CC BY
188
АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА ASPECTS OF RESEARCHING OF FICTION
УДК 82-1
Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского (Арзамасский филиал)
Канд. филол. наук, доц. кафедры методики дошкольного и начального образования Жесткова Е.А.
Россия, г. Арзамас, тел. 89307087177; e-mail: ezhestkova@mail.ru
N.Novgorod State University PhD, Associate Professor of preschool and primary education Zhestkova E.A.
Russia, Arzamas, tel. 89307087177; e-mail: ezhestkova@mail.ru
Е.А. Жесткова
РЕЛИГИОЗНЫЕ МОТИВЫ В ПОЭМЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА ««ДЕМОН»
В статье рассмотрены религиозные мотивы в поэме М.Ю. Лермонтова «Демон». Мотивы поданы в русле биполярных концептов (Тело и Душа, Вера и Неверие, Жизнь и Смерть), которые наиболее существенно отражают необычность и противоречивость отношения Поэта к религии.
Ключевые слова: художественный мир, душа, внутренняя борьба.
E.A. Zhestkova
RELIGIOUS MOTIFS IN LERMONTOV'S POEM «THE DAEMON»
The article describes the religious motives of Lermontov's poem «The Daemon». Served motifs in line with bipolar concepts (Body and Soul, belief and unbelief, Life and Death), which essentially reflect the most unusual and contradictory relationship to religion Poet.
Keywords: the art world, the soul, the inner struggle.
Художественный мир М.Ю. Лермонтова соотнесен с мотивом вечной неудовлетворенности и подкреплен «роковым» образом Демона, ассоциирующимся не со злым духом, а с «печалью». Образ «печального Демона» ближе понятию человеческой души, которая тщетно ищет покоя, примирения с самим собой и с миром. Поэтому, когда Лермонтов называет своего героя «духом изгнания», мы не должны подразумевать под этим персонажем библейской легенды, близкого сатане или дьяволу.
Неудовлетворенность окружающей жизнью, которая объясняется исторически атмосферой последекабристской России, спадом активности в настроениях общества, а субъективно - желанием найти ответы на поставленные временем и жизнью вопросы на основе идеалистического сознания, и наполняет героя чувством грусти. Он не понят людьми, потому-то и одинок. А земля, действительно, грешная, так как люди «погрязли» во лжи, зле, насилии, стали забывать о своем предназначении в этом мире - творить Добро. Бесы - падшие ангелы, следовательно - не изначально злые и не от века
© Жесткова Е.А., 2014
обреченные греху существа. Природа демонов - искаженная природа ангелов, а «генетическая» память не умирает.
Демоны отпали небесного царствия своею волею. Свободной волей наделено всякое сотворенное существо. Признавать себя и мир, видеть мир иначе, чем другие и, соответственно, быть чем-то иным, чем другие, - неотъемлемое право и коренное свойство всех, живущих в «подлунном» мире. Но если индивидуальное начало («самость») возводится в абсолют, если наша воля и частная точка зрения воспринимается как единственный способ видения мира, то свобода воли обращается в своеволие, отвергающее весь мир (волю Божию о мире) и тем самым отторгающее себя от мира (Анненков Ю).
И лучших дней воспоминанья Пред ним теснилися толпой; Когда он верил и любил, Счастливый первенец творенья! Не знал ни злобы, ни сомненья, И не грозил уму его Веков бесплодных ряд унылый... И много, много... и всего Припомнить не имел он силы! [5; с.294]
Свободная воля Люцифера и последовавших ему ангелов отделила их от остального творения. И точно так же только их собственная воля и желание могут стать основанием для возвращения «в прежнюю славу». В Царствие Божие не влекут насильно: каждый волен спастись или коснеть («затвердевать») в грехе. Вот Демон видит Тамару: Немой души его пустыню Наполнил благодатный звук -И вновь постигнул он святыню Любви, добра и красоты!... [5; с.296]
«Пустыня души» как нельзя лучше иллюстрирует одно из положений святоотеческой мысли: «Зло есть недостаток (отсутствие) Добра». Лермонтов настойчиво подчеркивает уже разобранную нами идею: не Бог отвергает человека, но человек отвергает себя от Бога («вновь постигнул он святыню»). Далее «мечты» - образ, отчетливо выражающий душевное расположение Демона в отношении к прежней небесной родине: воспоминания, грезы, иными словами - смутные образы и иллюзорные желания без реальной воли к осуществлению.
Герой романтической поэмы, как правило, самодостаточен, и автор служит анонимным передатчиком его мыслей и чувств там, где герой не мог бы сказать о себе сам (ср.: здесь «пустыня души», «мечты»). Однако заметно, что в критических для эволюции образа и сюжета точках Лермонтов лично вторгается в текст, используя свободно-косвенный дискурс: высказывание одновременно отражает и чувства героя и мысли автора. «То был ли признак возрожденья?» - звучит как вопрос, в равной мере принадлежащий и герою (в интуитивной форме), и автору. Демон - фигура не скованного плотью и рамками земной жизни духа, «которая позволяет отобразить конфликты бессмертной души человеческой - конфликты, «очищенные от шелухи повседневного, наносного, случайного».
На беззаботную семью
Как гром слетела Божья кара! [5; с.299]
«Беззаботная семья» - это и ощущение покоя самой семьей и скрытое авторское порицание бездумной самоуспокоенности. Соответственно, «Божья кара» - это и авторская мысль о законном наказании беззаботности, и ощущение героями «неразумности», «несправедливости» неожиданного удара.
Не Демон послужил отправной точкой душевного мятежа и неустроенности Тамары. Ведь при первой встрече «Он слов коварных искушенья // Найти в уме своем не мог». В тот момент Тамара свободна от страстей, но это бесстрастие детское, от неведения мира. Мир полон тревог, и первый же отголосок мирских волнений (гибель жениха) окажется для нее непосильной ношей. Буря проходит не извне, а рождается внутри.
Уход Тамары в монастырь оказывается не сознательным выбором мира Христова, а бегством отчаяния. И новые искушения (теперь уже лицом к лицу с Демоном) встречают новую неготовность:
Но и в монашеской одежде,
Как под узорною парчей,
Все беззаконною мечтой
В ней сердце билося как прежде.
Под сводом сумрачного храма
Знакомый образ иногда
Скользил без звука и следа
В тумане легком фимиама;
Манил и звал он... но - куда? [5; с.306]
И только падение (доверие злу) и последовавшее раскаяние (прозрение себя, своего места в происшедшем) становится итогом внутренней борьбы Тамары: Дни испытания прошли, Ценой жестокой искупила Она сомнения свои... [5; с.322]
Демон - обобщенная «символическая ипостась» противостояния (противо- и сопоставления) человека и Провидения; Тамара - живая иллюстрация вселенского, общечеловеческого конфликта на «конкретном материале». Но, более того, сплетение двух судеб столь разного масштаба обнаруживает еще одну зависимость. Все мы связаны не только тем, что каждый своей жизнью пытается развязать один и тот же узел духовно-нравственных вопросов, но и тем, что, предлагая свое решение, мы тем самым обусловливаем выбор жизненных путей для окружающих нас. Но если душевное смятение все более ощущается Тамарой как «злая отрава» и она ищет спасения в монастырских стенах (хотя и там не утверждаясь в собственном выборе до момента последнего испытания и самой смерти), то Демон медлит и медлит в иных сомнениях: ... Была минута, Когда казался он готов Оставить умысел жестокий. [5; с.322]
Умысел жесток не для него. Равнодушная бесконечность индивидуального бессмертия - его обычный удел. Едва ли он понимает всю жестокость подобного «царско-
го» жребия для Тамары (в этом смысле он, действительно, не искушает ее сознательно, ибо не сознает свое равнодушие как зло или грех): В любви, как в злобе, верь, Тамара, Я неизменен и велик. Тебя я, вольный сын эфира, Возьму в надзвездные края; И будешь ты царицей мира, Подруга первая моя. [5; с.316]
Демона страшит цена бесплодной вечности. Так или иначе, привычка ко греху и желание освободиться от греховного плена могут осуществляться бесконечно долго. Но выбор должен быть сделан. «Кто не со мною, тот против меня; и кто не собирает со мною, тот расточает» (Лк. II: 23). И в этой внутренней борьбе Демона протянута рука помощи, дан импульс выйти из мерного круга равнодушия и наслаждения собственной тоской и отверженностью.
И звуки песни раздались; И звуки те лились, лились, Как слезы, мерно друг за другом; И эта песнь была нежна, Как будто для земли она Была на небе сложена! Не ангел ли с забытым другом Вновь повидаться захотел, Сюда украдкою слетел И о былом ему пропел... [5; с. 308]
И выбор, быть может, неожиданный для самого закосневшего в равнодушии сердца, сделан. Первый шаг раскаяния совершен: И чудо! из померкших глаз Слеза тяжелая катится... [5; с. 309]
Чудо преображения всегда дар. Дар нужно уметь принять. И, кажется, вековое томление духа подспудно готовило Демона к приятию этого дара: И входит он, любить готовый, С душой открытой для добра. И мыслит он, что жизни новой Пришла желанная пора. [5; с.309]
Демон мыслит себя иным, желает, жаждет иного бытия (вспомним «пустыню души»). Но между желанием и деянием может быть пропасть тех самых «благих намерений», коими вымощена дорога в ад. Ибо открытость изменению еще не равна испол-ненности [1]. «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя и не находя говорит: «возвращусь в дом кой, откуда вышел». «И приходя, находит его выметенным и убранным. Тогда идет и берет с собой семь других духов, злейших себе, и войдя, живут там. И бывает для человека того последнее хуже первого» (Лк. II: 24-26).
Дабы испытать волю Демона к преображению, ангел является ему не только в песне, но лицом к лицу. Там, в песне, были все слова привета, здесь же - слова укора. «Пей поругание как воду живую», - говорит нравственная мысль христианства. И это испытание совести обнаруживает истину: Неясный трепет ожиданья, Страх неизвестности немой,
Спознались с гордою душой, То было злое предвещанье!
«Злое» - шаткое, опасное - сочетание самолюбия и неизвестности грядущих перемен - не преодолевается смиренным признанием собственного бессилия, а обновляет «старинной ненависти яд»: «Она моя!»
На сердце, полное гордыни,
Я наложил печать мою:
Здесь больше нет твоей святыни.. .[5; с. 309]
И - ужасающая правда - в этой точке формально он прав! Не только Демон отталкивает руку ангела, но и Тамара («Святым захочет ли молиться - // А сердце молится ему»). И ангел уходит. Ибо он призван охранять и спасать нуждающихся в его защите и ограждении.
Гордость, себялюбие превозмогают ростки возможной истинной любви, где нет места самолюбованию или желанию присвоить себе другого. Гордость и тщеславие уничтожают возможность неложно раскрыть себя, запирают личность в рамки узкого «я», отрезанного от всех и вся. Вся напыщенная страстями клятва Демона оказалась не что иное, как вызов Богу, продолжение с ним явной и скрытой вражды. Многое дано Сатане, власть его бесконечна, но не беспредельна, нельзя его вылечить красотой и любовью, нельзя разжалобить жалостью. Герой немного просчитался: он был в силе только обольстить, овладеть душой и переделать ее на свой лад не смог.
Можем ли мы назвать после таких рассуждений Лермонтова человеком, отдавшимся на растерзание злым демонам и отвернувшимся от Бога? Поэту приходилось преодолевать «человека внешнего» в себе, вырываться из плена земных, тварных стихий, имевших над его натурой огромную власть. К тайнам надмирного бытия, к абсолютной истине и гармонии его влек «верующий разум», религиозная интуиция, чей зов рано услышал Лермонтов. Еще в 1830 году, отвечая на упреки Н.Ф.Ивановой по поводу его тогдашних мечтаний, он писал: Я верую твоим словам, Глубоко в сердце погрузился, Однако же нашел я там, Что ум мой не по пустякам К чему-то тайному стремился.
Человек может сначала познать себя, только потом правосудие Божие. Самопознание раскрывало «человека внутреннего», просветляло взор. Теперь в эти мгновения, превыше всего ценимые Лермонтовым, освобожденным от чувственных томлений, мятежных желаний, от шума и диссонансов внешней жизни, «человек внутренний» обрекает покой и способность к высшим созерцаниям: Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, И счастье я могу постигнуть на земле И в небесах я вижу Бога... («Когда волнуется желтеющая нива...»)
Ему становится доступна и близка святыня, на которой надолго задерживается его задумчивый взгляд:
Заботой тайною хранима Перед иконой золотой Стоишь ты ветвь Ерусалима, Святыни верный часовой!
Прозрачный сумрак, луч лампады,
Кивот и крест, символ святой...
Все полно мира и отрады
Вокруг тебя и над тобой.
(«Ветка Палестины»)
Библиографический список
1. Горланов Г.Е. Творчество М.Ю. Лермонтова в контексте русского духовного самосознания. М.: Издательство Московского государственного областного университета, 2009. 376 с.
2. Жесткова Е.А. Н.М. Карамзин и А.К. Толстой. К вопросу о художественном осмыслении исторической эпохи Иоанна Грозного // Вестник Санкт-Петербургского государственного университета технологии и дизайна. Серия 2. Искусствоведение. Филологические науки. 2013. № 4. С.51-54.
3. Жесткова Е.А. Мир детства в творческом сознании и художественной практике В.И. Даля // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота. 2014. №4. С.70-74.
4. Жесткова Е.А. Эпоха Иоанна Грозного в изображении Н.М. Карамзина и А.К. Толстого // Мир науки, культуры, образования. 2011. №6 [31]. С.290-292.
5. Лермонтов М.Ю. Избранные сочинения. М.: Художественная литература,
1987.
6. Щеблыкин И.П. Эстетико-философский смысл творческого феномена М.Ю. Лермонтова // Лермонтовский выпуск №7: материалы международной научной конференции «Изучение творчества М.Ю. Лермонтова на современном этапе». Пенза: ПГПУ им. В.Г. Белинского, 2004. С.4-13.
References
1. Gorlanov G.E. Lermontov creativity in the context of Russian spiritual awareness. Moscow: Publishing House of Moscow State Regional University, 2009. 376 p.
2. Zhestkova E.A. N.M. Karamzin and A.K. Tolstoy. On the artistic interpretation historical epoch of Ivan the Terrible // Bulletin of the St. Petersburg State University of Technology and Design. Series 2. Arts. Philology. 2013. № 4. P.51-54.
3. Zhestkova E.A. World of childhood in the creative minds and artistic practice Dahl // Philology. Theory and practice. Tambov: Diploma. 2014. № 4. P. 70-74.
4. Zhestkova E.A. Era of Ivan the Terrible in the image Karamzin and A.K.Tolstoy // The world of science, culture and education. 2011. № 6 [31]. P. 290-292.
5. Lermontov M. Selected Writings. M.: Fiction, 1987.
6. Shcheblykin I.P. Aesthetic and philosophical sense of creative phenomenon Lermontov // Lermontovsky issue number 7: Proceedings of the International Scientific Conference «Exploring creativity M. Lermontov at the present stage». Penza: PGPU them. V.G. Belinsky, 2004. P. 4-13.
