CC BY
30Цимбаева Е.Н.
д.и.н., доцент Московского государственного университета
РЕГИОНАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ГЕНДЕРНЫХ ПРОБЛЕМ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ: МЕЖДУ ИСТОРИЧЕСКИМ ПРОШЛЫМ И НОВЫМИ ИНТЕГРАЦИОННЫМИ РЕАЛИЯМИ
Ключевые слова: интеграционные процессы, постсоветское пространство, гендерные проблемы.
В предлагаемом вашему вниманию докладе я хочу затронуть интересную и значимую тему влияния Большой Евразии на (дез)интеграционные процессы на постсоветском пространстве, рассматриваемые через призму формирования новых гендерных стереотипов постсоветского периода.
Советский Союз, как и до него Российская империя, располагался на огромном пространстве от Западной Европы (к которой принято относить Норвегию и Финляндию) до Передней и Центральной Азии и Дальнего Востока. Естественно, столь различное в историческом, культурном, этническом, конфессиональном отношениях соседство не могло не оказывать влияния на близлежащие части российского/советского государства. Вместе с тем и многовековое государственное единство накладывало свой мощный отпечаток на происходившие внутри него процессы. Вопрос о том, какие тенденции - влияние извне на социально-культурные процессы или тенденция к внутренней унификации -преобладали в различные эпохи от XVIII века до 1990 года, заслуживает серьезного отдельного изучения. В данной работе хотелось бы ограничиться периодом после распада СССР.
На протяжении минимум сорока лет единая советская общность формировалась на всем пространстве страны, что в полной мере касалось и структуры гендерных отношений. Конфессиональные особенности и национальные традиции в этой области, как правило, формально игнорировались, хотя в той или иной степени сохраняли живучесть, особенно на периферии мусульманских районов. Но, по сути, эта общность формировалась гораздо дольше, с начала XVIII - середины XIX века (в зависимости от регионов). И хотя имперское давление на так называемые национальные окраины было значительно слабее советского, оно все же оказывало свое влияние, в том числе через систему образования, пусть и не общеобязательного, а также через общероссийское законодательство и суд.
Таким образом, к 1990 году можно было говорить о вековых традициях сосуществования в едином государстве (с двадцатилетним перерывом для стран Балтии), когда внешние социокультурные влияния были минимизированы. Что же произошло после распада единого государства? В данном докладе я постараюсь наметить основные характеристики происходивших перемен в первую четверть века после обретения независимости бывшими союзными республиками. Хронологические рамки ограничиваются примерно 1990-2014/2016 гг., т.к. местные историко-полити-ческие отличия не позволяют выбрать единую конечную дату.
Объектом изучения были выбраны три четко очерченных в территориальном отношении региона: страны Балтии, государства Закавказья и государства Средней Азии (Узбекистан и Таджикистан). Различия между данными регионами очевидны. Но при географическом и отчасти историческом единстве данные регионы не имеют почти ничего общего. Эстония и Латвия - исторически лютеранские страны, тяготевшие к германскому и вообще протестантскому миру, их городская культура складывалась под серьезнейшим германо-англо-шведским влиянием, в языковом и этническом отношениях они при этом абсолютно не схожи. Литва - католическая страна (с немалой долей русского старообрядческого и еврейского населения, остальные этноконфессиональные группы невелики), исторически тесно связанная с Польшей и через нее с Францией; городская культура до войны испытала огромное влияние еврейской диаспоры. Лингвистически, этнически, с конфессиональной и исторической точки зрения государства Балтии не имели почти никаких точек соприкосновения до вхождения в Российскую империю, да и позднее Остзейский край и Западный развивались по разным сценариям.
Еще значительнее различия между государствами Закавказья, где совершенно различные религии, этносы, языки, культуры, исторические условия, даже географическое положение, климат и формы хозяйственной деятельности несводимы к общему знаменателю. Сформировавшиеся на их основе национальные социокультурные, в том числе гендерные, традиции не могли быть схожи. Узбекистан и Таджикистан внешне более схожи с религиозной точки зрения, хотя влияние шиитства накладывает отпечаток на последний. Но огромные климатические и хозяйственные различия, в сочетании в этническими и языковыми особенностями делают и эти страны непохожими друг на друга.
Даже соседство стран указанных регионов несколько различалось. Эстония еще в советский период тесно была связана с Финляндией, тогда как влияние последней на Литву и Латвию незаметно. Южный Азербайджан, лежащий в Иране, был определенным связующим звеном между Республикой Азербайджан и Ираном. Западная Армения служила таким же мостом между Арменией и Турцией (разумеется, оценивать этот факт следует по-разному для различных эпох). Словом, исторические связи государств бывшего СССР с сопредельными странами Большой Евразии были очень разными. Казалось бы, при таких условиях в рассматриваемых регионах в постсоветский период должны были
быстро возобладать дезинтеграционные процессы не в политической и экономической сферах (этих моментов мы касаться не будем), а в первоосновах народной жизни: в сфере семейных отношений, взаимоотношениях полов, тендерных ролей в экономике. Отказ от единой советской культуры должен был привести к быстрому возврату к прежним национальным стереотипам, в том числе под воздействием исторически или этнически родственных соседей.
Но все оказалось значительно сложнее. Что сохранилось в системе тендерных отношений от советского времени? Конечно, все Конституции постсоветских стран декларировали равенство мужчин и женщин во всех сферах государственной и экономической жизни. Но нас здесь будут интересовать не декларации, не реальность даже, а отражение реальности в сознании людей. Случается, что весьма значимые на посторонний взгляд проблемы население той или иной страны как бы не замечает; или наоборот, сосредотачивает внимание на том, что стороннему наблюдателю кажется малозначимым. Источником информации в этом случае становятся прежде всего общественные дискуссии, интервью и письма в СМИ, с конца 1990-х годов - Интернет-форумы и подобные материалы. Конечно, существование таких источников недолговечно, многие форумы 2000-х годов исчезли из Интернет-пространства. Однако и в официальных источниках может отражаться местная социокультурная ситуация, поскольку расхожее представление о полном отрыве политики от общественных нужд все-таки преувеличено.
Помимо конституционных гарантий гендерного равноправия, бесспорным наследством советской эпохи в первые четверть века, безусловно, оставалось право на аборт до 12 недели, которое, как принято говорить, было завоевано советскими женщинами к зависти остального мира и не потеряно постсоветскими женщинами указанных стран. Пожалуй, именно в этом можно видеть прямое сохранение советских гендерных реалий в совершенно разных экономически, политически и конфессионально государствах.
Столь же показателен вопрос о праздновании 8 Марта. Международный день женской солидарности и борьбы за права женщин уже к 1970-м годам превратился в праздник женщин с мимозами и подарками от мужей, детей, коллег, реже от взрослых сыновей. В этом качестве он был любим практически всеми женщинами по всему СССР и даже в среде советской эмиграции. В первые постсоветские годы большинство независимых государств отказалось от него как от наследия советского прошлого, наряду с 7 ноября и даже с Новым годом. Но неофициально праздник продолжали отмечать практически всюду. И власти ряда стран сдались. 26 апреля 2007 года латвийский Сейм большинством голосов принял поправку «Центра Согласия» к закону «О праздничных, памятных и отмечаемых днях», согласно которой 8 марта стало в Латвии официальным праздником. Еще показательнее оказалась ситуация в Армении. Тотчас после обретения независимости в Армении ввели новый праздник - 7 апреля как День материнства и красоты, тогда как празднование Международного женского дня 8 марта было отменено. Однако решение это привело только к отмене выходного дня, а армянские женщины продолжали получать поздравления от мужчин именно 8 марта, а не 7 апреля. Но подросли дети, уже привыкшие через школьные мероприятия к 7 апреля... В итоге все это вылилось в великолепную идею: «миамсяк», когда в течение всего месяца между 8 марта и 7 апреля представительницы прекрасного пола получают подарки и поздравления!
Однако конституционные права, право на аборты и сохранение хотя бы неофициально 8 марта - пожалуй, все, что уцелело от общесоветского наследства в области гендерных отношений. Различия между тремя рассматриваемыми регионами проявились очень быстро. Но поразительно, что внутрирегиональные отличия оказались чрезвычайно мало заметны, несмотря на указанные выше кардинальные отличия стран.
Главной составляющей общественного дискурса государств Балтии в середине 1990-2000 годы стала проблема гендерной дифференциации заработной платы. Именно эта тема, а не более заметная в политической жизни тема (не)принятия Стамбульской конвенции 2011 г. по предотвращению и борьбе с насилием в отношении женщин и насилием в семье. Борьба вокруг ратификации юридически, социально и практически недостаточно внятной Стамбульской конвенции была острой и яркой, особенно в Латвии, но общественность в целом была к ней индифферентна.
В Литве был под воздействием Совета Европы принят Закон о защите от насилия в близком окружении (2011), однако он стал подчеркнуто гендерно-нейтральным и не рассматривал домашнее насилие по гендерному признаку. В Латвии постоянно подчеркивалось противоречие первой части 12 статьи Стамбульской конвенции: «Стороны принимают все необходимые меры по внедрению изменений в социальных и культурных моделях поведения женщин и мужчин с целью искоренения предрассудков, обычаев, традиций и любой иной практики, которые основаны на идее неполноценности женщин или стереотипных представлениях о роли женщин и мужчин» и Конституции Латвии, согласно которой она является демократической республикой, и тем самым исключается возможность навязывать жителям идеи и постулаты одной идеологии, привнесенной из недр Совета Европы. Хотя после 2011 г. активнее стала вестись, публиковаться, обсуждаться статистика преступлений в домашнем окружении, но в нее попадали и мужчины-жертвы домашнего насилия; процессы по таким преступлениям были достаточно редки.
Все эти вопросы в общественном дискурсе уступали место более насущным заботам. В Литве еще в 1998 г. был принят Закон о равных возможностях женщин и мужчин, дополненный позднее Законом о равном обращении (2003). Еще до его принятия действовала в 1999-2003 гг. Служба по делам о равных возможностях женщин и мужчин, на основе которой в 2003 г. был создан Омбудсмен по делам о равных возможностях. В Эстонии Закон о равном обращении вступил в силу гораздо позднее, только с 1 января 2009 года1, позднее был принят Закон о гендерном равнопра-вии2. Однако законодательство и контролирующие его исполнение органы не могли решить проблемы. В Эстонии весь указанный период констатировалась наибольшая гендерная дифференциация оплаты труда в Европейском Союзе -около 25%. Латвийское законодательство также разработано в соответствии с директивой ЕС, которая защищает
1 https://www.riigiteataja.ee/akt/13223690
2 https://www.riigiteataja.ee/akt/738642
женщин от дискриминации на рабочем месте. Но женщины в Латвии получают в среднем примерно на 20% меньше мужчин.
Со стороны проблема выглядит надуманной. Разумеется, нигде в зарплатных ведомостях нет указаний на пол исполнителя той или иной должности с соответствующей дифференциацией оплаты его труда! Хотя в Эстонии иногда указывается, что женщины зачастую получают более низкую заработную плату даже в том случае, если другие показатели (образование, квалификация) равнозначны с коллегами-мужчинами, что скрытно проявляется через индивидуальные договоры о заработной плате при трудоустройстве. Подобные примеры редки и действуют разве что в частном бизнесе.
Женщины данных стран в целом получают меньше мужчин, поскольку реже соглашаются на сверхурочные работы, чаще сидят на больничном по уходу за детьми и стариками и, соответственно, лишаются премий и пр., реже делают карьеру, - словом, получают меньше за меньший труд. В этом бесспорно проявляется гендерная структура семейных обязанностей, но не гендерная дифференциация оплаты труда как таковая. Вместе с тем любопытно, что нигде в этих общественных дебатах не вспоминают, что ведение домашнего хозяйства и забота о детях и престарелых -неоплачиваемая, трудоемкая, без выходных и отпусков общественно и экономически значимая трудовая деятельность, что полностью признавалось даже советским законодательством, никогда не рассматривавшим матерей-домохозяек как тунеядцев. Наоборот, Орден матери-героини героизировал их труд. В этом отношении можно сказать, что в странах Балтии был сделан шаг назад в осознании гендерных реалий.
Одной из причин низких заработков женщин в регионе признается гендерная специфика труда: женщины чаще работают в малооплачиваемых сферах, таких как сфера розничной торговли, низшие медицинские, педагогические, управленческие и т.п. кадры. В 2013 году, в Международный день мальчиков и девочек, в Эстонии начали проводить карьерные дни, разрушавшие гендерные стереотипы, целью которых было расширение профессионального выбора молодёжи. На этих днях мальчиков знакомили со специальностями, которые в обществе традиционно воспринимаются как «женские», девочек знакомили с «мужскими» специальностями. Мальчики плели кружева, девочки работали в кузницах. Эффект, как можно представить, быстро не сказался.
В целом все-таки ситуация менялась под влиянием пропаганды европейских гендерных ценностей (в тот период неоднозначно воспринимавшихся и в самой Западной Европе). Согласно различным социологическим опросам, с середины 1990-х до конца 2000-х годов на 25% сократилось количество мужчин, воспринимавших прежние гендерные приоритеты в сфере трудоустройства как норму, и почти на 40% выросло количество женщин, рассматривавших их как ущемление своих прав.
В Закавказье вопросы гендерных отношений стояли совершенно иначе. Показательна эволюция отношения к самому термину «гендер». В 2013 года правительство Армении утвердило поправки к закону «Об обеспечении равных прав для мужчин и женщин», одним из главных следствий которого стало исключение термина «гендер» из всех официальных документов как проявления влияния западной гей-культуры. Однако уже в 2017 г. произошел поворот в направлении прозападной политкорректной трактовки «гендера», с включением сюда групп ЛГБТ. Началось «гендер-ное» воспитание в детских садах и школах. Но по сути все эти политические акции никак не сказывались на общей социокультурной ситуации в стране.
Проблемы гендерного неравноправия при трудоустройстве, неравенства зарплат, ограничение карьерных возможностей для женщин, связанных заботой о семье, беспокоили и общественное мнение стран Закавказья. Так, в Грузии констатировался очень высокий разрыв между зарплатами, которые получают женщины и мужчины. Согласно данным Грузстата за 2015 год, он достигал 35%. Впрочем, в перечне проблем тендерного характера этот вопрос местные жители ставили на последнее место. В частности потому, что в этом регионе, в отличии от Балтии, домашний труд женщин ценился как именно труд, в т.ч. благодаря продажам домашней продукции (сыров, вин и пр.) на рынках 1990-2000 гг., что вносило иногда основной вклад в семейный бюджет.
Также и проблема равных возможностей для мужчин и женщин мало кого беспокоила. Конвенция ООН о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин (CEDAW) была ратифицирована Арменией еще в 1993 году. В Азербайджане с его в целом мусульманским населением правительство неоднократно принимало документы для подчеркивания конституционного равенства: в 1995 году была ратифицирована Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин, в 2006 г. принят Закон о гарантиях равноправия между женщинами и мужчинами. Закон «О мерах по предотвращению бытового насилия» был принят здесь уже в 2010 г., даже раньше подписания Стамбульской Конвенции и гораздо раньше, чем аналогичные законы в государствах Балтии. Словом, права женщин были законодательно хорошо защищены. Но все это оставалось почти вне поля зрения населения, в частности из-за малого соотношения с реальностью. В равной мере наличие активных женщин-политиков и бизнесменов не меняло общей картины гендерной структуры (каковы в Грузии, например, Нино Бурджанадзе, в 2001-2008 гг. - председатель парламента Грузии, в 2003-2004 гг. и 2007-2008 гг. - исполняющая обязанности президента Грузии, и Саломе Зура-бишвили, в 2004-2005 гг. - министр иностранных дел).
Стоит подчеркнуть, что повсюду имелись представители интеллектуальных кругов, широко видевшие указанные проблемы, всюду действовали активистки женского равноправия, в данный период широко были представлены западные программы и мероприятия, типа международной общественной организации «World Vision Armenia», Save the Children, Фонд народонаселения ООН (UNFPA), Национального демократического института США (NDI) с его филиалами в Грузии, Армении, международной правозащитной организации Social Watch и др. Среди их пропагандистов были носители местных этнических корней, знающие язык и национальную специфику регионов. Но влияние таких программ было довольно ограничено. Так, в Грузии в 2003 г. была создана «Национальная сеть против наси-
лия». За десять лет существования организации помощь ее Центра получили около 500 женщин и детей в столице и регионах - цифры можно воспринимать по-разному.
Уникальной спецификой этого региона в конце 1990-2000 годы стала нигде более не встречавшаяся проблема, непредставимая ни в Балтии, ни в Средней Азии. Речь идет о проблеме селективных абортов.
Она встала очень остро в конце 1990-х, благодаря широкому внедрению УЗИ-диагностики в гинекологических исследованиях, в том числе в сельской местности. До середины 2010-х г. она оставалась в самом центре внимания в равной мере в Армении, Грузии и Азербайджане. По различным статистическим подсчетам, с 1990 по 2000 год в Грузии родилось вдвое меньше девочек, чем в период с 1980 по 1990 год. В Армении на каждые 100 рождающихся девочек в 2000-е годы приходилось около 120 мальчиков против нормального числа в 112, что статистически очень значимо в масштабах страны. Аналогичная статистика по Азербайджану. Армения и Азербайджан возглавляли список стран с резким гендерным дисбалансом новорожденных, располагаясь в нем тотчас после Китая и Индии. Однако два последних государства проводили жесткую политику ограничения рождаемости, когда из-за необходимости иметь только одного ребенка родители делали выбор в пользу мальчика. В странах Закавказья ограничения рождаемости совершенно не было.
Обычным объяснением отказа от рождения девочек служил во всех странах региона тот факт, что с экономической точки зрения селективные аборты целесообразны: сын, по традиционным представлениям, будет поддерживать родителей в старости, поэтому мальчик - инвестиция, а девочка - потеря. Подобные объяснения могли быть понятны в Грузии, переживавший очень тяжелый экономический спад в 1990-х - начале 2000-х гг., но в Армении и особенно Азербайджане экономическая ситуация была гораздо благоприятнее. Во всяком случае, не хуже многих регионов России и тем более Центральной Азии тех лет, где, однако, вопрос селективных абортов остро не стоял. На территории России он касался почти только Дагестана - его географическое положение заставляет видеть тут определенное воздействие факторов, пришедших сюда через Закавказье извне.
Существенным моментом является общеизвестное представление о «скрытом матриархате» в традиционных семьях региона, особенно в Армении, где первенствующую роль играет старшая женщина и самый самостоятельный и самодостаточный армянский мужчина ничего не сделает, не спросив у жены и тем более у матери. По Интернет- и СМИ-источникам прослеживается тенденция давления на выбор пола ребенка при аборте именно со стороны свекрови, а не мужа женщины. Поэтому рассматривать селективные аборты как проявление гендерного насилия достаточно сложно.
К середине 2010-х годов селективные аборты стали столь угрожающими с демографической точки зрения, что СМИ начали ставить вопрос о невозможности в ближайшем будущем найти в своей стране жену для мужчин. В 2016 году правительство Армении внесло изменения в закон «О репродуктивном здоровье и репродуктивных правах человека», согласно которому оставалось только право на аборт до 12 недели (когда пол ребенка почти невозможно определить), в последующие сроки аборт допускался только по медицинским показаниям. Закон существенно сократил остроту проблемы, к 2017 г. гендерный дисбаланс новорожденных неуклонно сокращался.
В Узбекистане при президенте И. Каримове (ум. в 2016) законодательно права женщин были защищены безупречно. Статья 18 Конституции Узбекистана заверяет, что все граждане страны «имеют одинаковые права и свободы и равны перед законом без различия пола, расы, национальности, языка, религии, социального происхождения, убеждений, личного и общественного положения». В 46 статье еще раз подчеркивается, что «женщины и мужчины имеют равные права».
8 марта оставалось официальным праздником. Принимались Государственные Программы мер на (такой-то) год по усилению роли женщин в семье, государственном и общественном строительстве, совершенствованию системы защиты их правовых, социальных и духовных интересов - вполне советская риторика. Комитет женщин Узбекистана, созданный в 1991 году, фактически продолжал деятельность аналогичного советского органа. Приоритетом национальной культуры Президент объявлял охрану здоровья женщин, формирование здоровой семьи, содействие развитию женского и семейного спорта, пропаганду здорового образа жизни женщин. 1999 год в Узбекистане был объявлен Годом Женщины. На высшем уровне подчеркивалась значимость равноправия.
Что более значимо, законодательно предусматривалась 30% квота для женщин в парламенте. Однако в реальности она никогда даже близко не достигалась.
Спецификой региона, опять-таки нигде более на постсоветском пространстве не встречающейся, стала проблема полигамии и совершенно специфическая тема «тестов на девственность».
Многоженство официально запрещено законодательством, уголовно наказуемо. Например, согласно Семейному кодексу Таджикистана (раздел 1б, статья 1, пункт 3), в Таджикистане «признается брак, заключенный только в государственных органах записи актов гражданского состояния. Брак, заключенный по религиозным обрядам, не имеет правового значения». В реальности наличие многоженства считается общепризнанным через посредство мусульманского брака - «никох». Он не дает женщине гарантий, т.к. не требует развода в госорганах, и муж может выгнать ее в соответствии с мусульманскими традициями, дети, рожденные в нем, не имеют права по закону наследовать собственность отца. Женщины соглашаются на такую форму брака только от экономической безысходности, надеясь на элементарное выживание.
Вообще говорить о реальности полигамии сложно, речь не идет о возрождении гаремов и пр. Мужчина по общественным нормам должен привести вторую жену в другой дом и обеспечивать семьи одинаково. Это доступно только богатым, такие формы жизни на две семьи встречаются отнюдь не только в исламских странах, где, однако, не называются многоженством.
Спецификой Таджикистана с его уезжающими на заработки мужчинами-мигрантами стали «русские семьи» мигрантов - тоже подобие многоженства. Ими обусловлена система 8М8-разводов в 2000-е годы: разумеется, они были реальными только в браках «никох», причем инициатором развода чаще становилась свекровь, по чьей жалобе сын выгонял жену с детьми. Опять-таки, здесь можно говорить о приниженном положении женщин в браке, но не в семье - старшие женщины в ней первенствовали, как и в Закавказье. Домашний труд женщин также ценился как труд, обеспечивающий выживание семьи, которое ложилось чаще всего на старшее поколение женщин.
И очень высоко - нигде в других странах это не замечается - ценилась демографическая роль женщин. Именно в постсоветском Таджикистане как нигде в мире была признана первенствующая роль женщин в экономике: ведь они воспроизводят главный экспортный продукт страны - мужское население!
Правда, никаких программ поддержки репродуктивного и общего здоровья женщин государством не принималось, в отличие от соседнего Узбекистана, где они постоянно декларировались. Там, правда, ходили упорные слухи, что с 1999 г. действует тайная программа принудительной стерилизации женщин детородного возраста, причем, по неподтвержденным официально данным, нередко без ведома самих подвергающихся этой процедуре. Подобные слухи, возможно, явились следствием соседства с Китаем.
Обе страны в 2000-2010 гг. прославились в СМИ проблемой «теста на девственность»: принудительным гинекологическим осмотрам учениц старших классов средних школ и студенток колледжей с целью, по официальным данным, выявления юных девушек, рано начавших половую жизнь, а по расхожим представлениям - с целью вечного позора для них с угрозой суицида. Как следствие, стала популярна гименопластика - операция по восстановлению целостности девственной плевы. Стоимость операции составляла от 200 до 350 долларов, при среднегодовом доходе в 650-800 долларов в данный период! Показательно, что регулярные гинекологические осмотры женщин с 10-12 лет и до конца признаются обязательными во всем мире, имея официальной и общепринятой целью раннее выявление женских заболеваний, а не раннего начала половой жизни. Факт беременности школьницы может стать серьезным вопросом. Но просто факт начала половой жизни не сообщается врачами родителям, учителям или, тем более, местной администрации! Поэтому происходившее в Узбекистане и Таджикистане следует соотносить, очевидно, с формами вмешательства исламского государства во все сферы частной жизни, характерными для соседних Афганистана и отчасти Пакистана.
Подводя итоги, можно констатировать, что в первые 25 лет постсоветского периода в рассматриваемых регионах сохранялись довольно значительные следы общесоветской гендерной культуры. Однако быстро возобладала региональная специфика, в том числе под серьезным воздействием соседних государств Большой Евразии. При этом внутрирегиональные отличия оказывались очень незначительными, несмотря на колоссальные различия в национальных традиционных гендерных стереотипах входящих в регион стран. Причины такого регионального единства, вероятно, объясняются влияниями извне, что заслуживает отдельного изучения с корреляцией процессов во всей Большой Евразии.
