CC BY
271
ФИЛОЛОГИЯ
УДК 81'42; 801.7
РЕАЛИЗАЦИЯ МЕТАФОРЫ «ЛЮБОВЬ ЕСТЬ СТРАДАНИЕ» В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ИДИОТ»
Н.А. Азаренко
Посвящена одному из наиболее актуальных вопросов современной когнитивной лингвистики - реализации в художественном тексте концептуальной (когнитивной) авторской метафоры, в данном случае - метафоры Ф.М. Достоевского, которая определяется нами в качестве основного средства исследования идиолекта писателя. Предпринята попытка проанализировать особенности миропонимания Достоевского посредством исследования его специфической особенности представлять одну понятийную область (христиански ориентированную) в терминах другой (бытовой, обыденной, эмпирической).
Ключевые слова: когнитивная метафора, метафоризация, идиолект, любовь, страдание.
Не подлежит сомнению, что для каждого человека существует собственный, специфический мир со своими ценностными представлениями и способами их выражения в языке. Это субъективное мировидение отражают все явления языка, в том числе метафоры, которые хранятся в когнитивной системе человека. Анализ этих метафорических значений посредством их языкового выражения позволяет дешифровать представления о мире конкретного человека и, если речь идет о художественном произведении, максимально верно сформулировать основные черты авторской модальности, а значит, определить истинный смысл, вложенный автором в свое творение. Таким образом, метафорические употребления выступают в качестве одного из способов объективации концептуальной информации в языке художественных произведений, становятся одним из путей, «ведущих нас к пониманию языковой личности писателя» [15, с. 583], к изучению его языковой картины мира [12, с. 492]. В современной науке уже не подлежит сомнению постулат о том, что «изучение системности метафорических переносов... позволяет проникнуть в структуры человеческого мышления и понять, каким образом человек представляет
окружающий мир и своё место в нём» [11, с. 464]. По образному выражению М.В. Никитина, метафора служит «повивальной бабкой», помогающей концепту выйти из сумерек сознания и вербализоваться в речи [13, с. 34]. Особенно актуально это, на наш взгляд, применительно к текстам Ф.М. Достоевского.
Стоит сказать, что, несмотря на общепризнанность, христология автора «Великого Пятикнижия», и тем более её связь с языковыми репрезентантами, изучена еще явно недостаточно, и многие вопросы остаются остро дискуссионными. Связано это в первую очередь с тем, что все тексты Достоевского находятся в рамках религиозной концептосферы, а большинство религиозных концептов относится к классу абстрактных сущностей, которые не даны в конкретных ощущениях, поэтому основным способом их концептуализации является метафорический перенос. По словам С.Г. Воркачева, метафора - «это единственный способ воплотить в чувственном образе бестелесную и труднодостижимую абстракцию» [7, с. 57]. Именно поэтому концептуальные метафоры широко используются в Библии [см. об этом: 17, 18, 19, 20].
Последовательно религиозное миропонимание Достоевского и предопределило метафору в качестве одного из основных инструментов его концептуализации мира. Композиционная структура художественных произведений писателя строится на основе сходства (с библейскими реалиями), в связи с чем, на наш взгляд, можно говорить о метафорической композиционной структуре романов писателя. Данный подход вполне обоснован, если учитывать распространившийся в науке начала XXI века подход к художественной литературе как к метафорическому суждению о мире [см. об этом, напр.: 19].
В настоящей статье, как и других наших работах [см., напр.: 1, 2, 3,
4, 5, 6 и др.], мы предпринимаем попытку проанализировать особенности миропонимания великого писателя посредством исследования его специфической особенности представлять одну понятийную область (христиански ориентированную) в терминах другой (бытовой, обыденной, эмпирической).
В основе любой когнитивной метафоры лежит ассоциация. Каждая метафора, существующая в индивидуальном или коллективном сознании, на ассоциативном уровне воплощает некий стереотипный образ, с помощью которого организуется опыт человека и его представления о мире [16, с. 116].
Представления о мире Достоевского нашли реализацию в разных авторских (живых, творческих [10, с. 139], окказиональных [14, с. 37]) метафорах, в частности в анализируемой далее метафоре «любовь есть страдание», которая в романе «Идиот» выполняет сюжето- и смыслообразующую функцию.
Сам Достоевский так сформулировал главные факторы действия романа: «В романе три любви: 1) страстно-непосредственная любовь -Рогожин; 2) любовь из тщеславия - Ганя; 3) любовь христианская -Князь» [9, с. 363]. При этом «высшей любовью, лишенной эгоизма и расчетливости», вслед за Священными Текстами (ветхозаветная заповедь «Люби ближнего твоего, как самого себя» [Левит, гл. 19, ст. 18] многократно повторяется в Новом Завете как «наибольшая заповедь в законе» [см., напр.: Евангелие от Матфея, гл. 22, ст. 39; от Марка, гл. 12, ст. 31]), Достоевский, конечно, называл любовь Князя.
Несмотря, однако, на столь последовательное разграничение трех разновидностей любви, все они объединены идеей страдания, реализующейся на языковом уровне посредством обязательного контекстного приращения смысла в виде потенциальной семы «страдание» к значению лексем, объективирующих в романе концепт «любовь», в результате чего они последовательно «прочитываются» только в рамках авторской метафорической модели «любовь есть страдание».
Структура источника названной метафоры представлена в романе разными лексемами в зависимости от субъектов трех разновидностей любви. Любовь Мышкина (к Настасье Филипповне, к Рогожину и другим) представлена, помимо лексем с корнем -люб-, посредством контекстных синонимов «жалость», «страдание» и «сострадание». Например, Мышкин говорит Рогожину: «... я ее (Настасью Филипповну) не любовью люблю, а жалостью... Вон как ты ненавистно смотришь!.. Я очень тебя люблю, Парфен» [8, с. 173]. Читаем также: «Лицо это (Настасьи Филипповны) еще с портрета вызывало из его (князя) сердца целое страдание жалости; это впечатление сострадания и даже страдания за это существо не оставляло никогда его сердца... » [8, с. 289]; в любви князя к Настасье Филипповне «заключалось... как бы влечение к какому-то жалкому и больному ребенку, которого трудно и даже невозможно оставить на свою волю» [8, с. 489].
Любовь Рогожина и к Настасье Филипповне, и к Мышкину, напротив, определяется через контекстные синонимы «злость», «ненависть», «ревность» и «болезнь». Так, князь говорит Рогожину: «... твою любовь от злости не отличишь... Ненавидеть будешь очень ее за эту теперешнюю любовь» [8, с. 177]; «Всё это ревность, Парфён, всё это болезнь...» [8, с. 180]. Понимает это и Настасья Филипповна: «... я знаю, что он (Рогожин) до того меня любит, что уже не мог не возненавидеть» [8, с. 380].
Стоит сказать, что христианская любовь-сострадание представлена в романе не только образом Мышкина: дети швейцарской деревни, вначале преследовавшие несчастную Мари, впоследствии также явили пример той любви-со-страдания, в которой завещал людям жить сам Христос и которой Бог любит людей.
Этой же христианской любовью обусловлено желание Мышкина умереть за предмет любви подобно тому, как Христос готов был отдать жизнь за людей. Мышкин говорит Настасье Филипповне: «Я ничто, а вы страдали и из такого ада чистая вышли, а это много... Я вас... Настасья Филипповна... люблю. Я умру за вас...» [8, с. 138].
В случае сватовства князя Мышкина к Настасье Филипповне князь решается на то, чего в последнем романе Достоевского будут просить у Бога Лизавета Смердящая и Митя Карамазов: «князь Христос» (номинация Мышкина в подготовительных материалах к роману) погружается в ад страданий человеческой жизни, чтобы в каждом своем слове, в каждом поступке и жесте восхвалять имя Божье. Можно сказать, что, посватавшись, он словно кладет свою голову под топор или распинает себя, благословляя при этом Создателя, подобно тому как Христос на распятии возносил хвалы Богу.
Стоит, однако, сказать, что, несмотря на то что Достоевский определил любовь Мышкина только как «любовь христианскую», он является субъектом и еще одной любви (на что есть прямые указания в тексте романа (см. приведенную ниже цитату)), которую едва ли можно определить в одну из трех групп, выделенных Достоевским. Это любовь хотя и чистая, христианская, но тем не менее и человеческая, любовь мужчины к женщине, даже, может быть, в какой-то степени страстнонепосредственная, как у Рогожина. Речь идет о любви Мышкина к Аглае Епанчиной. На страстную составляющую этой любви князя, губительной и невозможной, к слову сказать, для «христоликого» персонажа, а потому вновь сопряженной со страданием, указывает, например, степенное обстоятельство «до такой степени», распространяющее глагол «любить»: «... ведь он (князь) действительно, может быть, умрет без Аглаи, так что, может быть, Аглая никогда и не узнает, что он ее до такой степени любит! Ха-ха! И как это любить двух? Двумя разными любвями какими-нибудь? Это интересно... бедный идиот!» [8, с. 485].
Достоевский в своей классификации любви в романе не упомянул и о любви Настасьи Филипповны к князю, подобной тому чувству, которое князь испытывает к Аглае, а Рогожин к самой Настасье Филипповне (об этом, используя сравнение, говорит Рогожин князю: «Другого она любит... Точно так, как я ее люблю теперь, точно так же она другого теперь любит. А другой этот знаешь ты кто? Это ты (выделено Достоевским - Н.А.)!» [8, с. 179]). Неслучайно и в этом случае появляется наречие со степенным значением: Рогожин говорит князю, что Настасья Филипповна убежала от князя, «потому что сама спохватилась, как тебя сильно любит» [8, с. 180]. И снова понимание Настасьей Филипповной невозможности взаимности проводит к появлению контекстного смысла «любовь есть страдание». Однако в отличие от других случаев структура цели названной метафорической модели может быть дополне-
на степенным квалификатором «в высочайшей степени», причем степень страдания столь высока, что становится несовместимой с жизнью. Так, Настасья Филипповна говорит князю: «Разве я сама о тебе не мечтала?.. И вот всё такого, как ты, воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет: «Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!»... А тут приедет вот этот: месяца по два гостил в году, опозорит, разобидит, распалит, развратит, уедет, - так тысячу раз в пруд хотела кинуться, да подла была, души не хватало, ну а теперь... Рогожин, готов?» [8, с. 144].
Приём умолчания призван сказать о том, что в деревне у Тоцкого «души не хватило, а теперь»... стоит читать «души хватило» умертвить себя вначале духовно, потом физически. Подтверждается это сказанными Рогожину словами князя о том, что Настасья Филипповна «сознательно в воду или под нож идет», за него выходя. Рогожин отвечает на это: «Да потому-то и идет за меня, что наверно за мной нож ожидает» [8, с. 179].
Очевидно, что в романе «Идиот» спасительной («красота спасет мир») признается красота деятельная (о красоте Настасьи Филипповны Аделаида Епанчина говорит: «Такая красота - сила... с этакою красотой можно мир перевернуть» [8, с. 69]), а деятельность эта носит характер самоотреченной любви, протекание которой в греховном мире невозможно без сопутствующего страдания, что и обусловливает метафору «любовь есть страдание» в качестве основной формулы прочтения любви как в романе «Идиот», так и в других произведениях писателя.
Список литературы
1. Азаренко Н.А. Языковые средства объективации христианских мотивов в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Липецк, 2013. 261 с.
2. Азаренко Н.А. Языковое представление метафорической модели «русская народная почва - ощущение Богоприсутсвия // Вопросы когнитивной лингвистики. 2012. № 4. С. 95-103.
3. Азаренко Н.А. Языковое представление авторской метафоры Ф.М. Достоевского «юродивый персонаж есть христоликий персонаж» // Мир науки, культуры , образования. 2013. № 5 (42). С. 307-309.
4. Азаренко Н.А. Морбиально-религиозная метафорика в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» // Вестник Воронежского государственного университета. 2013. № 2. С. 108-112.
5. Азаренко Н.А. Языковая реализация антонимичных авторских метафор «любовь - божественное чувство» и «ненависть - бесовское чувство» в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» // Мир русского слова. 2013. № 2. С. 63-68.
6. Азаренко Н.А. Языковая реализация пространственной христо-логической метафоры Ф.М. Достоевского в романе «Преступление и наказание» // Вестник Ленинградского государственного университета имени А.С. Пушкина. 2013. № 2. С. 137-143.
7. Воркачев С.Г. Сопоставительная этносемантика телеономных концептов «любовь» и «счастье» (русско-английские параллели). Волгоград: Перемена, 2003. С. 57.
8. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т. 8. 422 с.
9. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т. 9. 528 с.
10. Козлова Л.А. Метафора и метонимия: сходство и различия // Вопросы когнитивной лингвистики. 2011. № 4 (029). С. 137-143.
11. Кондратьева О.Н. Роль метафор сна и бодрствования в концептуализации внутреннего мира человека (диахронический аспект) // Известия ТулГУ. Гуманитарные науки. 2011. № 2. С. 463-471.
12. Матвеева Е.В. Интертекстуальная метафора в поздних публицистических произведениях Л.Н. Толстого // Известия ТулГУ. Гуманитарные науки. 2011. № 2. С. 492-501.
13. Никитин М.В. Концепт и метафора // Studia Linguistica. Проблемы теории европейских языков. СПб., 2001. Вып. 10. С. 16-35.
14. Пименова М.В. Артефактные метафоры как способ объективации концепта «жизнь» // Изменяющийся славянский мир: новое в лингвистике: сб. ст. Севастополь: Рибэст, 2009. Вып. 2. С. 28-38.
15. Токарев Г.В., Матвеева Е.В. Биоморфная метафора в поздних публицистических произведениях Л.Н. Толстого // Известия ТулГУ. Гуманитарные науки. 2012. № 3. С. 582-591.
16. Щурина Ю.В. Метафора как источник комического в современном российском медиа-дискурсе // Вопросы когнитивной лингвистики. 2009. № 4. С. 116-122.
17. McFague (МакФэйг) S. Metaphorical theology. Fortrees press,
1982.
18. Ricoeur (Рикер) P. Naming God // P. Ricoeur. Figuring the sacred. Religion, Narrative and Imagination. Mineapolis: Augsburg Fortrees, 1995.
P. 217-23.
19. Ricoeur (Рикер) P. The Rule of Metaphor. The creation of meaning in language. L.; N.Y.: Routledge, 2004.
20. Soskice (Соскайс) J.M. Metaphor and Religious Language. Oxford University Press, 1987.
Азаренко Надежда Александровна, канд. филол. наук, доц., azarenko. nadezhda@yandex. ru, Россия, Липецк, Липецкий государственный педагогический университет.
REALIZATION OF "LOVEIS SUFFERING " METAPHOR IN "IDIOT" BYF.M. DOSTOEVSKY
N.A. Azarenko
The article is devoted to one of the most topical issues of contemporary cognitive linguistics - the way the author’s metaphor is realized in a literary text. We define metaphor as the basic means of exploring the author’s idiolect. We made an attempt to analyze Dostoevsky ’s world outlook via the research of his peculiar feature of representing one conceptual field (turned to Christianity) in terms of another one (should it be everyday life or empirical field).
Key words: cognitive metaphor, metaphorization, idiolect, love, suffering.
Azarenko Nadezhda Aleksandrovna, PhD (Philological Sciences), Associate Professor, azarenko.nadezhda@yandex.ru, Russia, Lipetsk, Lipetsk State Pedagogical University.
УДК 371.3:811.111
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ РАЗЛИЧНЫХ ФОРМ ГРУППОВОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ НА ЗАНЯТИЯХ ПО ИНОСТРАННОМУ ЯЗЫКУ КАК СРЕДСТВО ОПТИМИЗАЦИИ УЧЕБНОГО ПРОЦЕССА
Л.И. Бронзова
Рассматриваются различные формы группового взаимодействия на занятиях по иностранному языку и их влияние на активизацию речемыслительной деятельности студентов. Анализируется целесообразность употребления той или иной формы в зависимости от конкретной цели и этапа работы, а также особенности деятельности преподавателя при организации групповой работы.
Ключевые слова: речевое взаимодействие, формы взаимодействия, речевые навыки, иностранный язык
Широкое распространение активных форм обучения профессиональному общению на иностранных языках, а также прочное вхождение в методику принципа коммуникативной направленности упражнений неизбежно влекут за собой изменения форм работы на занятиях по иностранному языку. Последние должны обеспечивать постоянную возможность вовлечения всех и каждого в совместную учебную деятельность с учетом личностного интереса и возможностей участия в общении. Совместная деятельность организуется путем определенной последовательности и комбинации различных форм речевого взаимодействия в зависимости от конкретной цели и этапа работы.
