CC BY
299
Удк 1(091)+316.48
рэндалл коллинЗ о виртуализации конфликта в повседневной жизни
Кучеренко Инна Викторовна,
Восточноукраинский национальный университет им. В. Даля, соискатель кафедры социологии
Украина, г. Луганск inna. kucherenko@gmail.com
Рэндалл Коллинз подходит к теории конфликта как к модели, описывающей многообразие социального мира и одновременно включающей в себя все это многообразие. Мы собираемся здесь показать, как теория конфликта применима к разным уровням социального взаимодействия в повседневности. В частности, остановимся на таких видах конфликтов, которые опосредованы электронными средствами взаимодействия.
Ключевые слова: виртуальный конфликт; Рэндалл Коллинз; солидарность; эмоциональная энергия; электронные средства взаимодействия.
RANDALL coLLINS ABouT VIRTuAUzED coNFLIdS
in everyday life
Inna Kucherenko,
Graduate student at the East Ukraine Volodymyr Dahl National University, Sociology Department Ukraine, Lugansk inna. kucherenko@gmail.com
Randall Collins is coming to the theory of conflict as a model that describes the diversity of the social world and, at the same time includes all of its variety. I’m going to show how conflict theory is applicable to different levels of social interaction in everyday life. In particular, I will focus on mediated kinds of conflicts that occur on-line and off-line.
Key words: virtual conflict; Randall Collins; solidarity; emotional energy, mediated interactions.
Написание данной статьи во многом обусловлено длительным изучением подходов к теории конфликта у Рэндалла Коллинза. Его последние исследования касаются конфликтов в интернет-пространстве и опубликованы в блоге «Социологическое зрение».
В данной статье мы попытаемся применить «социологическое зрение» и историко-философский анализ к феномену конфликта.
Принимая во внимание широкое распространение электронных средств взаимодействия, необходимо сравнить механизмы интеракции лицом к лицу в повседневности и механизмы возникновения солидарности, эмоциональной энергии при общении через электронные средства. Так, говоря о взаимодействии на микроуровне, мы сталкиваемся с рядом сходных паттернов. Солидарность, продуцируемая установлением статуса «дружбы» в социальных сетях, легко приводит к возникновению конфликтов доминирования, сходных с теми, что возникают в микрогруппах. Анализируя особенности взаимодействия в сети, Рэндалл Коллинз приходит к выводу, что подобное общение не является замещающим для обычного общения, а только лишь дополняет его. Кроме того, он отмечает, что степень эмоциональной солидарности, возникающая при взаимодействии в сети, значительно ниже той, которая конституирует общественные движения, акции, происходящие в реальности и имеющие в своей основе телесное взаимодействие. Выделяя такие виды конфликтов, как виртуальные и насильственные, в данной работе мы попытаемся обратить внимание на сходства и различия в последствиях разного рода конфликтов.
Актуальность и научная новизна данной статьи заключаются в подходе к пониманию категории виртуализированного или виртуального не только как локализованного в сетевом пространстве Интернет, но и как повседневной онтологически существующей реальности, реализуемой через когнитивное восприятие многомерности повседневных взаимодействий на примере ситуаций борьбы, противостояний, физического насилия, т.е. всего того, что можно назвать конфликтом. Кроме того, следует отметить, что рассмотрение конфликта с позиций виртуальности недостаточно изучено и требует дополнительных исследований.
Цель данной статьи - обратить внимание на существенные различия в протекании конфликтов с применением физической силы и конфликтов, опосредованных электронными средствами коммуникации, а также показать необходимость переосмысления повседневной интеракции с учетом предложенных в статье подходов.
Говоря о научной разработанности темы, следует разделить теоретические наработки в изучении виртуальной реальности и
конфликтов. Как показывает анализ философских, социологических и психологических текстов, объединение и совместное рассмотрение предложенных выше категорий встречаются не часто.
В традиции психологии можно говорить о таких ученых, изучавших конфликт, как Лебон, Г. Тард, А. Анцупов, А.И.Шипилов. Социологическая традиция в изучении конфликта безусловно перекликается с психологической, но вносит ряд существенных инноваций в теорию конфликта. Среди выдающихся теоретиков конфликта можно назвать К. Маркса, Л. Козера, Р. Дарендорфа, Р. Коллинза. Некоторые аспекты вопроса виртуальной составляющей конфликтов рассматривали Н. Носов, С. Лангер, Р. Коллинз. Что касается философской традиции, то, безусловно, рассмотрение конфликтов в том или ином ключе можно найти уже у мыслителей античности. Например, у Геродота это вопросы военного противостояния в историческом контексте, у Гераклита - учение о диалектическом взаимодействии противоположностей, у Парменида - противопоставление бытия и небытия. В апориях Зенона мы находим противоречия между потенциальным и актуальным, а в философии Сократа можно найти не только противопоставление истинного знания и неистинного мнения, но и вопрос противоречия и парадоксальности природы добродетели.
Кроме того, в качестве классификационной основы для категории конфликта в данной работе предлагается выделить насильственные и ненасильственные конфликты. Последние мы также выделяем как виртуализированные конфликты. Говоря о ненасильственных конфликтах, здесь мы не имеем в виду категорию «ненасилия» и ее интерпретацию, используемую в работах таких классиков нравственно-философской антропологии, как М. Ганди,
Ч. Кинг, Л. Толстой, А. Гусейнов.
Философская интерпретация понятия ненасилия в данном контексте берет за основу индийскую категорию «ахимса» (не причинение вреда, ненасилие), ключевую для религии джайнизма и буддизма. Развитие данных идей у западных и отечественных философов сильно тяготеет к сфере этики и морали. Идейная задача пацифистского философствования включает в себя активное ненасильственное сопротивление злу, основанное в тоже время на вере в справедливость мироздания. Очевидно, что такой подход не может не снискать социального одобрения. Однако не менее убедительно и аргументированно выглядят доводы Р. Коллинза отно-
сительно категорий преступления и наказания. На примере отношения общества к преступлениям (злу) Р. Коллинз демонстрирует, как меняется понимание тех или иных действий и причисление их к категории преступлений, а самое главное, почему существование преступлений не только социально обусловлено, но и необходимо обществу. В качестве главного аргумента Р. Коллинз приводит теории Э. Дюркгейма и Г. Зиммеля о групповой солидарности, возникающей вследствие противостояния групп и воспроизведения ритуала наказания за преступление (т.е., за совершенное зло). Р.Коллинз приводит пример: «Даже общество святых найдет из чего сотворить преступление - хотя бы из любого малейшего уменьшения святости по сравнению с другими. Иначе говоря, святые тоже будут иметь свои центральные, особо священные правила, и те, кто не следует им столь же усердно, как остальные, будут отбираться для отправления ритуала наказания, который служит тому, чтобы драматизировать и еще выше поднять правила» [1, с.520]. Таким образом, мы можем экстраполировать выводы американского социолога и на относительность категорий морали и зла.
Однако не стоит считать, что Р. Коллинз подходит к индивиду как злобному существу, живущему в постоянном конфликте по собственной воле. Напротив, проведя глубокое исследование насильственных конфликтов Р. Коллинз приходит к заключению, что совершение насильственных действий для индивида не характерно и, более того, мы можем даже говорить об интериоризирован-ном конфликте, провоцируемом необходимостью применения физической силы вследствие сильной концентрации эмоций страха и давления.
Данные подходы к конфликту у Р. Коллинза не противоречат друг другу, а показывают механизм реализации социальной программы взаимодействия на мезоуровне (в случае преступлений и ритуала наказаний) и на микроуровне (в случае применения физической силы).
Хотя в данной статье нами предлагается подход, не подразумевающий разделения виртуализированных конфликтов в зависимости от уровня взаимодействия на макро-, мезо-, и микро- уровни, на наш взгляд, наличие виртуализированных конфликтов как раз характерно для всех уровней социальной интеракции.
Теория конфликта - ведущее направление исследований американского социолога Р. Коллинза, однако, его нельзя назвать автором
одной темы. В данной статье мы будем опираться на хорошо развитую и аргументированную теорию конфликта Р. Коллинза, которая, в свою очередь, основывается на его теории цепей интерактивного взаимодействия и тесно связана с теорий эмоциональной солидарности и символическим интеракционизмом на микроуровне.
Понятие виртуального конфликта можно встретить в основном в контексте взаимодействия в сети Интернет. И это, безусловно, важный аспект данной категории. Но нам хотелось бы также сделать акцент и на понимании конфликта в повседневной жизни как явления «реального/настоящего», так и виртуализированного.
Итак, мы предлагаем выделить следующие виды виртуализи-рованных конфликтов, а точнее, подходов к пониманию данного понятия:
1. Конфликты в пространстве сети Интернет и опосредованно мультимедийными средствами.
2. Конфликты повседневной жизни, происходящие при непосредственном телесном взаимодействии субъектов.
3. Построение теории конфликта и моделирование течения и последствий разного рода столкновений путем компьютерной визуализации.
Как можно заметить, основным принципом выделения представленных выше видов является принцип пространственной локализации.
Также можно предложить еще одну классификацию виртуали-зированных конфликтов с точки зрения предметного поля таких наук, как философия, социология, психология, информатика.
Рассматривая понятие виртуализированного кнфликта, философия делает акцент на онтологическом существовании разного рода реальностей. Так, основатель лаборатории виртуалистики в России Н. Носов выделяет такие уровни бытия: 1. виртуальная реальность телесности как способность человека выделять свое собственное тело среди других материальных объектов; 2. виртуальная реальность сознания - возможность отделять свою психику (мысли, чувства, переживания) от психики другого человека; 3. виртуальная реальность личности - возможность выделять себя (и свою позицию) через противопоставление позиции другого человека; 4. виртуальная реальность воли - возможность сделать объектом управления самого себя в целом и осуществлять управление своей жизнью. Среди паттернов виртуальной реальности
Н. Носов называет следующие - порожденность, актуальность, интерактивность и автономность [2].
В психологии используют понятие виртуального конфликта для разрешеия внутриличностных конфликтов, причиной которых, по мнению ряда психологов, является отсутствие гармоничного принятия человеком существующих реальностей.
Для социологов виртуальный конфликт описывается такими терминами, как противостояние, давление, борьба за интересы и материальные ресурсы (что в итоге и есть борьба за власть и доминирование), столкновения лицом к лицу и опосредованно средствами коммуникации. Механизм таких взаимодействий, их причины, свойства, возможность прогнозирования характера протекания и последствий - поле интересов социологов.
Виртуальный конфликт в информатике - это ошибки и недоработки ПО, что приводит к несовпадению ожидаемого функционирования ПО с реальным.
По аналогии с виртуальным конфликтом в информатике можно говорить и о виртуальном конфликте в рамках медицины - сбои в работе той или иной системы организма приводят к несоответствию между ожидаемым здоровым функционированием организма и болезнью. Даже перекочевавший из медицины в киберпространство термин «вирус» указывает на сходство в механизме возникновения виртуальных конфликтов.
Начнем рассмотрение предложенной темы с первого вида вир-туализированных конфликтов.
Итак, виртуализированные конфликты в пространстве Интернет мы также подвергнем классификации:
• групповые и индивидуальные конфликты во взаимодействии сетевых «друзей»;
• конфликт «один против всех» (или меньшинства против большинства);
• конфликт официальных и неофициальных структур.
Сетевая структура «друзей» становится своего рода новым полем реализации все тех же конфликтов повседневности, цель которых - борьба за власть и доминирование. Особенность сетевой структуры «друзей» в Интернете еще и в том, что она дает больше возможностей для манипуляции передней сценой (по И. Гоффману). Само понятие «передней» и «задней» сцены широко употребляется в теории символического интеракционизма. Связь идей
Р. Коллинза с теорией символического интеракционизма прослеживается, прежде всего, через микроанализ взаимодействий, дополненный исследованиями эмоционального компонента повседневных интеракций. Направление символического интерак-ционизма стремится развернуть внимание социальных ученых от «бесплотных» теорий к материальной природе социума, предлагает методологические основы для теоретизирования путем взаимодействия эмпирического опыта с метафизическим. Повседневная сконструированная субъективная реальность представляет собой сочетание символизма передней сцены и «антисимволизма» задней сцены. Например, передняя сцена научного сообщества представляет собой создание и накопление интеллектуального капитала. Задняя сцена - борьба за перераспределение материальных благ и статусных ролей. В экономике же наоборот передний план -это перераспределение материальных ценностей, в то время как задний план - это обладание нематериальным статусом, который позволяет быть включенным в определенное сообщество. Мир политики и дипломатии состоит из холодной манерности и строгой нацеленности на защиту государственных интересов на переднем плане, в то время как задний план это повседневность и интеракция на уровне своего близкого круга общения. Таким образом, можно предположить, что ритуальное взаимодействие поддерживается внутренним антагонизмом. Т.е. эмоциональное напряжение, поддерживающее эмоциональную солидарность, возникает из противопоставления переднего и заднего планов взаимодействия.
Таким образом, можно отметить, что контролировать собственный презентационный образ в сети значительно легче путем тщательного отбора контента своей страницы. Например, социальная сеть Facebook предлагает такие опции, как круг близких друзей. Что позволяет делиться большим объемом личной информации только с определенной группой участников сети. Но данный тип дружбы отличается от предложенного И. Гоффманом термина «близкий друг». На самом деле, «друзья» в социальных сетях не имеют общей «задней сцены», т.е. непоказного совместного опыта из прошлого или настоящего. Данный тип дружбы ближе к выделяемому Р. Коллинзом понятию «социальный друг».
Что же такое близкий друг? Можно предположить, что это, как правило, человек, с которым поддерживаются или когда-либо поддерживались живые встречи в реальном времени. Энергия живого
общения во многом переводит друга в социальной сети в категорию близких. Также в категорию близких могут попадать люди по частоте и интенсивности общения, обмена сообщениями, картинками, видео и т.д.
По большому счету, для социальной структуры «друзей» характерны такие же общие социальные паттерны взаимодействия:
1. одни люди более популярны, чем другие;
2. солидарность/дружба легко трансформируются в конфликт и доминирование;
3. рост количества участников сети провоцирует неравенство и конфликты.
Исходя из первого названного нами паттерна, следует еще одно немаловажное свойство группы друзей или любого сообщества — наличие изгоев или просто людей, наименее включенных в групповое взаимодействие. Причем, если мы говорим о сообществе друзей, коллег или учебной группе, то подразумеваем «живое» общение глаза в глаза, а также длительность и регламентированную регулярность такого общения в искусственно созданных сообществах. Также следует отметить, что сообщества в сети формируются спонтанно, а не формально и принудительно, как в рабочих или учебных коллективах и это говорит скорее о наличии признака условности, как составляющей виртуальности, именно у последних сообществ, а не у сформированных по собственной воле интернет-сообществ.
Кроме того, следует отметить, что последствия конфликтов в виртуальном пространстве Интернета оставляют перманентные следы в виде текстовых заметок, аудио и видеозаписей и, несмотря на кажущуюся легкость в отключении от пространственного поля столкновений, их результаты остаются открытыми и доступными для остальной он-лайн аудитории.
Таким образом, в данной трактовке мы можем говорить о том, что это своеобразный перенос личной социальной реальности в реальность, опосредованную медийными средствами. По мнению Р. Коллинза, такое общение не замещает взаимодействия лицом к лицу, а только дополняет его. Кроме того, существует наблюдение, что лица, терпящие неудачи и недостаток реального общения, компенсируют это путем частого и длительного общения в сети.
Своеобразной формой виртуализированного конфликта являются хакерские атаки и троллинг. Хакерские атаки с целью полу-
чения материальной выгоды, информации, документов, как правило, имеют своей целью получение материального вознаграждения и квалифицируются официальной правоохранительной системой как преступления против собственности или преступления против чести и достоинства и вторжение в личную сферу (например, обнародование интимных снимков или др.). Однако же существуют и хакерские атаки, целью которых являются взлом и нарушение нормальной работы того или иного ресурса. Это может быть формой протеста или демонстрацией силы, программистского мастерства.
Троллинг проявляется в словесном вклинивании в привычный ход дискуссии, разговора и, как следствие, внесении дисбаланса и ожидании бурной эмоциональной ответной реакции. Увеличение групповой солидарности как результат противодействия атакуемой группы троллю происходит в соответствии с теорией Э. Дюрк-гейма. Однако здесь все еще не хватает эмпирических исследований для выявления новых мотивов действий хакеров и троллей и механизмов их действий.
Долгое время пользователи воспринимали Интернет как некий оплот свободы из-за существовавшего (и в какой-то степени существующего до сих пор), значительного уровня анонимности. В то же время постоянное увеличение числа интернет-пользователей привело к стратификации, появлению новых видов мошенничества и, как следствие, конфронтации групп. Но Интернет облегчает деятельность не только для мошенников и людей, которые хотят проявлять агрессию. Отслеживание действий людей с использованием компьютерных сетей, а также контента на сайтах социальных сетей, расширило возможности для регулирующих государственных организаций (полиция, налоговая полиция). Таким образом, в этом опосредованном взаимодействии также нашлось место для конфликта между официальными структурами и оппозицией.
Контроль со стороны государственных органов за деятельностью пользователей и доступ к персональным данным, размещаемым в социальных сетях, является предметом конфликта между пользователями, не желающими нарушать личную конфиденциальность и анонимность, и государственными учреждениями, желающими активно использовать персональные данные для контроля. Такая деятельность государственных инстанций сталкивается с критикой в сети:
Facebook = ФСБук
FB + I = Facebook
Facebookistan (статья Ребекки МакКинон)
Противостояния между формальными и неформальными структурами реализуется в упомянутых выше хакерских атаках на правительственные сайты.
Далее мы рассмотрим конфликты повседневной жизни, возникающие при непосредственном телесном взаимодействии.
Первое, что приходит на ум, это как раз тот самый «настоящий» violent conflict (насильственный конфликт), т.е. драки один на один или групповые, военные действия с применением разного рода оружия, массовые акции протеста, вызывающие столкновения с полицией или оппозиционными силами. Подобного рода конфликты характеризуются такими основными свойствами, как высокая степень напряжения и страха. Во многом эти эмоции, в особенности страх, являются важными экзистенциальными стимулами существования и социального конструирования реальности. Но если в конфликтах подобного рода (насильственных) мы говорим
о страхе как о защитной реакции и одновременно побуждающей к действию силе, то в конфликтах, которые также осуществляются лицом к лицу, но без применения физической силы (виртуальных конфликтах) такой ведущей экзистенциальной эмоцией будет выступать anxiety (беспокойство) относительно степени включенно-сти/исключенности индивида из значимой группы или структуры.
Таким образом, виртуальные конфликты повседневности проявляются в:
1. карьерной конкуренции;
2. ревности по отношению к сексуальному партнеру;
3. разного рода играх, спортивных соревнованиях.
Очевидно, что карьерные войны характерны для всех видов
организаций и сообществ. И, кстати, как показывает в ряде своих работ Рэндалл Коллинз, научная деятельность здесь не исключение, а как раз наоборот - благодатное поле для исследований. И для этого есть ряд причин:
1. действие закона малых чисел;
2. расположение относительно центра сообщества;
3. культурный капитал и материальные ресурсы [подробнее см. 3].
Все вышеперечисленные виды конфликтов можно охарактеризовать как противостояния, соперничество, борьбу за доми-
нирование и ресурсы. Таким образом, в соответствии с теорией насильственного конфликта Р. Коллинза, применение силы в данных сферах также будет следствием передозировки напряжения и страха. Но, на наш взгляд, специфика страха здесь будет несколько иная - это не защищающая жизнь реакция, а скорее обеспокоенность относительно собственного места в сообществе, достаточности материальных ресурсов и эмоциональной энергии для онтологического доказательства самому себе социальной реальности. Так, например, проявление ревности по отношению к брачному партнеру - это суть проявление беспокойства относительно своей позиции в малой группе «семья». Но сам переход беспокойства в природный жизненный страх - это результат эмоциональной флуктуации.
Спортивные соревнования - это наиболее очевидное и легитимное моделирование виртуального конфликта повседневности. Если первые два примера (карьера и брак) - это сферы, в которых в соответствии с социальными ожиданиями конфликт не должен иметь места, то спорт - это социально одобряемая форма виртуального конфликта. Степень напряжения эмоциональной энергии участников спортивных соревнований настолько высока, что позволяет делиться ею и провоцировать групповую солидарность болельщиков противостоящих команд или индивидуальных игроков. Это объединение против внешнего, пусть и условного, «врага» опять-таки вызывает эмоциональную групповую солидарность (Э. Дюркгейм, Г. Зиммель).
Выводы
Понятие «виртуального» имеет еще значение «ненастоящего», «воображаемого», «условного». Таким образом, можно заметить, что все перечисленные нами виды конфликтов лишены такого компонента, как применение физической силы по отношению к телу оппонента или оппонентов. В некотором смысле это «ненастоящие» конфликты, которые проявляются в разного рода взаимодействиях на передней и задней сцене повседневной жизни.
Такое разнообразие виртуализированных конфликтов, которое мы имеем на сегодняшний день, можно объяснить растущим количеством реальностей (измерений) социального мира, в которых современным людям приходится существовать и взаимодействовать. Мы также предполагаем, что увеличивающийся культурный капитал человечества по-прежнему имеет в своем основании
мифологическое воображение. А такие надстройки социального мира, как процесс социализации, интенсификация рефлексии и так называемая глобальная цивилизация делают «реальный» (т.е. насильственный) конфликт все менее возможным. Более того, так называемый насильственный конфликт, по мнению Р. Коллинза, значительно сложнее для осуществления для индивидов, когда они взаимодействуют лицом к лицу и гораздо легче, если подобные действия осуществляются на расстоянии (дистанционное управление взрывчаткой, массовые убийства террористами-смертниками, маски на лицах военных, т.е. все, что позволяет избежать взаимного визуального контакта или уменьшить его).
Тот факт, что конфликтные ситуации продуцируют значительный заряд эмоциональной энергии независимо от того, как проявляется сам конфликт телесно, лицом к лицу и с применением силы или опосредованно медийными средствами, может свидетельствовать о том, что виртуальный конфликт призван облегчить продуцирование эмоциональной энергии и групповой солидарности без насилия. Однако, по мнению Р.Коллинза, групповая солидарность достигает большей интенсивности и продолжительности при телесном взаимодействии людей. Но этот вопрос, в частности, относительно способов фиксации и измерения продолжительности и интенсивности групповой солидарности при разного рода взаимодействиях (в том числе и конфликтных) остается открытым.
Таким образом, с одной стороны, количество возможностей для ненасильственных конфликтов растет в современном цивилизованном мире, с другой стороны, это ставит перед социологом еще один вопрос о наличии или отсутствии баланса между «реальными» (насильственными конфликтами) и виртуализированными. В главе «Нормальность преступлении» Р.Коллинз говорит о том, что количество насильственных преступлений (убийства, увечия, изнасилования), по сравнению с так называемыми преступлениями без жертв (мошенничество, нелегальная торговля, проституция) остается относительно постоянным на протяжении всего времени. Можно ли сделать такое же предположение относительно насильственных и виртуальных конфликтов? Сохраняется ли и здесь необходимое соотношение, или же возможны перекосы, и каковы последствия возможных изменений?
Таким образом, подводя итоги, нам бы хотелось обратить ваше внимание на следующие выводы:
1. Последствия виртуальных конфликтов в пространстве Интернет оставляют перманентные следы в виде текстовых и аудиовизуальных записей.
2. Виртуальные конфликты получили широкое распространение и многообразие форм с ростом цивилизации общества.
3. Опосредованное медийными средствами общение является не замещением, а дополнением по отношению к телесному взаимодействию.
4. Степень эмоциональной энергии, групповой солидарности и динамики, в том числе в конфликтных ситуациях, нуждается в дополнительных исследованиях.
5. Виртуальные конфликты и насильственные конфликты имеют в своей основе различные экзистенциальные эмоции: в первом случае это «социальная тревога», а во втором - «природный (естественный) страх».
Литература:
1. Collins R. Sociological Insight. An Introduction to Non-Obvious Sociology. Oxford University Press, 1992. - p.224
2. Носов Н.А. Психологические виртуальные реальности. - М.: Ин-т человека РАН, 1994. - 180 с. (M.: Institut cheloveka RAN, 1994. - 180 p.).
3. Collins R. The Sociology of Philosophies: A Global Theory of Intellectual Change. Cambridge: Harvard University Press, 1998. - p. 1002.
4. Collins R. Violence: A Micro-sociological Theory. Princeton: Princeton University Press, 2008 - 558 p.
5. Collins R. Conflict Sociology. New York: Academic Press, 1974 - pp.56-61 [Электрон. ресурс] / Режим доступа: http://media.pfeiffer.edu/
lridener/courses/CoLLINRLHTML
6. Collins R. Why We Fight? / Graeme Wood // New York Sun: February 13, 2008 [Электрон. ресурс] / Режим доступа: http://www.nysun.com/arts/ why-we-fight-2008-02-13/71206/
7. Collins R. Suicide Bombers: Warriors of the Middle Class / Randall Collins // The Foreign Policy: January, 2008. [Электрон. ресурс] / Режим доступа: http://www.foreignpolicy.com/story/cms.php?story_id=4131)
8. Collins R. Interaction Rituals and the New Electronic Media [Электрон. ресурс] / Режим доступа: http://sociological-eye.blogspot.com/2011/01/ interaction-rituals-and-new-electronic.html.
