проявляется в замалчивании и ° отрицании знания и свидетельствована о Шоа. И если часть в местных белорусов пытается тему совместного полиэтниче- е ского проживания нивелировать или избегает ее в разгово- ст ре, то другая отмечает дружбу между белорусами и евреями, §
жившими в одном месте: и
с
то
Ну, евреи, вот, жили дружно, надо сказать, что. Я помню, ба- и бушка мне рассказывала моя, что они жили с евреями как родные и братья. Да, всегда дружили и знали друг друга. Я помню, вот, о в нашей, вот, в деревне, когда они жили, евреи, даже по именам р бабушка знала всех, кто представляли собой именно еврейские и | какие соответствовали имена русские. вот, допустим, Гирша — н Гриша, Мойша — Миша и так далее. <...> Нет, такого не было, с никого никогда не дразнили, не обижали, все было нормально. 3 Никто никого не обижал и жили в дружбе. <...> Когда у нас Двина разливается, особенно, когда лед идет по Двине, она [бабушка — прим. Г.С.] папу всегда отправляла к евреям туда за Двину, чтобы он там жил на квартире, потому что в школу нельзя было переехать через Двину [Сэфер, У1а].
Очень важным аспектом здесь представляется именно определенная коллективность в вопросе памяти о Шоа, охватывающая жителей Бешенковичей, если речь идет о трагических событиях времен Второй мировой войны. Без какой-то предварительной договоренности, без согласования почти все информанты «забывают» о том, о чем на самом деле помнят. И это действительно носит коллективный характер. Типичным примером, многократно повторяющимся в интер-
вью (и в Улле, и в Бешенковичах) является рассказ информантки о том, что во время Второй мировой войны «тут <...>, па-мойму, яурэяу 1 не уб1вал1, нет. Тут яурэяу не было сильно. Аш усе убяжал1. Ну, у нас вау Уле к не было» [Сэфер, У1б], § причем буквально через полминуты та же информантка рас-§ сказывает, что до войны евреев не было вообще. Так проис-| ходило несколько раз в течение интервью: далее, после сооб-ре щения о том, что евреев в местечке совсем не было до войны, сов рассказчица практически сразу переходит к описанию того, з как в довоенное время евреи молились: «А чорт к знае, дзе
3 яны малЫся [смеется]. Аш как-то рамень нацягнуць 1 бур-| чаць...» [Сэфер, У1б].
а Как говорил М. Хальбвакс, «свои воспоминания человек,
§ как правило, приобретает, воссоздает в памяти, распознает § и локализует именно в обществе. <...> В таком смысле полу-ейр чается, что существует коллективная память и социальные ев рамки памяти, и наше индивидуальное мышление способно | к воспоминанию постольку, поскольку оно заключено в этих >| рамках и участвует в этой памяти» [Хальбвакс 2007, 28-29]. § При этом, естественно, никакой общей социальной памяти евр самой по себе не существует, а существует исключительно | суммарное сочетание, которое состоит из каждой отдельной то персональной памяти, которая в свою очередь во многом ос определяется социальными рамками и принятыми в кон-
04 кретном сообществе практиками.
Каждый раз реконструируя события 11 февраля 1942 г. — этот исход всех бешенковичских евреев (они шли через все местечко к так называемой Яме около деревни Стрелка на противоположном берегу Двины, где их расстреляли) — нынешние бешенковичские белорусы и последние местные евреи только примерно воспроизводят те события, как будто только означая основные детали:
.во время войны это вот все, их просто убили за Двиной, там, знаете, есть, слышали? Ну, сколько мне лет, представляете? Ну, вот, ну, я слышала, вот, какой-то шум какой-то чё... Их в одно как-то время, одно <...>. Их в один момент здесь схватили и всех. Они долго. Ну, какое-то время и на работу возили там, с этими ходили, а потом — раз и все.» [Сэфер, ЭЛ.
Евреи. Евреев очень много было. До сорок. было. года. Их очень много. Вот тут за Двиной тут есть кладбище. В это. Когда их тут в сорок втором же году. Я, вот, с Сеннецкого района сам, знаю, что, по рассказам, что здесь много очень расстреляли, вот здесь. Гнали их здесь. Паром был, мост, по мосту, и тут, о по ходу расстреливали, которые хотели бежать, все это, на сторо- | ну. Это очень много их расстреляли. И живых, даже. Сами они, 4 значит, что они делали, немцы. Там были немцы и полицаи. | Полицаи — это которые, ну, понимаете, что такое полицаи — р враг советского народа, который перешел на сторону немца. Вот, Ц это, значит, что происходило: они заставили их вырыть боль- й шую-большую яму. Это я, там, знаю, там был и ужо все это и по о рассказам; потом туда гнали, сразу становили и расстреливали, ^ бросали детей туда, чё там, ходила ходуном, там чё. Там даже р живых закапывали. Очень много по дороге расстреливали. Вот йс это было. [Сэфер, УК]. 3
Так же описывают события Катастрофы не только местные белорусы, но и евреи. Они тоже часто только в общих чертах обрисовывают те трагические события:
р
ия и
Здзесь многа было, многа было яурэяу. У мяне ацец яурэем сам р был, маць была беларуска. А шчас все паумерл1, павымерл1 усе. | Шчас шкаго з яурэееу здзесь нет, шкаго. Здзесь есць кладбшча, § вунь, кагда расстралял1 у лясу. <...> Там захаронены яны. Стащь о памятшк, аграда стащь, кагда гх у вайну расстраляль Ну, там § многа людзей папбла, там очань многа — там нашсана усё, там 11 усё. Увесь мемарыял 1 усё нашсана — скока расстрэляна там. Там больша тысячы расстраляль Ну, там са усгх Бешанков1чау сабрал1 1 гналь.. Там вал здзелал1 такой 1 усё 1 расстралял1 гх, патом здзелал1 памятшк. Шчас многш асдюда пауехал1 был1, многш умерл1, ужэ шкаго нету. [Сэфер, |А].
И, конечно, иначе и быть не может — не может быть рассказа типа документальной кинохроники. Воспоминания могут только более или менее приближаться к реальному через фильтры отрицания и комплекса вины, умноженного (часто) на довольно сильный, правда, (не менее часто) неосознанный бытовой антисемитизм.
Это естественная ситуация для интервью, в котором задают вопросы о болящих, не заживших воспоминаниях,
пытаясь добиться от информантов воспроизводства памяти. «Оно будет тем более приближаться к реальности, чем больше письменных или устных свидетельств будет в нашем распоряжении. Например, нам напомнят определенные внешние обстоятельства и тогда, когда эти внешние обсто-нсо ятельства сойдутся с событиями <... > у нас заново создастся своеобразное впечатление, вероятно, довольно близкое к ^ тому, что мы переживали тогда. Но в каждом случае это всего сов лишь реконструкция. Иначе и быть не может, ведь, чтобы пои ставить себя в точно такое же, как раньше, душевное состояние, нам нужно было бы вспомнить одновременно все без то исключения влияния, которым мы подвергались в то время ис изнутри и снаружи», — отмечает один из основателей иссле-§ дований памяти М. Хальбвакс в своей книге «Социальные | рамки памяти» [Хальбвакс 2007, 125-126].
При этом не говорят ни о сопротивлении, ни о попытках бегства во время шествия через все Бешенковичи к месту расстрела, ни о каком-либо активном сопротивлении в форме вооруженной борьбы в партизанских отрядах: «Как аш магл1 убягаць? Аш убягаць ншак не маглИ Ну, дык гэта расстрэльвал1 сразу. Дзе яны магл1 убяжаць? Как эта ты мо-ж жаш убяжаць? Можа, адзш-два чалавек1 убяжала.» [Сэфер, I 1А].
Более того, местные жители до сих пор высказывают искреннее удивление в связи с тем, что их соседи-евреи не убегали, что почти никто не прятался сам или не прятал своих детей. Они припоминают лишь отдельные такие попытки, но, в большинстве случаев отмечают, что прятавшихся евреев выдавали немцам:
Потом приехали только, которые были где-то там в эвакуации, в армии служили, а так-то почти было уничтожено население. Ну, кто где спрятался, если, вот, там, говорят. В деревнях, вот, говорят, там, вот, в какой-то деревне, говорят, спрятали этих детей. [Сэфер, ЭЛ.
Ну, а дальше я здесь это мало знаю, потому что я же особенно был сорок первый год, это с сорок первого года я в Сеннецком
ж
р
сц
районе был. Были евреи, в деревнях были евреи тоже. Ну, что их, прятали их, все равно кто делал, вот эти самые полицаи выказывали их всех, продавали немцам <...> Выдавали их — где какой есть, и тогда приезжали сразу даже каратели, сразу забирали и увозили вот в это в Сенно. Там у нас был овраг большой. [Сэ- о фер, УК]. В
Аш эта шчога, заб1рал1 сразу. Заб1рал1... Дык праталкь ад гх жа. Сразу аш не знал1, што яшчо, гэта як, а патом, как стал1 браць, усё — яны стал1 пратацца. Туда у дзераунях папраталкь, туда вот па дзераунях эта народ гх эта усе тада пратау. I на чардаку, 1 пад печ дажа вот эта у падпечча залезе. [Сэфер, УК].
Однако несмотря на вышесказанное, было зафиксировано одно сравнительно подробное описание создания и уничтожения Бешенковичского гетто, которое мы здесь приводим:
Когда началась Великая Отечественная война, они сразу, понимая свое положение, многие из них уехали сразу в эвакуацию. Вот здесь была семья русских, вот здесь вот, напротив нас, Т., а здесь вот была семья еврейская. Еще сохранился дом. Сейчас там нихто не живет. Бабка была, но она живет сейчас в Витебске. Фамилия — Ю. Так вот, это вот еврейка, она, значит, они уехали в Башкирию, семья Ю. уехала в Башкирию. Они уехали на лошадях. И взяли эту вот, русские, они дружили очень, взяли эту семью русских с собой в Башкирию. И там они жили до конца войны.
Ну, а кто остался здесь, всех было велено собрать в один дом на берегу Двины, вот, с левой стороны последний дом. Там уже, конечно, новый дом построили, но там был дом. Ю.Ш., папа говорил так, да, Ю.Ш., этот дом принадлежал ему. Всех евреев, которые остались на Стрелке, поместили в этот дом, когда немцы пришли. Немцы пришли — такой порядок. А в Бешенковичах, было сказано, на улице Свободы три дома, три дома. представляете, какое количество евреев в три дома поместить и разместить в этих домах. Там как бы, ну, гетто было. Им сразу всем нашили такие вот звезды желтого цвета <... > лапики. На одежду, на рукава, чтоб было видно, что это евреи. Их там, значит, в этих
Но тут же рассказчик отмечает, что это было хоть и не со- ое всем редкое, но исключение, и белорусы прятали евреев от р полицаев и нацистов: пе
р
ия и
домах, они жили, ютились, можно сказать. Им было очень тяжело. Вот.
Значит, многие прятались там, всяко было, бабушка рассказывала, что было им трудно, все это понимали, но здесь, вот, жили в л этом доме, вот, в одном последнем доме, на Стрелке. Потому что
сто Стрелка была абсолютно, вот, то место, где мы находимся, здесь Ц: был абсолютно еврейский поселок. Здесь не было русского, одна
| только семья Т., остальные все.
Бабушка жила моя не здесь, бабушка жила вот здесь вот ря-сов дышком, возле леса, там была деревня Придвинье. Ну, они ж как,
и Стрелка рядышком, дом рядышком, буквально несколько ме-
58 тров. Ну, они дружили, конечно, и отец, вот, рассказывал, что эти
| были друзья у него, еврейские мальчишки, будто они его родные,
и вот это вот, Ю., у их была большая семья. Здесь много Ю. было.
у Здесь не только вот эти вот, которые в войну. Его звали Борис Ю.,
| да, Борис Ю. у него был сын Абрам, был сын Шимон, ну, Шома
>а его звали, дочка Нина, Нихама по-еврейски, Мавка, это Мария
а, потом по-русски как бы называется, Мавка — Мария, значит,
ее дальше, вот, большая эта еврейская семья и со всеми, когда они
§ приезжали сюда отдыхать [нрзб.], как родные, не видела никакой
разницы, не видела никакой ненависти. Поэтому вот у меня к § этому любовь, к этим людям.
Потом, значит, надо сказать, что они, уже после войны, в сорок § втором году это было, уже в феврале месяце, значит, было сказа-
о но, бабушка пришла и мне рассказывала. И вот я пришла домой,
§ а пришел сосед и говорит — за Двиной было сказано выкопать
ец яму здесь большую, огромную. Выкопали яму, значит, и сказано
было, что евреев завтра будут убивать. Говорит, их всех собрали, мой папа был уже очевидцем, говорил, что собрали их там и все, в одной колонне довели вниз к реке, там магазин, сейчас называется «Ромашка», до этого магазины были. Там заставили их раздеться до нижнего белья, это было в феврале месяце, морозы были. И потом вдоль Двины четыре конвоира — спереди, сзади, по бокам, — вели их сюда вот на расстрел, на эту сторону.
Не знаю, кто был с ними, но когда накануне этого, папа говорил, в этом доме их главным, вот, он был, забыла фамилию, но он был начальником доротдела, начальником доротдела, он собрал их и сказал: «Мы должны принять это все как кару Божью». Не знаю, почему. «Вот. Нам надо, мы должны по нашей вере принять это все». И они согласились. И вот, они согласились, и, значит, и их вели четыре конвоира. Спереди, впереди одни и два по бокам. Значит, их довели до этой ямы и потом расстреливали. <...> И по-
том их расстреляли всех. Там было тысяча шестьдесят четыре человека в могиле. Тысяча шестьдесят четыре человека, они все в общем. Короче, после этого, бабушка говорила, что несколько дней после того еще земля ходила ходуном. А щас там есть памятник, стоит, ограда, да, ну, памятник был построен — шчэ эта о я помню, это отдельный разговор. ст
Ну, вот, встретила кого знакомых, с которым работала, он оч просто катался на лыжах, когда их вели. И он. А он был чер- о ненький. Его взяли и, значит, и повели тоже, вот, в колонне. По- в том дошли здесь до деревни, тут знакомый мужчина его жил, он п сказал, что попросил, что скажи ты им, что я — русский, ну, и он сказал ему, он бросил ему сапогом на несколько метров, этого ко мальчика. Ну, русский был, но он остался жив. е
А одни из них, фамилия Г., он сейчас в Петербурге живет. р Может, сейчас уже умер, но несколько лет назад приезжал в Бе- йс шенковичи отдыхать. Так, Г., он говорил, значит, что он дошел до в «Ромашки», до вот этого вот магазина. Ну, это не магазин «Ро- й машка», а это раньше был там какой-то завод, ну, завод какой-то, с маленький заводик какой-то, значит, и он улицей, не улицей, но о удрал и быстренько побежал до деревни, там десять километров Я добежал, там его спасли знакомые отца, и он остался жив таким й образом. Ему было десять лет, мальчику, да, повезло ему. Но о остальные все были расстреляны. [Сэфер, У1а]. е
мен
Нельзя не отметить, что и общая советская, и собственно ж белорусская политика памяти, особенно начиная со времен | фактического управления БССР первым секретарем республиканского Центрального комитета Коммунистической партии Петром Машеровым, была направлена на забвение трагических событий Шоа, неоднозначных трактовок, практик коллаборации и партизанского движения в Белоруссии, представляя исключительно парадную версию исторического нарратива о советских партизанах: «Официальный нарра-тив памяти включает только просоветскую версию сопротивления немецким захватчикам. В нем почти игнорируется деятельность белорусских, украинских и польских партизан-националистов на оккупированной территории так же, как и еврейское сопротивление» [Гужон 2013, 90]. Но следует помнить, что благодаря советской политике московских властей в лице руководителя Центрального штаба партизанского
движения Пантелеймона Пономаренко евреев долгое время запрещали принимать в партизанские отряды, что в свою очередь среди прочего привело и к появлению феномена еврейских партизанских отрядов. 8 Однако невозможно умолчать о том, что, по свидетель-
§ ству информантов, самих прошедших партизанские отряды, | евреи активно сражались в партизанских отрядах: «Канешне, ^ был1 у нас, 1 са мной был1 яурэ1, са мной был1, 1 харошыя тава-| рышы. Был1, многа была яурэяу. Был1 урачы <...> У нас был1 а яурэ1, разныя был1... Усе был1, 1 укра1нцы был1, 1 рас. I усе был1, 1 уся нацыя была <...> Яны был1 настаяшчыя. Настаяш-| чыя, как мы усе. вот таюя усе тожэ.» [Сэфер, УК]. а Исследователями темы партизанского движения неодно-
§ кратно было отмечено, что «среди других евреи стояли у ис-§ токов партизанского движения Белоруссии. Первые отряды были созданы евреями, в основном, из числа попавших в 8 окружение. <...> Показательно, что в опубликованном Ин-| ститутом истории партии при ЦК КПБ томе "Партизанские >| формирования Белоруссии в годы Великой Отечественной § войны (июнь 1941 — июль 1944)" нет даже упоминаний о ^ созданных в начале войны [еврейских — Г.С. ] партизанских | отрядах» [Стрелец 2009, 132]. Не говоря уже и о чисто еврей-| ских партизанских отрядах (известные отряды братьев Бель-§ ских, Зорина, Лапидуса и многие другие). 04 Еврейские партизанские отряды в Белоруссии были ре-
зультатом как официальной советской антисемитской политики, так и практик бытового антисемитизма. Научного исследования ожидает и вопрос об антисемитских проявлениях в процессе взаимоотношений между участниками партизанского движения и реакции на них его руководителей. Ср., например:
Герой Советского Союза, подполковник госбезопасности Кирилл Орловский, командовавший партизанским отрядом им. Берии в Белоруссии, в сентябре 1943 г. рассказывал сотрудникам института белорусской компартии: «Организовал я отряд им. Кирова исключительно из евреев, которые бежали от гитлеровского расстрела. Я знал, что передо мной стоят невероятные
трудности, но я пошел на это потому, что все окружающие нас партизанские отряды и партизанские объединения <...> отказывались от этих людей. Были случаи убийства их» [Стрелец 2009, 135].
Ьо
Вероятно, одной из наиболее показательных практик по- т литики памяти в советской и постсоветской Белорусии мо- чн жет быть серия книжных изданий «Память», посвященная ое истории каждого района и более или менее значительного ро города или поселка Белоруссии. Среди прочего в этих изда- ей ниях, естественно, рассматривалась и Вторая мировая война, ск которую называют в этом издании исключительно «Великая » Отечественная война советского народа». Однако в «книгах, вр подготовленных специальными комиссиями в каждом рай- йс онном центре и городе <...> тема Холокоста в 80-е гг. ХХ в. в была обойдена вниманием общества. Катастрофа евреев Бе- и лоруссии совсем не волновала партийно-административную ст номенклатуру. <...> [И только] в конце ХХ — начале XXI в. р как-то изменилось отношение к катастрофе евреев Беларуси й в книгах "Память'! В них стали писать о трагической судьбе о сотен тысяч человек» [Ботвинник 2008, 61]. р
В советском историческом нарративе судьба евреев и их § роль в событиях Второй мировой войны замалчивалась. Ча- ^ сто можно было услышать от информантов высказывания типа, что евреи из-за какой-то своей природной сути, тонкой натуры не умели или не могли воевать: «Жаласныя... Вот са мной таварышы был^ так кагда раненыя был^ раненых бярош, усё это убiраеш там, вязёш у госшлать к, куда. Так яны проста перажываль.. Вот таюя быт у нас у атрадах...» [Сэфер, УК]. Или: «Жыды — аш не ваявал^ Аш... толька скрывалiся, жыды» [Сэфер, RP].
Не нашел особого отражения не только вопрос массового убийства евреев, но и их борьбы:
Существующая отечественная историография на протяжении не одного десятилетия старательно исключала из многочисленных разнообразных справочных, научных и мемуарных изданий тему наличия евреев среди белорусских партизан. Даже в основном справочном издании — «Партизанские формирования Бело-
о
р
руссии в годы Великой Отечественной войны (Краткие данные об организационной структуре партизанских соединений, бригад, (полков), отрядов (батальонов) и их личном составе)», которое вышло в Минске в 1983 г., при определении процентной л численности партизан разных национальностей в составе парти-
и занских бригад, отрядов и отдельных групп евреев не упоминают.
нн Есть белорусы, русские, украинцы, а евреи, вероятно, имеются в
|| виду под обозначенным в справочном издании «другие».
ре В этой связи некоторые данные, помещенные в книге, выгля-§ дят, как минимум, странно. Например, в бригаде «За советскую
и Белоруссию» Барановичской области из 962 партизан насчиты-
яи валось: белорусов — 495, русских — 237, украинцев — 30 и дру-
гих национальностей — 200 человек. 30 украинцев сочли нужным указать, а 127 евреев, воевавших в этой бригаде, из которых 30 человек погибло, оказались «зашифрованными». Таких приме-
| ров в этой книге множество [Герасимова, Селеменев 2010, 111].
с й е
евр Сегодняшняя белорусская политика памяти определяется
« следующим образом: *
с й
® .на фоне критически неосмысленного советского прошлого
^ белорусский авторитарный режим пытается проводить поли-
ево тику памяти <... > которая представляет комбинацию стратегий,
которые направлены на легитимацию этого режима и изолиро-| вание альтернативных версий памяти, истории и идентичности.
Память о Холокосте <...>, теневые стороны памяти про Вторую мировую войну <...>, споры о интерпретации значений постсоветских "мест памяти" — это те точки напряжения и поля борьбы за идентичность, которые сегодня определяют динамику памяти [Браточкин 2016, 11-12].
В «военном» нарративе, который сегодняшние власти используют для выстраивания современной белорусской политической нации, очевидны попытки «"построить нацию", повествуя подчеркнуто белорусскую версию Великой Отечественной войны. Эта версия связана с вездесущей советской и современной российской версиями, но не тождественна им и не является их частью» [Марплз 2013, 108].
Таким образом, можно говорить о том, что белорусский официальный дискурс политики памяти о Катастрофе
сц
создает такую модель, при которой люди стремятся к неидентифицированию, отрицанию, нивелированию определенных проблем исторической памяти, связанных с трагедией Шоа. Если в официальном дискурсе исторической памяти о Второй мировой войне с советских времен речь идет о том, что «политика [геноцида] была направлена на уничтожение | славян так же, как и евреев»; «.как и в советский период, н
Ьо
о
официальная историография не выделяет геноцид евреев. Так, на большинстве событий в память о жертвах немецких Ц преступлений упоминаются советские жертвы, но очень ред- й ко — белорусские евреи» [Гужон 2013, 95-96]. Более того, ча- ° сто в официальном дискурсе (и на самом высоком уровне) в отрицается «особенность» «окончательного решения вопро- е са» и специального геноцида именно евреев, а их «жертвы» ставятся в один уровень с потерями белорусов и др. [Гужон о 2013, 97]. с
Как отмечается, возвращение памяти о Шоа хотя и име- 3 ет место в сегодняшней Беларуси, но «этот процесс идет до- и статочно медленно и сталкивается с рядом трудностей, одна ^ из которых — совмещение этноцентрического нарратива со о страданиях белорусов и евреев и разного историческо- е го опыта переживания войны» [Браточкин 2016, 41]. Дело в | том, что эти трудности — трудности интеграции памяти бе- ® лорусского и еврейского исторического нарративов о Второй т мировой войне вообще, и Шоа в частности — происходят из появления стратегий «национальной коммеморации», в рамках процесса организации которой и имело место конструирование культурной памяти, с одной стороны, и конфликта памятей (памяти о Шоа и белорусской общенациональной памяти) — с другой [Браточкин 2013, 59-60].
Однако вопреки официальной белорусской политике памяти местными жителями Бешенковичей, Уллы и окрестностей евреи (и не только местные) прочно выделяются как жертвы немецких оккупационных властей, которым было суждено быть уничтоженными.
Другое дело, что данное определение имеет место на фоне устойчивой практики замалчивания или нивелирования и, как это ни парадоксально, иногда даже отрицания трагедии
р
р
сц
Катастрофы в результате практикуемой уже не первое десятилетие политики памяти на фоне травматического опыта, возникшего в результате нежелания признавать свою вину за участие — как пассивное, так и активное, — в событиях Шоа и свою ответственность за последствия этого.
Источники
а Сэфер, — Полевой архив центра «Сэфер», зап. в Бешенко-вичах, от жен., 1937 г.р., род. в г.п. Бешенковичи. Соб. Си-| вохин Г., Ясинская М.
а Сэфер, BL — Полевой архив центра «Сэфер», зап. в Бешен-§ ковичах, от жен., 1953 г.р., род. в г.п. Бешенковичи. Соб.
§ Рэдулеску А., Сивохин Г., Ясинская М.
Сэфер, RP — Полевой архив центра «Сэфер», зап. в Улле, от
муж., 1932 г.р., род. в а./г. Улла. Соб. Рэдулеску А. Сэфер, RL — Полевой архив центра «Сэфер», зап. в Улле, от а жен., 1936 г.р., род. в д. Броды, Бешенковичский р-н, Ви-
§ тебская обл. Соб. Рэдулеску А.
^ Сэфер, У1а — Полевой архив центра «Сэфер», зап. в Бешен-| ковичах, от жен., 1940-е гг.р., род. в г.п. Бешенковичи. Соб.
§ Рэдулеску А.
Сэфер, — Полевой архив центра «Сэфер», зап. в Бешен-ковичах, от муж., 1953 г.р., род. в г.п. Бешенковичи. Соб. Рэдулеску А., Сивохин Г., Ясинская М. Сэфер, У1б — Полевой архив центра «Сэфер», зап. в Улле, от
жен., 1938 г.р., род. в а./г. Улла. Соб. Сивохин Г. Сэфер, УК — Полевой архив центра «Сэфер», зап. в Бешен-ковичах, от муж., 1928 г.р., род. в д. Борок, Сенницкий р-н, Витебская обл. Соб. Рэдулеску А., Сивохин Г., Ясинская М.
Литература
Акерман 2016 — Акерман Ф. Гародня пад савецкай акупацы-яй (верасень 1939 —чэрвень 1941) //Архэ. 2016. № 1.
Ьо
Ассман 2004 — Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004. Ботвинник 2008 — Ботвинник М. Холокост в книгах «Память» Республики Беларусь. Минск, 2008.
Браточкин 2013 — Браточкин А. Память о Холокосте и на- |
циостроительство в Беларуси и Украине: итоги 2000-х гг. // н
Перекрестки: Журнал исследований восточноевропейско- §
го пограничья. 2013. № 1-2. §
Браточкин 2016 — Браточкин А. Политика памяти в про- с
странстве Минска: между забвением и идеей «множе- °
ственности памятей» // 1стор1я, пам'ять, пол1тика. Кшв, в
2016. рей
Герасимова 2009 — Герасимова И. Евреи в партизанском Ц
движении Белоруссии. 1941-1944. Общая харрактеристи- о
ка // Уроки Холокоста: история и современность. Вып. 1. с
Минск, 2009. т
о
Герасимова, Селеменев 2010 — Герасимова И., Селеменев В. 1 К вопросу о численности евреев в партизанском движе- ^ нии Беларуси. 1941-1944 гг. // Уроки Холокоста: история § и современность. Вып. 3. Минск, 2010. е
Гужон 2013 — Гужон А. Партызаны 1 генацыд Другой Сусвет- | най вайны у беларускх нарматывах памящ // Архэ. 2013. ® № 2. § Касьянов 2016 — Касьянов Г. К проблеме дефиниций: истори- 11 ческая память, историческая политика // 1стор1я, пам'ять, политика. Кт'в, 2016. Лев1 2008 — Левi Д. Пра мшрапсторыю // Будучыня псторып. Мшск, 2008.
Марплз 2013 — Марплз Д. Псторыя, памяць 1 Другая Сусвет-
ная вайна у Беларус // Архэ. 2013. № 2. Рудлшг 2013 — Рудлшг П.А. Непрыкметны генацыд: Хала-
кост у Беларуа // Архэ. 2013. № 2. Смиловицкий 2000 — Смиловицкий Л. Катастрофа евреев в
Белоруссии: 1941-1944 гг. Тель-Авив, 2000. Стрелец 2009 — Стрелец М. Участие евреев в антигерманском сопротивлении на оккупированной территории Беларуси // Уроки Холокоста: история и современность.
Вып. 1. Минск, 2009. Уве 2013 — Уве Т. На примере брата. М., 2013. www.rulit.me/ books/na-primere-brata-read-364944-43.html. Дата обращения: 31.08.2017 г. Уорф 2003 — Уорф Б. Отношение норм поведения и мыш-| ления к языку // Язык. Знание. Коммуникация. Культура:
аутентичные материалы для самостоятельной работы. | Минск, 2003.
0 Хальбвакс 2007 — Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. 3 М., 2007.
| Hall 1997 — Hall S. The Work of Representation // Representa-| tion: Cultural Representations and Signifying Practices (Cul-
s ture, Media and Identities Series). Ed. By S. Hall. London; Ca-
§ lif., 1997.
1 Gross 2000 — Gross J.T. S^siedzi: Historia zaglady zydowskiego miasteczka. Sejny, 2000.
Walke 2015 — Walke A. Pioneers and Partisans: An Oral History of Nazi Genocide in Belorussia. New York, 2015.
ж
X
й е
«
о
sp
в е о н
s*
о
cq
