CC BY
15
Г.А. Заславский
Российский институт театрального искусства — ГИТИС,
Москва, Россия
РЕМАРКИ В ПЬЕСАХ НИКОЛАЯ КОЛЯДЫ. ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ
Аннотация:
Н.В. Коляда (1957 г.р.) — известный российский драматург и деятель театра. Им написано более 90 пьес, многие из которых переведены на разные языки и ставятся на сценах в России и за ее пределами. Н.В. Коляда — создатель театра в Екатеринбурге, чьи постановки в течение многих лет неизменно привлекают внимание зрителей.
Авторские ремарки в текстах его пьес имеют особое значение. В них автор скрупулезно, в деталях отмечает реалии быта, перемещение актеров-персонажей в сценическом пространстве, уточняет как время действия, так и порой желаемый хронометраж сцены. Тексты ремарок позволяют ощутить желание автора воплотить на сцене реальность, бы-тийность и событийность происходящего.
Вместе с тем ремарки отмечены особым качеством художественности, поэтичности, осмыслением контекста. Поэтичность текста ремарки сопутствует точности фактического описания реальности мизансцены. Зачастую поэтичность текста ремарки отмечена многозначностью смыслов и изысканностью художественных метафор.
Ключевые слова: Н. Коляда, ремарка, функциональность ремарки, художественность ремарки.
G.Zaslavsky
Russian Institute of Theatre Art (GITIS) Moscow, Russia
AUTHOR'S COMMENTS IN NIKOLAY KOLYADA'S PLAYS.
THE FUNCTIONAL AND THE ARTISTIC
Abstract:
N.V. Kolyada (born in1957) is a prominent Russian playwright and theatre worker. He is the author of more than 90 plays, many of which have been translated into various languages and have been frequently staged both in Russia and abroad. Nikolay Kolyada has founded a theatre company in Ekaterinburg whereas his stagings infallibly attract public attention.
Author's comments in the margins of his plays are of paramount importance. A single glance at them shows how meticulously the author describes real facts of life, stage movements of actors and their characters, specifies time settings and occasionally the running time of a particular scene. The exact wording of these comments helps to understand the author's wish to objectify a certain reality on stage, both on existential and event-related levels.
However, these comments have a certain sense of artistry in them, possess infinite poetical qualities and allow for vast contextual interpretations. Poetic sentiment that pervades the comments corresponds to the precision of stage setting depiction and suggests multiple meanings while boasting metaphorical exquisiteness.
Key words: N. Kolyada, playwright's comments, comment's functionality, comment's literary properties.
Вероятно, я не первый, кто, взявшись за тему, связанную с ремарками, первым делом обращается к словарю, чтобы не лишний раз узнать, что, как записано в Толковом словаре русского языка под редакцией С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой, ремарка — это «1. Отметка, примечание (устар.). Ремарки на полях книги. 2. В пьесе: пояснение автора к тексту, касающееся обстановки, поведения действующих лиц, их внешнего вида». В Литературной энциклопедии объяснение, по понятным причинам, дается более пространное, да и автор — в мире театра человек известный и авторитетный, это Г.Н. Бояджиев: «РЕМАРКА [французское remarque — "замечание", "примечание"] — драматургический термин. Главное содержание Р. — указание места и времени действия, а также сценических поступков и психологического состояния персонажей. Как общее правило, Р. выполняет чисто служебную функцию, но иногда она может превращаться в самостоятельную художественно-повествовательную часть драматургического произведения. <...> Излишнее увлечение Р. драматургов, рассчитывающих создать произведение не только для сцены, но и для чтения (иногда даже в первую очередь для чтения — Lesedrama), приводит к гипертрофии Р., которая, теряя свою непосредственно утилитарную роль, превращается в особую повествовательную часть драматургического произведения. <...> Авторские белле-
тризированные Р. редко оказываются полезными для постановщика, и обычно он их просто игнорирует. Пьесы же, предназначенные только для чтения, от беллетристических Р., конечно, могут и выигрывать».
Держа в уме эти не потускневшие от времени определения, не утратившие смысла, обратимся теперь к нескольким пьесам Николая Коляды, одного из самых известных среди ныне живущих в России драматургов, кроме того — и одного из самых продуктивных, человека, который, помимо собственных пьес, прославился в последние годы еще и созданием целой драматургической школы, — в течение уже 18 лет (с 1994 г.) Коляда ведет курс «Драматургия» в Екатеринбургском государственном театральном институте. Среди его учеников чаще других называют Олега Богаева, Василия Сигарева, Анну Богачёву. На официальном сайте драматурга из творческой биографии можно узнать, что его «первая пьеса "Играем в фанты" написана в 1986 году. С тех пор написано 70 пьес, 40 из которых поставлены в разное время в театрах России, стран СНГ и в дальнем зарубежье».
С «Игры в фанты» и начнем, хотя от пьесы к пьесе видно, что отношение драматурга к ремарке развивается, развивается не поступательно, вероятно, многое зависит и банально — от настроения автора. Я не стал бы настаивать на каком-то развитии ремарки в пьесах Коляды от пьесы к пьесе, движении от функционального к художественному. Начало пьесы. «Занавес еще не открылся, а смех начался. Смех жуткий, животный, непонятно, чем заражающий. Смеется один человек. Открылся занавес. Обычная двухкомнатная квартира, кухня, прихожая. На лестничной площадке — четыре двери. За небольшим журнальным столиком в гостиной сидят Кирилл, Настя, Артем, Никита. Артем размахивает мешочком. Это — зарубежный сувенир, он-то и смеялся. В комнате полумрак, стоит настоящая елка, на ней слегка мигают лампочки. Кое-где на мебели мишура, серпантин. Чувствуется, что хозяева квартиры к Новому году приводили в порядок жилище. Мешочек замолкает, и мы ясно слышим молодые, добрые, веселые голоса. Ребята смеются. Но смех у них не механический, а настоящий, добрый, искренний. Это — важно. Итак...».
После «итак» — двоеточие и первая реплика Кирилла. Слов явно больше, чем необходимо постановщику. Эпитетов —
больше, чем потребуется театру, о чем драматург, вышедший из актеров, прекрасно знает. Известно Коляде и то, что режиссеры легко, а часто и с удовольствием вовсе пренебрегают рекомендациями автора. К чему же столько слов? Оставим вопрос — для последующего ответа. Обозначим вопрос — как важный для понимания и положения ремарки, ее месте у Коляды, так, возможно, — и для понимания природы творчества драматурга, хотя такой общий вопрос и выходит за границы этой статьи.
Одна из следующих, ранних пьес — «Сказка о мертвой царевне». Первая ремарка: «Строем идут солдаты. Поют песню. Хриплыми, злыми голосами поют. Сначала только грохот сапог по асфальту слышен. Ближе, ближе... Песня громче, громче... Во всю глотку орут, бедные. И вдруг — оркестр! Медь, барабаны. Чистые, радостные, неземные звуки "Прощания славянки". Ком-натуха в ветеринарной больнице. На стенах несколько оборванных, засиженных мухами плакатов. На них нарисованы коровы, собаки, кошки, лошади. Даже слон один затесался на плакат серого цвета. И стрелочки: у кого где что находится и как кого надо резать. Поперек комнаты, деля ее на две части, стоит черный шкаф. За ним в углу живет собака Ланка и ее четыре щенка. Ланка — огромная, как теленок, собака — московская сторожевая. Лежит там, вздыхает, будто человек, ворочается, дышит. В другой "комнате" — диван. У дивана — стол. На него газета постелена. На гвозде — фуфайки и халаты. Одна дверь, которая ведет в ветлечебницу — зеленого цвета. Другая, в углу комнаты, черный ход на улицу — выкрашена черной краской. Потолок в комнате грязный, запаутиненный, потрескавшийся. Возле дивана на табурете стоит настольная лампа. Она и освещает жилище Риммы. Еще стоит стул, два табурета и. Все. Больше ничего нет. Десять часов вечера. На диване сидит НИНА. Рядом с ее ногами на полу — шикарный чемодан коричневого цвета. Нина — женщина около тридцати лет, чересчур нарисованная, чересчур яркая. Сидит на диване, брезгливо осматривается, то нервно поправляя прическу, то копаясь в чемодане. РИММА — в белом халате, в шапочке на голове, в синих тренировочных брюках с белой полосой сбоку, в кроссовках. Сидит на стуле, опустив красные руки вниз, рассматривает Нину. Говорит радостно». Двоеточие, первая реплика. Ремарка разрастается, обрастая подробностями.
В «Мы едем, едем, едем...» первой реплике предшествует целая страница мелким кеглем набранного текста, целая история, рассказ о провинциальной жизни. «Первый этаж, двухкомнатная квартира в "Городке Чекистов". "Городок Чекистов" — это там, где квартиры ещё до войны были построены и, естественно, построены были они для чекистов, которых тогда много было и надо было их куда-то селить. "Городок Чекистов" — это дома в самом центре, это высокие потолки, широкие окна и двери, простор, воздух. Но вот только кухонь в этих квартирах нету. Нету потому, что в тридцатые годы, тогда, давно, пролетариат (ну, так мыслилось, блазнилось, мнилось) не должен был бы дома питаться, а должен был бы строем организованно ходить в пролетарские же столовые. А сверху "Городок Чекистов" — выглядит как "Серп и Молот". Правда, это пока не проверено, не уточнено, а существует на уровне ОБС (Одна Баба Сказала). Не проверено потому, что до сих пор по бумагам "Городок Чекистов" военный (или какой-то там) секретный объект, и потому ни один самолет или вертолет над "Городком" не летал и его не фотографировал. Кто его знает, может, и правда — "Серп и Молот". А вот самих чекистов "с холодными руками и чистым умом" (или как там это говорилось?) в домах этих почти не осталось. Кто где. Разлетелись, разбежались, разъехались, поумирали. А квартиры эти (поскольку в центре они, как сказано) престижными стали, дорогими, и заселились в них другие "чекисты". То есть наши с вами, так сказать, современники и соотечественники. Им ничего, что кухни нету, они и в ванную прекрасненько плиту поставят и — вари борщи и каши, наяривай. Вот в этой двухкомнатной квартире так: электроплита стоит возле ванны. Рядом полочка с кастрюльками, ложками, чашками, банками. Над плитой висят женские нейлоновые колготки, под завязку луком забитые. Будто полчеловека на стенке висит. Лук пророс, торчит туда-сюда зелеными отростками. В прихожей — двойные двери: деревянная дверь внутрь открывается, а железная — наружу. Ещё в прихожей дверь в туалет. Справа и слева от прихожей по комнате. Комнаты совершенно одинаковые по размерам, квадратные. В каждой комнате по окну, по люстре, по ковру. Правая комната одновременно и гостиная, и столовая: тут холодильник, телевизор, кресла, лампа тайваньская на ножке (вообще, кстати, насчёт Тайваня: "жёлтой сборки" в
квартире всего разного навалом). А в левой комнате спальня: широченная с резными спинками (Китай) кровать, рядом тумбочка, магнитофон, лампа. В углу над кроватью большая клетка: в ней кто-то есть. В квартире всё путём, как говорится: богато и красивенько. Видно, что въехали сюда недавно: и побелка чересчур свежая, и краска блестит, а решётки на окнах не окрашены, ржавые прутья, да ещё и коробки разные по квартире то там, то сям стоят нераспакованные. Ну, а главное в квартире — зеркала: они везде, везде! Штук пятьдесят, наверное. Может, бзик у хозяев на зеркала? По всем стенам зеркала, а в спальне — даже над кроватью, на потолке. Ещё в спальне стоит ёлка искусственная (Корея), на ней лампочки блестят. В коридоре на тумбочке телефон, рядом с телефоном маленький транзисторный приёмничек стоит, музыка из него играет. Утро. За окном идет снег — негустой, пушинками, как и положено перед Новым годом. В коридоре друг против друга стоят НИНА и МИША. Нина в зелёном махровом халате (Вьетнам), руку одну Нина держит в кармане. А Миша в полупальто стареньком, синего цвета; у Миши в руках бумажки, он на них очками пялится. Миша маленький-маленький ростом. Его на табуретку поставь — он как раз с Нину будет».
Чтобы не утомлять читателя, попрошу поверить на слово — в одной из поздних, еще более близких к нашему времени, пьесе «Птица Феникс» первая ремарка — еще многословнее, обстоятельнее, занимает полторы страницы такого же мелкого, убористого и изобилующего подробностями авторского текста. Ограничусь литературной, а очевидно не сценической, лишенной функциональной ценности ремаркой из этой пьесы: «Тишина, только легкий ветерок запутался в паутине высокой телеантенны», — эти тишина, и легкий ветерок подобны «серебряным нитям», которые протягиваются в уплотняющемся воздухе в другой пьесе, в «Рогатке».
Отправляясь в путь — имея в виду, что каждая пьеса — некий путь, отправляя своих героев в этот путь-дорогу, Коляда меняет угол зрения всякий раз, то переворачивая бинокль и поднимаясь почти на высоту птичьего полета, что, конечно, в пьесе и на сцене никак показано быть не может, но — теоретически — может быть учтено актерами и режиссером в разговорах о пьесе, о характерах, месте действия и т.п., то вдруг автор перенастраи-
вает оптику и начинает — точно в микроскоп — рассматривать самые мелкие подробности, которые, как и панораму с горизонтом, публика снова не увидит. И то, и другое — оказывается вне поля зрения зрителей, подобно звуковым колебаниям, недоступным человеческому слуху — что-то слишком высоко, что-то — так низко, что снова — вне человеческих возможностей.
Еще пример — начало «Персидской сирени» — где как раз бросаются в глаза мелочи, которых зрители не увидят: «Почтовое отделение. Моё. Номер двадцать шесть. Маленькая комнатка. В одной из стен дверь на замке, а рядом — окно выдачи почты, которое тоже на замке, и табличка: "Перерыв с один до два". На двери другое объявление: "Если кто-то не заплатит за а/я, у того а/я будет отрезан, выварен сварочным агрегатом!!! А больше просить платить за а/я не будем!! Отдел доставки в а/я!!!" Ниже на двери кто-то слово матерное написал углём или губной помадой, а рядом рожу с языком не нарисовали — выцарапали гвоздиком, теперь будет — пока не закрасят. Между дверью и окном доставки стоит стол двух-тумбовый, старый, на котором два цветка в горшках — герань и алоэ. В горшки сигареты тушили, торчат окурки — много. Ну, Расея, одним словом, у нас это дело-то происходит, не где-то там. Ещё на столе чернильница, рядом — ручка, толстой веревкой привязанная. Ручка с пером, стародавняя. Под столом урна с бумагами. Над столом застеклённые образцы продающихся конвертов, открыток, художественных бланков для телеграмм, и у всего свой номер странный: "РД-78", "Ж-52", "ИК-94", "ЫМ-24". Остальные три стены комнаты — в ящиках, из которых торчат газеты и журналы. Металлические ящики от потолка и до пола — одни прорези, бойницы. У стола сидит ОНА. Старательно макает в чернильницу ручку, что-то пишет на обрывке бумажки. У неё чулки штопанные, на голове шляпка с вуалью, возле ног — старая сумка с ручками, перевязанными синей изолентой. Входная дверь в почтовое отделение отворилась, с улицы влетело несколько грязных жёлтых листьев и вошёл ОН. На нём куртка, сшитая из старых джинсов. Он, мельком глянув на неё, пошёл к ящикам, оставляя грязные следы на кафельном полу. Побренчал ключами, начал открывать ящик. Не выходит. Заело. Он — хмыкнул».
Сравним с куда более ранним — из «Бенефиса» — монологом «Кликуша» — где тоже длинно, но не так: «Забитый до отказа
троллейбус. Крик, шум. Все пыхтят, толкают друг друга. Остановка. Двери открылись. Толпа прет в салон, толкает передних, поджимает. Двери закрылись. К кабине водителя протолкалась Старуха. Тяжело дышит, поправляет платок, шарит по карманам. Она в желтом дождевике, за спиной рюкзак. Платок синий, с белыми полосками, шерстяной. Старуха потолкала вокруг себя локтями, огляделась, устроилась. Достала грязный кошелек. Начала считать деньги, пряча от соседей. Старуха недовольна чем-то, раздражена, сердита. Кричит соседке».
Или — в одной из самых известных пьес Коляды, в «Рогатке», подробнейшая ремарка, даже не из начала, не вводящая в курс, а у Коляды часто — в самое пекло, тут — «рядовая» ремарка из пьесы «Рогатка»: «Форточка открыта, и штора чуть шевелится от теплого летнего воздуха. Илья долго смотрит на ночной город. Синий свет с улицы освещает его фигуру в коляске — жалкую, скорчившуюся. Он смотрит и смотрит долго и настойчиво в окно, словно пытается что-то там увидеть. Красная реклама большого гастронома где-то далеко-далеко то вспыхнет, то погаснет, то вспыхнет, то погаснет. Илья засыпает, продолжая бормотать какие-то слова». Сказанное, процитированное и в большом уже, достаточном количестве, не означает, что Коляда вовсе пренебрегает функциональными возможностями и необходимостями ремарок. Из той же «Рогатки», диалог:
Илья (смотрит в окно). Черная кошка снилась.
Антон. Кошка? Черная? Это к неприятностям! Точно, Илья!
Илья (смеется). Ты как бабка-гадалка. Еще надо? Держись. Снилось, что ты тут по квартире без трусов носишься. Съел?
Антон (серьезно). Голый? Совсем? Это к стыду.
Илья (улыбается). Еще что-то было. Не помню. Дай сюда картинки. Потом посмотрю. (Положил «картинки» на подоконник.) Слушай, может, выпьем, а? Давай, по маленькой? А то чего так сидеть?
Антон. Не надо больше.
Илья (весело). А мы больше и не будем! А меньше — меньше будем. Ага? Так, да?
Антон (естяблоко, смотрит на Илью). Хочешь?
И л ь я. Давай.
Антон. У меня больше нет. Одно. Я куснул. Не брезгуешь?
Илья. Давай, сказал ... (Взял яблоко в руку, осторожно куснул его. Смотрит на Антона. Закашлялся.) Пожалел, гад.
Все — на своих местах, в привычном значении, как это было сформулировано в словарной статье Бояджиева, — «указание места и времени действия, а также сценических поступков и психологического состояния персонажей».
В «Кликуше» функциональное — повторение, — теряя практический смысл (прием заявлен, то есть повторение становится избыточным и излишним), обретает значение художественного «поступка». Ремарка «Молчание» следует одна за другой, периоды, через которые она повторяется в монологе, укорачиваются. Повторяется — 23 раза! Плюс к ним еще одна — «Пауза». Говорить о скорее художественном, чем практическом смысле (хотя и он остается, не уходит совсем) этого «Молчания», позволяет, кроме прочего, и то, что Коляда именно в этой пьесе (в других случаях это — редкость, почти не встретишь), во всех случаях набирает ремарку прописными буквами: «МОЛЧАНИЕ». В спектакле будет — пауза, молчание, как получится, а тут Коляде важно еще и написание, картинка, внешний вид, красота этого — уже отчасти мистического — не молчания, а МОЛЧАНИЯ.
Эти ремарки Коляда пишет, будучи человеком театра, конечно, не для себя, но в первую очередь — для себя, расписывая руку, погружаясь в глубину своей истории, раскочегариваясь, подначивая и подталкивая свое воображение, для него ремарка — как груз, который помогает войти в какой-то новый, еще неведомый автору мир, продвигаясь в этот мир дальше — шаг за шагом, и снова — новый и новый груз, чтобы — не всплыть раньше времени, остаться там, со своими новыми героями. Первая ремарка такая длинная, верней, такие длинные, поскольку речь о всем корпусе пьес, — точно автор преодолевает страх... Такой понятный, так точно описанный Беллой Ахмадулиной: «Уже рассвет темнеет с трех сторон, а все ж руке не достает отваги, чтобы пробиться к белизне бумаги сквозь воздух, затвердевший над столом...» При всей разности миров, цитата — подходящая.
Автор как будто преодолевает страх первой реплики, точно оттягивает начало речи, топчась перед закрытой дверью с ключом в руке. Тянет руку к замку и — снова опускает. Ремарка такая
не может быть названа бессмысленной, поскольку тут есть указание — куда ведут двери, окна, направо-налево, стол, стул, кровать, но без ветерка и паутины. Без указания на то, что кошелек грязный, без этих «архитектурных излишеств» Коляда, вероятно, не напишет и слова. Эти слова, подбадривавшие его самого, его воображение — толчок к дальнейшему течению мысли и продолжению пьесы. Когда же пьеса написана, их можно оставить на писательской кухне, но — зачем? Ведь без них пьесы бы не было.
Данные об авторе:
Заславский Григорий Анатольевич — кандидат филологических наук, ректор Российского института театрального искусства — ГИТИС, Москва, Россия. E-mail: [email protected]
Data about the author:
Zaslavsky Grigoriy Anatolyevitch — PhD in Philology, Principal of Russian Institute of Theatre Art (GITIS), Moscow, Russia. E-mail: [email protected]
