CC BY
18
История
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2018, № 3, с. 57-62
57
УДК 94(450).012
РЕЧИ ЭННОДИЯ: ШКОЛЬНАЯ ТРАДИЦИЯ И ХРИСТИАНСТВО © 2018 г. В.М. Тюленев
Ивановский государственный университет, Иваново tyulenev.vl@yandex.ru
Поступила в редакцию 24.02.2018
На примере отдельных речей Эннодия (473/4-521 гг.) решается вопрос о влиянии христианства на «школьную риторику». Анализируются три речи Эннодия, форма которых полностью отвечает «школьному канону», и доказывается, что при сохранении традиционной формы речи затрагивают важные для христианской этики проблемы: целомудрие, крепость семейных уз, отношения между отцом и сыном.
Ключевые слова: Эннодий, поздняя Античность, христианство, риторические школы, декламации.
В науке давно бытует представление о том, что позднеантичные грамматические и риторические школы, отвечающие за сохранение и передачу накопленного опыта и знаний, выступали в качестве довольно консервативного института и во многом были оторваны от исторической реальности [1, с. 85; 2, p. ix]. Между тем надо понимать, что за период с IV по начало VI в. на территории Pax Romana произошли кардинальные политические и не менее существенные религиозные изменения. Ослабела и пала власть императоров на Западе, провинции оказались предоставлены сами себе и обрели новых правителей в лице германских королей, язычество, если и не было искоренено окончательно, уступало христианству, что неизбежно должно было отразиться на системе ценностей, на языке, на системе мышления. В этой связи важно понять, действительно ли школа, сформированная за столетия до перечисленных метаморфоз, продолжала жить своей жизнью.
Учебники по латинской грамматике показывают, что образцами чистого языка остаются произведения тех же авторов, что читались в школах и во II-IV вв. Фразеологизм - «квадрига Мессия», - который в разговоре с насельниками Вивария использует Флавий Кассиодор, чтобы очертить традиционный круг «школьных» авторов (Cassiod. Inst. I, 15, 7), весьма показателен. Как грамматик IV в. Арузан Мессий составил свой учебник, основываясь на образцах языка Теренция, Саллюстия, Цицерона и Вергилия, авторов II-I вв. до н.э., так и христианский наставник середины VI в. продолжал видеть этих авторов образцами языкового пуризма. Обращение к «Грамматике» Марциана Капеллы также показывает, что основные примеры для разъяснения конкретных грамматических правил берутся из того же круга авторов, в который порой включаются Лукреций и Лукан.
Но грамматика, по существу, оставалась наукой прикладной в том смысле, что владение ею, безусловно важное и необходимое, позволяло прежде всего двигаться дальше в системе образования и подняться на следующую ступень, где изучалась риторика. Неслучайно Эн-нодий, о котором пойдет речь в настоящей статье, называет грамматику кормилицей остальных искусств, «которая души юношей соблазняет лакомством искусного и ясного слога и побуждает искрами образного огня к туллиевой страстности» (Еппо<! Ор. 452, 11)1. Поэтому, возможно, вопрос о связях между программой грамматического образования и реальной жизнью мог быть не столь принципиальным.
Риторика же с давних пор рассматривалась как дисциплина, призванная дать римлянину необходимые навыки для его активной социальной жизни. Не владея риторическим искусством, практически невозможно было сделать чиновничьей или придворной карьеры, где требовались не только политическая прозорливость, решительность и твердость, но и красноречие; еще больше риторические навыки требовались в судах, победа в которых не только приносила материальную выгоду адвокату, но и расширяла его социальные связи. Между тем, несмотря на меняющиеся политические реалии, преподавание риторики в школах V - начале VI века, которая была основным компонентом образования, формально оставалось традиционным. В этом нетрудно убедиться, рассмотрев риторическое наследие Эннодия.
От Эннодия до наших дней дошло большое количество разновеликих текстов, общее число которых едва не достигает полутысячи. Каждое из них в той или иной степени свидетельствует об уровне образованности автора, а иногда и его адресатов, и содержит в себе те или иные элементы риторического искусства, освоенного в
школе. В то же время особое место в литературном наследии Эннодия занимают составленные им 28 речей (dictiones). Еще в XVII в. Жак Сир-мон, подготовивший первое издание трудов Эннодия, разделил эти речи на 4 группы: духовные речи (sacrae dictiones), школьные речи (^с^аы-сае dicitiones), контроверсии (controversiae dic-tiones) и моральные речи (еШсае dictiones) [3, S. 329-330].
Какие-то речи написаны Эннодием, что называется, на злобу дня и в чем-то могут быть полезны для реконструкции конкретных событий или, скорее, отношений между людьми того времени. Так, он посвящает речь медиоланско-му грамматику Девтерию, в которой благодарит его за знания, данные Парфению, племяннику Эннодия, речь ко дню рождения епископа Лаврентия Медиоланского и др. В конце концов, и панегирик Теодориху Великому, пожалуй, самое известное сочинение Эннодия, также является образцом риторического мастерства ме-диоланского диакона. Эти и подобные им речи мы оставим на этот раз в стороне, обратив внимание на ту немалую часть его речей, которые напрямую связаны с практикой обучения искусству риторики в античных школах, с ораторскими упражнениями в декламации, что позволяет рассматривать их именно в рамках решения вопроса об устойчивости школьной традиции в Италии рубежа V-VI вв.
В качестве отправного тезиса для наших рассуждений возьмем утверждение, некогда сделанное Анри Марру, чей труд по истории античной педагогики до сих пор не утратил своей актуальности. По мнению А. Марру, темы, к которым обращались на протяжении шести веков такие латинские риторы, как Сенека Старший, (Псевдо)-Квинтилиан, Кальпурний Флакк и Эннодий, а также используемые ими риторические приемы являются прекрасным свидетельством единообразия и долговечности античной педагогической практики [4, р. 286].
Если бросить самый общий взгляд на речи Эннодия, то мы без труда обнаружим в них следы школьных риторических упражнений. Как и столетия назад ученики рубежа V-VI вв., к которым принадлежал когда-то и сам Эннодий, в школе ритора проходили курс разного рода прогимнасм, а потом на основе полученных навыков учились составлять свазории и контроверсии [4, р. 346; 5, р. 27]. Темы для речей, как правило, придумывались в развитие всем хорошо известных литературных сюжетов, либо темой квазисудебной речи мог стать реальный либо фиктивный правовой казус. Часть речей Эннодия, как легко можно убедиться, составлены в виде этопеи и представляют из себя декла-
мацию от лица мифологического персонажа в определенной ситуации. Так, Эннодий написал пять подобного рода речей: от лица Диомеда, Фетиды, Менелая, Юноны и Дидоны. Эти речи, объединенные Ж. Сирмоном в группу «этических речей», известны как речи с 24-й по 28-ю. О том, что риторические сочинения Эннодия имели не только опосредованную (генетическую), но и прямую (практическую) связь со школьной жизнью, свидетельствует тот факт, что одна из его речей была составлена в ответ на просьбу уже упомянутого грамматика Девтерия, о чем свидетельствует ее название Dictio quam ipse Deuterius iniunxit (Ennod. Op. 208). Цель заказа остается неизвестной; единственное, можно предположить, что речь Эннодия должна была послужить образцом декламации для учеников Девтерия.
Итак, эта речь, составленная Эннодием по просьбе грамматика Девтерия, как того требовал античный школьный канон, была вложена в уста одного из литературных персонажей, Диомеда. О перипетиях его жизни, как и о других участниках Троянской войны, слушатели римских школ даже периода активной христианизации продолжали читать. Посещая воскресные проповеди в качестве катехуменов или уже принявших крещение, где они проникали в потаенные смыслы Писания, эти ученики в доме магистра погружались в книжный мир мифологических и исторических персонажей, часто весьма далеких от христианства. По замыслу ритора, речь конструируется вокруг того, что Диомед после долгих странствий по окончании Троянской войны возвращается домой и обнаруживает измену жены. Ключевым понятием, вокруг которого строится вся эта небольшая речь (в издании Ф. Фогеля она занимает одну страницу [3, S. 167-168]), становится понятие adulterium («прелюбодеяние»), то есть этическое понятие, традиционно, по меньшей мере со времен Тертуллиана, обсуждаемое в христианской литературе. Как того требовал риторический канон, целью речи не должно было стать обсуждение этической или социальной категории, а прежде всего выражение чувств и переживаний героя. Поэтому Эннодий не погружается в этические рассуждения, характерные для полемических, нравоучительных или экзегетических сочинений учителей Церкви. Также его речь лишена прямых цитат из Священного Писания и аллюзий на него. Немногие наполненные риторическим изяществом фразы, вложенные им в уста Диомеда, практически не позволяют увидеть этическую позицию медиоланско-го диакона в отношении брака. Диомед лишь скорбит о потере когда-то благочестивой жены и обращается к богам с просьбой вернуть его в
круговерть тех несчастий, которые он уже испытал в морском плавании, лишь бы не видеть того позора, свидетелем которого он стал по возвращении (Ennod. Op. 208, 2). Однако тема брака и прелюбодеяния не исчерпывается у Эннодия этой речью. Как справедливо считает С. Кеннелл [6, p. 78], «речь Диомеда» необходимо рассматривать в связи еще с одной декламацией, написанной Эннодием чуть позже от лица Менелая (Ennod. Op. 414).
Если бы «речь Менелая», которая озаглавлена у Эннодия как Verba Menelai cum Troiam vi-deret exustam, была составлена латинским ритором II или III в., мы, скорее всего, встретили бы описание поля брани и павших в сражении мужей, подобное тому, какое оставил Саллюстий в конце книги о заговоре Катилины (Sail. Cat. 61) или Лукан в VII книге «Фарсалии» (Lucan. Phars. VII, 786-873). Однако речь Эннодия, еще более краткая, чем рассмотренная выше (в издании Ф. Фогеля она укладывается в 23 строки [3, S. 289]), совершенно не содержит ни рассказа о Троянской войне, ни оплакивания павших героев, ни изображения скорбящих жителей Трои. И это вовсе не потому или, по крайней мере, не только потому, что ход Троянской войны и ее результат был хорошо известен читателям Эннодия [7, S. 264]. Медиоланский ритор и диакон в качестве главной темы своей речи избирает тему целомудрия и крепости брачных уз. Победа, одержанная Менелаем, подарила не только отмщение за поруганную честь обманутого мужа, но и привела прелюбодеев к раскаянию. Менелай называет обиду, причиненную ему, «почти счастливой» (paene felix), поскольку она «удостоилась такой мести». Он не развивает далее мысль об отмщении (vindicta), а акцент переносит на покаяние (pae-nitentia) и на дидактический смысл всей троянской истории. Продолжая, он говорит о благотворности всего того, что причинило ему боль, поскольку все, последовавшее за похищением Елены, в конечном итоге привело виновников его скорби к раскаянию (Ennod. Op. 414, 2). В результате вся история Троянской войны превращается в речи Эннодия в утверждение с помощью силы «законов брака». «Мы, - произносит Менелай у Эннодия, - продиктовали законы брака не посредством слов, но с помощью мечей» (Ennod. Op. 414, 4). Вина за нарушение этического порядка возлагается Менелаем на Париса, но для Эннодия-христианина важно было дать увещевание и самим замужним женщинам, которые, движимые грехом, покупаются на соблазны прелюбодеев, поэтому Менелай произносит в конце речи: «скажите, вы, носящие имя жен, не вспоминается ли вам доблесть
и имя Менелая всякий раз, как в сердце к вам пробираются пороки?» (Ennod. Op. 414, 5).
Таким образом, в обеих речах, вложенных в уста героев языческой литературы, по-прежнему активно читаемой в школах принявшей христианство Европы, Эннодий поднимает этические вопросы, получившие особую остроту в христианстве. Довольно скудная «милитаристическая» лексика в речах участников Троянской войны (triumphus, gladius) теряется на фоне большого количества этических понятий, ставших неотъемлемой частью христианского языка (paenitentia, peccatum, sceleratus, vitium, honesti mores).
Еще одна речь Эннодия, которую необходимо рассмотреть в настоящей статье, представляет из себя контроверсию, упражнения по составлению которой также входили в программу риторических школ. От Эннодия дошло десять контроверсий, в которых обсуждаются довольно стандартные «дела»: о после, предавшем отчизну, о мачехе, которая из-за ненависти к пасынку прибегает к яду, об игроке в кости, который проиграл землю своих предков, и др. Большинство тем не утратили своей актуальности в эпоху Эннодия. Так, еще свежа была память о «предательстве» Стилихона и Бонифация [6, p. 75], бытовые же казусы, внутрисемейные проблемы вообще стоят вне времени.
Предметом нашего дальнейшего рассмотрения станет лишь одна из контроверсий Эннодия, которая в издании Ф. Фогеля опубликована как 21-я речь [3, S. 260-265] и озаглавлена: «Против одного отца, который, отказавшись выкупить у пиратов сына, тем не менее требовал, чтобы тот содержал его» (Ennod. Op. 363). Эта речь Эннодия самая объемная и самая сложная в собрании его речей. Тема речи, как того требовали правила их составления, заявлена в самом ее начале. Это закон, который гласит: «Дети либо должны кормить родителей, либо должны быть заключены в тюрьму» (En-nod. Op. 363, 1). Как уточняет сам Эннодий, «закон» позаимствован у Квинтилиана, хотя, в действительности, обсуждение этого юридического тезиса принадлежало неизвестному автору, чьи труды стали известны с конца IV в., и дошло до нас в собрании речей Псевдо-Квинтилиана [8, p. 148-149].
Дав формулировку «закона», Эннодий приводит в том же первом разделе речи «казус»: «У одного [отца было] два сына: добродетельный и беспутный. Оба попали к пиратам. Написали отцу по поводу выкупа. И отец, продав свое имущество, устремился к пиратам. Ему был предложен выбор: выкупить того [сына], которого захочет, - ибо средств [для выкупа обоих]
он предложил недостаточно. Он решил выкупить беспутного, поскольку тот был болен. Этот [сын], будучи освобожден, скончался в дороге. Добродетельный же сам убежал от пиратов. Отец потребовал, чтобы тот его содержал. Сын отказался» (Ennod. Ор. 363, 1). Казус позволяет слушателю увидеть конфликт двух сторон: правота может быть на стороне отца или на стороне сына. Как пишет Эннодий, Квинтилиан в этой истории защищал отца. Собственную речь Эннодий посвящает защите сына, отказавшего отцу в поддержке.
Все выглядит достаточно традиционно и вполне отвечает духу риторических школ того времени. Заочный спор с Квинтилианом (кто бы ни скрывался в данном случае под этим именем) без труда мог найти понимание и отклик со стороны образованной аудитории Эннодия, несмотря на торжество христианства и четырехсотлетний период, отделяющий ее от Квин-тилиана. За долгие столетия со времен Цицерона в культурной памяти образованных римлян закрепилось не так много поистине знаковых фигур, апелляция к которым была бы понятна подавляющему большинству слушателей или читателей. И Квинтилиан - одна из них. Следующее далее краткое вступление (praefatio) призвано лишний раз подчеркнуть статус известного латинского ритора. Эннодий, пусть и с преувеличенным самоуничижением, признается в невозможности выступать против него и единственное оправдание для своего спора с великим предшественником видит в собственной убежденности по поводу своей правоты (Етк^. Ор. 363, 2-3).
Вводные слова к речи призваны показать, как Эннодий понимает подлинные задачи риторики. Он четко противопоставляет красоту речи, которая нужна прежде всего обманщикам, правде, избирает то изящество, которое родится в защите справедливости, противопоставляет красноречию Квинтилиана простоту, «укрепленную благосклонностью небес» (Ennod. Ор. 363, 2). В этой позиции слышатся не только позерство и подчеркнутое самоуничижение оратора, но и риторические принципы, которые возобладали в христианстве. Эннодий был знаком не только с наследием Цицерона и Квинтилиа-на, но, вне всякого сомнения, читал «Христианскую науку» Августина. Даже если у медиолан-ского диакона нельзя найти прямых отсылок к этому труду гиппонского епископа, идеи Августина за столетие настолько глубоко укоренились в Церкви, что опосредованное их влияние на проповедников не подлежит никакому сомнению. В начале четвертой книги своей «Христианской науки» Августин, защищая риторику,
называет в качестве главной ее задачи защиту истины и опровержение лжи (Aug. De doctr. IV, 2, 3), а чуть позже вслед за Цицероном четко выстраивает последовательность задач риторики: «учить, нравиться, убеждать» (ita dicere debere eloquentem, ut doceat, ut delectet, ut flectat. deinde addidit; Aug. De doctr. IV, 12, 27). Причем для Августина это не просто последовательность задач риторики, а их иерархия. Только первая из них является необходимой для оратора, в то время как две остальные возникают по-стольку-поскольку и призваны лишь дополнять первую, если оратор чувствует, что не достиг еще своих целей. Именно в этом следуя Августину, Эннодий, как показывает Брюно Бюро, выступает против последователей Квинтилиана, которые видят среди первых задач риторики красоту и яркость речи [8, р. 154-155].
В ходе спора Эннодий обсуждает доводы своего заочного оппонента, призванные доказать правоту отца. Все эти примеры (exempla) также погружают слушателя в книжный мир языческой Античности. Квинтилиан Эннодия вспоминает Энея, который вынес на себе своего отца Анхиза из пылающей Трои, а также семнадцатилетнего Сципиона, спасшего своего отца в сражении при Тицине (Ennod. Op. 363, 21-22). Обе истории были хорошо известны слушателям Эннодия благодаря освоенным в школе Вергилию и Титу Ливию, поэтому ни та, ни другая не удостаиваются в речи хоть сколько-то подробного пересказа. Но именно на этом и завершается следование Эннодия школьной традиции. Соглашаясь с тем, что Квинтилиан приводит достойные примеры, Эннодий, тем не менее, указывает на то, что их интерпретация делает их малоценными в текущем споре (sed interpretatione viluerunt).
Главное, что, по мнению Эннодия, характеризует поступки Энея и Сципиона, - это природное чувство любви, проявленное молодыми людьми к своим родителям, а не страх перед наказанием за возможное пренебрежение сыновьим долгом. Отец же в обсуждаемом правовом казусе требует сыновьих чувств к себе, угрожая за отказ тюремным заключением. Энно-дий восклицает: «Пусть скажет, что заслуживает со стороны сына тот, кто считает, что тот не исполнит природный долг, иначе как по принуждению?» (Ennod. Op. 363, 23). Эннодий стремится показать, что добродетельное поведение строится не на предписаниях писаного закона, а на искренних чувствах. Он задает риторический вопрос: «Неужели есть место для милосердия там, где довлеет принуждение?» (Ennod. Op. 363, 19). Как можно понять из других сочинений Эннодия, он, вне всякого сомнения, ратует
за торжество закона над беззаконием и благодарит короля Теодориха в панегирике за восстановление системы судопроизводства после лихолетья власти Одоакра (Ennod. Op. 263, 76-77). Однако (и в этом нельзя не увидеть победы христианства) выбор между законом нравственным и законом писаным осуществляется им в пользу первого, ибо «буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:6). Сын, защищающий в судебном споре свою позицию, настаивает на том, что отец, прежде чем требовать благочестивого поведения со стороны сына, сам должен проявить себя в качестве любящего отца, а не строгого «судии». Подобная позиция, высказанная Эннодием, могла показаться довольно неожиданной для аудитории Эннодия, в повседневной жизни ориентирующейся на идеал отца как paterfamilias, держащего в своих руках судьбы всех домочадцев. Вместе с тем необходимо учитывать, что эта аудитория была не только воспитана на дедовских принципах и школьных литературных примерах, но и регулярно слушала проповеди о Боге Нового Завета как о любящем Отце, который пришел на смену Богу Ветхого Завета, строгому Судье.
Если Квинтилиан представляет спасшегося из плена сына как обиженного на отца юношу, то Эннодий показывает его исполненным скорби и печали. Пережив лишения и муки в пиратском плену, он возвращается на родину, где вынужден пострадать от бессердечия отца, грозящего ему тюрьмой: «Одинаково суровы, насколько я вижу, и родительская земля, и чужбина, и не отличается ничем печаль тех, кто в плену и кто возвратился из плена» (Ennod. Op. 363, 24). Более того, немилосердное отношение отца диссонирует со словами утешения, которые слышал сын в плену от приносившего ему пищу варвара: «ничего не бойся... если жив твой отец, недалеко твое освобождение» (Ennod. Op. 363, 30). И сын обращает внимание «судей», что эти варвары не были бесчеловечными владыками, но были теми, кого можно было (в отличие от отца) смягчить мольбой (Ennod. Op. 363, 31). Подобные слова о варварах, даже если они сказаны в пику безжалостному отцу, несут на себе печать нового отношения между римским и варварским миром, несвойственного эпохе Квинтилиана [6, p. 156]. Варвары, способные проявлять милосердие, стали для современников Эннодия, живущих в остготском окружении, частью исторической реальности.
Пожалуй, самую любопытную гипотезу относительно этой речи Эннодия высказал в свое время С. Кеннелл, который увидел в ней не только новое отношение к варварскому миру, но и защиту отличных от традиционных для
римлян отношений между отцом и сыном. Прочности и незыблемости природного родства с утверждением христианства противопоставлялась любовь к Богу, преданность не земному, но небесному отечеству. Указывая на то, что для римской риторики не был характерен образ отца, критикуемого за прегрешения, исследователь связывает предложенный Эннодием спор сына с отцом в контексте этого нового, христианского понимания внутрисемейных отношений. Вся эта речь Эннодия, по мнению американского исследователя, вполне может быть воспринята как попытка выступить от лица праведного сына из притчи о блудном сыне [6, р. 156-157]. Как и в евангельской притче, сюжет речи строится вокруг выбора отца в пользу беспутного сына. Однако если отец из рассказа евангелиста Луки смягчает негодование праведного сына, показывая, что ни один из сыновей не отвергнут и каждый из них унаследует за отцом, то отец из «казуса» Квинтилиана, напротив, разделяет братьев. Сопоставление языка Евангелия от Луки, в котором приводится эта притча (в Вульгате), с речью Эннодия не позволяет увидеть прямой взаимосвязи между двумя текстами. Однако если учитывать, с одной стороны, динамику семейных отношений в эпоху поздней Античности, а с другой - превращение языка Писания в универсальный язык средиземноморской культуры, гипотеза заслуживает самого пристального внимания.
Если возвращаться к исходным для статьи тезисам, то, вне всякого сомнения, традиционная система образования, сформированная еще в период расцвета Рима, продолжала оставаться актуальной на Апеннинском полуострове и в начале VI в. Творчество Эннодия со всей очевидностью показывает, до какой степени этот служитель Церкви был прежде всего продуктом традиционного образования. Свои риторические сочинения он составляет по канонам, усвоенным в школе, используя и традиционные формы декламаций, и типичные темы для обсуждения, а этопеи составляет от лица персонажей языческой литературы. И, что важно, это характеризует не только самого Эннодия, но и его аудиторию. При этом не следует думать, будто бы два мира - школа, с одной стороны, и, с другой - Церковь как община верующих, строящая свою жизнь на евангельских заповедях и мыслящая на языке Писания, - жили изолированно друг от друга. Подобно тому как для христианина всегда актуально Писание, а его истолкование указывает не только на минувшее, но и на настоящее и будущее, так и сюжеты классической литературы могут дать основание для разговора на злободневные темы.
Судьбы героев троянского цикла позволяют поднять не только проблему доблести, благородства, справедливой мести, но и проблему целомудрия, супружеской верности, а судебные споры решаются исходя из современной оратору концепции семьи.
Исследование проведено при финансовой поддержке РФФИ (проект № 16-06-00461-0гн «Римская школа и античная образованность в Южной Галлии и Италии на рубеже У-У1 вв.»).
Примечания
1. Сноски на речи Эннодия даются с указанием номера труда (Ор.) и номера отрывка через запятую по изданию Ф. Фогеля [3].
Список литературы
1. Уколова В.И. Поздний Рим. Пять портретов. М.: Наука, 1992. 157 с.
2. Kaster R.A. Guardians of Language: The Grammarian and Society in Late Antiquity. Berkeley; London: University of California Press, 1988. 524 p.
3. Magni Felicis Ennodii Opera / Rec. F. Vogel. MGH AA. Bd. 7. Berlin, 1885. 420 S.
4. Marrou H.I. A History of Education in Antiquity. London, 1956. 468 p.
5. McOmish D.M. The Roman Elite and the Power of the Past: Continuity and Change in Ostrogothic Italy (Diss.). University of Glasgow, 2010. 234 p.
6. Kennell S.A.H. Magnus Felix Ennodius. A Gentleman of the Church. Ann Arbor, 2000. 260 p.
7. Schröder B.-J. Charakteristika der 'dictiones ethicae' und 'contoversiae' des Ennodius // Studium declamatorium. Untersuchungen zu Schulübungen und Prunkreden vor den Antike bis zu Neuzeit / Hrsg. von B.-J. und J.-P. Schröder. München, Leipzig, 2003. S. 251-274.
8. Bureau B. Ennode de Pavie adversaire de «Quinti-lien». Ethique et eloquence autour de la controverse liberi parentes alant aut uinciantur. (Ennod. Dict. 21, Ps. Quint. Decl. Maior. 5) // Parole, media, pouvoir dans l'Occident romain. Hommages offerts au Professeur Guy Achard, collected ans published by Marie Ledentu, Lyon, 2007. P. 147-170.
ENNODIUS' DICTIONES: THE SCHOOL TRADITION AND CHRISTIANITY
V.M. Tyulenev
The issue of the Christian influence on «school rhetoric» is examined in the article using the example of several Ennodius' dictiones. Three declamations by Ennodius (473/4-521) are analysed. Their form fully responds to the «school canon». Also, it is proved that having saved the traditional form, the declamations consider some issues important for Christian ethics, such as chastity, the strength of family bonds, relationships between fathers and sons.
Keywords: Ennodius, Late Antiquity, Christianity, rhetorical schools, declamations.
References
I. Ukolova V.I. Pozdnij Rim. Pyat' portretov. M.: Nauka, 1992. 157 s.
8. Kaster R.A. Guardians of Language: The Grammarian and Society in Late Antiquity. Berkeley; London, University of California Press, 1988. 524 p.
9. Magni Felicis Ennodii Opera / Rec. F. Vogel. MGH AA. Bd. 7. Berlin, 1885. 420 S.
10. Marrou H.I. A History of Education in Antiquity. London, 1956. 468 p.
II. McOmish D.M. The Roman Elite and the Power of the Past: Continuity and Change in Ostrogothic Italy (Diss.). University of Glasgow, 2010. 234 p.
12. Kennell S.A.H. Magnus Felix Ennodius. A Gentleman of the Church. Ann Arbor, 2000. 260 p.
13. Schröder B.-J. Charakteristika der 'dictiones ethicae' und 'contoversiae' des Ennodius // Studium declamatorium. Untersuchungen zu Schulübungen und Prunkreden vor den Antike bis zu Neuzeit / Hrsg. von B.-J. und J.-P. Schröder. München, Leipzig, 2003. S. 251-274.
8. Bureau B. Ennode de Pavie adversaire de «Quinti-lien». Ethique et eloquence autour de la controverse liberi parentes alant aut uinciantur. (Ennod. Dict. 21, Ps. Quint. Decl. Maior. 5) // Parole, media, pouvoir dans l'Occident romain. Hommages offerts au Professeur Guy Achard, collected ans published by Marie Ledentu, Lyon, 2007. P. 147-170.
