РЕМИНИСЦЕНЦИИ ОБРЯДОВОЙ КУЛЬТУРЫ ЭРЗЯН КАК ОТРАЖЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ КАРТИНЫ МИРА В СОВРЕМЕННОМ РОМАНЕ МОРДОВИИ Текст научной статьи по специальности «Искусствоведение»

Шеянова С.В.

профессор кафедры финно-угорских литератур ФГБОУ ВО «Национальный исследовательский

Мордовский государственный университет имени Н. П. Огарёва»

Россия, г. Саранск

РЕМИНИСЦЕНЦИИ ОБРЯДОВОЙ КУЛЬТУРЫ ЭРЗЯН КАК ОТРАЖЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ КАРТИНЫ МИРА В СОВРЕМЕННОМ РОМАНЕ МОРДОВИИ

REMINISCENCES RITUAL CULTURE ERZYA AS A REFLECTION OF THE NATIONAL PICTURE OF THE WORLD IN THE MODERN NOVEL MORDOVIA

Sheyanova S.V.

Professor of Department of Finno-Ugric literatures FSBEI HE «National Research Ogarev Mordovia State

University», Saransk, Russia

АННОТАЦИЯ

В статье исследуются элементы традиционной обрядовой культуры эрзян, ассимилировавшие в эпическое пространство современного мордовского романа, проявляющиеся на разных уровнях художественного дискурса, отличающиеся полифункциональностью. ABSTRACT

The article investigates the elements of the traditional ritual culture Erzya, assimilated into the space epic novel of contemporary Mordovian manifested at different levels of artistic discourse, characterized by multifunc-tionality.

Ключевые слова: обрядовая культура, национальная картина мира, роман, этнофилософия. Keywords: ceremonial culture, national picture of the world, novel, etnophilosophy.

Культура народа - сложная система, определяющая поведение, мироощущение, мышление каждого из его членов, систему духовных ценностей. Этнокультурные составляющие любого народа наиболее ярко проявляются в обрядовой культуре, находящейся в тесном взаимодействии с его духовностью и нравственностью. Традиционная обрядность изначально имела яркую этническую окраску и, в определенной степени, выступала формой этнического самосознания, мифологического этно-мировосприятия и воздействовала на бытовой уклад, общеэстетические и морально-этические нормы поведения в социальной и семейной жизни.

Сфера бытования традиционной обрядовой культуры эрзян и мокшан постоянно сужается, существует реальная угроза исчезновения многих ее элементов. Одной из форм художественного мышления, средством выявления ценностных ориента-ций народа и его культурного богатства являются художественные литературные опыты. Литературное творчество как часть национальной культуры естественным образом впитывает национальное мироощущение, традиционные эстетические, нравственно-этические нормы. Отечественный исследователь Г. Д. Гачев сводит мысль к тому, что при-родно-географические, психологические, этнографические и другие факторы формируют особенности национального образного мышления, национальную систему ценностей и своеобразие мировоззрения народа, что объединяется в понятие «национального образа мира» [3]. Каждый художник, по мнению ученого, смотрит на мир глазами своего народа, и вполне естественно, что идеи, замыслы, образы, воплощенные им, национально окрашены. Н. А. Бердяев, размышляя о национальном, эксплицирует бесспорное: культура не может быть «отвлеченно-человеческой», она «всегда... национальная, индивидуально-народная и лишь в

таком своем качестве восходящая до общечеловеч-ности. Все творческое в культуре носит на себе печать национального <...> И великий самообман -желать творить помимо национальности» [2].

Обращение эрзянских писателей Кузьмы Абрамова, Александра Доронина, Евгения Четвергова к художественной интерпретации традиционной обрядовой сферы в крупных жанровых формах прозы - это проявление национально-этнической самобытности произведений и факт этнического ренессанса.

В романе К. Абрамова «Пургаз» [1] художественно отображены некоторые эпизоды традиционной обрядности эрзян. Прежде всего следует назвать озксы (моления), возникновение которых связано с практическими нуждами, а с течением времени превратившихся в систему религиозных верований и явившихся определенной ступенью в духовном развитии народа. «Поклонение богам было в определенной мере формой системы жизни, организовывало семейно-бытовую и хозяйственную деятельность, придавало ей осмысленно-разумный характер, так как понятие того или иного божества содержало в себе определенное количество полезных знаний о тех сферах природы и общества, которое они олицетворяли» [12, с. 81]. Согласно народному мировоззрению, божества могли причинить немало бед и неприятностей, если вовремя их не умилостивить. С целью расположения к себе воображаемых сверхъестественных сил, искупления своей вины перед ними люди проводили различные обряды, религиозно-магические ритуалы, моления. Исследователи отмечают периодичность проведения молений: «.общение с богами происходило практически в течение всего года: весной к ним обращались с просьбами о ниспослании здоровья, урожая, увеличения и защиты скотины;

летом, чтобы предупредить непредвиденные стихийные бедствия; осенью - с благодарностью за то, что боги создавали благоприятные условия для урожая и т.д.» [7, с. 22].

Внимание К. Абрамова привлекает весеннее моление. «Каждую весну, лишь на деревьях лопнут почки и кроны зазеленеют молодой листвой, а лесные поляны покроются травой т цветами, род собирается на большое моление. В иные годы на моление собираются вместе и два, и три рода. Старейшины молян по одним им известным приметам назначают для этого день, который объявляется Великим днем. А до Великого дня каждая семья устраивает свои моляны. Потом собираются всем селом, а то и несколькими селениями и просят Великого бога, Ине Шкая, чтобы он даровал им богатый урожай, чтобы множился и тучнел скот, чтобы он не посылал на их землю ни земных, ни небесных напастей» [1, с. 43]. А. Доронин мотивом проведения молений в эрзянском селе Сеськино называет не только хозяйственные нужды крестьян, но и духовную потребность: «...было время, рассказывают старики, когда с каждого гектара по двести пудов пшеницы собирали. .а нынче посеешь рожь - два мешка лебеды соберешь... До весны хлебушка не оставалось даже на семена. Где взять человеку, обремененному бесконечными заботами, силы духа, веры в завтрашний день, утешения, наконец. Есть только один путь: попросить об этом всемогущего Нишкепаза» [5, с. 172].

В основе молений (озксов) мордвы - общинная народная традиция, в них принимали участие практически все члены общины (рода), семейные обряды зародились позднее. Традиционно в обрядовой культуре эрзян и мокшан наблюдается четкое разделение функций половозрастных групп. Основным действующим лицом выступает старшая возрастная группа. Пожилые люди позиционируются хранителями народных традиций, верований, в силу этого им отводится роль руководителя и исполнителя обрядового действа. Коллективным молением руководили выбранные старики - старейшины - самые уважаемые люди общины или рода. У Абрамова мы встречаем «седобородых старцев, одетых в длинные белые рубахи, в новых лаптях из желтого лыка. У каждого в руках - длинный расписной посох, на котором отмечены двенадцать лунных месяцев года и дни великих молян» [1, с. 44]. В романе А. Доронина идейно-композиционный замысел повествования наделяет ролью жреца Кузьму Алексеева, мужчину среднего возраста. Таким образом, следует говорить об исторической трансформации ролевой нагрузки на молениях.

Общественные моления мордва обычно проводила у какого-то водного источника (ручья, родника), на опушке леса, у почитаемых деревьев -липы, дуба и березы. На функции деревьев как культовых центров на местах молений эрзян и мокшан, неоднократно указывали исследователи. В качестве священных деревьев, около которых совершались общественные моления, почитались дуб, липа, береза или вяз. В «Пургазе» древняя мордва собралась на моление на обширной лесной поляне,

The scientific heritage No 7 (7),2016 на которой «густо разметали свои кроны три старые липы. Их толстые стволы потемнели и потрескались от времени, как ладони землепашца. Из-под могучих корней бьет родник, дно которого золотит промытый песок» [1, с. 48]. По мнению исследователей, «поклонение тем или иным породам деревьев в значительной степени было вызвано их хозяйственным значением» [7, с. 121]. Липа, упоминаемая К. Абрамовым, имела в хозяйстве большое применение. Ее использовали для строительства, липовое лыко также шло на изготовление плетеной обуви - лаптей, и разнообразных предметов утвари: посуды, сундуков, мебели. Кроме того, липовая кора давала еще один ценный вид сырья - мочало, из которого производили веревки, бечевки, рогожу, кули и т.п.

Местами проведения озксов служили также лесные поляны и священные рощи. В связи с вырубкой лесов и уничтожением служителями Православной церкви священных рощ от них оставались отдельные деревья, которые служили местом паломничества населения. А. Доронин описывает священную поляну (репештю): «...куда ни глянешь -древние, могучие дубы-великаны и в человеческий рост трава, в траве россыпь цветов. Верхушки дубов, казалось, достают до неба. .На середине поляны из-под огромного, с мельничный жернов камня, булькал родник. Над родником, который заботливо огорожен слегами, зеленым навесом встали четыре дуба, древних, кряжистых. К самому могучему дереву, которому эрзяне дали имя Озкс-Тумо, были прибиты иконы со святыми ликами. Давным-давно в стволе Озкс-Тумо кто-то сделал топором отметину - углубление. Теперь эрзяне в каждый свой приход сюда, на Репештю, в разросшемся дупле свечу зажигают...» [5, с. 93]. В данном случае образ могучего дуба - не только священный компонент обрядового действа, он становится художественным символом мощи, духовной стойкости и крепости эрзянского народа.

Необходимым атрибутом ритуальных молений мордвы были дары и жертвоприношения. «Как дар, так и жертва имеют целью установление доброжелательных отношений между людьми и божествами. В них отражается принцип: даю тебе, чтобы ты дал мне. Значительное место среди даров и жертв занимали пищевые продукты и блюда, а также животные» [6, с. 23]. В определенный период эволюции у мордвы в дар Верховному богу весной топили в реке лошадь или жеребенка, в последствии произошел отход от подлинной жертвы, полностью отдававшейся богам, до символического акта. В ходе обрядовой церемонии пищевая жертва, как правило, съедалась ее участниками, а божествам оставляли куски жертвенного мяса, кости, голову, хвост, шкуру животного и его кровь. Выбор жертвенного животного был ответственным этапом подготовки к молению. К. Абрамов об этом пишет так: «Старейшины молян задолго до Великого дня отбирают бычков и баранов и откармливают их в отдельных загонах - Ине Шкаю нужно привести достойную жертву» [1, с. 44]. После завершения продолжительного процесса моления жертвенное

мясо раздавалось молящимся: «сначала мужчинам, потом - женщинам и девушкам. Родители делились с детьми» [1, с. 52]. Традиционным угощением на озксах был мед, который запивался пуре, обязательно входившем в состав жертвенной пищи во время молений. Упоминание о древнем напитке мордвы можно найти практически во всех этнографических исследованиях этносов. «Священное пуре изготовлялось из смеси меда, хмеля, ячменя, варилось как обычное пиво» [4, с. 14].

Моления, жертвоприношения наряду с разнообразными обрядами, поверьями и т.д. являются средствами отражения мифологической модели, традиционной системы мифологических представлений народа о строении мира. В мифической поэзии эрзян Верховным Богом - демиургом - является Чипаз (Бог Солнца), в более поздний период его роль отводится сыну Чипаза - Нишкепазу. У К. Абрамова находим упоминание одного языческого бога - Верховного бога Ине Шкая. Однако по воззрениям дохристианской мордвы, миром управляют множество божеств - хранителей интересов рода, ближайших к людям представителей потустороннего мира (Вирява - богиня леса, Ведьава - богиня воды, Юртава - богиня рода, Кудава - богиня дома и др.). В более поздний период политеизм сменяется единобожием, возвышением одного бога -Нишкепаза. Таким образом, К. Абрамов проводит мысль о закрепившейся к началу XIII века тенденции установления монотеизма у мордвы. Творческое видение писателя, воссоздающее этномифоло-гическую художественную модель мира и человека, усиливает онтологическое звучание поднятых автором «вечных» тем и проблем. Кроме того, это способствует непрерывному самопознанию эрзянским народом собственного поистине неисчерпаемого этномифологического феномена. Включение сцены родового моления (озкса) в ткань «Пургаза» мотивировано потребностью познания национальной культуры и истории. Д. С. Лихачев акцентирует внимание на том, что «.в исторических романах .. .можно изучать мир истории, .его законы, .. .систему причинности или «беспричинности» социальных отношений и событий, - одним словом, внутренний мир истории» [8, а 75].

Сцена родового моления - не единственное развернутое в сюжетном повествовании «Пургаза» описание национально-обрядового действа, однако попытка творческого представления свадебного и похоронно-поминального обрядов оказалась, на наш взгляд, менее удачной. Данный факт не следует рассматривать как некую недоработку автора, связанную с недостаточной его осведомленностью и информированностью в этом историко-культурном вопросе. «Мир художественного произведения, - пишет д. С. Лихачев, - воспроизводит действительность в неком «сокращенном» варианте. В мире литературного произведения нет многого из того, что есть в реальном мире. Литература берет только некоторые явления реальности и затем их условно сокращает или расширяет, делает их более красочными или более блеклыми, стилистически их организует» [8, с. 78]. Именно стилистическая

организация делает мир художественного повествования, несмотря на вынужденную сжатость, в некоторых отношениях разнообразнее и богаче, чем мир действительности. Необходимость выявления особенностей национально-исторической среды приводит К. Абрамова к своеобразной стилизации текста, однако основной авторской целью следует усматривать не детальное описание национальной обрядности, что может стать объектом научно-этнографического исследования, а раскрытие художественных образов представителей древней эпохи.

Более подробно похоронный обряд с определенными обрядовыми действами и фрагментом причитания предстает в романе А. Доронина «Кузьма Алексеев». В структуре произведения причитания выполняют не только историко-этнографи-ческую, но и нравственно-эстетическую функцию, обусловленную значимостью темы, которая волновала и волнует каждого человека, - это вопросы жизни и смерти, бренности и вечности человеческого бытия и т.д. К. Т. Самородов, ссылаясь на общеизвестный очерк И. Н. Смирнова «Мордва» сообщает, что «.смерть, по воззрениям мордвы, не что иное, как переход из земной жизни в загробную, где умерший продолжает свою жизнь» [10, с. 140]. Подобные воззрения нашли отражение в романе «Кузьма Алексеев», в частности во фрагменте похорон старика Видмана: «Под покойником - лыковая дерюжка, под поседевшей головой вместо подушки трава-чебрец. Холодное тело обернуто в холстину, ноги обуты в новенькие лапти. В изголовье положили ковшик и копейку, чтобы покойный мог на том свете утолить жажду и при желании сходить на ярмарку. К ногам положили лапотную колодку - плети лапти для оставшихся на земле родных и близких. На таганке, на черной сковородке, шипели раскаленные угли, изгоняя из избы нечистый дух» [5, с. 65]. В устно-поэтических традициях похоронных причитаний автор привел отрывок плача по Видману его дочери Окси, что отражает драматизм описываемого и оказывает эмоциональное воздействие на читателя. Включение похоронного обряда в текст романа «Кузьма Алексеев» гармонизирует с общим сюжетным руслом и дает яркое представление о культуре эрзянского народа начала XIX века, особенностях его мышления и мировоззрения.

Мордовский свадебный обряд, несомненно, одна из самых ярких, театрализованных этнокультурных составляющих, включающих традиционные предсвадебные, свадебные и послесвадебные элементы мытья невесты в девичьей бане, «умыкания невесты, заворачивания ее в кошму и укрытия в специально приготовленном доме, наречения молодой другим именем, взятия девичьего города поезжанами, т. е. участниками свадебного поезда, «погоня за куницей» и др.» [9, с. 55]. По утверждению К. Т. Самородова, мордовская свадьба представляет собой «сложный ритуал, где, с одной стороны, сохранилось единство синкретических форм первобытной идеологии, в частности, синкретизм родов и видов художественной формы искусства -

поэзии, музыки, хора, пляски, пантомимы и т.д., пронизанных религиозно-обрядовым действом; с другой стороны, наметились уже все элементы драмы: моменты действа, сказа, диалога, ряжения и т.д.» [10, с. 41]. Е. Четвергов в романе «Ванечка» [11] стремится к сохранению лучших традиций национальной культуры. Описанная им свадьба Кули проходит шумно, весело, сопровождается песнями, танцами, игрой на гармошке. «Большой дом Дораевых дрожал от громких голосов, радостных слов, плясок и песен. Сноху взяли - Валдаеву Кулю. Подруги невесты и многие женщины одеты в мордовскую одежду: на головах сверкают «панго», сами в вышитых «ряцях» и «покаях», на ногах вместо лаптей валенки. Горные, поезжанины и младшие поезжанины, подруги невесты. Гостей много. Кроме них - зрители. Дом полон. Кому не удалось пройти вперед, стиснувшись, стояли сзади, некоторые пролезли на печку. Каждый хочет увидеть, красива ли невеста, услышать ее причитания и свадебные песни, посмотреть на песни, пляски, попробовать вкус браги. Сватовство, свадьба -спектакль не на один день. Смотри-наблюдай, сколько душе угодно, пока не надоест, никто не осудит. Такие «подглядывание» плохим, постыдным делом не считалось. Эрзянская свадьба в древние времена продолжалась в течение недели, своими песнями-плясками, проведением всех обрядовых действ напоминала оперу.» [11, с. 18. Перевод подстрочный. Наш. - С. Ш.]. Е. Четвергов не стремится к детальному изложению всего свадебного обряда, он апеллирует к этическим сторонам данного действа. Процитированный фрагмент повествования позволяет представить особенности этносознания эрзянского народа и в определенной степени философию жизни этноса. В произведении художественный этнографизм приобретает зрелую форму, активно участвует в решении «извечных» нравственно-этических, эстетических, философских проблем.

Итак, реминисценции этнообрядовых действ придают романному повествованию стилистическую содержательность в отражении специфического и национального. Обращение к обрядовой сфере позволяет писателям затронуть сложную философию этноса, художественным словом создать

этнически неповторимый портрет народа. Детальное воспроизведение народных обычаев и обрядов не только придает романному повествованию этнографическую окрашенность, раскрывая этнокультурную атмосферу народа, но и становится конструктивным фактором в сюжетно-композицион-ном и языковом дискурсе произведений, художественно обогащает их поэтику.

Список литературы

1. Абрамов К. Пургаз: роман-сказание / К. Абрамов. - М.: Современник, 1989. - 444 с.

2. Бердяев Н. А. Судьба России. иЯЬ : http://lib.ru/HRISTIAN/BERDOEW/rossia.txt

3. Гачев Г. Д. О национальных картинах мира / Г. Д. Гачев // Народы Азии и Африки. - 1967. - № 1. - С. 77-92.

4. Девяткина Т. П. Мифология мордвы / Т. П. Девяткина. - Саранск, 2005. - 124 с.

5. Доронин А. Кузьма Алексеев: роман / А. Доронин; пер. с морд.-эрз. Е. Голубчик. - Саранск: Мордов. кн. изд-во, 2008. - 368 с.

6. Корнишина Г. А. Традиционно-обрядовая культура мордвы / Г. А. Корнишина. - Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2007. - 116 с.

7. Корнишина Г. А. Экологическое воззрение мордвы (религиозно-обрядовый аспект): монография / Г. А. Корнишина. - Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2008. - 156 с.

8. Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения / Д. С. Лихачев // Вопросы литературы -1968. - № 8. - С. 74-87.

9. Мордовское устное народное творчество: учебное пособие / Мордов. ун-т. - Саранск, 1987. -288 с.

10. Самородов К. Т. Мордовская обрядовая поэзия / К. Т. Самородов. - Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1980. - 168 с.

11. Четвергов Е. Ванине: роман на морд.-эрзя яз. / Е. Четвергов. - Саранск: Мордов. кн. изд-во, 2011. - 204 с.

12. Шаронов А. М. Мордовский героический эпос: Сюжеты и герои / А. М. Шаронов. - Саранск: Мордов. кн. изд-во, 2001. - 207 с.