CC BY
25
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2019. № 6
О.И. Беляев
РЕДУПЛИЦИРОВАТЬСЯ-ТО РЕДУПЛИЦИРОВАЛСЯ, ДА НЕ ВЫРЕДУПЛИЦИРОВАЛСЯ: КОНСТРУКЦИИ С ПОВТОРОМ ГЛАГОЛА В АШТЫНСКОМ ДАРГИНСКОМ1
Федеральное государственное бюджетное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова», 119991, Москва, Ленинские горы, 1
Федеральное государственное бюджетное учреждение науки «Институт языкознания Российской академии наук» 125009, Москва, Б. Кисловский пер., д.1, стр. 1
Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ 119571, Москва, пр-т Вернадского, д. 82, стр. 1
В статье рассматриваются три типа удвоения глагола в аштынском диалекте кубачинского языка (даргинская группа, нахско-дагестанская семья): отрицательная редупликация, прохибитивная редупликация и так называемое эмфатическое удвоение глагола. Из этих конструкций наибольший интерес представляет последняя. В статье показано, что этот тип удвоения глагола в аштынском может происходить как по морфологической, как и по фонологической модели, причем в последнем случае редупликации под-
Беляев Олег Игоревич — кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова; научный сотрудник отдела типологии и ареальной лингвистики Института языкознания РАН; научный сотрудник лаборатории востоковедения и компаративистики Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (e-mail: belyaev@ossetic-studies.org).
1 Исследование выполнено при поддержке проекта «Параметрическое описание языков Российской Федерации», реализуемого в Государственном институте русского языка имени А.С. Пушкина. За данные аштынского диалекта я благодарен М.Т. Гаджимурадову (ДГУ, г. Махачкала); любые ошибки — на моей совести. Я также благодарен двум анонимным рецензентам за ценные замечания. Транскрипция аштынского следует МФА, за исключением стандартных дагестановедческих конвенций (z [3], s [J], с [tj], c [ts]). Для большей наглядности фонологической структуры аш-тынских словоформ я, вопреки традиции, отмечаю фонему ? в начале слов. Глоссы следуют Лейпцигским правилам (https://www.eva.mpg.de/lingua/resources/glossing-rules.php), со следующими дополнительными сокращениями: add — частица с аддитивным значением; el—элатив; ess — эссив; hpl—показатель согласования с классом людей во множественном числе; in — локализация внутри ориентира; lat — латив; npl — показатель согласования с классом нелиц во множественном числе; prol — пролатив; s — показатель субстантивации (в агульских примерах).
вергается начальная последовательность СУ (С)С глагольной словоформы, вне зависимости от ее морфологической структуры. Хотя такой тип редупликации достаточно типичен для языков мира, необычным является тот факт, что в аштынском между редуплицированным фрагментом и исходной словоформой могут вставляться дискурсивные частицы и полноценные именные словоформы. Это заставляет считать такую редупликацию процессом, действующим не в рамках словоформы, но на уровне синтаксиса. В статье высказываются некоторые предварительные гипотезы о природе этого явления и о диахроническом происхождении каждого из типов редупликации.
Ключевые слова: нахско-дагестанские языки; даргинский язык; фонология; морфология; редупликация.
1. Введение. Конструкции с повтором глагола, используемые в функции эмфатического выделения (топикализации и фокализации) предиката, распространены во многих языках Дагестана [Майсак, 2012], ср. (1) из агульского.
(1) gi ?и^.а-а, атша sйwe x.a-dawa
естьлрру-ют тот(бко) естьлрру-ркз но толстый статьлрру-ркз^БО 'Есть-то он ест, но не толстеет' [Майсак, Мерданова, 2014: 412].
Подобные конструкции представляют интерес как с точки зрения их функции, т.е. того, какие именно коммуникативные структуры они способны маркировать, так и с точки зрения формы, а именно правил, согласно которым они образуются. В настоящей работе обсуждается именно последний аспект.
Описание удвоения глагола в нахско-дагестанских языках и, в частности, в даргинских диалектах обычно не представляет большой проблемы: либо топикализуется одна из нефинитных форм глагола (как инфинитив в агульском), либо словоформа повторяется полностью, либо повторяется глагольный корень в виде чистой основы (с классным префиксом, при его наличии) или иные морфологически оформленные элементы словоформы, например, пространственные превербы или именные компоненты составных глаголов. Поскольку и превербы, и именные основы сложных глаголов, и немаркированные глагольные основы в этих языках часто обладают некоторой степень самостоятельности, в большинстве таких случаев корректнее говорить не о редупликации как о процессе, предполагающем полный или частичный повтор фонологической или морфосинтаксической составляющей [ЯиЬто, 2005], но, скорее, о совместном использовании в клаузе двух словоформ одной и той же глагольной лексемы.
В настоящей статье описывается конструкция с повтором глагола в аштынском диалекте кубачинского языка, которая не может быть описана в подобных терминах: в ней, как будет показано далее,
повтору могут подвергаться элементы глагольной словоформы, определяемые фонологически (первая в словоформе последовательность СУ (С)С), но не обладающие завершенной морфологической структурой.
Подобного рода правила повтора в целом характерны для редупликации и пока что в литературе описывались только для процессов, протекающих в пределах словоформы. В аштынском же редупли-цированный элемент обладает определенной самостоятельностью: между ним и исходной словоформой может быть вставлен синтаксический материал. Фактически, в аштынском речь идет о фонологически обусловленной редупликации на синтаксическом уровне. Поскольку современные подходы к редупликации рассматривают ее как процесс, ограниченный рамками словоформы (причем, как правило, локальный), данная конструкция представляет теоретический интерес и ждет полноценного анализа.
В статье дается первичное предварительное описание аштынской конструкции с удвоением глагола наряду с описанием других видов повтора глагольной основы: отрицательной и прохибитивной редупликации. В разделе 2 дается обзор основных сведений об аштын-ском даргинском. В разделе 3 описываются аштынские конструкции с повтором глагола или его частей: отрицательная редупликация, прохибитивная редупликация и эмфатическое удвоение глагола, которое, в свою очередь, разделяется на два подтипа: морфологически и фонологически мотивированное. Наконец, в разделе 4 дается предварительный теоретический обзор описанных явлений, высказываются некоторые диахронические гипотезы о возникновении обсуждаемых конструкций.
2. Основные сведения об аштынском даргинском. Традиционно аштынский описывается как один из говоров кубачинского диалекта — единственного представителя кубачинской группы диалектов даргинского языка [Гасанова, 1971]. Он распространен в с. Ашты и с. Дирбаг Дахадаевского района Республики Дагестан. Лексикостатистический анализ даргинской базовой лексики позволяет говорить о кубачинского как о самостоятельном языке [Коряков, Сумбатова, 2007], на это указывает и устоявшееся в литературе наименование кубачинский язык [Магометов, 1963]. Аштынский, в таком случае, является одним из диалектов кубачинского2.
Эпиграфические памятники, найденные в с. Ашты, указывают на то, что предки аштынцев в 1318 г. переселились из аула Анчибачи вблизи селения Кубачи [Магомедов, Саидов-Аккутта, 2010: 16]. Аш-
2 В работе [Алексеев, Перехвальская, 2001] для кубачинского предложен оригинальный термин урбугский язык (от самоназвания кубачинцев 2и%.кЬщ), однако такое словоупотребление не прижилось.
тынский по большинству основных фонетических и грамматических признаков совпадает с кубачинским; аштынский и кубачинский до сих пор взаимопонимаемы. По подсчетам Ю.Б. Корякова [Koryakov, 2013], доля общей лексики составляет 91%. На этом основании аштынский и кубачинский можно считать диалектами единого кубачи-аштынского языка, или, в традиционной классификации, двумя говорами кубачинского диалекта.
Кратко изложу основные сведения о морфологической структуре аштынского глагола. Все базовые глагольные основы в аштынском, как и в других даргинских языках, имеют форму (R)V (R)C, т.е. являются односложными и состоят чаще всего из сочетания гласной с одной согласной или с кластером, состоящим из сонорной (г, l, m) или фонемы b. Каждому корню соответствуют две основы: совершенного и несовершенного вида; основы не производны друг от друга и образуются нерегулярно, но имеют общую корневую согласную, которой является последняя согласная корня. Большинство основ обязательно присоединяют префиксальный показатель грамматического класса, который согласуется с абсолютивным актантом клаузы; я буду условно обозначать позицию такого показателя символом "3. Никогда не присоединяют классный показатель основы, начинающиеся на согласную, а также ряд основ с начальной гласной (впрочем, последние можно анализировать как содержащие начальную фонему ?). Примеры глагольных корней (даются в порядке совершенный вид ~ несовершенный вид): "a:q'— "i:q'- 'делать'; "ug— "ulg- 'разрушать', "ilx:— lux:- 'варить'.
Словоизменительные грамматические категории, за исключением отрицания и классного согласования, выражаются суффиксами. Поскольку все виды повтора глагола, помимо основы, затрагивают лишь префиксальную зону, опишем ее более подробно. В префиксальной зоне аштынского глагола может быть до пяти элементов (табл. 1).
Таблица 1
Префиксальная зона аштынской глагольной словоформы
-5 -4 -3 -2 -1 0
NOM PV. LOC PV. DIR NEG GEND STEM
ci 'на' wi 'под' ta 'перед' "is (i) 'среди' "e:ni 'внутри' kwi 'в руках' ka- 'вниз' ha- 'вверх' sa- 'к говорящему' "id- 'от говорящего' а:- (индик.) mma- (про-хиб.) b- 'м, hpl' j- f' w- 'м' d- 'NPL'
3 Выбор символа—дань дагестановедческой традиции отделять классный показатель символом =. В Лейпцигских правилах этот символ ассоциируется с клитиками, поэтому я его не использую.
В позиции —1 находится показатель согласования с абсолютивным актантом по грамматическому классу (у тех глаголов, которые присоединяют такой показатель).
В позиции —2 находится показатель отрицания; эти показатели, как правило, используются только при наличии направительного преверба (см. ниже); показатель а:- также используется с ограниченным количеством вспомогательных и модальных глаголов.
В позиции —3 находится один из так называемых направительных превербов, обозначающих направление движения или действия. Следует отметить, что префикс ^- сам содержит в своем составе классный показатель, и при его наличии классный показатель на основе не используется, ср. Ъ-ах-у (м-идтилрру-шр) ^ Ъ^-ах-у (м-тштнбя-идтилрру-шр) 'идти'. Кроме того, если за направительным превербом следует отрицательный префикс, то преверб используется в варианте с конечным d, ср.: На-Ь-а1с-у (ир-м-взять.рру-шр) 'взять' ^ Ъа.й-а\-Ь-а1с-1] (ир-КБО-м-взять.рру-шр) 'не взять'.
В позиции —4 находится так называемый пространственный пре-верб, обозначающий место совершения действия. Такие превербы имеют сложную внутреннюю структуру, аналогичную структуре пространственных наречий и существительных с показателем локализации. Они состоят из одного из показателей пространственной локализации, перечисленных в табл. 1, и показателя пространственной ориентации. Использование основы пространственного преверба без показателя ориентации предполагает лативную ориентацию; эссивная ориентация маркируется суффиксацией показателя согласовательного класса.
Наконец, в позиции —5 находятся неглагольные (смысловые) компоненты составных глаголов; последние в аштынском, как и в других языках данного ареала, составляют большую часть глагольного лексикона.
3. Конструкции с повтором глагола. В аштынском имеется три типа конструкций, в которых удваивается глагол либо глагольный корень: отрицательная и прохибитивная редупликация, а также эмфатический повтор глагола. В этом разделе я опишу правила, по которым происходят все три типа, с уделением особого внимания последнему типу —основному объекту описания в настоящей статье.
3.1. Отрицательная редупликация. Как и во многих других даргинских диалектах, в аштынском языке редупликация глагольного корня может выражать значение отрицания. Хотя грамматикализованная редупликация встречается и в других группах нахско-дагестанской семьи, например, в аварском языке [Алисултанов, 2011], полноценным средством маркирования отрицания она стала, по-видимому, только в даргинском. К сожалению, обобщающих работ, посвящен-
ных глагольной редупликации в даргинском языке, не существует; в диссертации [Ибрагимова, 2004] редупликация как самостоятельное средство выражения отрицания не выделяется, хотя и упоминается удвоение глагола как признак, сопутствующий присоединению отрицательного префикса в некоторых диалектах.
Кубачинская редупликация как отрицательная, так и прохибитив-ная подробно описана в грамматике А.А. Магометова [Магометов, 1963: 224—236]. Правила этого процесса в аштынском диалекте отличаются незначительно.
В синтетических формах глагола редупликация — единственный способ выражения отрицания кроме упомянутых ранее отрицательных приставок, имеющих ограниченную дистрибуцию. В аналитических формах возможно также использование отрицательного префикса а- на вспомогательном глаголе (предикативном показателе)4.
Учитывая весьма ограниченную фонологическую структуру глагольного корня, отрицательная редупликация может быть описана следующими правилами.
1. Если корень имеет вид VC, то в отрицательной форме гласная заменяется на а5 с сохранением исходной долготы:
b-a:q'-ij 'сделать' ^ b-a:q'~a:q'-ij 'не сделать'
b-i:q'-ij 'делать' ^ b-i:q'~a:q'-ij 'не делать'
b-uc:-ij 'пить' ^ b-uc:~ac:-ij 'не пить'.
2. Если корень имеет вид RVC или VRC, то согласный R выпадает, а корневая гласная заменяется на долгую а::
b-ilc'-ij 'прочитать' ^ b-ilc'~a:c'-ij 'не прочитать'
luX-ij 'резать' ^ lux~a:x-ij 'не резать'.
Как уже указывалось ранее, если глагол имеет направительный преверб, редупликации не происходит; вместо нее используется отрицательный префикс а: -, находящийся между превербом и классным показателем, например: ka-b-a:q'-ij 'уложить' ^ kad-a:-b-a:q'-ij 'не уложить'.
4 В отличие от других даргинских диалектов в кубачинском вспомогательный отрицательный глагол ak:w- не существует, за исключением отрицательных форм экзистенциальных глаголов, например li-b-ak:-u (быть-N-NEG-PRS.3sG) 'отсутствует'. В таких контекстах элемент ak:w- можно рассматривать как отрицательный суффикс, а не самостоятельный клитический элемент.
5 По справедливому замечанию анонимного рецензента, процесс, описанный мной ранее как замена корневой гласной на а, может быть описан и иначе: как редупликацию глагольного корня с присоединением отрицательного префикса а- к редуплицированному элементу. Такое описание хорошо соответствует диахроническому происхождению отрицательной редупликации (см. далее), однако с синхронной описательной точки зрения я не вижу принципиальных доводов в пользу одного или другого решения.
Примечательно, что при наличии морфонологически мотивированных изменений корня (палатализации и делабиализации велярных) эти изменения распространяются на оба его вхождения, ср.: w-ax-u (м-идтилрру-ртср) 'идущий' ^ w-ax~ax-u (m-^;to.ipfv~neg-ptcp) 'не идущий' (палатализации нет); w-as-ij (m^;to.ipfv-inf) 'идти' ^ w-as~as-ij (m-^;™.ipfv~neg-inf) 'не идущий'. Такие явления достаточно типичны для редупликации и известны в литературе под термином overapplication [Wilbur 1973].
3.2. Прохибитивная редупликация. Иной тип редупликации встречается в формах прохибитива и отрицательного оптатива. Она отличается от простой отрицательной редупликации тем, что корневая гласная заменяется не на а, а на целый слог ma6.
1. Если корень имеет вид VC, то в редуплицированной форме он заменяется на maC с сохранением долготы гласной:
b-a:q'-ab 'пусть сделает' ^ b-a:q'~ma:q'-ab 'пусть не сделает'
b-uc.-ab 'пусть пьет' ^ b-uc:~mac:-ab 'пусть не пьет'.
2. Если корень имеет вид RVC или VRC, то в редуплицированной форме он заменяется на ma C:
b-ulg-ab 'пусть остается' ^ b-ulg~ma:g-ab 'пусть не остается'.
Как и в случае с простым отрицанием, префикс mma- используется вместо редупликации в случае, если у глагола есть направительная приставка: ka-mma-w-i.k-u-t 'не падай'.
3.3. Эмфатический повтор глагола. Обсуждавшиеся ранее типы редупликации являются чисто морфологическими процессами, маркирующими глагольное отрицание. Кроме них, в аштынском существует также продуктивный вид синтаксического повтора, использующийся при эмфатическом выделении глагола7:
(2) murad-li ?afci b-a:q'=ja b-a:q'-ip:i
Мурад-ERG работа N-делать.PFV = ADD Ш-делать.РРУ-РКР [3] 'Мурад работу сделать-то сделал'.
Этот повтор имеет два типа: морфологически мотивированный, когда повторяется глагольная основа либо один из префиксальных элементов целиком, и фонологически мотивированный, когда повторяется цепочка фонем, не представляющая из себя какого-либо морфологического комплекса. Второй по своим свойствам аналогичен классической редупликации, но при этом выходит за рамки границ словоформы.
6 Аналогично отрицательной редупликации прохибитивная редупликация также может быть описана в терминах присоединения префикса ma- к редуплицированному элементу.
7 По-видимому, повторение глагола используется для контрастивной топикали-зации или фокализации предиката, но данный вопрос пока что недостаточно изучен, и его обсуждение выходит за рамки настоящей статьи.
3.3.1. Морфологически мотивированный повтор. В (2) представлен пример эмфатического повтора, когда базовый глагол не имеет пре-верба или именной части. В этом случае повторяется простая основа глагола с классным префиксом, если таковой имеется.
Похожая ситуация бывает в случае, если глагол имеет пространственный преверб или именную часть. Наиболее простой тип повтора с такими глаголами заключается в повторении преверба и именной части соответственно.
(3) be:ni-j =ja be:ni-j-b-alc'-illa
BHyTpH-EL = ADD {BHyTp^EL}-N-Co6paTb.PFV-FUT2.1SG8
'Собрать-то (я) соберу'.
(4) han-t-a-j =ja han-t-a-j-b-ug-un = da
Память-PL-IN-EL = ADD {паMЯTЬ-PL-IN-EL}-N-разруШИTЬ.PFV-PRF=1 'Забыть-то (я) забыл'.
В (3) глагол be: nij-b-alc'- 'собирать' состоит из основы с классным префиксом b-alc'- и сложного преверба be: ni-j 'изнутри', состоящего из основы и элативного показателя. При повторе дублируется пространственный преверб, включая элативный показатель.
В (4) сложный глагол hantaj-b-ug- состоит из основы b-ug- и именной части hantaj, которая, в свою очередь, представляет собой регулярную форму инэлатива множественного числа от существительного han 'память'. Буквальное значение глагола — 'разрушить (стереть) из памяти'. Именная часть неотделима от глагольной части и поэтому может считаться своего рода префиксальным компонентом глагольной словоформы, аналогичным пространственному превербу.
3.3.2. Фонологически мотивированный повтор. Если в примерах (2)— (4) повтору подвергаются элементы, образующие составляющие на морфологическом уровне, то по-другому обстоит дело в случае, когда глагол имеет направительный преверб без пространственного. Тогда редупликации подвергается преверб совместно с префиксальным классным показателем (5) либо первым согласным основы (6).
(5) ka-b =ja ka-b-is : -i
DOWN-N = ADD DOWN-N-ПОЛОЖИТЬ-ШР [SG]
'Положить-то положи'.
(6) ha-?=ja ha-?-ip : i UP-сказать.PFV = ADD UP-сказать.PFV-PRF [3] 'Сказать-то сказал'.
8 Синтетические формы будущего времени на -illa и под. характерны для собственно кубачинского диалекта [Магометов, 1963]; в аштынском обычно используются формы на -an с лично-числовым показателем аналитического типа [Беляев, 2012]. По-видимому, «кубачинские» формы в аштынском используются с дополнительным модальным значением, однако подробно функции этих форм пока не изучены. Условно я глоссирую их как «второе будущее».
Повтор в (6) в целом принципиально не отличается от (2), если считать ha?- расширенной основой, тем более, что основа ?- без преверба в аштынском практически не употребляется9. Сложнее объяснить (5): исходя из общей структуры аштынской глагольной словоформы, классный префикс образует составляющую с основой, но не с направительным превербом (сочетание «классный показатель + основа» может употребляться самостоятельно, в отличие от сочетания «направительный преверб + классный показатель»; кроме того, основа не может употребляться без классного показателя). Примеры (5)— (6) позволяют предположить, что редупликации могут подвергаться не только морфологические элементы (глагольные основы, префиксы, именные части), но и начальная фонологическая последовательность CVC-, вне зависимости от ее внутренней структуры. Эта гипотеза подтверждается: примеры (3) и (4) имеют варианты, в которых редупликации подвергается не преверб или именная часть глагола, а начальная последовательность CV (C)C:
(7) be:n =ja be:ni-j-b-alc'-illa
BHyTpH = ADD {BHyTp^EL}-N-Co6paTb.PFV-FUT2.1SG10
'Собрать-то (я) соберу'.
(8) han-t=ja han-t-a-j-b-ug-un = da
Память-PL = ADD {паMЯTЬ-PL-IN-EL}-N-разруШИTЬ.PFV-PRF=1
'Забыть-то (я) забыл'.
Если в (7) редуплицированной можно считать основу преверба ben (гласный i можно рассматривать как эпентезу межу основой преверба и элативным суффиксом), то к (8) такой анализ неприменим: сочетание *han-t морфологически невозможно (номинатив плюралиса имеет вид han-ti, косвенные падежи образуютося от основы han-t-a-). Данный тип редупликации полностью продуктивен и возможен от любых сложных и превербных глаголов. Приведу несколько других примеров.
(9) ?aVw = q'e du ?a5Kwni-l = da ?? = ведь я нужен-ADV^ 'Нужен-то я ведь нужен'.
9 Имеющийся в аштынском комплементайзер ?ep:i, используемый при некоторых глаголах ('бояться' и др.), по-видимому, восходит к деепричастию *?-ib.li (сказать-cvb) 'сказав', которое в других диалектах часто используется в качестве цитативной частицы. Однако в аштынском ?ep:i с синхронной точки зрения уже не членим. Других примеров, в которых можно предположить сохранение основы ?- без пре-верба, мне неизвестно.
10 Синтетические формы будущего времени на -illa и под. характерны для собственно кубачинского диалекта [Магометов, 1963]; в аштынском обычно используются формы на -an с лично-числовым показателем аналитического типа [Беляев, 2012]. По-видимому, «кубачинские» формы в аштынском используются с дополнительным модальным значением, однако подробно функции этих форм пока не изучены. Условно я глоссирую их как «второе будущее».
(10) wan = q'e be:gwala-l wana-j-i:q'-an-ni
?? = ведь солнце-ERG теплый-F-делатьЛPFV-FUT [3]
'Солнце греть-то ее ведь будет греть'.
(11) tam = q'e taman-b-a:q'-ip:i
?? = ведь конец-N-делать.PFV-PRF [3]
'Закончить-то ведь закончил'.
(12) a. b-ik: = q'e ?a-b-ik:-ul = da N-хотеть.IPFV = ведь NEG-N-хотеть.IPFV-PRS = 1 a. ?ab = q'e ?a-b-ik:-ul = da
?? = ведь NEG-N-хотеть.IPFV-PRS = 1
'Хотеть-то ведь не хочу'.
В (9) «глагол» по происхождению является предикативным употреблением прилагательного ?aiEwni 'нужный' (суффикс адвербиа-лиса -l (i) в этом контексте в аштынском появляется регулярно). Ни о какой морфологической самостоятельности элемента *?a%w речи быть не может. Следует также обратить внимание на то, что в (9) между повторенным элементом и полной словоформой стоит местоимение du. Это говорит о том, что обе части конструкции с повтором глагола являются автономными синтаксическими единицами.
В (10) элемент wan также не имеет собственной морфологической структуры: он является фрагментом прилагательного wana 'теплый', входящего в состав сложного глагола.
В (11) tam является первым сегментом CVC широко распространенной в дагестанских языках и за их пределами именной основы тюркского происхождения taman 'конец'. Очевидно, что внутреннюю структуру *tam-an в рамках аштынского этой основе приписать никак невозможно.
Пример (12) демонстрирует независимость морфологической и фонологической редупликации. В аштынском языке небольшое число модальных и служебных глаголов, в том числе глагол b-k:- 'хотеть', может присоединять отрицательный префикс ?a-. В (12 а) мы видим повтор глагольной основы вопреки наличию отрицательного префикса. В (12 б), напротив, имеем фонологически мотивированный повтор: выделяется морфологически бессмысленное сочетание *?ab, состоящее из отрицательного и классного префикса.
Наконец, приведу пример, показывающий, что фонологический повтор происходит после применения всех морфонологических правил:
(13) uz=ja/*ug=ja uz-ip:i [м]осraться.PFV = ADD [м]остаться.PFV-PRF [3] 'Остаться-то остался'.
Глагол 'оставаться' ав аштынском, как и практически во всех даргинских диалектах, имеет основу совершенного вида ug-, ср. форму
оптатива щ-аЬ. Согласная г в форме игЛрл является результатом регулярного процесса палатализации g перед гласными переднего ряда. Тем не менее при редупликации в (13) повторяется именно сочетание иг, а не базовая форма основы щ-. Как и в случае с отрицательной редупликацией, наблюдается явление оуегаррИеаИоп, само по себе достаточно распространенное, но не характерное для элементов, обладающих синтаксической самостоятельностью.
В данном разделе примеры, безусловно, не охватывают всех представленных в аштынском типов сложных и префиксальных глаголов, и предложенное мной обобщение, согласно которому повтору может подвергаться любая начальная последовательность СУ (С)С, является лишь предварительным. Наблюдаемых фактов, однако, достаточно для того, чтобы сформулировать те проблемы, которые аштынский эмфатический повтор глагола может потенциально представлять для будущего формального анализа.
4. Обсуждение. 4.1. Проблемы для формального анализа.
4.1.1. Отрицательная редупликация и морфологически мотивированный эмфатический повтор. Оба типа отрицательной редупликации и морфологически мотивированная редупликация не представляют собой сколько-нибудь серьезной аналитической проблемы. Первая представляет собой фактически полное повторение глагольного корня с заменой корневой гласной на а или та с незначительными фонологическими изменениями и описывается через небольшое число правил. Поскольку глагольный корень в аштынском в принципе не может состоять более чем из одного слога, частичной редупликации не происходит. Данный процесс проходит в пределах глагольной словоформы и в этом смысле представляет собой достаточно стандартный случай редупликации.
Морфологически мотивированный эмфатический повтор глагола, на первый взгляд, может представлять собой аналитическую проблему, так как при ней синтаксическому повтору подвергается не полная словоформа, а ее части. Однако следует иметь в виду, что как глагольная основа, так и пространственные префиксы в аштынском обладают или недавно обладали некоторой степенью самостоятельности. Так, чистая основа совершенного вида выступает в роли перформативного или фактитивного оптатива [Добрушина, 2009]: Ъ-а:4 'да сделает'. Большинство пространственных превер-бов синхронно выступают в роли пространственных наречий, ср. преверб с!- 'вверх' и наречие с!- (наверху-иь) 'сверху'. Наличие у пространственных превербов внутренней структуры, аналогичной структуре локативных словоформ, также указывает на то, что если не синхронно, то в недавнем прошлом они представляли собой самостоятельные наречия.
4.1.2. Фонологически мотивированный эмфатический повтор глагола. Фонологический повтор глагола сам по себе, без рассмотрения его синтаксического характера, также не представляет серьезных описательных проблем и, в общем, может быть охарактеризована как достаточно стандартный тип редупликации. Как минимум, начиная с работы [Moravcsik, 1978] известно, что частичная редупликация часто бывает привязана к структуре слога, причем повторяется не первый слог слова, а фиксированная последовательность типа CVC. Начиная с работы [Marantz, 1982] редупликацию принято описывать в виде шаблонов (templates), которым должна соответствовать редуплициро-ванная последовательность фонем. Согласно теории просодической морфологии [McCarthy, Prince, 1986], эти шаблоны должны соответствовать одной из элементарных просодических единиц (мора, слог, стопа, просодическое слово и т.п.). Аштынская эмфатическая редупликация не противоречит этому обобщению, так как именно CV (С)С — прототипическая структура слога в этом языке (ср. хотя бы форму глагольного корня). С явлением, проиллюстрированным в (13) и известным в литературе под названием overapplication, успешно справляются подходы в рамках теории оптимальности, ср., например, [McCarthy, Prince, 1995].
Таким образом, по своей фонологической структуре аштынский фонологический повтор глагола, если считать его разновидностью редупликации, типологически довольно обычен. В связи с этим я не буду предлагать в настоящей статье полный формальный анализ данного явления. Вместо этого сосредоточусь на проблеме, которая, на мой взгляд, пока не имеет адекватного решения: проблеме уровня применения этого вида редупликации.
Редупликацию принято описывать как фонологический процесс, проходящий в пределах словоформы или фонетического слова. Так, классический анализ примера (8) в терминах шаблонов выглядел бы приблизительно следующим образом: (14)
CVCC + C V C C V C ...
I I I I I I I I I I
hantaj hantaj
Некоторую проблему в данном случае представляет наличие между двумя частями глагольного комплекса частицы =ja, однако, поскольку круг таких частиц, в принципе, фиксирован, это явление можно объяснить либо через инфиксацию (эндоклитизацию) частицы, либо как случай так называемой нелокальной редупликации [Riggle, 2004]: поскольку редуплицированный элемент находится на
левой границе фонетического слова, его позицию можно описать исключительно просодически.
Аналитическую сложность, как кажется, представляют примеры типа (10), где между двумя частями глагольного комплекса вставляется полная именная словоформа be:gWala-l (солнце-erg). Очевидно, что такую словоформу нельзя рассматривать как эндоклитику. Кроме того, круг элементов, способных вставляться между двумя частями глагольного комплекса, в принципе представляет собой открытый класс; это отличает аштынскую редупликацию от в чем-то схожего явления, известного в литературе под названием эксплетивная инфиксация [McCarthy, 1982], как в англ. abso-bloomin'-lutely и подобных примерах.
Пока неясно, как корректно анализировать фонологически мотивированный повтор глагола. Если придерживаться взгляда на повтор как на чисто синтаксический процесс11, то приходится считать, что синтаксической самостоятельностью в аштынском обладают не только отдельные морфемы, но и фонологические цепочки, не имеющие никакой собственной морфологической структуры. Помимо чисто технических трудностей, подобная линия рассуждения приведет нас к искусственному описанию, в котором такие фрагменты словоформ, как ?a^ в (9), окажутся самостоятельными синтаксическими вершинами.
Другой путь — искать просодическую единицу, которой соответствовала бы сфера действия аштынской редупликации. Иначе говоря, редупликация в таких примерах, как (10) остается чисто фонологическим процессом, однако задается этот процесс не на уровне фонетического слова (как обычно бывает при редупликации), а, например, на уровне акцентной или интонационной группы — тогда можно сказать, что усеченный фрагмент привязан к левой границе такой группы. Из этого следует, что такие примеры, как (10) допустимы только при определенных просодических условиях. Данная гипотеза требует эмпирической проверки, однако уже сейчас можно говорить о том, что на «вставку» элементов между двумя частями глагольного комплекса, по-видимому, существуют некоторые ограничения. Так, вставить между двумя частями глагольного комплекса одновременно подлежащее и прямой объект невозможно:
11 Вопреки замечанию анонимного рецензента, описанное явление представляет собой проблему не только для лексикалистских подходов. Лексикализм —лишь наиболее сильный вариант гипотезы о противопоставлении морфологии и синтаксиса; отказ от лексикализма допускает некоторую степень самостоятельности морфологических компонентов слова, но никак не предполагает самостоятельность элементов, определяемых фонологически (таких, как начальная цепочка CV (C)C в нашем случае).
(15) а. j-ic: = q'e damm-ij j-ic:-i:q-i-d pat'imat F-любить.IPFV = ведь я-dat F-любить.IPFV-CAUS-TR-1[SG] Патимат б. *jic: = q'e dammij pat'imat jic:i:qid
'Любить-то я Патимат ведь люблю'.
Даже если гипотеза о таком просодическом ограничении на редупликацию подтвердится, ее формальный анализ, скорее всего, потребует существенного пересмотра современных представлений об этом явлении. Насколько мне известно, большинство синтаксических теорий плохо совместимы с идеей постсинтаксического заполнения узлов фонологическим материалом на основании просодических ограничений.
4.2. Происхождение конструкций с повтором глагола.
4.2.1. Происхождение отрицательной редупликации. Диахронический источник отрицательной редупликации в даргинских языках достаточно прозрачен: это эмфатическая конструкция, описанная в разделе 3.2, в которой полная глагольная словоформа стоит в отрицательной форме. Ср. (16) из агульского языка, где отрицательная редупликация пока еще не грамматикализована в той же степени, что в даргинском.
(16) Ha-j~da-Ha-j fas e wun ак.а-je-f? знать-сУВ-ШЕй-знать-сУВ почему cop ты (erg) raboprnb.iPFV-PTCP.PRS-s 'Точно не зная, зачем говоришь?' [Майсак, Мерданова, 2014: 410]
Замена корневой гласной на a является именно следом старого отрицательного префикса a-, сохранившегося в аштынском при некоторых глаголах (12) и в отрицательных формах вспомогательного глагола (например, 1 л. утв. =da, отриц. =a-da). В других даргинских диалектах этот префикс более продуктивен: так, в литературном языке он является основным средством оформления отрицания [Абдуллаев, 1954]; в тантынском диалекте наблюдается свободная вариативность отрицательного префикса и редупликации [Сумба-това, Ландер, 2014: 119]. Сосуществование одиночных и двойных отрицательных форм отмечают [Усларъ, 1892: 148] для урахинского диалекта и А.А. Магометов [Магометов, 1963: 226—227] для уркарах-ского, ср. уркарахские формы ha-b-arrf-ib-da (NEG-N-делать.PFV-AOR-1) и b-arq-ha-b-arq-ib-da (N-делать.PFV-NEG-N-делать.PFV-AOR-1).
Аналогичное происхождение имеет и прохибитивная редупликация: префикс ma- зафиксирован как показатель прохибитива в литературном языке и во всех известных диалектах, но, насколько можно судить по имеющимся материалам, только в кубачинском и аштынском он вызывает редупликацию.
Следует отметить, что описанные в разделе 3.3 свойства эмфатического повтора глагола, возможно, объясняют запрет отрицательной редупликации при наличии направительного преверба. Действи-
тельно, в этом случае повторяется либо глагольная основа, либо начальный сегмент CV (C)C, т.е. сочетание преверба и классного показателя (5). При наличии же отрицательного префикса и исходной словоформе, например, ?a-ka-b-is:-ib отрицательная редупликация имела бы вид *bis:~?akabis:ib (при применении морфологически мотивированного варианта исходной конструкции) или *?ak~?akabis:ib (при фонологически мотивированном варианте). В обоих случаях существенно нарушается нормальный порядок аффиксов; возможно, именно поэтому в таких контекстах отрицательная редупликация не была грамматикализована.
4.2.2. Происхождение эмфатического повтора. Аштынский эмфатический повтор глагола необычен на общедагестанском фоне тем, что он может строиться по правилам просодической структуры, игнорируя морфологическую структуру слова. В других нахско-дагестанских языках повторение глагола в основном имеет прозрачную морфологическую структуру [Майсак, 2012; Майсак, Мерданова, 2014] и в этом смысле может быть сопоставлено с русской конструкцией вида прийти-то он пришел [Paillard, Плунгян, 1993; Abels, 2001].
Позволю себе осторожно предположить, что просодический характер эмфатического повтора в аштынском возник в результате реанализа исходного, морфологически мотивированного типа редупликации, представленного в таких примерах, как (2). Этому весьма способствует структура даргинского глагольного корня. Действительно, даргинская глагольная словоформа без преверба всегда начинается с сегмента CVC или CVCC12. При этом при редупликации в даргинском повторяется лишь глагольная основа без суффиксов — этому способствует наличие форм, состоящих из чистой основы, в глагольной парадигме. Материал, ограниченный в основном примерами типа (2), легко может быть реанализирован в терминах фонологического, а не морфологического правила13. Это предположение едва ли доступно эмпирической проверке, однако оно, как кажется, хорошо соответствует тому, что известно о процессах реанализа и грамматикализации. Предположительно, в языках, где редупликации подвергается полная глагольная словоформа, а не чистая основа, подобный реанализ и развитие просодической редупликации невозможны.
12 Корни типа ag- 'выйти', не присоединяющие классный показатель, всегда имеют перед собой гортанную смычку, если перед ними нет префиксом, т.е. тоже имеют структуру CVC.
13 Анонимный рецензент выразил скептическое отношение к подобным доводам о доступности материала для реанализа при усвоении языка. Однако такого рода рассуждения стандартны для литературы о грамматикализации, в том числе в тех случаях, когда доступ к данным об усвоении языка невозможен.
5. Заключение. В статье описаны три типа повтора глагола в аштынском даргинском: два вида отрицательной редупликации (простая и прохибитивная) и эмфатический повтор глагола. Показано, что в аштынском, в отличие от других нахско-дагестанских языков, для которых описано последнее явление, эмфатический повтор может подчиняться не только морфологическим, но и чисто фонологическим правилам: редупликации подвергается начальный сегмент CV (C)C словоформы, вне зависимости от того, представляет ли собой этот сегмент какую-либо составляющую на морфологическом уровне. В целом по своей структуре аштынская эмфатическая редупликация соответствует тому, что известно о так называемой неполной редупликации в других языках мира. При этом важным отличием аштынского от других описанных случаев является тот факт, что редуплицированный фрагмент не только может располагаться дистантно от основной глагольной словоформы, но отделяется от нее полными именными словоформами. Это явление, как кажется, представляет собой проблему для стандартных представлений о взаимодействии фонологии и синтаксиса. Возможное решение — определение правила редупликации не на уровне фонетического слова, а на уровне просодической группы. Эта гипотеза, однако, требует более эксплицитной формулировки и проверки на более широком эмпирическом материале аштынского диалекта.
Список литературы
1. Абдуллаев С.Г. Грамматика даргинского языка (фонетика и морфология). Махачкала, 1954.
2. Алисултанов А.С. Редупликация как грамматическое средство в лезгинских языках. Махачкала, 2011.
3. Беляев О.И. Аспектуально-темпоральная система аштынского даргинского // Acta Lingüistica Petropolitana — Труды ИЛИ РАН. Т. VIII, ч. 2. 2012. С. 181-227.
4. Гасанова С.М. Очерки даргинской диалектологии. Махачкала, 1971.
5. Добрушина Н.Р. Семантическая зона оптатива в нахско-дагестанских языках // Вопросы языкознания. 2009. № 5. С. 48-75.
6. Ибрагимова Р.Ш. Категория отрицания и ее выражение в даргинском языке: Дисс. ... канд. филол. наук. Махачкала, 2003.
7. Коряков Ю.Б., Сумбатова Н.Р. Даргинские языки // Большая российская энциклопедия. Т. 8. М., 2007. С. 328.
8. Магомедов А.Дж., Саидов-Аккутта Н.И. Кубачи: язык и фольклор: Исследование и материалы. Махачкала, 2010.
9. Магометов А.А. Кубачинский язык (исследование и тексты). Тбилиси, 1963.
10. Майсак Т.А. Конструкции с топикализацией предиката в дагестанских языках // Контенсивная типология естественных языков: Мате-
риалы III Международной научно-практической конференции языковедов. Махачкала, 2012. С. 30-39.
11. Майсак Т.А., Мерданова С.Р. Конструкции с повтором глагола в агульском языке // Acta Lingüistica Petropolitana — Труды ИЛИ РАН. Т. X, ч. 3. 2014. С. 394-422.
12. Сумбатова Н.Р., Ландер Ю.А. Даргинский говор селения Танты. М., 2014.
13. Усларъ П.К. Этнографiя Кавказа. Языкознаше. V. Хюркилинскш языкъ. Тифлисъ: Издаше Управлешя Кавказскаго Учебнаго Округа, 1892.
14. Abels K. The predicate cleft construction in Russian // Formal approaches to Slavic linguistics 9 / Ed. S. Franks, T. King, M. Yadroff. Bloomington, IN, 2001. P. 1-19.
15. Korjakov Yu. Convergence and divergence in the classification of Dargwa languages // Societas Lingüistica Europaea — 46th Annual Meeting. Book of abstracts. Split, 2013.
16. MarantzA.. Re Reduplication // Linguistic Inquiry. 1982. № 13 (3). P. 435-482.
17. McCarthy J.J. Prosodic structure and expletive infixation // Language. 1982. № 58 (3). P. 574-590.
18. McCarthy J.J., Prince A. Prosodic morphology. Unpublished manuscript. Boston, MA, 1986.
19. McCarthy J.J., Prince A. Faithfulness and reduplicative identity // University of Massachusetts occasional papers in linguistics. Vol. 18 / Ed. J. Beckman, L. Walsh Dickey, S. Urbanczyk. Amherst, MA, 1995. P. 249-384.
20. Moravcsik E. Reduplicative constructions // Universals of human language. Vol. 3 / Ed. J. Greenberg. Stanford, CA, 1978. P. 297-334.
21. Paillard D., Плунгян В.А. Об одном типе конструкций с повтором глагола в русском языке // Russian Linguistics. 1993. № 17. P. 263-277.
22. Riggle J. Nonlocal reduplication. Unpublished manuscript, 2004.
23. Wilbur R. Reduplication and rule ordering // Proceedings from the Annual Meeting of the Chicago Linguistic Society. Vol. 9. Chicago, 1973. P. 679-687.
Oleg Belyaev
RE-BLOOMIN'-DUPLICATION: DOUBLE VERBS IN ASHTI DARGWA
Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, Moscow, 119991
Institute of Linguistics, Russian Academy of Sciences 1 bld. 1 Bolshoi Kislovsky lane, Moscow, 125009
Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, 82 Vernadsky Ave, p. 1, Moscow, 119571
This paper analyzes three types of verbal reduplication in the Ashti dialect of Kubachi Dargwa (Dargwa > East Caucasian): negative reduplication, prohibitive
reduplication, and so-called emphatic reduplication, the latter being of special concern. It shows that this type of reduplication in Ashti can be based on both morphological and phonological rules; in the latter case, the first CV (C)C sequence of the wordform is reduplicated, regardless its internal morphological structure. Although this type of reduplication is cross-linguistically rather typical, what is unusual is that discourse particles and full word forms can be inserted between the reduplicated fragment and the main verb. This is to suggest that this process is syntactic-level rather than word-level. There are several hypotheses on the nature of this phenomenon and on the diachronic of each type of reduplication in the paper.
Key words: East Caucasian; Dargwa; phonology; morphology; reduplication.
About the author: Oleg Belyaev — PhD (in Philology), Senior Teaching Fellow, Department of Theoretical and Applied Linguistics, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University; Research Fellow, Department of Typology and Areal Linguistics, Institute of Linguistics of the Russian Academy of Sciences, Senior Research Fellow, Center for Oriental Studies, Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration (e-mail: belyaev@ ossetic-studies.org).
References
1. Abdullaev S.G. Grammatika darginskogo jazyka (fonetika i morfología). [A grammar of Dargwa: Phonetics and morphology] Makhachkala, Dag-estanskij filial AN SSSR, 1954. (In Russ.)
2. Alisultanov A.S. Reduplikacja kak grammaticeskoe sredstvo v lezginskix jazykax. Makhachkala, 2011.
3. Belyaev O.I. Aspektual'no-temporal'naja sistema astynskogo darginskogo. [Tense and aspect in Ashti Dargwa] Acta Lingüistica Petropolitana, 2012, 8 (2), pp. 181-227. (In Russ.)
4. Gasanova S.M. Ocerki darginskoj dialektologii. [Sketches of Dargwa dialectology] Makhachkala, Dagestanskij filial AN SSSR, 1971. (In Russ.)
5. Dobrushina N.R. Semanticeskaja zona optativa v naxsko-dagestanskix jazykax. [The semantic area of optative in East Caucasian languages] Voprosy jazykoznanja, 2009, 5, pp. 48-75. (In Russ.)
6. Ibragimova R.S. Kategorja otricanja i ee vyrazenie v darginskom jazyke. [The category of negation and its experssion in Dargwa] Kandidat dissertation. Makhachkala, 2003.
7. Koryakov Yu.B., Sumbatova N.R. Darginskie jazyki. [Dargwa languages] Bolsaja rossjskaja enciklopedja [Great Russian encyclopaedia], vol. 8. Moscow, Bol'saja rossjskaja énciklopedija, 2007, 328 p. (In Russ.)
8. Magomedov A.Dzh., Saidov-Akkutta N.I. Kubachi: yazyk i fol'klor: Issledo-vanie i materialy. Mahachkala, Nauka, 2010
9. Magometov A.A. Kubacinskjjazyk (issledovanie i teksty). [Kubachi language (study and texts)] Tbilisi: Mecniereba, 1963. (In Russ.)
10. Maisak T.A. Konstrukcii s topikalizaciej predikata v dagestanskix jazykax [Predicate topic constructions in Daghestanian languages]. Kontensivnaja ti-
pologja estestvennyxjazykov. Materialy IIImezdunarodnoj naucno-prakticeskoj konferencii jazykovedov. Makhachkala: DGU, 2012, pp. 30—39. (In Russ.)
11. Maisak T.A., Merdanova S.R. Konstrukcii s povtorom glagola v agul'skom jazyke. [Verb repetition in Aghul] Acta Linguistica Petropolitana, 2014, 10 (3), pp. 394-422. (In Russ.)
12. Uslar" P.K. Etnografiya Kavkaza. YAzykoznanie. V. Hyurkilinskij yazyk". Ti-flis": Izdanie Upravleniya Kavkazskago Uchebnago Okruga, 1892.
13. Sumbatova N.R., Lander Yu.A. Darginskj govor selenja Tanty. [The Dargwa dialect of Tanty] Moscow, Languages of Slavic Culture, 2014.
14. Abels K. The predicate cleft construction in Russian. Formal approaches to Slavic linguistics 9, ed.S. Franks, T. King, M. Yadroff. Bloomington, IN, 2001, pp. 1-19.
15. Korjakov Yu. Convergence and divergence in the classification of Dargwa languages. Societas Linguistica Europaea — 46th Annual Meeting. Book of abstracts. Split, 2013.
16. Marantz A. Re Reduplication. Linguistic Inquiry, 1982, 13 (3), pp. 435-482.
17. McCarthy J.J. Prosodic structure and expletive infixation. Language, 1982, 58 (3), pp. 574-590.
18. McCarthy J.J., Prince A. Prosodic morphology. Unpublished manuscript. Boston, MA, 1986.
19. McCarthy J.J., Prince A. Faithfulness and reduplicative identity. University of Massachusetts occasional papers in linguistics, vol. 18, ed. J. Beckman, L. Walsh Dickey, S. Urbanczyk. Amherst, MA, Graduate Linguistics Students Association, 1995, pp. 249-384.
20. Moravcsik E. Reduplicative constructions. Universals of human language, vol. 3, ed. J. Greenberg. Stanford, CA: Stanford University Press, 1978, pp. 297-334.
21. Paillard D., Plungian V.A. Ob odnom tipe konstrukcij s povtorom glagola v russkom jazyke. Russian Linguistics, 1993, 17, pp. 263-277.
22. Riggle J. Nonlocal reduplication. Unpublished manuscript, 2004.
23. Wilbur R. Reduplication and rule ordering. Proceedingsfrom the Annual Meeting of the Chicago Linguistic Society, vol. 9. Chicago: Chicago Linguistic Society, 1973, pp. 679-687.
