142Библиографический список
1. Государственный архив Ивановской области. Ф. Р. 1115. Оп. 1. Д. 8. Л. 5 ; Д. 16. Л. 17 об.
2. О социальном страховании лиц, занятых наемным трудом : декрет СНК РСФСР от 15.11.1921. URL: http://www.zaki.ru/pagesnew.php?id=2045 (дата обращения: 30.11.2014).
3. Отчет Владимирского губернского отдела труда и управления социального страхования о работе с 1-го сентября 1923 г. по 1-е октября 1924 г. к 7-му губернскому съезду профсоюзов. Владимир, 1924. 82 с.
4. Профессиональные союзы Иваново-Вознесенской губернии за 1923—1924 гг. Иваново-Вознесенск, 1924. 127 с.
5. Профессиональные союзы Костромской губернии, 1923—1924 гг. : отчет Костромского губпрофсовета к 6-му губсъезду профсоюзов. Кострома, 1924. 96 с.
6. Резолюции VI губсъезда профессиональных союзов Ярославской губернии (25— 28 мая 1923 г.). Ярославль, 1923. 40 с.
7. Стенографический отчет V Всероссийского съезда профсоюзов 17—22 сентября 1922 года. М., 1922. 637 с.
ББК 63.3(2)631
К. А. Юдин
РЕОРГАНИЗАЦИИ ПАРТИЙНО-ГОСУДАРСТВЕННОГО АППАРАТА СССР И МЕТОДЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО КОНТРОЛЯ НАД РЕГИОНАЛЬНОЙ НОМЕНКЛАТУРОЙ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 1940-х - НАЧАЛЕ 1950-х гг.
Статья посвящена взаимоотношениям центральной и региональной власти в послевоенный период. Предпринимается попытка проанализировать ход реорганизации партийно-государственного аппарата, а также оценить влияние институциональных изменений на эффективность надзора за партийными работниками. С этой целью рассматриваются как конкретные эпизоды, связанные с «репрессивными атаками» на номенклатурный корпус, так и некоторые теоретические аспекты политического контроля в СССР.
Ключевые слова: политический контроль, номенклатура, партийно-государственный аппарат, коммунистическая идеология, тоталитаризм, репрессии.
This article is devoted to the relationship of the central and regional authorities in the postwar period. The author has attempted to analyze the course of the reorganization of the party-state apparatus, as well as assess the impact of institutional changes on the effectiveness of supervision over the party workers. To this end, the article describes, how specific episodes related to «repressive attacks» on nomenclature hull and some theoretical aspects of political control in the USSR.
Key words: political control, the nomenclature, the party-state apparatus, the communist ideology, totalitarianism, repression.
На протяжении всей истории СССР партийно-государственный аппарат во всем комплексе его институциональных звеньев выступал главным инструментом-проводником идеологической стратегии, определяемой политическим
© Юдин К. А., 2015 2015. Вып. 4 (15). История •
руководством страны. Необходимость эффективного управления, оперативной реализации партийных директив требовала постоянного мониторинга структурно-функционального облика центральных и региональных органов власти, контроля за их кадровыми, материально-техническими ресурсами, но главным образом за идейным потенциалом, выступавшим в особом советском военизированно-мобилизационном социокультурном пространстве ведущим фактором, обеспечивающим почти фанатичную исполнительную активность, о чем свидетельствовали хроники репрессивных кампаний 1930-х гг.
Вместе с тем жизнеспособность, долгосрочное существование любой политической системы зависит от степени интенсивности и регулярности воспроизводства образующих ее информационно-коммуникативных, административных каналов, а также своевременного отражения как реальных, так и потенциальных угроз цельности созданного континуума. Настоятельная потребность в идейно-политическом, организационном стимулировании партийно-государственного аппарата возникла в послевоенные годы. Победа в Великой Отечественной войне воспринималась И. В. Сталиным не только как геополитическое достижение, но и как экстремальный период, выведший из строя привычную систему функционирования партийных и советских учреждений, а также дестабилизировавший с таким трудом насаждаемую монологичность мировоззрения советских граждан. Освободительная миссия Советской армии и общественно-политический резонанс вокруг этих процессов, проникновение сведений об уровне жизни Западной Европы и сам колоссальный результат военных действий вызвали у широких слоев населения надежду на хотя бы частичное смягчение режима. Кроме того, в 1941— 1945 гг. центральная и региональная номенклатура получила возможность проявления хозяйственно-политической инициативы, закреплявшейся как вследствие «политической целесообразности» — в ходе практик делегирования полномочий, так и по общесистемным причинам: снижение приема в партию и соответственно сокращение кадрового состава парторганизаций приводили к укреплению социального статуса уже сформированного корпуса. В определенной степени повлияло и отсутствие верховных руководящих внутрипартийных ориентиров: в военный период не было проведено практически ни одного пленума ЦК ВКП(б), не говоря уже о съездах партии. Конечно, ни о какой «либерализации» не может быть и речи, тем не менее эта обстановка объективно создала предпосылки для корпоративно-олигархической консолидации региональной номенклатуры, начинавшей привыкать к некоторой доле самостоятельности. Как верно заметила О. Н. Калинина, «попав в "номенклатурную обойму", работник мог достаточно долго продержаться в системе внутрикорпоративных патрон-клиентских связей» [4, с. 67]. В 1946 г. высказывание заведующего сектором партийных кадров Томского обкома Бабанова подтвердило наличие синдрома «самоуспокоенности» (по терминологии тех лет): «Многие считают, что раз сняли с одной организации, все равно куда-нибудь пошлют. Развалил дело там, сюда пришел, снимут, а еще большую работу дадут... Многие перестали бояться этого факта, что его снимут с работы» (цит. по: [там же]).
Все это вызывало неприятие и нарастающее раздражение Сталина, расценившего подобные вольности даже среди уже нового поколения, пережившего «чистки» партработников, как признаки оппозиционного поведения, требовавшего немедленного подавления с помощью жестких дисциплинирующих мер. С одной стороны, они приняли вид внезапных
контрольно-репрессивных интервенций адресно-персонального масштаба, распространившихся не только на «рядовых» секретарей обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий, но и на ближайших соратников Сталина — Молотова, Микояна, Маленкова, Берию; с другой стороны, был взят курс на целенаправленное «укрощение» партийной номенклатуры, парализацию избыточной и уже неуместной в послевоенных условиях «местнической» инициативы с помощью многочисленных аппаратных реорганизаций и смены административных схем. В марте 1946 г. было воссоздано Министерство государственного контроля во главе с Л. З. Мехлисом. 2 августа этого же года вышло постановление Политбюро «О функциях Оргбюро и Секретариата и реорганизации аппарата ЦК ВКП(б)», в котором контроль над региональными партийными организациями признавался ведущим направлением деятельности этих структур в силу сложившейся неблагоприятной ситуации — ослабления партработы, что выражалось в «одностороннем увлечении хозяйственными вопросами в ущерб партийным» [7, с. 35—36], а также хроническом нарушении механизмов и процедур функционирования партаппарата — неправомочности принятия решений ввиду отсутствия кворума, «зажиме самокритики» и игнорировании регулярной отчетности [10, с. 16—17].
Организационно-инструкторский отдел ЦК ВКП(б) по причине утраты должной квалификации по контролю был расформирован и преобразован в Управление по проверке партийных органов при ЦК ВКП(б), которому вменялось в обязанность сформировать штат специальных инспекторов с полномочиями дивизионных «комиссаров-следователей», призванных осуществить информационно-политическое сближение центра с региональными организациями, а именно: следить за регулярной посылкой партийно-политических материалов, местной периодической печати, корреспонденции и иной отчетности, стекавшейся в отдел партийной информации Управления, наделенного правами в случае нарушения дисциплины вызывать секретарей региональных парторганизаций [10, с. 18]. С марта 1947 г. для крупнейших административно-территориальных единиц — союзных республик, а также комплексов-групп регионов РСФСР, связанных между собой экономически, назначались персональные инспекторы [10, с. 22], а по наиболее отдаленным территориям были сформированы бюро ЦК ВКП(б): Среднеазиатское, Закавказское и Дальневосточное [8, д. 1074, л. 14], выборочно туда направлялись уполномоченные ЦК. Кроме того, постоянные инспекторы ЦК ВКП(б) были закреплены за районами областей центра (Московская, Тульская, Ярославская, Костромская, Ивановская, Горьковская, Владимирская, Калининская, Калужская, Смоленская и Рязанская области), за районом «областей черноземной полосы», Северного Кавказа и Крыма и т. д. [10, с. 23]. Возникновение новых контрольных институтов сопровождалось попытками рационализировать управление путем ликвидации учреждений-дублеров. Так, уже в апреле 1947 г. было признано нецелесообразным продолжение деятельности уполномоченных Комиссии партийного контроля (КПК) при ЦК ВКП(б). На это обстоятельство обратил внимание фактический руководитель КПК М. Ф. Шкирятов, что нашло поддержку в Политбюро, пришедшее к компромиссному решению: сохранить лишь одну «фракцию» КПК — партколлегии при обкомах, крайкомах и ЦК компартий союзных республик, которые должны были продолжать раз в три месяца направлять информационные записки «по отдельным вопросам из жизни парторганизаций, заслуживающим
внимания ЦК» [8, д. 1076, л. 20] и тем самым выполнять дополнительную сигнализаторскую роль.
Очередной трансформации подверглась сама система партийной власти по всей иерархической вертикали, что предписывалось постановлениями Политбюро от 10 июля, 25 октября 1948 г. и 4 января 1949 г., согласно которым для более тщательной организации проверки исполнения вместо ранее существующих управлений создавались отделы. В частности, Управление по проверке партийных органов было реорганизовано в отдел партийных, профсоюзных и комсомольских органов во главе с Б. Н. Черноусовым [7, с. 60—61]. Наконец, одним из последних заметных штрихов в картине институциональных преобразований при жизни Сталина стало постановление бюро Президиума ЦК КПСС «Об улучшении работы отдела партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК КПСС» от 26 января 1953 г., которое объявило новую войну «обезличиванию» государственного аппарата, проявлениям «беспечности и ротозейству, парадному благополучию и упоению успехами» [10, с. 48], войну, аналогичную той, которая была предпринята в середине 1930-х гг.
Таким образом, сталинскому руководству удалось достигнуть интенсификации информационного обмена с регионами и с помощью осведомленности о состоянии дел на местах продолжить излюбленную стратегию управления, основанную на идейно-политических антиномиях — синхронном сочетании «шоковой терапии» с поворотами к рациональной стабилизации. В пользу этого свидетельствует параллелизм противоположных направлений, когда крупные «дела», связанные с политическими разоблачениями, протекали на фоне курса на материальное обеспечение и консервацию номенклатурного статуса партийных работников. Так, 7 мая 1946 г. Секретариат ЦК ВКП(б) поручил комиссии в составе А. А. Кузнецова, М. Ф. Шкирятова, Е. Е. Андреева, А. В. Власова и Д. В. Крупина подготовить и внести на рассмотрение ЦК предложения об улучшении материального положения партработников. В разработанном комиссией проекте, представленном через неделю, фигурировали значительные индексации: повышение заработной платы центральным и региональным работникам на 50 %, а также увеличение продовольственных лимитов инструкторскому составу с 250 до 300 руб. в месяц и лимитов на промтоварные продукты с 1000 до 1500 руб. ежеквартально [10, с. 151]. Предполагались значительные льготы и приоритеты, связанные с жилищным, культурным, медицинским и иным обслуживанием. О реализации этой программы свидетельствуют следующие документы. В декабре 1947 г. в связи с отменой карточной системы материальное благосостояние региональной номенклатуры не только не пострадало, но и значительно возросло. Упразднение «бесплатной выдачи продовольствия» было достойно компенсировано: по областям РСФСР ассигнования для обеспечения партийной номенклатуры по плану возрастали с 75 до 375—450 млн руб. в год [10, с. 153]. В частности, в докладной записке управляющего делами ЦК ВКП(б) Д. В. Крупина говорилось, что установленное денежное довольствие руководящим работникам в областях потребует увеличения ассигнований на 1948 г. по сравнению с 1947 г. в 5—6 раз [10, с. 155].
В то же время параллельно началось ужесточение преследований за «самоснабжение» и неправомерное премирование партийных организаций со стороны хозяйственных структур. Это расценивалось как антипартийное нарушение (попытка подкупа), которое «приводит к отношениям семейственности и связывает парторганизации в критике недостатков в работе
хозяйственных организаций, в силу чего руководящие партийные работники теряют свое лицо и становятся игрушкой в руках ведомств в ущерб интересам государства» [8, д. 1059, л. 95]. В действительности запрет на премирование коснулся не только взаимоотношений между партийно-советскими учреждениями, он действовал как принципиальный императив и во внутрипартийном институциональном спектре. В соответствии со специальным постановлением Секретариата ЦК ВКП(б) в сентябре 1946 г. были отменены решения Запорожского, Винницкого и Львовского обкомов партии Украины о премировании партийных работников за выполнение государственного займа [10, с. 158—159], решения Карагандинского обкома Казахстана о снабжении партийных и советских работников за счет фондов комбината «Караганда-уголь» [10, с. 160]. Причем нужно отметить, что в некоторых случаях претензии центрального руководства являлись небезосновательными. Так, было вскрыто, что Алтайский крайисполком и крайком ВКП(б) установили для девяти руководящих краевых работников неограниченную выдачу промышленных товаров, в результате только за 1945 г. и девять месяцев 1946 г. четыре «номенклатурных работника», использовав служебное положение, сделали заказ на изготовление одежды и обуви на сумму 105 565 руб. [10, с. 161].
Параллельно с кампанией по борьбе с «самоснабжением» наблюдалось нарастание критики «массово-политической» работы региональных парторганизаций. Первыми объектами пристального внимания со стороны центра стали партийные организации Армении, Украины, а также Смоленский обком ВКП(б), которые подверглись детальному, сверхпедантичному обследованию на предмет выполнения стандартных и рутинных организационно-политических процедур, что свидетельствовало о целенаправленном свертывании «неформальных» отдушин. Так, в апреле 1947 г. Смоленский обком упрекали за общее ослабление партийной вертикали власти, нарушение связи с районными организациями, за «кадровую чехарду» и отсутствие должной заботы о «выращивании» квалифицированных работников, в низкой интенсивности директивной работы (обком выносил мало постановлений и не контролировал их выполнение) [10, с. 56—60]. Аналогичные претензии предъявлялись к партийным работникам Армении, многие из которых, как утверждалось в записке Управления кадров ЦК ВКП(б), составленной А. Ларионовым, могут быть охарактеризованы как «не справляющиеся» и не знающие состояния дел либо подверженные «измельчению и растворению». Так, секретарь Мегринского райкома т. Казарян, находившийся на этой должности 10 лет, «в результате бесконтрольности превратился в обывателя, подобрал себе послушный аппарат районных организаций из своих родственников и односельчан, силами работников районных учреждений и колхозов построил себе двухэтажный дом, занялся спекуляцией скотом.» [10, с. 74].
Особый акцент был сделан на «нездоровой атмосфере» отсутствия «партийной принципиальности», необходимой для преодоления внутренней конфронтации (склок) между ведомствами и их представителями, а также изжития «националистических уклонов». Критика адресовалась и партийной организации УССР. Однако последнее направление «проработки» вновь приняло вид не столько серьезных претензий, сколько инспирированной игры двух «линий» в стиле неустойчивого блуждания, лавирования для достижения равномерной дистанции как от чрезмерного выделения этнической специфики, так и от «русификаторской политики», что должно было привести к некой абстрактной интернациональной солидарности. Об этом красноречиво
свидетельствуют два эпизода. Первый связан с реакцией на позицию А. А. Жданова, изложенную в тексте, оформленном как фрагмент выступления на заседании Секретариата ЦК ВКП(б) по вопросу Кабардинского обкома партии, состоявшемся 25 февраля 1948 г. Жданов заявил об излишних «уступках русским» и проявлении «русского национализма». На основании этой информации было принято постановление Секретариата ЦК, в котором признавалось, что «в работе Кабардинского обкома ВКП(б) и секретаря обкома т. Мазина имеются крупные недостатки и ошибки, вытекающие из извращений национальной политики партии и игнорирования работы по созданию и выдвижению национальных кадров» [10, с. 112—113]. Второй эпизод связан с конфликтом между министром государственного контроля Л. З. Мехлисом и секретарем компартии Азербайджанской ССР М. Д. Багировым, который закончился не в пользу первого: ревизия финансово-хозяйственной деятельности, проведенная министерством, частично была аннулирована. Как говорилось в постановлении Политбюро от 30 июля 1948 г., «министр Госконтроля СССР т. Мехлис без всякой нужды к тому придал ревизии большой размах»: «Ревизия носила тенденциозный характер. Работники Госконтроля, производившие ревизию, и прежде всего зам. министра Госконтроля СССР т. Емельянов, руководивший ревизией, преднамеренно выражали недоверие руководителям ЦК КП(б) Азербайджана ССР и вели себя по отношению к ним, как к подсудным лицам...» [8, д. 1072, л. 80—83].
Весь этот политический спектакль был срежиссирован Сталиным, не отказывавшим себе в удовольствии целенаправленного столкновения разных ведомств, уровней партийной власти и их представителей с инсценировкой псевдолиберального отношения к «жертвам пристрастия центра». В данном случае действующими лицами в спектакле стали одиозный исполнитель-карьерист Л. З. Мехлис, очевидно специально подвергнутый критике, которая преследовала цель охладить избыточный «разрушительный потенциал» и изощренно уязвить психологически с помощью демонстративного признания приоритета в конъюнктурной «истинности» влиятельного азербайджанского руководителя, и М. Д. Багиров, при этом совершенно не нуждавшийся в подкреплении авторитета: он являлся одним из самых могущественных региональных лидеров и занимал свой пост секретаря ЦК компартии бессменно с 1933 г. [1, с. 757].
Так или иначе, но именно «фактор Сталина», его импульсивная психополитическая реактивность, усугубляемая повышенной мнительностью, болезненно-патологическим припоминанием просчетов тех сегментов созданной им самим системы, которые воспринимались как наименее «политически благонадежные», привели к череде репрессивных атак против регионов РСФСР и смежных с ними административно-территориальных единиц. Так, в январе 1947 г. были сняты с должностей секретари Владимирского и Ивановского обкомов Г. Н. Пальцев и Г. М. Капранов, которые были заменены П. Н. Алферовым и В. В. Лукьяновым соответственно. «Секретарь Владимирского обкома т. Пальцев Г. Н., — говорилось в постановлении ЦК, — подменив партийную принципиальность в работе приятельскими отношениями с бывшим секретарем этого же обкома Жигаловым, сложившимися на почве попоек, не разоблачил последнего как врага народа, хотя имел для этого достаточно фактов. Более того, сам т. Пальцев оказался политически гнилым, а в бытовом отношении — морально распустившимся человеком» [10, с. 169].
Непростая ситуация сложилась в Рязанской области в 1948—1949 гг., отразив многомерность конфронтации в системе «центр — регион». Напряженное противостояние наблюдалось между «этатистскими» требованиями, выдвигаемыми «сталинской группой» по принципу «все для государства любой ценой», и стремлением региональной номенклатуры выработать хотя бы минимальный хозяйственный и административный иммунитет, смягчить экстремальное давление, приводившее к особенно тяжелым последствиям в условиях послевоенного продовольственного кризиса, сопровождающегося сокращением расходования хлеба по всей европейской части СССР. Об этом докладывал министр заготовок СССР Б. А. Двинский Сталину в сентябре 1946 г. После его «сигнала» было принято постановление Политбюро об усилении темпов хлебозаготовок [7, с. 222—223]. Все это сопровождалось жестким пресечением всякой «частнособственнической» инициативы, разоблачением «околоколхозного» населения, рассматривавшегося как вражеский, антигосударственный сектор экономики. Партийным организациям на показательном примере Новосибирского обкома предписывалось мобилизовать и интенсифицировать внутрирегиональный информационный обмен с помощью регулярной телефонной связи районных комитетов партии с вышестоящим по иерархии руководством [7, с. 227].
В апреле 1948 г. вышло постановление Оргбюро «О руководстве Рязанского обкома ВКП(б)», на основании которого первый секретарь А. И. Мар-фин был освобожден от занимаемой должности за «грубые ошибки и извращения линии партии в колхозном строительстве»: «Обком проглядел, что. колхозники многих сельскохозяйственных артелей в ущерб общественному колхозному производству стали на путь непомерного раздувания своего личного хозяйства и других неартельных источников дохода. Обком, облисполком, а также районные партийные органы проявляют недопустимый либерализм к рваческим, спекулятивным элементам.» [10, с. 170—171]. Обкому вменялось в обязанность в кратчайшие сроки вернуться к «нормальным колхозным порядкам», разработав меры по ограничению приусадебного хозяйства колхозников, а также нейтрализовать «паразитический элемент, проживающий на селе» [10, с. 172]. Однако через год «рязанское дело» возобновилось. Уже новое руководство региона во главе с преемником А. И. Марфина А. Н. Ларионовым продемонстрировало тяготение к «самодостаточности», достигаемой торможением информационной реактивности. Подобная «доктрина сдерживания» и была обнаружена в результате проявления политической бдительности сотрудником системы ведомств внутрипартийного контроля — инструктором отдела партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б) В. Липатниковым. В специальной записке от 10 июня 1949 г., адресованной Г. М. Маленкову, Липатников писал: «Первый секретарь Рязанского обкома ВКП(б) Ларионов находит в некоторых случаях излишним своевременно и полностью посылать в ЦК ВКП(б) необходимые документы и материалы на лиц, представляемых обкомом партии на утверждение ЦК ВКП(б). Мои указания заведующему отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов Рязанского обкома партии о соответствующем оформлении присылаемых в ЦК ВКП(б) материалов, т. Ларионов расценивает как бюрократические придирки, которые мешают ему работать.» Пытался игнорировать Ларионов, как далее сообщает Липатников, и процедуру вызова работников в ЦК ВКП(б), а также проявлял импульсивную нетерпимость к вмешательству в процесс принятия решений на местах.
В частности, на попытку Липатникова объяснить Ларионову необходимость устранения ошибочной практики совместных заседаний бюро горкома партии и горисполкома, а также прокомментировать функции «оперативных штабов», созданных по линии горкомов для благоустройства города, последний отреагировал следующим образом: «Ларионов высокомерно заявил, что никаких решений горкома о создании оперативных штабов он не знает и говорить об этом не может. Когда же ему было сказано, что одно из этих решений было подписано им лично, он с горячностью, достойной лучшего применения, обрушился на меня, заявив, что вместо помощи новому руководству горкома и обкома партии Вы только придираетесь, связываете инициативу, не видите, что делается в Москве и т. д. и т. п.» [10, с. 123—124].
Следующим эпизодом усиления контроля за региональной властью является «ульяновское дело», также прошедшее в два этапа, но с большей хронологической дистанцией — 1949 и 1952 гг. 25 февраля 1949 г. было принято постановление Политбюро «О фактах разложения руководящих работников в Ульяновской областной парторганизации», на основании которого ее первый секретарь И. Н. Терентьев, третий секретарь С. С. Артамонов как члены «антисоветской вредительской группы», занимавшейся расхищением хлебопродуктов и спирта, «клюнув на спиртовую приманку троцкистского последыша Суханова (управляющий спиртотрестом. — К. Ю.)» [10, с. 199], были сняты с работы и исключены из партии, а начальник управления МВД Г. А. Граков освобожден от должности как не справившийся с работой [10, с. 207]. Весь остальной аппарат обкома и облисполкома подвергнут тщательной проверке, порученной Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б). На КПК, как в 1930-е гг., возлагалась ответственная миссия внутрипартийной «чистки», призванной ликвидировать создавшуюся обстановку «круговой поруки, беспринципности и группового сговора», а также содействовать органам МГБ в искоренении «беспечности, ротозейства и притупления большевистской бдительности» со стороны обкома, допустившего «засоренность» всей области и ее партийно-советских структур агентами англо-американской разведки, связанными с подпольной диверсионной организацией «Союз освобождения России» и «церковно-сектанскими элементами» [10, с. 197—198, 202]. Судя по всему, «ульяновское дело» стало составным компонентом, дополнительным звеном в процессе предъявления обвинений руководителям центральных ведомств — Министерства пищевой промышленности и Главного управления спиртовой промышленности, которые были привлечены к судам чести — «дисциплинарным трибуналам», созданным в 1947 г. в целях укрепления идеологических основ режима. Вторая фаза «ульяновского дела» приходится уже на апрель 1952 г., но ее можно считать логическим и тематическим продолжением первой, поскольку ситуация вновь была связана с «самоснабжением» и «разложением» региональной партийной номенклатуры и хозяйственных работников, которые были расценены «наверху» как рецидив «местнического оппортунизма», поэтому, несмотря на, казалось бы, меньший масштаб, дело вновь было поднято на принципиальную идейно-политическую высоту: им занималась КПК и лично М. Ф. Шкирятов, устроивший тщательную экспертизу, результаты которой были утверждены постановлением ЦК ВКП(б). Оно содержало капитальный разбор всех политических ошибок Ульяновского обкома партии, в деятельности которого не было отмечено ни одного положительного момента [10, с. 283—284, 292].
Огромный общественно-политический резонанс вызвало «ленинградское дело», а также интенсивные разоблачения «буржуазных националистов» в рамках кампании борьбы с «безродным космополитизмом» в Эстонии в 1949—1950-х гг. «Ленинградское дело» стало крупнейшим идейно-политическим ударом по всей вертикали партийной власти. Оно явилось квинтэссенцией сталинской психополитической тирании — ревностным стремлением стареющего диктатора «напомнить» о непогрешимой роли Политбюро и ЦК, о чем красноречиво говорят формулировки постановления объединенного пленума Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) по итогам обсуждения постановления Политбюро «Об антипартийных действиях А. А. Кузнецова, М. И. Родионова и П. С. Попкова» от 22 февраля 1949 г. Руководители ленинградской партийной организации обвинялись в «противогосударственных действиях», «небольшевистском уклоне», заключавшемся в «охаивании ЦК», и стремлении «создать средостение между ЦК ВКП(б) и ленинградской организацией и отдалить таким образом ленинградскую организацию от ЦК ВКП(б)» [10, с. 186]. По инициативе Сталина усилиями МГБ СССР и КПК при ЦК ВКП(б) вновь была реализована грандиозная политическая фальсификация, с помощью которой было «доказано» существование «очага контрреволюции», охватившего все необходимые звенья: обком, горком, аппарат исполкомов советов и главное «местническое ядро» — РСФСР, объявленные рассадником «семейственности и групповщины», что в конце 1930-х гг. выступало одним из самых серьезных политических диагнозов. Это и можно рассматривать как явные признаки охватившей Сталина «идеи фикс», патологической подозрительности, о которых упоминал в своих мемуарах А. И. Микоян: «В последние годы Сталин нередко проявлял капризное упрямство, порожденное, видимо, его безграничной властью, ставил в тупик неожиданностью своих поступков и решений. Как-то в 1947 г. он выдвинул предложение, чтобы каждый из нас [членов Политбюро] подготовил из своей среды своих работников пять-шесть человек, которые могли бы нас заменить самих, когда ЦК сочтет нужным это сделать» [6].
«Ленинградское дело» приобрело масштабные региональные «отголоски», в частности, были смещены со своих постов первый секретарь Ярославского обкома партии И. М. Турко [10, с. 189], первый секретарь Крымского обкома Н. В. Соловьев [8, д. 1077, л. 66], начальник Горьковского областного управления МГБ П. Н. Кубаткин с пометой о возможности использовать его на вневедомственных участках работы [10, с. 192], а также первый секретарь Горьковского обкома ВКП(б) С. Я. Киреев, ввиду того, что были обнаружены «факты нарушения большевистского принципа подбора и расстановки кадров, протаскивания на руководящие посты неустойчивых и политически невыдержанных работников» [10, с. 196]. 23 марта 1949 г. вышло специальное постановление Оргбюро «О работе Горьковского обкома партии», в котором осуждались тесные взаимоотношения руководителей парторганизации с одним из «ленинградцев», а именно председателем Совета министров РСФСР Родионовым, ранее, в 1940—1946 гг., возглавлявшим Горьковскую область как первый секретарь обкома: «.Совет министров РСФСР и его бывший председатель т. Родионов допустили вредную практику опеки над Горьков-ской областью, своими неправильными действиями приучали некоторых руководителей партийных и советских органов области к иждивенчеству» [5, с. 186—189]. Тем самым с новой силой оказались задействованы давно апробированные методы контроля (см.: [11]).
Особое недоверие вызывали прибалтийские национальные республики, составлявшие так называемый советский Запад — Литва, Латвия и Эстония. Их рассматривали как наиболее уязвимые зоны, в которых антикоммунистическая пропаганда и сама обстановка геополитической напряженности, холодной войны могли выступить катализатором пробуждения «коллаборационистских настроений». Для укрепления внутренней административно-политической и идеологической интеграции, усиления связи «новых республик», вернувшихся в состав «империи», сталинским руководством были предприняты решительные меры институционального характера еще в военный период. В ноябре 1944 г. были созданы специальные бюро ЦК ВКП(б) по Латвии, Литве и Эстонии, которые состояли из пяти человек: председателя, его заместителя, уполномоченного НКВД и НГКБ (затем МВД и МГБ) по соответствующей республике, первого секретаря компартии и руководителя Совнаркома. Бюро по Литве возглавил М. А. Суслов, по Эстонии и Латвии — Н. Н. Шаталин [2, с. 142]. Эти структуры функционировали как некие внутренние комендатуры, составленные из «сталинских эмиссаров», перед которыми была поставлена задача создания социальной базы режима. Политика «советизации» прибалтийских республик проводилась с помощью двух методов — «интернационализации» и коренизации партийно-советского аппарата, конечным результатом применения которых должен был стать эффект оптимального номенклатурно-кадрового и политического баланса: сочетания «национальной специфики» с соблюдением верховенства общесоюзных приоритетов.
С этой целью московское руководство организовало «кадровые вливания» — выдвижения на руководящую работу в национальном регионе коммунистов литовцев, латышей и эстонцев из «старых республик». Так, в Латвию, например, в течение 1945 г. было направлено на работу из других республик СССР 540 коммунистов-латышей, в Эстонию — 376. Общей тенденцией для всех трех республик, отмечает Е. Ю. Зубкова, «было увеличение удельного веса представителей титульных этносов по мере движения по управленческой вертикали — от высших органов к низшим. Например, среди первых секретарей укомов и горкомов партии Литвы, по данным на июль 1945 г., 24 человека, или 80 %, были литовцы» [2, с. 148]. В 1947 г. бюро для прибалтийских республик были ликвидированы, и формально право самостоятельного управления ими было предоставлено ординарным партийным структурам. Однако в реальности политический контроль не только не ослаб, но и, напротив, усилился. Делегирование «полноценных» полномочий было использовано как камуфляж для спланированной атаки. После трагических событий в ленинградской парторганизации сталинское руководство дало ход так называемому «эстонскому делу». Компрометирующие материалы против эстонских руководителей собирались давно, да и политические технологии тех лет сами по себе позволяли в любой момент выдвинуть самые немыслимые обвинения, тем не менее активная фаза наступила лишь в 1949 г. В литературе встречаются предположения, что причина этому — стремление усилить эффект от разоблачений ленинградских руководителей, дополнив их еще одним ответвлением этого направления: второй секретарь компартии Эстонии Г. Т. Кедров хорошо знал одного из «опальных ленинградцев», А. А. Кузнецова, поэтому судьба его была практически предрешена. 29 августа 1949 г. Кедров был освобожден от должности секретаря ЦК компартии Эстонии, после этого его вызвали в Москву, где его материалами занялась Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б), решением которой он был
исключен из партии, в октябре последовал его арест, а в 1952 г. по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР он был осужден на 25 лет лишения свободы со ссылкой в Воркуту [9, с. 210]. Это стало прологом к «чисткам» в эстонской партийной организации. Через год, 7 марта 1950 г., вышло постановление ЦК ВКП(б) «О недостатках и ошибках в работе ЦК КП(б) Эстонии». Там говорилось, что ЦК КП(б) Эстонии «неудовлетворительно руководит делом приема в ряды ВКП(б), не проявляет при этом необходимой политической бдительности, ввиду чего имеют место факты проникновения в ряды партии кулаков, бывших членов военно-фашистских организаций, а также ряда лиц, боровшихся на стороне немецко-фашистских захватчиков против советской власти» [10, с. 249]. Кроме того, серьезные претензии предъявлялись к организации учебного процесса в высших учебных заведениях республики, констатировались попытки «протаскивания враждебных идей на семинарах и лекциях, допущения пользоваться книгами и учебниками с антисоветским содержанием», несмотря на то что в конце 1940-х — начале 1950-х гг. институты истории академий наук прибалтийских республик приступили к созданию обобщающих трудов по истории Эстонии, Латвии, Литвы в «ортодоксальном духе» [3, с. 312]. Первый секретарь ЦК компартии Эстонии Н. Г. Каротамм за защиту «буржуазных националистов» был освобожден от занимаемой должности и затем, несмотря на сравнительную мягкость наказания, ограничившегося лишь переназначением и направлением на «научно-партийную» учебу в аспирантуру АОН СССР, постоянно находился в напряженном состоянии, пытаясь отвести потенциальную карательную кульминацию его «дела» подобострастными письмами к Сталину [2, с. 314]. В целом же «эстонское дело» вполне вписалось в типологических ряд репрессивных кампаний и стало дополнительным подтверждением общего ужесточения контроля над всем социалистическим лагерем, в том числе восточно-европейскими сателлитами, путем вмешательства во внутренние дела стран и республик.
На примере судьбы Н. Г. Каротамма можно говорить об акцентировании еще одного эффективного метода политического контроля — системы партийного обучения и переподготовки партийных кадров. 25 октября 1948 г. вышло постановление Политбюро «О курсах переподготовки первых секретарей обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, председателей облисполкомов, крайисполкомов и председателей Советов министров союзных и автономных республик», которое утверждало годичный курс идейно-политической переквалификации, заключавшийся в тщательном изучении модуля, состоявшего из семи дисциплин (краткий курс истории СССР, краткий курс истории ВКП(б), краткий курс диалектического и исторического материализма, промышленное, колхозное строительство, бюджетное дело, внешняя политика СССР и современные международные отношения) [10, с. 135—136]. 9 сентября была возобновлена работа Ленинских курсов при ЦК ВКП(б), которая была нарушена в период Великой Отечественной войны, а затем с 19 сентября специальным постановлением Политбюро создавались шестимесячные курсы переподготовки секретарей горкомов, райкомов при Высшей партийной школе, рассчитанные на коммунистов-активистов в возрасте до 40 лет, проявивших себя на руководящей работе [10, с. 141]. Таким образом, сталинский режим получал возможность зондировать степень идеологической индоктринации, осуществляя контроль за «успеваемостью» партийных работников, их соответствием требовавшимся качествам исполнителей
задач, устанавливаемых режимом. Это информационно-коммуникативное поле, фокусировавшееся в Высшей партийной школе, на Ленинских курсах, становилось некой опытно-исследовательской средой по продолжению конструирования советского, коммунистического мышления.
Подводя итоги, отметим, что послевоенный период характеризуется эскалацией напряженности обстановки внутри страны, тенденцией к жесткой консервации идеологических основ режима сталинской диктатуры. Реорганизации партийно-государственного аппарата, периодические «репрессивные атаки» против региональной партийной номенклатуры, постоянные испытания партийных руководителей на предмет идейной преданности — все это составило арсенал методов политического контроля, применявшихся во второй половине 1940-х — начале 1950-х гг. Последние преследовали двоякую цель: с одной стороны, нанести превентивный удар по «бюрократическим клиентеллам», уничтожить избыточную самостоятельность местных руководителей, возродить тотальную иерархическую дисциплину, что нашло отражение в конкретных «делах» — ульяновском, ленинградском, курском, рязанском и пр.; с другой — реализовать прагматичное направление, сформировать корпус квалифицированных административных работников, требующихся для бесперебойного функционирования социалистической экономики.
Библиографический список
1. Баберовски Й. Враг есть везде. Сталинизм на Кавказе. М. : РОССПЭН, 2010. 855 с.
2. Зубкова Е. Ю. Прибалтика и Кремль, 1940—1953. М. : РОССПЭН, 2008. 351 с.
3. ИльмярвМ. Идеологическая мотивировка в СССР в 1940—1941 и 1945—1950 гг. «событий» 1940 г. в Эстонии, Латвии и Литве // Советские нации и национальная политика в 1920—1950-е годы : материалы VI Международной научной конференции, Киев, 10—12 октября 2013 г. М. : Полит. энцикл., 2014. С. 304—315.
4. Калинина О. Н. Партийно-государственный контроль в номенклатурной системе (вторая половина 1940-х — начало 1960-х годов) // Исторический ежегодник, 2011 : сборник научных трудов / Ин-т истории СО РАН. Новосибирск, 2011. С. 63—70.
5. Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях, решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 9-е изд., доп., испр. М. : Политиздат, 1985. Т. 8 : 1946—1955. 542 с.
6. Микоян А. И. Так было. М., 1999. URL: http://militera.lib.ru/memo/russian/mikoyan/ 05.html (дата обращения: 12.02.2015).
7. Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР, 1945—1953 гг. / сост. О. В. Хлев-нюк, Й. Горлицкий, Л. П. Кошелева и др. М. : РОССПЭН, 2002. 656 с.
8. Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 3.
9. Таммисту К. И. У нас, в Эстонии : двойник «Ленинградского дела» // Ленинградское дело. Л. : Лениздат, 1990. С. 199—213.
10. ЦК ВКП(б) и региональные партийные комитеты, 1945—1953 / сост. В. В. Денисов, А. В. Квашонкин, Л. Н. Малашенко и др. ; Моск. гос. ун-т и др. М. : РОССПЭН, 2004. 496 с.
11. Юдин К. А. Репрессивная политика в отношении научно-педагогической интеллигенции Ивановской области в 1930-е гг.: методы и практика // Интеллигенция и мир. 2014. № 4. С. 56—73.
