CC BY
12
говорящего на немецком языке, что способствует лучшему пониманию структуры немецкого языка.
Исследования ученых ставят эффективность обучения иностранному языку в прямую зависимость от мотивации учения.
Библиографический список
Мотивация у студентов должна быть положительной, устойчивой и побуждать их к упорной, систематической работе над иностранным языком. Без мотивации учебная деятельность не будет иметь успеха.
1. Зимняя И.А. Лингвопсихология речевой деятельности. Москва, 2011.
2. Леонтьев А.А. Управление усвоением иностранного языка. ИЯВШ. 1975; 2. Москва: Просвещение, 1975: 83 - 87.
3. Маркова А.К. Формирование мотивации учения: книга для учителя. Москва, 1990.
4. Ильин Е.П. Мотивация и мотивы. Санкт-Петербург, 2000.
5. Гальскова Н.Д. Современная методика обучения иностранным языкам: пособие для учителя. Москва, 2008.
6. Зимняя И.А. Психологические аспекты обучения говорению на иностранном языке. Москва, 1978.
7. Пассов Е.И. Коммуникативный метод обучения иноязычному говорению. Москва, 2011.
8. Яроцкая Л.В. Лингводидактические основы интернационализации профессиональной подготовки специалиста (иностранный язык, неязыковой вуз): Диссертация ...доктора педагогических наук. Москва, 2013.
9. Павлова И.П. Принципы обучения иностранному языку: современная интерпретация. Москва: Вестник МГЛУ. 2016; Выпуск 14 (753): 45 - 63.
10. Гальскова Н.Д., Гез Н.И. Теория обучения иностранным языкам: лингводидактика и методика: учебное пособие для студентов лингвистических университетов и факультетов иностранных языков высших учебных заведений. Москва, 2004.
11. Балабас Н.Н. О некоторых особенностях эффективного преподавания профессионально ориентированного иностранного языка (на примере французского языка). Современные тенденции в обучении иностранным языкам и межкультурной коммуникации: материалы международной заочной научно-практической конференции. Новый гуманитарный институт. Электросталь 2011.
12. Вербицкий А.А. Компетентностный подход и теория контекстного обучения. Москва, 2004.
References
1. Zimnyaya I.A. Lingvopsihologiya rechevoj deyatel'nosti. Moskva, 2011.
2. Leont'ev A.A. Upravlenie usvoeniem inostrannogo yazyka. IYaVSh. 1975; 2. Moskva: Prosveschenie, 1975: 83 - 87.
3. Markova A.K. Formirovanie motivacii ucheniya: kniga dlya uchitelya. Moskva, 1990.
4. Il'in E.P. Motivaciya imotivy. Sankt-Peterburg, 2000.
5. Gal'skova N.D. Sovremennaya metodika obucheniya inostrannym yazykam: posobie dlya uchitelya. Moskva, 2008.
6. Zimnyaya I.A. Psihologicheskie aspekty obucheniya govoreniyu na inostrannom yazyke. Moskva, 1978.
7. Passov E.I. Kommunikativnyj metod obucheniya inoyazychnomu govoreniyu. Moskva, 2011.
8. Yarockaya L.V. Lingvodidakticheskie osnovy internacionalizaciiprofessional'nojpodgotovkispecialista (inostrannyjyazyk, neyazykovoj vuz): Dissertaciya ...doktora pedagogicheskih nauk. Moskva, 2013.
9. Pavlova I.P. Principy obucheniya inostrannomu yazyku: sovremennaya interpretaciya. Moskva: Vestnik MGLU. 2016; Vypusk 14 (753): 45 - 63.
10. Gal'skova N.D., Gez N.I. Teoriya obucheniya inostrannym yazykam: lingvodidaktika i metodika: uchebnoe posobie dlya studentov lingvisticheskih universitetov i fakul'tetov inostrannyh yazykov vysshih uchebnyh zavedenij. Moskva, 2004.
11. Balabas N.N. O nekotoryh osobennostyah 'effektivnogo prepodavaniya professional'no orientirovannogo inostrannogo yazyka (na primere francuzskogo yazyka). Sovremennye tendencii v obucheniiinostrannym yazykam imezhkul'turnojkommunikacii: materialy mezhdunarodnoj zaochnoj nauchno-prakticheskoj konferencii. Novyj gumanitarnyj institut. 'Elektrostal' 2011.
12. Verbickij A.A. Kompetentnostnyjpodhod i teoriya kontekstnogo obucheniya. Moskva, 2004.
Статья поступила в редакцию 03.10.17
УДК 82(09)
Markina P.V., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Altai State Pedagogical University (Barnaul, Russia), E-mail: [email protected]
THE REGIONAL COMPONENT IN TRAINING TO WRITE A FINAL ESSAY (ON THE MATERIALS OF SOVIET SHORT STORIES BY ANTON SOROKIN ABOUT THE KIRGHIZ). The article was written within the grant of Altai State Pedagogical University, project № 01-2017. The research is considers Soviet short stories of Anton Sorokin revealing philosophical-aesthetic system of relationships of peoples in Eastern Eurasia. Historically formed "national identity" (as well as nature, agriculture and wealth) is a determining factor in the opposition of the Kazakh to the Russians. Anton Sorokin all his life was engaged in the research of so-called marginal life of the peoples, ethnic groups and local cultures, and never distanced himself from them. For him there were no boundaries and a concept of "a stranger". Miraculously, he managed to create an illusion of being not a stranger, outside observer, but at the same time he participated in writing the chronicle, retaining the actual events and details of the world. The information about the life and works of the Siberian writer of the early twentieth century can be used as a regional component in training to write the final essay.
Key words: final essay, regional component, Anton Sorokin, imagological discourse, image of the Kirghiz (Kazakh), mythopoetics.
П.В. Маркина, канд. филол. наук, доц. Алтайского государственного педагогического университета, г. Барнаул, Е-mail: [email protected]
РЕГИОНАЛЬНЫЙ КОМПОНЕНТ В ПОДГОТОВКЕ К ИТОГОВОМУ СОЧИНЕНИЮ (НА МАТЕРИАЛЕ СОВЕТСКИХ РАССКАЗОВ АНТОНА СОРОКИНА О КИРГИЗАХ)
Статья выполнена в рамках гранта ФГБОУ ВО «АлтГПУ»: проект № 01-2017.
В статье рассматривается имагологический аспект в советских рассказах Антона Сорокина. Осмысливается выстроенная автором философско-эстетическая система взаимоотношений народов восточной территории Евразии. Обусловленная исторически «национальная самобытность» казахов (наряду с природой, хозяйством и богатством) становится определяющим началом в противопоставлении русским. Художник, на протяжении всей жизни занимающийся исследованием, условно говоря, маргинального быта народов, этносов и локальных культур, никогда не дистанцировался от них. Для него не существовало границ и самого понятия «чужого». Ему удавалось создавать иллюзию не «чужого», стороннего наблюдателя, но непосредственного участника-летописца, фиксирующего реальные события и детали известного ему миропорядка. Информация о жизни и творчестве сибирского писателя начала ХХ века может быть использована в качестве регионального компонента при подготовке к Итоговому сочинению.
Ключевые слова: итоговое сочинение, региональный компонент, Антон Сорокин, имагологический дискурс, образ киргиза (казаха), мифопоэтика.
Подготовка к Итоговому сочинению как универсальной комплексной форме проверки уровня обученности учащихся имеет в современной школе отработанную методику. Умение писать сочинение формируется не только учителями-словесниками, но и педагогами дисциплин гуманитарного цикла. Однако проверка этого вида учебной деятельности как результата систематической планомерной многолетней работы в рамках определённых на каждый год направлений иногда приводит к клишированному стилю текста и трафаретным, шаблонным примерам. Способствовать неформальному отношению к созданию собственного связного текста на заданную тему может региональный компонент. Для примера остановится на творчестве скандально известного сибирского литератора начала ХХ века.
Советские рассказы Антона Сорокина, провозгласившего себя киргизским писателем, в развитии заявленной национальной темы представляют торжество новой жизни. Четко обозначается иерархическая ценность столицы в сказе «Глаза Сибири» (1925). Город больше не мистическое зло, теперь это средство для достижения прекрасной мечты в степи. Москва - мозг мира, всё стягивается туда и всё управляется им [1, с. 83]. Провозглашается установленная гармония природы и человека: «По тихим зеленым степям, долинам Алтая, живут киргизы, степные ветры в каждую юрту доносят слова Москвы... нет книг и газет, их еще по-прежнему заменяют певцы и рассказчики-сказочники» [1, с. 84]. Трава теперь - живописный яркий образ идеологического цветового поля. Глаза-озёра в оправе изумрудно-зеленых степей или «...в яркой бархатно-красной оправе травы кызылша, сочной, как мексиканские кактусы» [1, с. 84]. Маленькая красная трава, сопоставимая с флорой Америки, вписывает Степь в цветовой код новой страны. Творчество разворачивается в известной оппозиции «город - степь», только топосы теперь обретают свои конкретные черты: «Там, где несутся по воздуху за тысячи вёрст слова радио, там, где театры, кинематографы, трамваи, автомобили, там, где умелые рассказчики Эрен-бурги, Зозули, Шкловские, наивная сказка Джаксалыка наивна. Наивность первобытных людей забавна и только» [1, с. 87]. Киргизы рассказывают «новые сказки, каких еще не слышала моя тихая земля сибирская», сказки про нового человека - новую девушку степи Джеланум.
Дочь несет слово правды людям, в то время как прельстившийся большим калымом отец, считающий по-прежнему, что город - это зло («Долго не пивший верблюд опивается водой, так и ты в большом каменном городе опилась зловредных мыслей» [1, с. 85]), идеологически проигрывает. Слова отца, по его признанию, «крепки, как прутья таволожки» [1, с. 86], крепкая трава, похожая на кустарник, знаменует старый мир. В новой исторической ситуации не дети бросают отца, он в своей упрямой невежественности сам остается один, отказываясь принять законы новой жизни. Отец отказался от дочери, которая понесла из юрты в юрту радостную весть, что киргизские женщины не скот и их нельзя продавать за калым.
В «Гневе Ашахата» (1926) драма-агитка из киргизской жизни, написанная писателем-сибиряком противопоставлена массовой культуре Америки: «На улицах витрины заклеены яркими разноцветными плакатами кино: "Розита", с участием Мэри Пикфорд, "Робин Гуд", с участием Фербенкса, "Пат и Пата-шон". А рядом затерялась маленькая афиша, написанная фиолетовыми чернилами: это - объявление на киргизском языке о представлении киргизскими артистами моей драмы-агитки "Любовь Тетхет и Ано"» [1, с. 89-90]. Автор бунтует против всего мира, против шаблонов технической цивилизации. Агитка-провокация использует имагологический дискурс в трикстерской стратегии разрушения.
Герой-драматург - это революционер: «И вот начинается моя драма, драма начинается так, как должна начинаться драма, написанная за деньги. Все должно быть сработано так, чтобы понравится зрителям: иначе кто же будет платить деньги? В молодости, когда я был неопытен, я поставил такую драму, с которой зрители ушли, возмущенно свистя, а драма была не плохая, но жизнь выучила меня не писать таких драм, с которых уходит публика» [1, с. 90]. Все похоже на настоящую, интересную зрителям постановку. Автор, овладевший, по собственному утверждению, языком денег и машин, умеющий манипулировать публикой готовит невероятный скандал. Его мистификация наполнена историческими реалиями и литературным плагиатом: «Джигит Ано объясняется в любви
монологами из Шекспира... Тетхет с пафосом артистов дореволюционного времени говорит, вернее, истерически кричит об угнетенном положении девушек Востока, об отмене калыма. Ано клянется монологами из "Демона" Лермонтова в том, что не позволит выйти замуж Тетхет за старика Булабека. Ано беден, как степной тарбаган, но он настойчив, поедет в город и кончит рабфак и тогда женится на любимой девушке Тетхет!» [1, с. 91], «Второе действие построено по Шекспиру: неохота было самому писать, открыл Шекспира и приспособил на киргизский лад. Вышло так, что сам Шекспир не открыл бы плагиата!» [1, с. 90-91].
В запрошенной агитке из киргизской жизни «автор» ставит обязательным условием включение в сценическое действие настоящего шамана, который, в итоге, умер, потому что для него искусство и жизнь связаны воедино: «И только в три часа ночи, ровно через четыре часа и двадцать минут, шаман Алтайских гор Ашахат упал: пена, окрашенная кровью, потекла из карминного рта...» [1, с. 93]. Рассказчик, получив 20 рублей за драму, не скрывает своего предательства брата-инородца. Смерть шамана становится логичным итогом этого.
В ряде произведений совесткого периода получают свою разработку темы театра и кино. В рассказе «Гибель аула Баты-рбека» (1927) представлена история нового поверженного Дон Кихота, принесшего в мир ветряных мельниц последнее достижение цивилизации - кинематограф. Основанием для разрешения постановки картины «Гибель аула Батырбека» (название отсылает к рассказу «Ханство Батырбека» Г.Д. Гребенщикова), служит сравнение Сибири с далёкими манящими странами: «Сибирь имеет огромное сходство с Америкой. Если мы верим в восстановленнных индейцев по Фенимору Куперу и Густаву Эмару, то почему бы в Сибири не воссоздать такие фильмы, восстановив прошлое её обитателей? Если мы интересуемся золотоискателями на Рио-де-Жанейро и загадочной страной Эльдорадо, почему нам не интересоваться Сибирью?» [1, с. 104]. Пионер от кинематографа Штакерт видит в своих мечтах «фундамент сибирского киноискусства», постановку «мирового боевика»: «О, это будет боевик! После этой картины я докажу, что в Сибири необходимо построить кинофабрику. Это же новая Америка!» [1, с. 111]. Иллюзию его укрепило богатство казахстанского отдела краеведческого музея Омска. Герой-идеалист уверен, что «кино - самое важное искусство. Для кино не может быть каких-либо запретов. Мы творим жизнь» [1, с. 106]. В тексте жизнь наказывает Штакерта.
Пароход «Андрей Первозванный», переименованный в «Пролетарий», везет в еще не тронутые, обширные, хлебородные павлодарские степи музейные экспонаты - юрты, которые теперь кажутся в пространстве, ждущем сельскохозяйственных машин, инородным включением. Любопытно, что киноиндустрия, освоившая «вещи даже из бывших царских дворцов» [1, с. 106], проиграла рабочей Степи, и даже провинциальному Омску, делая ставку на оставшуюся в веке императоров «потеху». Оторванный от жизни Штакерт, переместивший съемку реальной картины в мифологическое пространство Баян-Аула, подвел не только себя, но тех кочевников, которые ему поверили. Игровое нападение грабителей оказалось настоящим. Защищающийся от жителей револьвером, но поверженный и связанный, под заунывный скрип несмазанной арбы под набросанными сверху сломанными киноаппаратами главный виновник несостоявшейся картины, приведшей к гибели реального аула, доставляется в Павлодар, где обманутые казахи намерены искать справедливости.
Несмотря на полную неудачу предприятия (ведь даже его любимая камера как будто против него: «И объектив Цейса все время при каждом толчке ударял в глаз Штакерта» [1, с. 112]), несостоявшийся кинематографист продолжает мечтать: «Арба закачала Штакерта, и он видел картины, как в кино: будущую Америку - Сибирь и новый киногород - Сибирский Голливуд» [1, с. 113]. Зараженный популярной в это время идеей американизации сибирской земли проигравший немец не вразумлен.
В произведениях четко прослеживается возврат к темам досоветского периода, мотивам и их переосмысление. Возвращение «блудного сына» - ученых киргизов в степь, рождение новых детей - возрождение народа. «Джайкайдар» (1927) - новая песня хорошей жизни: не нужно серебра - есть золото солнца (Са-ры-Аркы - золотая степь). В то же время конструируются новые имагологические мифы, основанные на советской идеологии, например, о том, что «революцию киргизы начали» [1, с. 133].
В «Песне о живом кургане Азах» (1927) два кургана - метафора двух периодов встречи двух народов (первый жадные люди города раскопали, напророченная им сказателем гибель не случилась; второй остается рисунком истории, великой, недоступной пришлым горой, и если через много лет придут и разроют его, то не найдут ни могилы, ни золота).
В рассказе «Песня о живом кургане Азах», написанном в год первого юбилея Октябрьской революции, в деталях описывается предложение степняков выстроить в память о Ленине живой курган, в который вложит свою пятидневную работу каждый. Это будет растущий памятник того, что «жив киргизский народ и почитает тех, кто дает народу лучшую жизнь» [1, с. 127]. Живорастущая гора от казахского потомства, «произведенного» по любви, одна точка в степи, новая вавилонская башня - лучший памятник, чем все книги об инородцах.
Возвращение жизни - это Новая песня о Ленине, «такая же, как поют воды реки Самарги, такая же, как песня таежных весенних ветров» [1, с. 135]. Вновь манифестируется мысль о необходимости единения с природой, только теперь идеологически переосмысленная в песне о хорошем отце. Таким образом, песня вновь обретает голос, а разрушенные родовые связи восстановлены - народ обретает отца.
В рассказе «Человек, который еще не умер» (1925) автор признается, что, как бросающий зерно сеятель, не мог не писать, «когда тень смерти кладет на землю свою бронзовую неживую руку»: «каждое слово мое было написано кровью... Каждая буква была куском мяса, каждая точка была глазом человеческим, тем глазом, который вмещал города, небо, солнце, реки, лес...» [1, с. 139]; «Разве мои мысли - животворящее пламя - ... не видели жирного паука - Капитала, который по циферблату паутины мохнатой лапой волочил по цифрам времени человеческие трупы?» [1, с. 140]. В изменившемся мире трансформируется и сама писательская манера. Теперь это крик о радости жизни, новая религия: «Я не буду писать поэму ненависти, я напишу о новом грядущем боге, имя которому человечество» [1, с. 141].
В эпоху социалистического строительства актуальность киргизских рассказов пропадает, но по мнению автора рассказа «Жизнь, данная Октябрем» (1927), «неразрешенный вопрос об инородцах должен быть освещен в художественной литературе» [1, с. 134]. Он анализирует имагологический дискурс в диахроническом аспекте: «До революции инородцы, придавленные культурой, были обречены на медленное умирание. Стесненные со всех сторон, спаиваемые на севере, инородцы быстро вымирали», «И вот революция освободила от вымирания инородцев Сибири, дала возможность жить и пользоваться свободно землями. Инородцы были удивлены: привыкшие быть начеку, привыкшие быть обманутыми, после революции получившие право на жизнь, начали с дикарской хитростью доискиваться причины такой неожиданной перемены по отношению кним...» [1, с. 134].
Автор, разрешивший все поставленные ранее проблемы, утверждает счастье киргизского народа: «После свалившихся бед до революции, после стеснения переселенцами, после избиения киргиз царскими казаками в 1916 год во время восстания, получают после революции свободу жить, свободу получать жену по любви, а не за кабальный калым. Получают покосы и степи» [1, с. 136]. В финале произведения 1927 года автор заявляет, что он как сибирский писатель, ставший конторщиком в новой стране, не ищет славы создателя рассказов из киргизской жизни, а в десятилетие революции приносит как дань благодарности тому, кто дал новую жизнь инородцами, томик своих рассказов: «Я, Антон Сорокин, как киргизский писатель, не могу не приветствовать вас, пионеров новой казахской жизни. Вы, получившие звание и учение города, вернетесь в родные степи для того, чтобы дать культурную и медицинскую помощь своему народу. И там, где были волчьи ямы, вы, новые, свободные, познавшие учение казахи, выстроите бетонные казахские города. Победным маршем идет жизнь Октября по изумрудным степям Казахстана» [1, с. 137]. Переход к новой жизни зафиксирован автором в наименовании народа: он - певец угнетенных киргизов, приветствует свободный народ нового Казахстана - казахов.
Итак, анализ имагологического дискурса в «советском» творчестве Антона Сорокина позволяет увидеть общие тенденции эпохи, получившие воплощение в литературе, в том числе и
в произведениях писателей второго ряда. В то же время наблюдаются изменения в авторском отношении к собственной жиз-нетворческой стратегии: от статуса «я - киргизский писатель» через преодоление кризиса к писанию советского эпоса о казахской счастливой жизни.
Провозгласивший себя «королем писателей» Антон Сорокин был известным мистификатором [2, стлб. 80]. Главную его жизнетворческую стратегию обозначила в своей статье О.М. Гончарова: «Все пишущие о нем в основном пересказывают "чудачества" и "шалости" писателя (эти рассказы кочуют из книги в книгу, вариативны по структуре и содержанию, что заставляет предполагать существование устойчивого претекста-инвариан-та, автором которого был, несомненно, сам Сорокин) и попадают в сферу бытования мифа, видимо, не подозревая особой "мистифицирующей" природы "сорокинского" текста, невольно втягиваясь в "игру", придуманную много лет назад» [3, с. 249].
Одной из таких мистификаций была история с уничтожением «Симфонии революции», которую даже исследователи, исходя из названия, понимали как гимн победе пролетариата, что на самом деле не соответствовало истине. Как отмечено в литературоведении, «вся история бытования этой поэмы - издания, уничтожения, а после "посмертной" её мифологизации, - и является ничем иным, как "игрой" Сорокина и с читателями, и со слушателями, и - что особенно вызывающе - со своими биографами» [Лощилов, Устинов, 2006, с. 162].
Одним из главных, «сочиненных» автором биографических сюжетов было получение премии от инородцев. Свою известность А.С. Сорокин представлял так: «. я стал печататься на киргизском языке, как получил первую премию имени Байсун», -хотя достоверных сведений о премии нет. Эта премия-мистификация нужна была автору в качестве подтверждения своего статуса писателя-инородца. В своей «Жизни, данной Октябрем» он напрямую называет себя «киргизским писателем». Действительно, авторский дискурс значительной части произведений Антона Сорокина воспринимается как «Голос степного края» (под этим общим названием опубликованы произведения Сорокина в третьем сборнике его сочинений, изданных в Омске в 2014 году к 130-летию со дня рождения писателя). Как отмечает во вступительной статье к сборнику В.С. Вайнерман, «его рассказы о Степи необыкновенно лиричны. Это не просто стилизации под легенды, которые передают из поколения в поколение местные сказители, не просто напевный речитатив, напоминающий песнь акына. Каждый раз это оригинальный сюжет, полная драматизма и сострадания история» [5, с. 9].
Говоря о казахском дискурсе Антона Сорокина, исследователи указывают в качестве устойчивой темы его творчества -столкновение «свободной, естественной жизни киргиза (казаха) с городом, являющимся символом ужаса, страха, разрушения цельной натуры человека с патриархальным сознанием» [6, с. 37]. С одной стороны, такая традиционная для начала века оппозиция вписывается в русло идейно-эстетических поисков того времени, репрезентируя «антицивилизационный» пафос позиции Антона Сорокина [7, с. 182]. С другой, - намеренное многократное повторение известных постулатов выглядит не столько художественным решением проблемы инородца, сколько стилизацией в духе азиатского фольклора. Желание представить восприятие «детьми степей» социальных и культурных перемен дои послереволюционной эпохи находит свою повествовательную форму короткого рассказа-примитива у писателя, «испытывавшего сильное влияние инонациональной культуры, фольклора и писавшего так, чтобы его понимали те, кому он посвящал свое творчество» [8, с. 43].
Таким образом, сведения о жизни и творчестве сибирского писателя Антона Сорокина могут стать одной из частей работы по подготовке к Итоговому сочинению в 11 классе, основой для создания письменного высказывания на публицистическую тему с привлечением литературного материала и опорой на текст хотя бы одного литературного произведения. Проанализированный материал можно использовать для написания сочинения по теме для любого из пяти направлений: «Верность и измена», «Равнодушие и отзывчивость», «Цели и средства», «Смелость и трусость», «Человек и общество». Выстраивание литературной аргументации с опорой на разработку региональной проблематики способно стимулировать совершенствование связного монологического письменного рассуждения, отражающего ценностные ориентации сибирского выпускника.
Библиографический список
1. Сорокин A^. Голос степного края. Омск: Типография Золотой тираж (ООО Омскбланкиздат), 2014.
2. Яновский Н.Н. Сорокин A. Краткая литературная энциклопедия. Москва, 1962 - 1978; Т. 7: Столб. 80.
3. Гончарова О.М. «Игра» в жизни и творчестве Aнтона Сорокина. Культура и текст. Барнаул, 2001: 249 - 259.
4. Лощилов И.Е., Устинов БЛ. Уничтоженная книга Am-она Сорокина WIENER SLA VISTISCHES JAHRBUCH. NEUE FOLGE. 2006; 4: 155 - 176.
5. Вайнерман В.С. Отстаивая интересы человечества Сорокин А.С. Голос степного края. Омск, 2014: 7 - 11.
6. Джолдасбекова Б.У. Национальный казахский колорит в творчестве русских писателей Актуальные вопросы современно филологии: теоретические проблемы и прикладные аспекты: материалы международной научно-теоретической конференции, посвященной 80-летию академика Багизбаевой Маи Михайловны (Четвертые Багизбаевские чтения). Aлматы, 2012: 35 - 38.
7. Сагалович С. «Моя песня доживет...»: казахская тема в творчестве Amx^ Сорокина. Простор. 1982; 8: 181 - 184.
8. Тырышкина Е.В. Примитив A. Сорокина и его место в литературном процессе 20-х гг. Студент и научно-технический прогресс: Филология: материалы XXV всесоюзной научной студенческой конференции. Новосибирск, 1987: 38 - 43.
References
1. Sorokin A.S. Golos stepnogo kraya. Omsk: Tipografiya Zolotoj tirazh (OOO Omskblankizdat), 2014.
2. Yanovskij N.N. Sorokin A. Kratkaya literaturnaya 'enciklopediya. Moskva, 1962 - 1978; T. 7: Stolb. 80.
3. Goncharova O.M. «Igra» v zhizni i tvorchestve Antona Sorokina. Kul'tura i tekst. Barnaul, 2001: 249 - 259.
4. Loschilov I.E., Ustinov B.A. Unichtozhennaya kniga Antona Sorokina WIENER SLAVISTISCHES JAHRBUCH. NEUE FOLGE. 2006; 4: 155 - 176.
5. Vajnerman V.S. Otstaivaya interesy chelovechestva Sorokin A.S. Golos stepnogo kraya. Omsk, 2014: 7 - 11.
6. Dzholdasbekova B.U. Nacional'nyj kazahskij kolorit v tvorchestve russkih pisatelej Aktual'nye voprosy sovremenno filologii: teoreticheskie problemy i prikladnye aspekty: materialy mezhdunarodnoj nauchno-teoreticheskoj konferencii, posvyaschennoj 80-letiyu akademika Bagizbaevoj Mai Mihajlovny (Chetvertye Bagizbaevskie chteniya). Almaty, 2012: 35 - 38.
7. Sagalovich S. «Moya pesnya dozhivet...»: kazahskaya tema v tvorchestve Antona Sorokina. Prostor. 1982; 8: 181 - 184.
8. Tyryshkina E.V. Primitiv A. Sorokina i ego mesto v literaturnom processe 20-h gg. Student i nauchno-tehnicheskij progress: Filologiya: materialy XXV vsesoyuznoj nauchnoj studencheskoj konferencii. Novosibirsk, 1987: 38 - 43.
Статья поступила в редакцию 13.10.17
УДК 811
Serova I.G., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Altai State Pedagogical University (Barnaul, Russia),
E-mail: [email protected]
THE THEORY OF SEMANTIC PRIMITIVES AND ITS APPLICATION IN THE DESCRIPTION OF CONCEPTS AND FRAMES. To
describe concepts and frames is quite a difficult task, which causes a lot of controversy, whether it is possible to use already known methods of analysis in such studies or not. A concept as a unit of consciousness arises from the generalization of human experience and knowledge. To study concepts linguists use frames that represent the information captured by them. A concept can be represented in the form of a certain configuration of meanings, whereas the corresponding frame will have a complex structure consisting of minimal units. Semantic molecules are such minimal units, which form frames and concepts. The article focuses on a technique for describing concepts, using the theory of semantic primitives on the example of the concept TRADITION.
Key words: concept, frame, semantic primitives, cognitive linguistics.
И.Г. Серова, канд. филол. наук, доц. Алтайский государственный педагогический университет, г. Барнаул,
E-mail: [email protected]
ТЕОРИЯ СЕМАНТИЧЕСКИХ ПРИМИТИВОВ И ЕЁ ПРИМЕНЕНИЕ В ОПИСАНИИ КОНЦЕПТОВ И ФРЕЙМОВ
Публикация подготовлена в рамках поддержанного ФГБОУ ВО «АлтГПУ» научного Проекта № 01-2017.
Описание концептов и фреймов представляется достаточно сложной задачей и вызывает массу споров о возможности использования известных методов анализа в таких исследованиях. Концепт, как единица сознания, возникает в результате обобщения человеческого опыта и знания. Для изучения концептов используют фреймы, которые представляют собой отражение информации, схваченной концептом, в языке. Концепт может быть представлен в виде определенной конфигурации смыслов, а соответствующий фрейм будет обладать сложной структурой, состоящей из минимальных единиц. Такими минимальными единицами выступают семантические молекулы, лежащие в основании фрейма и концепта. В статье приводится методика описания концептов с использованием теории семантических примитивов на примере концепта TRADITION.
Ключевые слова: концепт, фрейм, семантические примитивы, когнитивная лингвистика.
Мишель де Монтень, французский писатель и философ эпохи Возрождения, размышляя о сущности бытия, писал, что нет стремления более естественного, чем стремление к знанию. С этим трудно не согласиться, но что есть знание? Как мы приобретаем знания? Как их развиваем? Или мы с ними рождаемся? Что есть знание? Некая информация, системно организованная в виде ментальных каталогов, или хаотичная масса всевозможных представлений и умозаключений, существующих в сознании человека? Эти и многие другие вопросы задают себе современные когнитологи, исследуя знание в разных аспектах его функционирования, хранения и развития. Знание может быть эмпирическим и рациональным, декларативным и процедурным, языковым и экстралингвистическим и т. д. Особый интерес исследователей вызывают процессы получения, систематизации, хранения и развития знания (индукция, дедукция, категоризация и классификация, сравнение, ассоциация и идентификация, рассуждение и
умозаключение и т. д.) и вопросы о том, как эти знания организованы, в каких структурах представлены (фреймах, скриптах сценариях и пр.) и как взаимодействуют между собой. Связь систем знания (память, ментальный лексикон, концептуальная структура и пр.) и языковых процессов позволяет изучить свойства человеческого сознания, способного преобразовать абстрактную мысль в конкретное высказывание [1]. Связь между языковыми формами и структурами знания, их отображающими, уже не подвергается сомнению. Таким образом, знанием могут быть названы «фрагменты сведений о мире, которые по своему содержанию обобщают наиболее важные черты этих самых сведений и представляют их в виде определенных закономерностей, регулярностей, правил и т. д., но которые оказываются облеченными в специально создаваемую для них языковую форму» [2, с. 84].
Однако не всегда и не любая мысль может быть изложена в словах. Как часто мы говорим «это не то, что я имею в виду»,
