CC BY
50
КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Теоретические аспекты культурных процессов
DOI 10.24411/2499-9679-2018-10147 УДК 008.001.14
В. Н. Липский
https://orcid.org/0000-0002-1483-0705
Рефлексия и полярность как мировоззренческие смыслы национального самосознания (Ф. Достоевский, Н. Трубецкой, Н. Бердяев, М. Горький)
В статье на материале творчества художников и философов XIX и первой половины ХХ веков анализируются отдельные сущностные характеристики национального самосознания. Основное внимание уделено рефлексии и дуалистичности, свойственных самоосмыслению русского человека. Художественное воплощение антиномичности национального сознания и самосознания глубоко и многогранно отражены в творчестве Ф. Достоевского. В нем выразились «русское смирение и русское самомнение» (Бердяев), русская «всечеловечность» и русская национальная исключительность. Достоевский верит в мессианскую роль русского народа, призывает к страданию и терпеливости, с одной стороны, а, с другой, отрицательно относится к католическому миру и некоторым национальностям.
Раздумывая над своеобразием русского бытия и духа, Бердяев пишет о «поляризованности и противоречивости» русского народа, что объясняется, по мысли Бердяева тем, что в русской душе происходит взаимопроникновение двух исконных русских начал - восточного и западного. Философ полагает, что в России «Христова любовь сочетается с человеконенавистничеством и жестокостью», природная безгосударственность русского человека с его исключительной преданностью государству.
С особой остротой национальная противоречивость проявила себя на рубеже эпох в творчестве М. Горького. Горький следом за своими предшественниками продолжает размышлять о соединении в русском человеке двух причудливо связанных начал - восточного и западного. Горький-теоретик отвергает темное восточно-русское начало, а Горький-художник всей душой тяготеет к этой «азиатчине». С одной стороны, Горький верит, что революция избавит народ от невежества и косности, а с другой - не принимает жесткие меры революционного переустройства страны. Творчество Горького не только явилось отражением эпохи, но и стало выражением дуализма национального характера, мироотношения и миропонимания.
Ключевые слова: дуализм, нетерпимость, мировоззрение, противоречивость, поляризованность, Запад, Восток, творчество, крестьянство, революция.
CULTURAL SCIENCE
Theoretical aspects of cultural processes
V. N. Lipsky
Reflection and Polarity as Worldview Meanings of National Self-Consciousness (F. Dostoevsky, N. Trubetskoy, N. Berdyaev, M. Gorky)
In this article several essential characteristics of the national self-consciousness are analyzed on the basis of works by writers and philosophers of 19th and the first half of the 20th century. The main attention is paid to the reflection and the dualism peculiar to the self-comprehension of the Russian people. The artistic embodiment of the national consciousness antinomy is reflected deeply and in a versatile way in the creativity of F. Dostoevsky. It expressed «the Russian humility and the Russian self-importance» (Berdyaev), the Russian «All-humaneness» and the Russian national exclusiveness. Dostoevsky believes in the messianic role of the Russian people and appeals to the suffering and the patience on the one hand, and on the other hand his attitude towards the Catholic world and several nationalities is negative.
© Липский В. Н., 2018
Thinking over the originality of the Russian being and the Russian spirit, Berdyaev writes about «the polarization and the contradictoriness» of the Russian people which is explained according to Berdyaev by the interaction in the Russian soul of two essential Russian sources - eastern and western. The philosopher believes that in Russia the «Christ love goes with the misanthropy and the cruelty» and the natural statelessness of the Russian people goes with the exceptional devotion to the state.
The national controversy was revealed with a special acuteness at the turn of the ages in the creativity of M. Gorky. Following his predecessors Gorky continues to consider the problem of the combination in the Russian people of two strangely united sources -eastern and western. Gorky-the theorist rejected the dark eastern-Russian source, but Gorky-the writer is strongly attracted by this Asian source with all his soul. On the one hand Gorky believes that the revolution will save people from the ignorance and the rigidity but on the other hand he doesn't accept strong measures of the revolutionary reconstruction of the country. The creativity of Gorky is not only the reflection of the era but also of the dualism of the national character, the world attitude and understanding.
Keywords: dualism, intolerance, worldview, controversy, polarity, West, East, creativity, peasantry, revolution.
Мировоззренческая дуалистичность является характерным свойством любой личности, так как, во-первых, взгляды и оценки того, что нас окружает меняются в контексте жизненного бытия, а, во-вторых, система, составляющая наши воззрения на жизнь, в большой степени дисгармонична. В ней эстетическое может вступать в конфликт с политическим, религиозное с научным, политическое с нравственным и т. д. Сочетаний такого рода может быть множество. Особый интерес представляет анализ проявлений подобной мировоззренческой неоднородности, когда дело касается взглядов художников в соотношении с их художественным творчеством. При этом следует учитывать и вектор национальных смыслов этноса, который, применительно к русскому характеру прекрасно выразил М. Ю .Лермонтов в повести «Герой нашего времени». Накануне дуэли с Груш-ницким Печорин, беседуя с немцем Вернером, сокрушаясь, говорит: «Я давно уже живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю и разбираю свои собственные страсти и поступки со строгим любопытством, но без участия» [9, с. 292]. Разлад между чувствами и разумом - характерная детерминанта национальной мировоззренческой дихотомии. Значимым в этом плане является и необходимость учитывать особенности эпохи, в которой жил художник. Чем больше в этой эпохе поляризация социальных сил и острее в ней социальные коллизии, тем драматичнее оказывается в рамках такой эпохи судьба художника.
Художественное воплощение антиномичности русского национального сознания глубоко и многогранно отражены в творчестве, наверное, одного из самых русских по духу писателей Ф. М. Достоевского. В нем выразились «русское смирение и русское самомнение» (Н. Бердяев), русская «всечеловечность» и русская национальная исключительность. В небольшой по объему, яркой и глубокой речи Достоевского о Пушкине замечательным образом выражена дихотомич-ность русского национального сознания (как и
самого писателя), цели и средства, следуя которым можно «выстраивать» Царство Божие.
Анализируя творчество Пушкина, Достоевский отмечает в нем главнейшую способность нашей национальности - способность всемирной отзывчивости. Подкрепленная верой, эта способность берет свое начало во всем строе жизни русского человека - антииндивидуалиста по духу, которому свойственно стремление только ко всемирному счастью, «дешевле он не примирится». «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите» [6, с. 457]. Достоевский пишет о жертвенности, которая была свойственная России на протяжении исторического развития, о том, что «всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено».
Все это так. Но рядом (а скорее, может быть внутри этой вселенской способности понять другие национальные миры) соседствует «другой» Достоевский, верящий в русскую национальную исключительность, порой отождествляющий Бога с русским народом, нетерпимый к полякам, евреям, французам, полагавший русское православие единственно истинной христианской верой. Духовно-религиозные искания Достоевского, его мировоззренческий драматизм достаточно красноречиво выражает беседа о вере между Ставро-гиным и Шаговым в «Бесах». В ней Ставрогин упрекает Шатова за то, что тот низводит Бога до простого атрибута народности, а сам Шатов декларирует, что «атеизм все-таки здоровее римского католичества», что всякий великий народ должен верить, что в нем одном истина: «Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенной ролью и в человечестве или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а, стало быть, только единый из народов и может иметь Бога истинного, хотя бы остальные народы имели своих особых и
великих богов. Единый народ «богоносец» - это русский народ...» [6, с. 267].
Конечно, Достоевский не принимает нетерпимость революционера-максималиста Шатова, но Достоевский верит в мессианскую роль русского народа, он склонен иногда к отождествлению религиозного и народного, он верит, что русское православие есть единственно христианская вера. И это как раз тот случай, когда у писателя, который в многочисленных своих произведениях говорит об очищающей роли страдания и терпеливости, возникают идеи национальной исключительности, отрицательного отношения к католическому миру, что иначе как нетерпимостью не назовешь.
Однако, Достоевский велик не только тогда, когда в своих произведениях запечатлевает «совпадения» русского национального сознания и русского православия со «всечеловечностью», но и тогда, когда он, не свободный от мировоззеческой противоречивости, выражает свойственную русскому национальному сознанию идею исключительности по отношению к западному миру, своей верой в то, что новое пришествие совершится в России. Только в этом случае его величие состоит не в поддержке самой идеи исключительности, а в способности ее гениального художественного выражения.
В работе «Миросозерцание Достоевского» Н. Бердяев пишет о пагубности претензий на мессианство, отмечает, что у каждого народа есть своя миссия и Достоевский прекрасно это отразил в своих произведениях применительно к русскому народу. Всечеловечность-терпеливость, способность русского человека болеть судьбами человечества, глубоко и масштабно проанализированные Достоевским, соседствует у него со столь же поразительной нетерпимостью к «хитрым» европейцам, которым свойственно обманывать «честных русских» [7, с. 283].
Вместе с тем в том же «Дневнике писателя», в очерке о Пушкине и других своих произведениях, писатель пишет о Европе с глубоким уважением: «Я хочу в Европу съездить, Алеша, - обращается к брату Иван Карамазов, - отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, свою борьбу и в свою науку, что я знаю заранее, паду на землю и буду целовать камни, и плакать над ними, в то же время убежденный всем сердцем моим, что все
это давно уже кладбище и никак не более.» [8, а 289]. Однако, Достоевский полагает, что эти идеалы уже в прошлом, что в современной ему Европе нет места мятежности и отчаянным поискам истины.
Мировоззренческие искания Достоевского отличает непосредственность и чувственная наполненность, характерные для художественного мироощущения. По другим законам строится теоретико-философское изложение. Его отличает рациональность и определенная отстраненность, характерная для субъект-объектных отношений, тут не спрячешься за спины свих героев и значительно сложнее закамуфлировать собственную ангажированность.
В философских произведениях Н. Бердяева мы встречаемся теперь уже с теоретическим обоснованием парадоксальности русского национального сознания. Проблеме особого пути России в связи с национальной идеей посвящена работа «Судьба России», в которой, с нашей точки зрения, особенно рельефно представлена неизбежная дихо-томичность русской жизни. Размышляя над противоречиями русской действительности, он, оставаясь религиозным философом, пытается обосновать необходимость духовного сближения Востока и Запада. Причем понимание философом этого сближения отличается от традиционного славя-нофильско-западнического понимания, в рамках которого адаптироваться предполагалось либо Западу, либо Востоку. Бердяевское понимание построено не по принципу «или-или», а по принципу «и-и»: это движение навстречу друг другу, но при этом во главу угла поставлено духовно-религиозное перерождение.
Раздумывая над своеобразием русского бытия и русского духа, Бердяев обращает внимание на известное противоречие, которое сыграло заметную роль в формировании этого своеобразия. В интерпретации философа оно выглядит следующим образом: «По поляризованности и противоречивости русский народ можно сравнить лишь с народом еврейским. И не случайно именно у этих народов сильно мессианское сознание. Противоречивость и сложность русской души может быть связана с тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории - Восток и Запад» [3, с. 4].
Взаимопроникновение двух исконных русских начал - восточного и западного - в контексте русской истории не было гармоничным. К примеру, Киевская Русь не была так оторвана от западного влияния, как это было в последующие периоды.
Новый виток взаимодействия начинается с петровских времен. Взаимодействие в этот период начинает носить организованный и осмысленный характер, и с точки зрения Бердяева, этот период способствовал пробуждению скрытых до этой поры потенций русского народа: «Необычайный, взрывчатый динамизм русского народа обнаруживается в его культурном слое лишь от соприкосновения с Западом и после реформы Петра» [3, с. 7]. Вероятно, это закономерно, ибо будучи «двухчастной», русская жизнь не могла иметь полноценного развития, существуя длительное время на разрыве частей, неизбежность их взаимодействия на определенном этапе стала насущной необходимостью. С другой стороны, именно в петровскую эпоху и эпоху царствования Екатерины П русский народ окончательно подпал под власть крепостного права. Весь петровский период русской истории был борьбой Запада и Востока в русской душе.
В рамках этой методологии Бердяев рассматривает некоторые антиномии, которые с ней связаны. Первая антиномия, на которую обращает внимание философ, связана с противоречивостью русского духа. Вселенское человеколюбие, «Христова любовь сочетается с человеконенавистничеством и жестокостью» [2, с. 8]. Эта двойственность русской души, несущей в себе, по утверждению Бердяева, величайшее человеколюбие как к этническим родственным народам и культурам, так и к этнически далеким, с одной стороны, и нетерпимость как по отношению к людям своей культуры и веры, так и по отношению к людям иной культуры и веры с другой. О жестокости русской жизни практически параллельно с Н. Бердяевым напишет в своих произведениях и М. Горький.
А теперь еще об одной своеобразной черте, на которую обращает внимание Бердяев: «Россия -самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире» [2, с. 14]. Анархизм действительно имеет глубокие корни в русской национальной традиции. Этот анархизм разноплановый: политический, религиозный, гносеологический и пр. Идеология анархизма как форма политической нетерпимости по отношению к любой государственной власти «проросла» в России с середины XIX в. благодаря усилиям А. Бакунина и П. А. Кропоткина. Если обратиться к опыту крестьянской жизни (религиозные ереси, как протест против насильственной христианизации, появились с принятием христианства), то, возможно, одними из первых организованных анархических проявлений были самоуправляющиеся общины
вольных казаков, формировавшиеся в первую очередь из беглых крестьян, которые в массовом порядке стали возникать в XV-XVI вв. на Днепре, Дону, Волге, Урале, Тереке. Вероятно, пик эмпирического анархизма в России пришелся на начало ХХ в., когда в годы Гражданской войны особенно остро проявили себя идеи неприятия каких-либо форм государственной власти.
При этом, как отмечает Бердяев, русский народ хочет «не столько свободного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства» [2, с. 16]. Русский человек и государство «ухитрялись» существовать параллельно, государственная власть «всегда была внешним, а не внутренним принципом для безгосударственного русского народа» [2, с. 16]. Вместе с тем, русский человек, экзистенциально воспринимая государство как внешнюю силу, буквально принадлежал этому самому государству безраздельно.
Рациональный «парадокс» состоит в том, что стараниями власти и народа было создано одно из самых могущественных государств, в котором чиновники и бюрократы «подмяли» под себя самый «безгосударственный» народ. Сформировавшийся в ходе исторического развития «инстинкт государственного могущества» во взаимодействии с «инстинктом свободолюбия» в итоге самым парадоксальным образом «давал» государственный народ, о чем неопровержимо свидетельствует многовековая история. Необъяснимая на рациональном уровне, эта антиномичность объясняется с точки зрения Бердяева «особенным соотношением женственного и мужественного начала в русском народном характере». Бердяев полагает, что природа русского народа женственна, покорна и смиренна, что русский человек привык жить в тепле коллектива как в лоне матери. Эта женственность формировала в русском человеке покорность по отношению к государственному насилию, способствовала победе терпеливости над нетерпимостью. В ситуации, при которой все силы отдавались для создания и охранения государства, развитие свободного личностного начала было почти невозможно.
Еще одно весьма существенное своеобразие связано с отношением к национальности: «Россия - самая не шовинистическая страна в мире. Национализм у нас всегда производит впечатление чего-то нерусского, наносного какой-то неметчины... Русскому народу совсем не свойственен агрессивный национализм, наклонности насильственной русификации. В русской стихии поистине есть какое-то национальное бескоры-
стие, жертвенность, неведомая западным народам» [2, а 20]. Обращает на себя внимание мысль Бердяева о том, что «национализм новейшей формации», проявления которого на теоретическом уровне в России имели место быть (Катков и др.), есть проявление европейского влияния на русской почве. Самобытность России, по его словам, как раз состояла в «сверхнационализме», в том, что миссия России заключается в том, что она «призвана быть освободительницей народов. Эта миссия заложена в ее особенном духе. И справедливость мировых задач России предопределена уже духовными силами истории. Эта миссия России выявляется в нынешнюю войну (имеется в виду первая мировая война - В. Л.). Россия не имеет корыстных стремлений» [2, с. 21].
Но, отмечает Бердяев, «есть и антитезис»: «Россия - самая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией, вплоть до вселенской церкви Христовой, страна, почитающая себя единственно призванной и отвергающая всю Европу, как гниль и исчадие диавола, обреченное на гибель. Обратной стороной русского смирения является необычайное русское самомнение. Самый смиренный и есть самый великий, самый могущественный, единственный призванный» [2, с. 22].
Возможно, эмоциональность повествования подтолкнула Бердяева к таким полярным утверждениям. В противном случае с его утверждением о том, что «Россия - самая националистическая страна в мире» нельзя согласиться. Думается, что Германия, Франция, США в этом смысле (если вести речь о периоде, предшествующем написанию работы «Судьба России») ничем не отличались от России. Конечно «эксцессы национализма» имели место в России. Но разве не было дела Дрейфуса во Франции, аналогичных процессов в Германии?
Идеи многонационального единства в русском философском знании имеют свою традицию, восходящую к В. Соловьеву и его концепции всеединства. В работе «Оправдание добра» он показывает как нации в процессе своего культурного формирования «осуществляли в себе идеал всече-ловечества» [13]. К примеру, итальянцы, достигшие громадных высот в своем национальном творчестве, тем самым становились значимыми и для других народов. Методологию соловьевского всечеловечества на новом этапе продолжили евразийцы. В работе «К проблеме русского самопознания» один из основоположников евразийства
Н. Трубецкой формулирует, наверное, наиболее существенный постулат этого течения: «Борьба с собственным эгоцентризмом возможна лишь при самопознании, только самопознание укажет человечеству его настоящее место в мире, покажет ему, что он не центр Вселенной, не пуп земли. О постижении своей собственной природы человек не раз путем углубления самопознания природы приходит к сознанию равноценности всех людей и народов» [14, с. 105].
Н. Трубецкой полагает, что единственный путь в познании и понимании инокультуры - это самопознание своей культуры, самобытной психики своего народа, что создает возможность увидеть в другой культуре то, что сближает разные культуры и позволяет избежать национального обособления. Он сокрушается, что как раз русской интеллигенции нередко не хватало мудрого отношения к другим культурам. Одни интеллигенты, стремясь быть «настоящими европейцами», презирали свою отсталую родину за то, что она, несмотря на все свое желание, не могла стать европейским государством, другие понимали под национализмом только стремление к великодержавности или русификацию, что в конечном счете, считает Н. Трубецкой, как и Бердяев, является следствием подражания западным стереотипам. Евразийцы полагали, что снобистское отношение ко всякой инокультуре самым негативным образом сказывается на всем процессе культуры и на развитии общества в целом.
На новом витке развития и в соответствии с особыми обстоятельствами проявила себя национальная дихотомичность в жизни человека и художника М. Горького, чья творческая жизнь совпала со сложным неоднозначным периодом освобождения творческой энергии масс, вырвавшейся как джин из бутылки. Однако, не только крайне противоречивая эпоха сыграла свою роль в человеческом и творческом формировании М. Горького. Его вхождение в жизнь, ярко описанное в повести «Детство», едва ли могло стать благодатной почвой для гармоничных отношений с окружающим миром. Окруженный с детства ворами и насильниками, Горький прошел суровую жизненную школу, под воздействием которой он лишь по чистой случайности не стал вором или насильником, хотя еще в раннем возрасте вплотную познакомился в этими «профессиям».
Необходимо обратить внимание еще на одно обстоятельство, роковым образом предопределившее мировоззренческую противоречивость Горького - человека и художника. Он, в отличие, к
примеру, от Бунина, был (с некоторых пор) активным участником политического процесса, выступал в качестве его объекта и субъекта. Бунин, не принявший революцию, предпочел навсегда выехать в эмиграцию, тогда как Горький принимал деятельное участие в политической жизни революционной и послереволюционной России.
Полагаем, что указанные выше и некоторые другие детерминанты, предопределили мировоззренческую и творческую неоднозначность Горького-художника, человека и публициста. Причем, противоречия были присущи Горькому на протяжении всей его жизни. Менялась эпоха, вместе с ней менялись социальные доминанты горьковско-го мировоззрения, но в одном Горький оставался неизменным - в своей мировоззренческой и творческой дихотомичности. Социально-нравственное обесценивание человека на рубеже Х1Х-ХХ вв. побуждает гуманиста Горького уже в своих ранних произведениях поднять голос в защиту Человека и его Свободы. Достаточно вспомнить сатин-ские декларации из пьесы «На дне». Однако и сам Сатин и Челкаш, и некоторые другие герои ранних произведений, в уста которых вложены замечательные призывы - это разбойники, проходимцы и воры, то есть мы имеем дело с фактом эстетизация зла, что никак не сочетается с гуманистическими лозунгами типа «Все - в человеке, все для человека. Человек! Это великолепно! Это звучит. гордо». Да и более поздние произведения (в частности «Васса Железнова») из той же своеобразной «обоймы» эстетизации зла.
В произведениях Горького, начиная в первую очередь с ранних, множество образов «неудавшихся» людей, «таинственной силой магнита притягивавших к себе» его внимание («Челкаш», «Мальва», «На дне» цикл «По Руси» и др.). Эта постоянная сосредоточенность на болезненных изгибах русской души, столкновение с беспрерывной жестокостью и бессмыссленностью крестьянской и мещанско-купеческой жизни побуждает Горького к мысли о том, что русская душа больна и это становится причиной написания Горьким статьи «Две души», в которой он сопоставляет душу восточную и западную. По существу, в статье Горький на новом витке социального развития по-своему продолжает тему «славянофилы - западники», в которой он в отличие от «старых» славянофилов больше симпатизирует Западу, чем Востоку. Размышления над дихото-мичностью Запада и Востока приводят Горького к обоснованию идеи о том, что грядущее обновле-
ние России он связывает с ветрами, дующими с Запада.
Все так, однако, внутри горьковского миропонимания живет другая душа, и писатель прямо пишет, что у русских «две души» (в этом плане осмысление Горьким данной проблемы сродни ее пониманию Достоевским, который в «Дневнике писателя» пишет: «У нас, у русских две родины»). Как справедливо отмечает К. Чуковский, душа Горького-художника «уютно» чувствует себя тогда, когда он живописует российскую «азиатскую» жизнь: «Умиленная, хмельная любовь к русской - пусть и безобразной Азии, живет в нем, вопреки его теориям, и часто, когда он хочет осудить азиатчину, он против воли благославляет ее» [15, с. 69]. Его творчество вступает в противоречие с его мировоззрением, что, как отмечалось, было нормой его раздвоенного бытия, и что нередко самым трагичным образом сказывалось на судьбе этого крупного художника-мыслителя.
Горький-публицист, теоретик, с благоговением рассуждающий о просвещенной Европе, о ее технических и других цивилизационных достижениях («Две души», «О русском крестьянстве») сокрушается, что Россия в различных своих социальных проявлениях далеко отстала от европейских достижений, а Горький-художник, создавший разнообразную палитру русских характеров, возможно, на уровне подсознания предан критикуемой им восточной душе: «Ералашная, ярмарочная пестрота его образов - пестрота византийских мозаик и бухарских ковров; его темперамент уку-шуйника (русские пираты - В. Л.), его мечтательная, скитальческая молодость, его склонность к унылой тоске, внезапно переходящей в лихое веселье, его экстазы шалости, его песни, его при-бауточный волжский нарядный язык, все самое пленительное в нем чуждо той буднично-трезвой Европе, к которой он так ревностно стремится приобщить и нас и себя» [15, с. 71].
Еще один «блок» горьковской дихотомично-сти - это отношение города и деревни. Горький любит город, так как считает, что все передовое миру дает именно город: просвещение, передовые идеи техника и технологии, все это связано с городом: «Стоя под парами, тяжелые гиганты-пароходы свистят, шипят, глубоко вздыхают и в каждом звуке, рожденном ими ему чудится насмешливая нота презрения к серым, пыльным фигурам людей.Рваные, потные, отупевшие от усталости люди и могучие, блестевшие на солнце дородством машины, созданные этими людьми.» [4, с. 108-109]. Жизнь промышленных городов
России казалась Горькому похожей на рационально организованную жизнь европейских городов, поэтому он превозносит эту деятельную, построенную на законам «пытливого разума» жизнь. В то самое время как крестьянская жизнь представляется ему переполненной равнодушия, убивающего способность мыслить («О русском крестьянстве»).
Однако, справедливо, по нашему мнению, отмечает тот же К. Чуковский, что негативное отношение к деревне и крестьянству вступает у Горького в противоречие с его родовой сущностью, «. ибо отнимите от его творчества то, что дано ему русской деревней, и у него почти ничего не останется. Стоит только его героям заговорить «правильным», культурным, городским языком, язык этот становится мертв» [15, с. 82]. Критик отмечает, что Горький существует между городом и деревней, «от деревни отстал, к городу не пристал». В русском искусстве, и литературе в частности, изображение жизни «на стыке» интересно не только Горькому: дихотомичны герои Достоевского, метания Гришки Мелехова («белые» - «красные»), оторвавшегося от одного берега и не приставшего к другому, запечатленные М. Шолоховым в «Тихом Доне», трагична судьба генетика Тимофеева-Ресовского, рассказанная современным русским писателем Д. Граниным в повести «Зубр». Каждый из перечисленных авторов изобразил своего героя, переживающего конкретные жизненные обстоятельства - неизменен лишь интерес русских художников к героям трагичным, помещенным волею жизни и авторов в ситуацию «или-или». Представляется, что эта характерная особенность мировосприятия отечественных авторов с особой отчетливостью проявилась у Горького.
Наверное, средоточием горьковской дуали-стичности и мироввоззренческой рефлексии является его отношение к революции 1917 г. и к движущим силам этой революции - народу и власти. В разные периоды своей жизни Горький по-разному относится и к революции и к простому народу. Предвидя жестокость, которой чреват революционный социальный эксперимент, Горький, с одной стороны, негативно воспринял революцию 1917 г., полагая, что Россия в тот период еще не была готова для социализма. С другой стороны, Горький считал, что России необходимо обновление, что человек дольше не может оставаться в прежнем униженном состоянии. Поэтому он полагал, что революция такое обновление принесет, несмотря на те методы, с помощью которых это
обновление насаждалось: «Фанатик коллективизма, он верил, что люди труда, сплоченные великой идеей, могут создавать чудеса, которые под силу только Творцу» [12, с. 13].
В первых статьях цикла «Несвоевременных мыслей» Горький пишет о революции с надеждой, считает, что она является предвестником возрождения духовности, выражает надежду, что в будущем народ сам сможет творить свою историю, но, впоследствии, он, видя то, какими средствами осуществляется революция, выражает сомнение в том, что это событие сможет изменить «звериный русский быт», что забитый многолетними унижениями простой люд, не знавший чувств уважения, равноправия и свободы сможет «на обломках самовластья» создать царство свободы и равенства. Весь пафос «Несвоевременных мыслей» в конечном итоге, сводится к принципиальному расхождению Горького с большевиками. Главная причина этому - дуалистическое отношение к народу. Взгляды Горького на народ напоминают маятниковое движение: «В годы после поражения первой русской революции, в период увлечения Горького идеями «богостроительства», русский народ представал в его произведениях, прежде всего в повести «Исповедь», в образе народа-богоносца, массы, концентрирующей в себе коллективную духовную энергию» [10, с. 16]. Отметим, что и в этом вопросе Горький на определенном жизненном отрезке солидарен со своим антагонистом Достоевским, который на протяжении всей жизни воспринимал русский народ только в таком контексте.
Вскоре после этого, Горький, разочаровавшись в «богостроительстве», уже рассматривает народ (крестьян в первую очередь) не столь однозначно: наряду с его духовным потенциалом, писатель заостряет внимание на косности, хитрости и жестокости крестьянской массы. В рассказе «Губин» Горький размышляет о двух категориях людей на Руси - одних он называет «неудавшимися», других то «уездными», то «зимними». Первых -меньшинство, и эти люди выделяются из общей массы, они кажутся писателю «интереснее, лучше густой массы обычных уездных людей, которые живут для работы и ради еды, отталкивая от себя все.» [5, с. 40], что не связано с куском хлеба, который они всегда готовы «вырвать из рук ближнего». «Неудавшийся» человек у Горького и более вдумчивый «у него емкая душа», он умеет быть нестандартным, «в нем есть стремление к простору, он любит светлое и сам как будто светится», но светится он, оказывается, «обманчивым светом
гнилушки: присмотревшись к нему понимаешь с досадой и горькой печалью, что это лентяй, хвастун, человек мелкий, слабый, ослепленный самолюбием...» [5, с. 40]. Словом, накануне революции у Горького не самое лестное отношение и к крестьянству и «уездным людям».
Негативное отношение Горького к крестьянству после революции лишь усугубилось, и оно вполне вписывалось в государственную политику большевиков, взявших курс на жесткие меры всеобщей коллективизации: раскулачивание, высылку миллионов крестьян, разрушение деревни. В 20-е годы Горький сохраняет иллюзию о том, что, сломав вековой уклад жизни крестьян, вытравив их собственнические интересы, большевики смогут превратить крестьян в носителей идеологии светлого социального будущего.
Вместе с тем в 30-е годы, после своего возвращения из Италии, писатель признал, что его неоднозначное отношение к революции было ошибкой: «Он по-иному стал смотреть на интеллигенцию, (защитником которой от жестких мер большевиков он раньше являлся - В. Л.), уверовал в обострение «классовой борьбы» в стране, пересмотрел свои взгляды на русское крестьянство» [12, с. 73]. Очевидно, признание своих «ошибок» в период репрессий в оценке «творческих сил пролетариата» - это скорее способ самосохранения, чем переоценка своих взглядов, а вот изменение своих позиций в отношении русского народа, в процессе осуществлявшихся им гигантских социальных преобразований - это переоценка своего прежде негативного к нему отношения.
Горький своими теоретическими взглядами и своими художественными оценками в известном смысле продолжает запечатленную Достоевским и Бердяевым линию мировоззренческой двойственности и противоречивости русского самосознания: «Все в нем соединилось в гремучую смесь: любовь к человеку и ненависть к людям, поиск бога и антихристианство, воля к знанию и воля к самоуничтожению, любовь к России и описание свинцовых мерзостей» ее. Жалость и жестокость, Здоровье и «декаданс». Все, все, все» [1, с. 206]. Писатель и его творчество не только явилось отражением эпохи, но и стали выражением духовного дуализма национального характера, мироотно-шения и миропонимания. Методология, позволившая Горькому-художнику выразить этот духовный дуализм дедуцировалась им из глобальных смыслов: «Человек», «Свобода», «Справедливость», защите которых посвящено все его
творчество, что и делает его крупным художником-мыслителем.
В статье представлен материал публикации автора, сделанной в издании: Проблемы российского самосознания: Максим Горький и русская провинция. К 150-летию со дня рождения. - Ярославль-Москва : РИО ЯГПУ, 2018 [11].
Библиографический список
1. Басинский, П. Максим Горький: Миф и биография [Текст] / П. Басинский. - СПб. : Вита Нова, 2008. - 560 с.
2. Бердяев, Н. А. Судьба России [Текст] / Н. А. Бердяев. - М. : АСТ, 2005. - 333 с.
3. Бердяев, Н. А. Русская идея [Текст] / Н. А. Бердяев. - М. : Сварог и К, 1997. - 295 с.
4. Горький, М. Собр. соч.: в 18-ти т. : Т. 1 [Текст] / М. Горький. - М. : Художественная литература, 1960. - 326 с.
5. Горький, М. Собр. соч. в 18-ти т. : Т 8 [Текст] / М. Горький. - М. : Художественная литература, 1960. - 350 с.
6. Достоевский, Ф. М. Собр. соч. в 10-ти т. : Т. 10 [Текст] / Ф. М. Достоевский. - М. : Художественная литература, 1958. - 620 с.
7. Достоевский, Ф. М. Собр. соч. в 15-ти т. : Т. 13 [Текст] / Ф. М. Достоевский. - СПб. : Наука, 1994. -544 с.
8. Достоевский, Ф. М. Собр. соч в 10-ти т. : Т. 9 [Текст] / Ф. М. Достоевский. - М. : Художественная литература, 1958. - 736 с.
9. Лермонтов, М. Ю. Соч. в 4-х т. : Т. 4 [Текст] / М. Ю. Лермонтов. - Л. : Наука, 1981. - 588 с.
10. Примочкина, Н. Н. Писатель и власть [Текст] / Н. Н. Примочкина. - М. : РОССПЭН, 1998. - 302 с.
11. Проблемы российского самосознания: Максим Горький и русская провинция. К 150-летию со дня рождения : по материалам Российской научной конференции с международным участием [Ярославль, 57 июня 2018 г.] и XV Всероссийской конференции Института философии РАН [Москва, 31 мая 2018 г. ]. -Ярославль - Москва : РИО ЯГПУ, 2018. - 403 с.
12. Спиридонова, Л. А. Настоящий Горький: мифы и реальность [Текст] / Л. А. Спиридонова. - 2-е изд., изменен. - Нижний Новгород : ООО «Бегемот НН», 2016. - 384 с.
13. Соловьев, В. С. Оправдание добра. Соч. в 2-х т. : Т. 1 [Текст] / В. С. Соловьев. - М. : Мысль, 1990. -892 с.
14. Трубецкой, Н. С. К проблеме русского самопознания [Текст] / Н. С. Трубецкой // Наследие Чингисхана. - М. : Аграф, 1999. - 554 с.
15. Чуковский, К. И. Две души Горького [Текст] / К. И. Чуковский. - М. : Русский путь, 2010. - 112 с.
Reference List
1. Basinskij, P. Maksim Gor'kij: Mif i biografija = Maxim Gorky: Myth and biography [Tekst] / P. Basinskij. - SPb. : Vita Nova, 2008. - 560 s.
2. Berdjaev, N. A. Sud'ba Rossii = Russia's fate [Tekst] / N. A. Berdjaev. - M. : AST, 2005. - 333 s.
3. Berdjaev, N. A. Russkaja ideja = Russian idea [Tekst] / N. A. Berdjaev. - M. : Svarog i K, 1997. - 295 s.
4. Gor'kij, M. Sobr. soch.: v 18-ti t. : T. 1 = Collection works in 18 volumes: V.1 [Tekst] / M. Gor'kij. - M. : Hudozhestvennaja literatura, 1960. - 326 s.
5. Gor'kij, M. Sobr. soch. v 18-ti t. : T 8 = Collection works in 18 volumes: V8 [Tekst] / M. Gor'kij. - M. : Hudozhestvennaja literatura, 1960. - 350 s.
6. Dostoevskij, F. M. Sobr. soch. v 10-ti t. : T. 10 = Collection works in 10 volumes: V10 [Tekst] / F. M. Dostoevskij. - M. : Hudozhestvennaja literatura, 1958. - 620 s.
7. Dostoevskij, F. M. Sobr. soch. v 15-ti t. : T. 13 = Collection works: in 15 volumes: V.13 [Tekst] / F. M. Dostoevskij. - SPb. : Nauka, 1994. - 544 s.
8. Dostoevskij, F. M. Sobr. soch v 10-ti t. : T. 9 = Collection works in 10 volumes: V9 [Tekst] / F. M. Dostoevskij. - M. : Hudozhestvennaja literatura, 1958. - 736 s.
9. Lermontov, M. Ju. Soch. v 4-h t. : T. 4 = Collection works in 4 volumes: V4 [Tekst] / M. Ju. Lermontov. - L. : Nauka, 1981. - 588 s.
10. Primochkina, N. N. Pisatel' i vlast' = Writer and power [Tekst] / N. N. Primochkina. - M. : ROSSPJeN, 1998. - 302 s.
11. Problemy rossijskogo samosoznanija: Maksim Gor'kij i russkaja provincija. K 150-letiju so dnja rozhdeni-ja : po materialam Rossijskoj nauchnoj konferencii s mezhdunarodnym uchastiem = Problems of the Russian consciousness: Maxim Gorky and the Russian province. To the 150 anniversary since the birth [Jaroslavl', 5-7 ijunja 2018 g.] i XV Vserossijskoj konferencii Instituta filosofii RAN [Moskva, 31 maja 2018 g.]. - Jaroslavl' - Moskva : RIO JaGPU, 2018. - 403 s.
12. Spiridonova, L. A. Nastojashhij Gor'kij: mify i real'nost' = Real Gorky: myths and reality [Tekst] / L. A. Spiridonova. - 2-e izd., izmenjon. - Nizhnij Novgorod : OOO «Begemot NN», 2016. - 384 s.
13. Solov'jov, V S. Opravdanie dobra. Soch. v 2-h t. : T. 1 = Justification of good Collection works in 2 volumes: V. 1 [Tekst] / V. S. Solov'jov. - M. : Mysl', 1990. -892 s.
14. Trubeckoj, N. S. K probleme russkogo samopoznani-ja = To the problem of Russian self-knowledge [Tekst] / N. S. Trubeckoj // Nasledie Chingishana = Genghis Khan's heritage. - M. : Agraf, 1999. - 554 s.
15. Chukovskij, K. I. Dve dushi Gor'kogo = Two souls of Gorky [Tekst] / K. I. Chukovskij. - M. : Russkij put', 2010. - 112 s.
Дата поступления статьи в редакцию: 07.06.2018 Дата принятия статьи к печати: 28.06.2018
