CC BY
120
УДК 821. 161. 1. 09(19)
РЕЛИГИОЗНО-ЭТИЧЕСКИЙ ИСТОРИЗМ Б. ПАСТЕРНАКА © А. Р. Зайцева
Башкирский государственный университет
Россия, Республика Башкортостан, 450076 г. Уфа, ул. Заки Валиди, 32.
Тел.: +7 (347) 273 6726.
E-mail: irlxx@yandex.ru
Статья посвящена актуальной проблеме творчества Б. Пастернака, не получившей в науке самостоятельного рассмотрения - проблеме историзма.
В центре внимания автора стали мировоззренческие и художественные искания поэта, связанные с его христианским пониманием истории как части всечеловеческой истории и месте художника в ней. В статье показано противопоставление двух концепций истории Б. Пастернака: социально-политической и всехристианской. Доказывается, что свойственный поэту религиозноэтический историзм снимает с него многочисленные обвинения в его оторванности от судьбы страны и народа, в его антипатриотизме и антинародности. В христианской понимании времени и участия в нем человека проявился онтологический оптимизм поэта, его философия искусства.
Ключевые слова: философия истории, мировоззрение, пантеизм, христианское сознание, онтология, образ, тема, мотив, Гамлет, Христос, лирический герой, лирический сюжет.
Известно, что главным обвинением в адрес Б. Пастернака на протяжении всего его творчества были антиисторизм и антинародность. Его называли «равнодушным наблюдателем», «очернителем истории и народа», у которого «нет чувства советского гражданина и патриота» [1, с. 48, 57]. В дни разгрома романа «Доктор Живаго» о нем был вынесен общий вердикт: «Нет поэта более далекого от народа, чем Б. Пастернак» [1, с. 54]. Однако творчество поэта глубоко исторично. Хотя «Пастернак никогда не писал о связи своей поэзии с задачами и целями революции» [2, 14], его «нельзя понять вне его времени, вне революций и войн» [3, т. 1, с. 32]. Певец природы, пантеист Б. Пастернак был уверен, что «человек живет не в природе, а в истории» [3, т. 3, с. 14], «он герой постановки, которая называется „история” или „историческое существование”» [3, т. 4, с. 671]. Известная строчка о художнике «ты - вечности заложник у времени в плену» выражала творческую программу поэта, который неизменно утверждал связь своей поэзии с временем: «Поэзия моего понимания протекает в истории и в сотрудничестве с действительной жизнью» [3, т. 5, с. 105]. Собственно, за свою философию истории он поплатился жизнью.
Историзм в творчестве Б. Пастернака, обусловленный сложными отношениями поэта с эпохой и властью, претерпел существенную эволюцию. В 1920-е гг. он пережил этап социально-пантеистического историзма. Поэт воспринял революцию как «очистительную бурю» истории, как природную данность, естественную и неуправляемую: «История... наподобие растительного царства. вечно растущая, вечно меняющаяся, неуследимая в своих превращениях жизнь общества, история» [3, т. 3, с. 183]. Аналогия стихии революции и природы определяет образный строй Пастернака, выражающий не конкретно-исторические события, а духовную «атмосферу бытия», «вкус времени», переданные в запахах, в ощущениях, в грохочущих аллитерациях. Его революционная гроза «Пахнет волей, мокрою картошкой. /Пахнет почвойнорками кротов. / Пахнет штормом» («Лейтенант Шмидт»); «История, нерубленою
пущей иных дерев встаешь передо мной» («История»). Б. Пастернак, как и его Живаго, видел в революции правоту исторического возмездия, «великолепную хирургию», «чудо истории, откровение», способные преобразить и исцелить мир. Она сродни взрыву эпохи, равному смене времен года и суток: «В нашу прозу с ее безобразьем / С октября забредает зима»; «В неземной новизне этих суток, /Революция, вся ты, как есть» («905 год»).
Мечтая о «фамильной близости с историей», Б. Пастернак искренне хотел вжиться в историю и не смог. Его «роковые разногласия с временем» и трагические прозрения наступили уже в 1918 году, когда поэт ужаснулся «вакханалии» зла и насилия. В стихотворении «Русская революция» возникает образ гибнущей в крови России: «Здесь Русь, да будет стерта!»; здесь «плещется людская кровь, мозги и пьяный флотский блев», «и взвод курков мерещится стране», где обесценена человеческая жизнь: «Лей рельсы из людей», «дыми, дави... дави, стесненья брось!». Новая Россия для Пастернака-христианина - это богооставленная земля: «Где Ты? На чьи небеса пришел Ты?/Здесь, над русскими, Тебя нет» («Боже, Ты создал быстрой касатку»); «А что если бог - сорвавшийся кистень, / А быль - изломанной души повязка» («Ремесло»). Уже ранний Пастернак видит, что современная история - это не только прекрасный природный хаос, но время «чада и угара невежественности и нахальства», «дурные дни» кровавых расправ, «ночь Варфоломеева». В стихотворении «Разрыв» 1918 г. видение истории предельно трагично: «А в наши дни и воздух пахнет смертью:/ Открыть окно, что жилы отворить». Это ощущение безысходности, исторического тупика будет усиливаться год от года: «...и поняли мы,/ Что мы на пиру в вековом прототипе - / На пире Платона во время чумы» («Лето»). В перекличке с древним и пушкинским «прототипами» прочитывается трагическая сущность настоящего. После арестов и гибели друзей-поэтов, после охлаждения слепой веры в Сталина как воплощение справедливости, после запрещения книг поэта в библиотеках его восторженное приятие революционной эпохи заканчивается «отпадением от истории» - «фальшивой, риторической», «голой, хамской, проклинаемой и стонов достойной» [3, т. 5, с. 436]. Б.Пастернак писал о своем стремительном расхождении с временем: «Все сломилось во мне, и единение с временем перешло в сопротивление ему, которого я не скрывал» [4, с. 320]. И поэт открыто отворачивается от кровавой истории: «Сарказм на Маркса. О, тупицы! / Явитесь в чем своем. / Блесните! Дайте нам упиться! / Чем? Кровью? - Мы не пьем» («Сарказм на Маркса»). Обращаясь к современности в лице «стрелка-охотника-призрака», под которым угадывается фигура Сталина, Б.Пастернак, по сути, бросает вызов эпохе: «Рослый стрелок, осторожный охотник, призрак с ружьем... Целься, все кончено! Бей меня влет!». Поэт предвидел исход противостояния времени, но его выбор был сознательным и бесповоротным: «Назад не повернуть оглобли, /Хотя б и затаясь в подвал» («Художник»).
Мировоззренческий слом, который произошел в 1930-е гг., углубление христианского сознания Б. Пастернака обернулись сменой пантеистического историзма религиозноэтической философией истории. В «книге жизни» «Доктор Живаго» и в поздних стихах поэта противостоят две истории: социально-политическая, названная в романе «кровавой ко-лошматиной и человекоубоиной», и та, что пошла от Христа, всечеловеческая история. Для зрелого художника современность есть не что иное, как «из библии исполненный фрагмент». Его лирический герой приобщен к истории не идеологически, а всей своей жизнью: «растительной», «частной» и свободной. Эта жизнь оглядывается не на «объектив», как поэт называл социальные веления века, а только на «записную книгу человечества», так он назвал Библию [5, с. 91]. В поэзии 1920-1950-х гг. Б. Пастернак сверяет современную историю с
праисторией, с судьбой и делом Христа и велением Бога-отца: «Народ, как дом без кром, / Он, как свое изделье, / Кладет под долото». Уже в поэме «Лейтенант Шмидт» (1927) жертвенному выбору русского дворянина, офицера Шмидта, который, не разделяя политических целей восставших матросов, возглавил бунт, Б. Пастернак придает всечеловеческий, библейский смысл: «Я жил и отдал душу за други своя». Герой поэмы не творит историю, он делает в ней выбор, определяемый лишь совестью и человеческим долгом. Мысль о том, что жизнь человека в истории есть прежде всего жизнь духа, нравственный выбор, будет крепнуть в сознании поэта и определит его христианскую философию истории в зрелом творчестве.
Религиозно-этический историзм как сотрудничество человека, Бога и времени наиболее полно проявился в поэтическом цикле Живаго и открывающем его стихотворении «Гамлет». Оно было итогом обращения Пастернака к переводам Шекспира и особенно к его одноименной трагедии. Работа над переводом «Гамлета» была актом самоопределения и сопротивления Б. Пастернака времени, его личным решением «быть» и погибнуть. Шекспировский «Гамлет» был поиском ответов на вопросы своего трагического века, охваченного, как и Датское королевство, «общим гниением». Б. Пастернак ясно видел аналогию времен: сейчас, как и во времена метаний принца-правдоискателя, «век расшатался», «распалась связь времен». «Сумрак ночи», «наставленный» на героя, пытающегося понять, «что случится на моем веку», - это «ночная пора истории» (Н. Бердяев), где «все тонет в фарисействе». В лирическом сюжете, пронизанном евангельскими и шекспировскими проекциями, возникает единое время - экзистенциальное и историческое, в котором происходит трагическое самоопределение триединого героя: художника-Христа-Гамлета. В подтексте образной аналогии поэт видит родство миссии, жертвенность пути Гамлета, Христа, художника. Главная тема стихотворения - тема трагизма нравственного выбора, обретения свободы универсального героя через колебания выражена в мотиве Гефсиманского моления Христа о чаше: «Если только можно, Авва Отче, / Чашу эту мимо пронеси». Поэт буквально цитирует библейский пра-текст: «Авва Отче! Все возможно Тебе. Пронеси чашу сию мимо меня; но не чего я хочу, чего Ты» (Ев. От Марка, гл. 14, ст. 36). Лирический герой Пастернака, как некогда Христос и Гамлет, охвачен страданием духа и отчаянным сомнением: «Я люблю твой замысел упрямы / И играть согласен эту роль. / Но сейчас идет другая драма, / И на этот раз меня уволь». Как видим, в стихотворении сливаются мотивы колебаний Христа и Гамлета. Гамлетовское «быть или не быть» проецируется на всехристианскую коллизию и современность. При этом Пастернак делает упор и обыгрывает именно вторую часть Христова моления, его отречение от права собственного выбора и приятие воли Отца: «Но не чего я хочу, чего Ты». Герой Пастернака также добровольно принимает высшее предопределение: Божий «замысел упрямый», «играть согласен эту роль». В этом трагическом самоопределении Б. Пастернак видел и драму Гамлета: «„Гамлет” - драма долга и самоотречения <...> Гамлет отказывается от себя, чтобы творить волю пославшего его» [5, с. 179]. Трагедия героя Шекспира заключалась в призвании восстановить опрокинутую истину, «распавшуюся связь времен», собой заполнить разрыв: «Век расшатался, и скверней всего, / Что я рожден восстановить его». В этом, по Б. Пастернаку, состоит миссия и Христа, и поэта: жизнью свой восстановить попранный миропорядок. Этот путь гибелен, Богом заповедан, «неотвратим»: «Но продуман распорядок действий, /И неотвратим конец пути». Но герой, соглашаясь «играть роль», отведенную ему Отцом во всечеловеческой драме истории, не желает участвовать в «другой» исторической «драме» -современной, социальной: «Но сейчас идет другая драма / И на этот раз меня уволь».
Таким образом, христианский историзм зрелого Б. Пастернака неразрывно связан с главной темой его творчества: темой судьбы поэта. Мысль о том, что путь художника в истории - это Христов путь, добровольное мученичество за истину, идея мессианской богоизбранности поэта определяют пастернаковское «чувство истории» и его понимание судьбы художника как «смертного дела». «Эсхатология творчества» (Н. Бердяев) Б. Пастернака связана с темой гибели художника и с трагическим образом поэзии-крови: «.строчки с кровью убивают, нахлынут горлом и убьют»; когда творчество «не читки требует с актера, а полной гибели всерьез» («О, знал бы я»).
История в поздней лирике поэта - это «территория совести», требующая однозначного внутреннего выбора. Лирический герой позднего Пастернака - уже не «праздный созерцатель», как это было в ранний, пантеистический период его творчества, а «участник драмы жизни», жертвенно приобщенный к истории и судьбе народа своим предназначением поэта и гражданина. Обращаясь к веку, он пишет: «Я - не ваш. /Я беспечной черни беззаботный и смелый брат». Так трагическая тема «распада», «разрыва» времен и поколений, свойственная многим стихам поэта 1920-х гг., сменяется темой родства, единения судьбы героя-художника с судьбой народа: «Я льнул когда-то к беднякам / Не из возвышенного взгляда, / А потому, что только там / Шла жизнь без помпы и парада <...> / И я старался дружбу свесть / С людьми из трудового званья, /За что и делали мне честь, /Меня считая тоже рванью» («Перемена»). В поздних стихах поэта проявились отличавшие его высокий дворянский демократизм и тяга к низовой, народной России: «Люди! Люди! Там я преклоняю колени» («Посвящение»). Спутниками и собратьями поэта становятся «бабы, слобожане, учащиеся, слесаря»: «В них не было следов холопства, / Которые кладет нужда. / И новости и неудобства / Они несли, как господа» («На ранних поездах»).
Таким образом, религиозно-этический историзм Б. Пастернака проявился не в поэтизации социально значимых событий и лиц, не в писании исторически злободневных вещей, в чем он обвинял В. Маяковского и что стало одной из причин их разрыва. Его историзм сводился к социальному антиисторизму: к мужеству личного неучастия в творении неправедной политической истории и нравственного соучастия в гибельной судьбе народа, в «со-распинании» с ним (А. Блок), в «равенстве в страдании» (А. Платонов): «Я чувствую за них за всех, / Как будто побывал в их шкуре» («Рассвет»). Так сбылась мечта поэта о «фамильной близости с историей»: «всей кровью - в народе», «всей слабостью клянусь остаться в вас». В его стихах слова «история» и «страдание» становятся сквозными и нераздельными в своей сути, и поэт часто пишет о своей «готовности разделить человеческие страдания» [5, с. 490], лечь со всеми «в погостный перегной», «чтоб тайная струя страданья согрела холод бытия» («Земля»). Современность, которая в поэме «Лейтенант Шмидт» «пахла волей» и «штормом», теперь «пахнет пылью трупною мертвецких и гробниц» и входит в жизнь героя трагедией «замученных» жертв. И эта трагедия становится «личным сердечным событием автора»: «Душа моя, печальница / О всех в кругу моем, / Ты стала усыпальницей / Замученных живьем. / Тела их бальзамируя, / Им посвящая стих, / Рыдающею лирою / Оплакиваешь их. / Ты в наше время шкурное / За совесть и за страх / Стоишь могильной урною, / Покоящей их прах». О главной задаче художника искать историю и народ только в своем сердце Б. Пастернак писал поэту и другу Т. Табидзе: «Забирайте глубже земляным буравом без страха и пощады, но в себя, в себя. И если Вы там не найдете народа, земли и неба, то бросьте поиски, тогда негде и искать» [3, т. 5, с. 358].
Поздние стихи поэта («На страстной», «Дурные дни», «О, знал бы я», «Гефсиманский сад» и др.) пронизаны метатемой добровольного самопожертвования, самосожжения героя «во имя переделки мира»: «Жить и сгорать у всех в обычае, / Но жизнь тогда лишь обессмертишь, / Когда ей к свету и величию / Свою жертвой путь прочертишь» («Сапер»). Религиозный историзм Б.Пастернака связан с христианской темой искупительной смерти и бессмертия. Деля с народом и страной их гибельную участь, герой обретает бессмертие, воскресает в веках. Эта мысль венчает цикл Живаго и весь роман-завещание: «Ты видишь, ход веков подобен притче/ И может загореться на ходу. / Во имя страшного его величия / Я в добровольных муках в гроб сойду / <...> / И в третий день восстану. / И как сплавляют по реке плоты, /Ко мне на суд, как баржи каравана, / Столетья поплывут из темноты» («Гефсиманский сад»). Показательна смена художественного пространства в поздней лирике поэта, где местом «действия» становится не «жизнь-сад», омытый дождем и «световым ливнем» (М.Цветаева), как в раннем периоде творчества, а «Вифания», «Ерусалим» и «Гефсиманский сад» - место испытания духа, последнего выбора судьбы. В стихотворении «Гефсиманский сад» очевидны перекличка со стихотворением «Гамлет» и соотнесенность судьбы Христа и поэта. Вновь через моление-сомнение («Чтоб чаша смерти миновала, / В поту кровавом он молил Отца») герой принимает судьбу-предназначение: «Сейчас должно написанное сбыться, / Пускай же сбудется оно. Аминь». В «Докторе Живаго», где, по словам автора, воссоздан «исторический образ России за последнее сорокапятилетие» [6, с. 224], устами философа Ве-деняпина озвучена суть религиозного историзма Пастернака: «Что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению... человек умирает. у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолению смерти» [3, т. 3, с. 14]. Так в творчестве Б. Пастернака выстраивается онтологическая триада: ис-тория-смерть-бессмертие. В христианской философии Б.Пастернака история есть естественное, каждодневное жизнетворение, совместное творчество человека, Бога, природы, устремленное к бессмертию. Смысл этой исторической жизни - в «любви к ближнему, в жизни как жертве» [3, т. 3, с. 14]. В любви человек добровольно, жертвенно «растворяется» в другом, прорастает в нем и остается навечно: «Жизнь ведь тоже только миг, / Только растворенье / Нас самих во всех других, / Как бы им в даренье». По Б. Пастернаку, история движется не через «потрясенья и перевороты», войны и распри: «Спор нельзя решать железом, / Вложи свой меч на место, человек» («Гефсиманский сад»), а путем естественного самообновления жизни и нравственного развития: «Не потрясенья и перевороты /Для новой жизни очищают путь, / А откровенья, бури и щедроты / Души воспламененной чьей-нибудь» («После грозы»). В жизни как «участии в истории человеческого существования» заключаются свобода и «счастье существования каждой умирающей личности» [5, с. 214], ее победа и высшее оправдание жизни: «Со мною люди без имен, /Деревья, дети, домоседы, /Я ими всеми побежден, / И только в том моя победа» («Рассвет»).
Христианский историзм Б. Пастернака, связанный с евангельской темой нравственного выбора и жертвы как идеала высокого участия в истории, выражал свойственный ему онтологический оптимизм, «восторженное восприятие жизни» со всей ее радостью и трагизмом. Эта философия истории снимает с поэта многочисленные обвинения в его «антипочвенности», в оторванности от судьбы страны и народа и доказывает его христианско-пантеистическую укрепленность в жизни. Б. Пастернак - поэт-почвенник, в его стихах и ро-
мане «дышат почва и судьба». Именно эту грань таланта поэта имела в виду А. Ахматова, когда писала о нем: «И вся земля была ему наследством, /И он его со всеми разделил».
Жертвенность и страдание как единственный способ участия в истории были не только поэтической формулой Б. Пастернака, но сутью его собственной жизни. Понимание жизни и творчества как христианской гибельной стези определяло судьбу и поведение самого поэта, который, как и его герой, прошел этот путь до конца. Его стихи и роман, названный автором «книгой жизни», стали настоящей высокой жертвой и страданием, «благом гибельного шага», актом искупления. Отдавая рукопись книги итальянскому издателю, Б. Пастернак сказал: «Вы пригласили меня на собственную казнь». Так он сделал свой последний выбор, о котором он писал: «Напрасно в дни хаоса /Искать конца благого. / Одним карать и каяться, /Другим кончать Голгофой». Б. Пастернак примкнул к «другим», и сожалений о выборе не было. В дни, когда решалась его судьба и судьба романа, он писал: «Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое» [1, с. 150].
ЛИТЕРАТУРА
1. С разных точек зрения: «Доктор Живаго» Бориса Пастернака. М., 1990. 288 с.
2. Озеров Л. О Борисе Пастернаке. М., 1990. 132 с.
3. Пастернак Б. Собрание сочинений: В 5 т. М., 1989-1992.
4. Иванова Н. Борис Пастернак: Времена жизни. М., 2007. 566 с.
5. Борис Пастернак об искусстве: «Охранная грамота» и заметки о художественном творчестве. М., 1990. 399 с.
6. Переписка Бориса Пастернака. М., 1990. 575 с.
Поступила в редакцию 10.10.2013 г.
THEOLOGICALLY-ETHIC HISTORICISM OF B. PASTERNAK
© A. R. Zaytseva
Bashkir State University 32 Zaki Validi st., 450074 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia.
Phone: +7 (347) 273 6726.
E-mail:irlxx@yandex.ru
This article devotes the relevant problem, which wasn't examined in B. Pasternak's works- the problem of historicism. The aim of the author - ideological and artistic quests of the poet which are connected with his Christian view of history as a part of universal history and artist's place within. The article shows the opposition between two conceptions of B. Pasternak history: politico-social and all the Christian. The evolution of poet's works is fully connected with this opposition. In first post-revolutionary decade Pasternak-pantheist perceived modern history as natural and necessary he saw historic and moral probity there. Tragic events in the country in 1930s, the arrest of his friends-artists and deepening into his Christian feelings led B. Pasternak to a rupture with modern life/reality and a change of his social-pantheistic historicism with religious-ethic one. Christian philosophy of history in mature works of the poet is inseparably connected with a theme of artist's soul as it is a benefaction of his moral not social choice in history. The most part of religious-ethic historicism was embodied in cyclus of “Yuri Zhivago's poems" especially in “Hamlet" that was created on an analogy Hamlet-Christ-Artist. The persona of the poetry and the novel “Doctor Zhivago" by B. Pasternak chooses fatal way predetermined to him by his father - the Lord in universal history, and he refuses to take part in "drama" of modern history. Christian historicism of the poet ends up at social-anti-historicism when the persona doesn't participate in politico-social history and oblational shares fatal destiny given by Christ with a nation. Late works of B. Pasternak arise the theme about destinies unity - the artist and the nation, about equality of sufferings in a tragic century. It proofs, that theologically-ethic historicism peculiar to the poet relieves him of all the accusations because of his isolation of the destiny of his country and the folk, because of his antipatriotism and anti-nationalism. Ontological optimism of the poet, his philosophy of art appeared in Christian point of time and human's part within.
Keywords: philosophy of history, worldview, pantheism, the Christian consciousness, ontology, image, theme, motif, Hamlet, Christ, lyrical hero, lyrical story.
Published in Russian. Do not hesitate to contact us at edit@libartrus.com if you need translation of the article.
Please, cite the article: Zaytseva A. R. Theologically-ethic Historicism of B. Pasternak // Liberal Arts in Russia. 2013.
Vol. 2. No. 5. Pp. 495-502.
REFERENCES
1 S raznykh tochek zreniya: «Doktor Zhivago» Borisa Pasternaka [From Different Points of View: «Doctor Zhivago» by Boris Pasternak]. Moscow, 1990. 288 pp.
2 Ozerov L. O Borise Pasternake [About Boris Pasternak]. Moscow, 1990. 132 pp.
3 Pasternak B. Sobranie sochinenii [Collection of Writings]: V5 t. Moscow, 1989-1992.
4 Ivanova N. Boris Pasternak: Vremena zhizni [Boris Pasternak: Lifetimes]. Moscow, 2007. 566 pp.
5 Boris Pasternak ob iskusstve: «Okhrannaya gramota» i zametki o khudozhestvennom tvorchestve [Boris
Pasternak about Art: "Safe Conduct" and Notes about Art]. Moscow, 1990. 399 pp.
6 Perepiska Borisa Pasternaka [Boris Pasternak Correspondence]. Moscow, 1990. 575 pp.
Received 10.10.2013.
