CC BY
34
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2020, № 2, с. 280-289
УДК 811.161.1/ 811.133.1/811.111/159.964
РЕАЛИЗАЦИЯ ЭКОЛОГИЧЕСКИХ АРХЕТИПОВ В ПАРЕМИЯХ, СОДЕРЖАЩИХ ОБРАЗЫ ПТИЦ
© 2020 г. Н.А. Курашкина
Башкирский государственный университет, Уфа
Поступила в редакцию 12.08.2019
Развивается концепция экологического бессознательного, основными единицами которого являются экологические архетипы. Обосновывается возможность изучения экологических архетипов в русле современной эколингвистики, применяющей метод позитивного дискурс-анализа для поиска гармоничных жизненных сценариев, которые базируются на подсознательной основе. Архетипические алгоритмы прослеживаются в паремиях, представляющих собой способ хранения знаний о мироустройстве. Анализ паремий русского, французского и английского языков, содержащих образы птиц, выявляет в них отражение таких экологических архетипов, как архетип дома, архетип принадлежности человека к роду, архетип вселенского закона, архетипы мужественности и женственности.
Ключевые слова: экологическое бессознательное, экологический архетип (архетип единства человека и природы), эколингвистика, позитивный жизненный сценарий, паремии, оппозиция «свой - чужой», архетип дома, архетип принадлежности человека к роду, архетипы мужественности и женственности.
Изучение архетипов в эколингвистическом ключе находится в самой начальной стадии, чем и обусловливается актуальность обращения к данной проблематике. Цель данной работы состоит в выявлении экологических архетипов или архетипов единства человека и природы (в трактовке В.В. Флоренской [1]) в паремиях, имеющих в своем составе орнитообразы. К исследованию привлечены пословицы и поговорки русского, французского и английского языков, выделенные из соответствующих лексикографических источников методом сплошной выборки [2-12]. Общее количество исследуемых паремиологических единиц, содержащих образы птиц, составляет 396, из них 192 русские, 90 французских и 114 английских паремий.
Понятие экологического архетипа
В ряде работ [13, 14] уже затрагивалась проблема экологического бессознательного и существования экологического архетипа. В этом вопросе поддерживается и развивается позиция М.А. Антипова, который полагает, что в отношении к природе «человек руководствуется не только сознанием, но и во многом находящимися в глубинных слоях его психики архетипиче-скими образами, имеющими преимущественно символический характер» [15, с. 96]. Речь идет о коллективном экологическом бессознательном, основной единицей которого выступает экологический архетип. Согласно К.Г. Юнгу, коллективное бессознательное состоит из «элементов универсальных и регулярно возни-
кающих» [16, с. 333], представляя объективно-психологическое образование: это «микрокосм, который содержит в себе "образы всего творения"» [17, с. 275]. В нем для древнего человека не было ничего, кроме спокойного и ничем не затронутого господства природы.
Считается, что основы концепции экологического бессознательного были заложены в работе Т. Роззака «Голос Земли», выполненной в русле глубинной экологии. Экологическое бессознательное в концепции автора представляет собой самую суть духовной жизни. Его подавление является основной причиной безумия в индустриальном обществе, в то время как осво-б ождение экологического бессознательного -это прямой путь к здравомыслию [18].
В пользу бытования экологического архетипа свидетельствуют общемировые мифологические образы и сами мифы, в которых прослеживаются и повторяются «экологические мотивы покровительства родного дома со стороны духов, божеств с их природно-территориальной привязанностью, <...> мифические представления о мировых катастрофах, периодах или циклах гибели и становления мира и т. п.» [19, с. 74].
Посредством реконструкции и семантического анализа посвятительных обрядов, мифологических и фольклорных сюжетов, принадлежащих различным национальным культурам, В.В. Флоренская воссоздает базовые архетипы единства человека и природы, обладающие ка-тарсическим, эмоционально-этическим потенциалом, что имеет большое значение для восстановления экологического сознания человека
современности [1, с. 15, 10]. Содержание архаических повествований и обрядов интерпретируется автором как «система посвятительной информации, содержащая два неотделимых друг от друга компонента, насыщенных онтологическими выводами и поведенческими программами» [1, с. 14]. Первый компонент отражает опыт осмысления мироустройства и место индивида в природе и обществе (я в мире) и реализуется посредством таких архетипов, как архетип единства и цикличности бытия, архетип Родины (ср. экологический архетип Дом (от греч. ожод) в виде образа Родина, отмеченный Н.М. Соло-духо [19, с. 122]), архетип принадлежности человека к роду, архетип вселенского закона. Второй компонент демонстрирует «опыт осмысления процессов индивидуации и содержания экзистенциально-возрастных этапов жизни человека, предупреждения и коррекции дисгармоничных психологических состояний» (внутреннее я) и находит воплощение в гендерных архетипах созидательной женственности и созидательной мужественности [1, с. 14-15]. Оба компонента, по мнению автора, складывались параллельно в результате осознания человеком себя как часть природы. Отсюда первостепенным по значению видится архетип единства и цикличности бытия. Важно отметить, что границы между данными архетипами не отличаются четкостью, что «создает эффект "перетекания", обусловленный ассоциативным взаимообменом их характеристик» [1, с. 10].
Логика повествования вызывает к жизни предположение следующего характера: все существующие архетипы (а их, по мнению К.Г. Юнга, можно насчитать столько, сколько найдется типичных ситуаций в жизни) по своей отприродной инстинктивной сути можно отнести к экологическим. Их можно назвать глубинными, т. е. универсальными архетипами, которые «рождаются в опоре на бесспорные природные образы <....> и социокультурные функции, присущие всем древним обществам»; они и выступают как «онтологические корни возникающих впоследствии понятий» [20]. Так, к наиболее древним доступным архетипам Е.М. Щепановская относит следующие общемировые мифологические образы: первозданный хаос, небесный демиург, боги земли, времени и судьбы, царь богов - громовержец, астральные божества светил и некоторые другие. Перечисленные общечеловеческие образы, функции, понятия и идеи сводятся к 12 основным семантическим полям, которые обладают «внутренним единством образа и смысла» - они и называются глубинными архетипами, или базовыми мифологемами [21, с. 35].
Возможности изучения экологических архетипов в эколингвистике
Каждый архетип обладает набором свойственных ему образов и символов, иными словами, содержит в себе смыслоформирующий код, ориентируясь на который, сознание человека организует свое развитие, сообразуясь с бытующим образом мироустройства. Оказываясь в мире коллективных образов, человек находит их соответствия в собственной мифологической реальности. Современная эколинг-вистика использует существующее многообразие лингвистических теорий для языкового анализа с целью выявления жизненных сценариев (stories-we-live-by) или мифов, которыми мы живем (myths we live by), предопределяющих человеческое поведение и образ мыслей, в стремлении пересмотреть или изменить нежелательные когнитивные модели, сформировавшиеся в той или иной культуре [22, с. 9, 10]. Языковая система, в особенности ее семантический уровень, позволяет человеку менять свое отношение к окружающему миру, ибо, по утверждению П. Финке, «язык служит не только для репрезентации существующих фактов, но и для выражения желаемых изменений» [23, с. 414].
Осознание того, что современные мифы, которыми мы живем, включая мифы о прогрессе, всемогущей науке, коммерческой свободе, жизни как борьбе [24] и антропоцентризме (самый опасный миф возвеличивания одного вида, ставящего ограничения видам, стоящим на более низких ступенях развития [25]), ведут к эко-л огическим разрушениям, требует несколько иного взгляда на вещи. Все большую актуальность в зарубежных эколингвистических исследованиях приобретает применение позитивного дискурс-анализа (Positive Discourse Analysis), который чаще предстает как поиск новых жизненных сценариев. Это сценарии, представляющие собой «тайные резервуары ценностей»: если изменить жизненные сценарии, которыми живут народы или их отдельные представители, то изменятся и сами народы или отдельные личности. Таким образом, целью позитивного дискурс-анализа видится поиск таких способов языкового употребления, которые бы могли потенциально мотивировать людей к защите жизнеобеспечивающих систем и созданию более справедливых социальных сообществ [26, с. 170].
В связи с тем что наши жизненные сценарии зиждутся на подсознательной основе, их осмысление и моделирование невозможно без опоры на экологические архетипы, реализуемые не только на индивидуальном, но и на общесоциальном уровне. Архетипические алгоритмы
как «универсальные образцы мировосприятия и мироупорядочения» [1, с. 19] прослеживаются, в частности, в паремиологическом фонде любой культуры. Олицетворяя богатство житейской народной мудрости, паремии «функционируют на уровне коллективного бессознательного в умах многих поколений людей как уникальный способ организации, хранения и репрезентации знаний народа в языке» [27, с. 37], а также «служат необходимым пособием при объяснении различных мифов» [28].
Опыт исследования паремий русского и немецкого языков, в которых выделенные в ходе контекстуального анализа мифологемы подвергались сопоставлению с пятью юнгианскими архетипами, принадлежит М.А. Серёгиной. Автор соотносит архетип Персона с мифологемой хаос — порядок, архетип Тень с мифологемой добро — зло, архетип Анима с мифологемой жизнь — смерть, архетип Анимус с мифологемой могущество — слабость и Самость с мифологемой свой — чужой. В результате М.А. Серёгина получает свод классификационных характеристик, состоящих из 10 аспектов, для полного описания значения мифологем, например, материально-вещественный аспект (человек и его бытие); биологический аспект (окружающая среда человека); временной аспект (прошлое, настоящее и будущее; старость, молодость); пространственный аспект (место функционирования человека в пределах его цивилизации) и т. п. (см. подр. [27]).
Отражение архетипов единства человека и природы в паремиях, содержащих образы птиц
Мифологическая логика исходит из построения внешнего мира посредством многочисленных бинарных оппозиций, связанных, в первую очередь, с пространственно-временными координатами и представляющих собой универсальные семиотические комплексы [29, с. 162]. С пространственно-временными параметрами тесно связано более общее противопоставление сакральный — профанический. Именно в сакра-лизованном мире существуют правила его организации с пространственно-временной точки зрения; вне этого мира царит хаос. Переход от царства случайного (хаоса) к организованному космосу и составляет смысл космогонических мифов, которые в мифопоэтическом сознании отождествляют природу (макрокосм) и человека (микрокосм) как одного из элементов космологической схемы [29, с. 6]. Структура космоса воплощается мировым древом и включает в себя: «по вертикали 3 основные зоны - небо, зем-
лю и преисподнюю, по горизонтали - 4 стороны света, воплощаемые часто мифологическими персонажами» [30, с. 296]. Таким образом, оказываясь в сакральном центре мира и занимая в нем вертикальное положение, мировое древо отделяет мир космический (освоенный, «свой») от мира хаотического (неосвоенного, «чужого») и выступает местом пересечения макрокосма (вселенной) и микрокосма (человека) [31, с. 399, 404-405].
Место птицы в космологической модели - на вершине мирового древа (чаще всего это орел). Иногда встречается образ двух птиц, сидящих справа и слева от ствола, где они соотносятся с солнцем и луной [29, с. 346].
Мифологическое пространство, создаваемое древним человеком, играет ведущую роль «в зарождении тонкого умозрения и абстрактной мысли», а бинарные оппозиции верх — низ, справа — слева, «прежде чем пройти испытание материей, были уже записаны во внутреннем мире <...> посредством проявления космоса в нашем виртуальном сознании» [32, с. 50]. Способность птиц летать над землей, т. е. по горизонтали (вправо - влево), и с неба на землю и наоборот, т. е. по вертикали (верх - низ) гармонично вписывается в созданное человеком мифологическое пространство бытия, что, по сути, делает эти крылатые создания универсальными символами. Образ летящей в небе птицы (крест), равно как и солнце, уподобляемое ей в древнем сознании, задают пространственно-временные ориентиры в безмерном космическом континууме. Соединяя сакральный и профанический миры и являя собой своеобразного курьера между миром живых и мертвых, птица выступает одновременно и в роли посланника богов (гонца из вечности), и в роли вестника будущего. Как отмечает Т.В. Цивьян, два признака, а именно движение/полет и голос/речь (пение птицы легко транслируется на человеческий язык), «являются определяющими в "назначении" птицы связным между верхним и нижним мирами» [33, с. 264]. См., например, (вестничество, связанное с полетом) рус. Журавль летает высоко, да видит далеко, Сорока нам на хвосте весть принесла, (вестничество, связанное с голосовым поведением) рус. Старый ворон даром не каркает, Кукушка кукует, горе вещует, англ. A little bird told me, (вестничество, связанное с появлением птицы в определенное время года) англ. March birds are best, One crow does not make a winter, One swallow makes not a spring, nor one woodcock a winter.
Таким образом, служа ориентирами в мифологическом пространстве бытия, птицы, равно как и их паремиологические образы, вовлекают-
ся в оппозицию «свой - чужой». В паремиях это, как правило, виды птиц, занимающие разные биологические ниши, см., например, рус. Ворона сове не оборона, англ. The nightingale (соловей) and the cuckoo (кукушка) sing both in one month, фр. Le hibou (сова) chant au rossignol (соловей).
От «чужих» приходится обороняться, т. к. они представляют опасность, нарушая гармонию «своего», привычного мира, см., например, рус. Смирную собаку и кочет бьет, И воробей на кошку чирикает, Каркает ворона и на беркута.
«Свое» бытие и «чужое» бытие могут маркироваться по отдельности, что подчеркивает значимость каждого, см., например, рус. И кулик свою сторону знает (прилетает), («своих» или «чужих» узнают по голосу) рус. Всякая птица своим голосом (свои песни) поёт, У всякой пичужки свой голосок, фр. A la chante on connaît l'oiseau, Tel bec, tel chant, англ. A bird may be known by its song, («чужих» узнают по полету) рус. Это другого полета птица, («своих» или «чужих» узнают по внешнему виду) рус. Не все сорочьи дети, в одно перо не уродятся, фр. Les oiseaux de même plumage s'assemblent sur même rivage, англ. Every bird is known by its feathers, Birds of a feather flock together, («своих» или «чужих» узнают по локусу обитания/рождения) рус. Не на том кусте сидишь, не те песни поешь, англ. Hatched in the same nest.
Оппозиция «свой - чужой» коррелирует в паремиях с диадой «свобода - плен» и находит реализацию в свободолюбивом орнитообразе (для птицы ветка - это «своя» стихия), помещенном в клетку («чужое» пространство), см., например, рус. Птичке ветка дороже золотой клетки, Не надобна соловью золотая клетка, ему лучше зелёная ветка, фр. La (plus) belle cage ne nourrit pas l' oiseau, Mieux vaut être oiselet en bocage, que grand oiseau en cage, англ. Nightingales (A nightingale) will not sing in a cage, A fine cage won't feed the bird.
Рассмотрим реализацию экологических архетипов на следующих примерах.
1. Архетип дома
Архетипы единства человека и природы подразумевают единение человека с определенным локусом обитания в пространственно-временном континууме. Такое масштабное единение выступает одной из главных предпосылок мифологического мышления; пребывая естественно-экологичным по своей сути, оно позволяет древнему человеку органично встроиться в космический континуум и видеть весь мир своим домом [20]. Космос как благоустроенный мир есть континуум бытования круга «своих», а мир - это хорошо устроенное и об-
житое пространство, где «господствуют "порядок", "согласие между людьми", "закон"; оно отделяется от того, что вне его, от других мест, вообще - от другого пространства, где живут "чужие", неизвестные, где наши законы не признаются и где, может быть, законов нет вообще, где нам страшно» [34, с. 86-87, 138].
Н.М. Солодухо обосновывает существование экологического архетипа дом (от греч. oîkoç) в виде образа Родины, который «выражается правилом "Сохраняй свой дом", ожиданием покровительства в нем со стороны запредельной верховной сущности (Бога), стремлением к гармонизации с ойкуменой, границы которой во внешнем мире со временем расширяются» [19, с. 121-122].
Кроме того, дом, т. е. освоенная человеком территория обитания, представляет собой жилище как уменьшенную модель мироздания, где «реальность выступает как имитация небесного архетипа; искусственные объекты (поселения, храмы, жилища) становятся сакрально значимыми, так как отождествляются с "центром мира"» [35, с. 14-15]. Таким образом, освоенное пространство осознается древним человеком как территория существования, отграниченная от остального мира.
В паремиях, имеющих в составе орнитообра-зы, архетип дом реализуется на основе оппозиции «свой - чужой», локализуя, как правило, ограниченную территорию обитания, а именно жилище в образе гнезда. Сооружая гнезда примитивной или сложной конструкции либо вообще не строя гнезд в период размножения, птицы избирают различные ландшафты. Главное же предназначение гнезда остается неизменным -создать благоприятные условия и защиту для кладки и будущих птенцов от хищников.
В первую очередь, как было отмечено, жилище выполняет функцию защиты и убежища как «свое», безопасное и гармонически организованное пространство. Кроме того, это место, дающее живительную энергию, см., например, рус. Всякая птичка свое гнездо бережет, Никакая сорока в своё гнездо не гадит, В добру пору воробью ненастье, коли стреха под боком, Всяк кулик своё болото хвалит, фр. (C'est un) vilain oiseau que celui qui salit son nid, A chaque oiseau son nid est beau, Selon l'oiseau le nid, selon la femme le logis, англ. Every bird thinks his own nest best, It is an ill bird that fouls its own nest.
«Свое» жизненное пространство, обеспечивающее безопасность, само нуждается в защите от «чужих»: рус. В своём гнезде и ворон (ворона) коршуну глаз выклюет, На своём пепелище и курица бьёт, И петух на своём пепелище храбрится, фр. Un coq est bien fort (est roi) sur son fumier, англ. A (Every) cock is valiant /proud on his own dunghill.
Отсутствие гнезда-дома вынуждает беззащитное создание к скитанию в мире «чужих»: фр. Un homme sans abri est un oiseau sans nid, Il n'y a plus que le nid l'oiseau n'y est plus. В русских паремиях бездомье прочно закреплено за образом кукушки и ее характерным голосовым поведением: О том кукушка и кукует, что своего гнезда нет, За то кукушка без гнезда, что в Благовещенье его завила.
2. Архетип принадлежности к роду
С архетипом дом сближается архетип принадлежности человека к роду, преломляющийся в сознании, как и вышеозначенный, посредством оппозиции «свой - чужой», уходящей корнями «в глубокие принципы организации дочеловеческого, животного мира» [34, с. 132]. По всей вероятности, эта диада связана с явлением тотемизма в племенном обществе, под которым подразумевается «деление племени на группы, связанные родством по женской или мужской линии», каждая из которых «верит в свое таинственное родство» с каким-либо классом материальных предметов (чаще всего с каким-либо видом животных или растений) [36, с. 51]. Замыкаясь внутри себя и выбирая тотемное животное, первобытный коллектив определяет свое единство, одновременно противопоставляя себя всем чужеплеменникам. Примечательно, что древнейшими тотемами были, как правило, птицы, в честь которых и получала наименование каждая группа людей (см., например, тотемические имена некоторых австралийских фратрий: Белый какаду, Черный какаду, Кли-нохвостый орел, Ворон и др.) [36, с. 66, 63].
В исследуемых паремиях архетип принадлежности человека к роду просматривается в следующих орнитообразах: рус. Орёл орла плодит, а сова сову родит, Сорока от сороки в одно перо родится, Знай сорока сороку, а ворона ворону, Не каркивал соловей по-вороньему, Ворон ворону глаза не выклюнет, а хоть выклюнет, да не вытащит, фр. On n'a jamais vu une pie avec un corbeau, Corbeau contre corbeau ne se crèvent jamais les yeux, англ. Hawks will not pick hawk's eyes out.
Опасность потери своего рода маркируется в соответствующих паремиях, см., например, рус. Полюбится (покажется) сова, лучше ясного сокола, Пой лучше хорошо щегленком, чем дурно соловьем. Подчеркивается важность принадлежности «своим» и «своему» месту обитания: рус. На что вороне большие хоромы, знай ворона своё гнездо (свой куст). В то же время попытка перебраться к «чужим» осуждается коллективом «своих», тем более если в результате субъект оказывается изгоем: рус. Не ле-
тать было вороне в высокие хоромы, От ворон отстала, а к павам не пристала, фр. Geai pare des plumes du paon.
3. Архетип вселенского закона и созидательной мужественности
При мифологизации образа тотема в ряде случаев этот образ наделяется чертами культурного героя-демиурга, входящего «существенной частью в более сложный образ племенного бога» [36, с. 76], за которым чаще всего скрывается «древний дух покровитель племенных возрастных инициаций» [36, с. 332]. Как воплощение Бога герой является центром мироздания, а частичная зооморфность многих культурных героев обусловлена их связью с тотемными предками (например, Ворон у индейцев Северной Америки) [29, с. 26].
Рассматривая архетип героя вместе со своим двойником-трикстером с архетипической точки зрения, К.Г. Юнг расценивает образ трикстера как коллективную персонификацию «абсолютно недифференцированного человеческого сознания, соответствующего душе, которая едва поднялась над уровнем животного» [37, с. 343]. Фактически трикстер - это своеобразная тень (в терминах К.Г. Юнга) героя: он «и нечеловек, и сверхчеловек, и животное, и божественное существо» [37, с. 347]. Е.М. Мелетинский обосновывает объединение черт культурного героя и трикстера тем, что «действие в мифах творения отнесено ко времени до установления строгого миропорядка» [38, с. 40].
В анализируемых паремиях оппозиция «герой (демиург) - антигерой (трикстер)», представляющая собой одновременную реализацию архетипа вселенского закона и архетипа созидательной мужественности, прослеживается в образах птиц-антагонистов. В русских пословицах и поговорках наблюдается противопоставление следующих орнитообразов: Вороне соколом не бывать, Сокол с лёту хватает, а ворона и сидячего не поймает, Сокол с места, а ворона на место, Хоть под небеса летай, а всё сове соколом не быть. Для французов птицы-антагонисты - это сарыч и ястреб-перепелятник: D'une buse on ne saurait faire un épervier / On ne peut faire d'une buse un épervier, а для англичан - коршун и ястреб: A carrion kite will never make a good hawk.
В исследуемых пословицах и поговорках герой предстает в образах птиц, традиционно составляющих квинтэссенцию мужского начала. В русских паремиях это орел и сокол: Всем птицам птица орёл, Орлом глядит, орлом летает, Сокол мал, да удал, Птицу по перьям знать, сокола по полёту, Высоко сокол загоня-
ет серу утицу. В английской и французской традициях герой являет себя в образе орла или ястреба: фр. L'aigle ne chasse point de (aux) mooches, A l'aigle seul il est permis de regarder le soleil, L'aigle n'engendre pas la colombe, англ. An empty hand is no lure for a hawk, A goshawk beats not at a bunting.
В ряде паремий на авансцену выходит антигерой как теневая сторона героя. Для русской культуры - это может быть ворона, сорока, коршун или сова (худые птицы): рус. Ворона не оборона, а сорока не без порока, Ворона за море летала, да вороной и вернулась, Коршуна узнают по полету, ловкого человека по походке, Сова не принесёт добра.
В английской культуре функцию антигероя выполняют ворона, орел (позже стервятник) или коршун: A crow is never the whiter for washing herself often, No carrion will kill a crow, Where the carcase is, there shall the eagles (vultures) be gathered together, A hungry kite sees a dead horse afar off. Французский паремический антигерой - это ворон: Nourris un (le) corbeau, il te crèvera l'œil (les yeux), Le corbeau ne peut être plus noir que ses ailes.
Но чаще всего герой демонстрирует в одном лице и черты антигероя, что подчеркивает его двойственную сущность: рус. Сокол — вороньи перья, Плох сокол, что на воронье место сел, Видом орёл, а умом тетерев, Царь птицам орел, а сокола боится, фр. Ce (il) n 'estpas un aigle.
Двойственность героя приводит к тому, что его статус легко меняется: находясь в стане «чужих», он становится антигероем: рус. На чужой стороне и сокола зовут вороною. Антигерой же в подобных условиях становится «своим», уподобляясь герою: рус. На чужой сторонушке рад своей воронушке.
4. Архетипы мужественности и женственности
Гендерная асимметрия, прослеживаемая в паремиях, есть не что иное, как реализация архетипов созидательной мужественности и созидательной женственности (в трактовке В.В. Флоренской), уходящих корнями к возрастным посвятительным обрядам (инициаци-ям). Целью инициаций являлось «стихийное стремление племени к сохранению и воспроизводству сложившегося социального строя, к поддержанию установившихся форм возрастно-полового разделения труда» [36, с. 209]. Если мальчиков-подростков следовало обучить обычаям, подчинению старейшинам, навыкам охоты и брачным правилам, то девушкам предстояло освоить порядки брачно-семейной жизни. Таким образом, институт посвящения можно
рассматривать как свод «кодирующих программ», закладывающих в неофита проверенную временем информацию [1, с. 15], а именно мифы племени, которые может знать только достигший определенного возраста человек. Следует отметить, что инициация юношей имела большее значение, поскольку социальная разница между мальчиком и взрослым мужчиной оказывалась более значительной, нежели между девочкой и взрослой женщиной. Так складывается оппозиция «мужчина-женщина», в которой приоритет отдается мужчине, а женщина предстает как его alter ego или вторая, подчиненная половина.
В паремиях, содержащих орнитонимы, архетипы мужественности и женственности просматриваются сквозь образы домашних птиц, олицетворяющих мужское и женское начало, и реализуются посредством оппозиции, подчеркивающей гендерную асимметрию с ярко выраженной подчиненной ролью женщины. См., например, рус. Курице не петь петухом, Не к добру курица петухом запела, Павино убранство павлинова не чета, фр. Ce n'est pas à la poule à chanter devant (avant) le coq, англ. It is a sad house where the hen crows louder than a cock.
Мужское начало находит свое персональное олицетворение в образах петуха или селезня: рус. Драчливый петух голенаст живет, Хвост крючком, так селезень, фр. Les bons coqs sont toujours maigres, англ. There's many a good cock come out of a tattered bag.
Женщина предстает в образах курицы, утки (гусыни) или кукушки как ограниченный или горемычный человек: рус. Курица не птица, прапор (комиссар) не офицер, а баба не человек, Не кукушка кукует, а жена горюет, фр. Née de géline aime à grater, англ. A whistling woman and a crowing hen are neither fit for God nor men.
На что способна женщина с точки зрения мужчины, так это на досужие пересуды: рус. Скажешь курице, а она и всей улице, Где утка, там и мутка, англ. Where there are women and geese there wants no noise, Many women many words, many geese many turds, хотя иногда и пытается примерить на себя мужскую роль или настоять на своем, например, рус. И курица петухом поёт, Ночная кукушка денную перекукует, фр. C 'est l'histoire du merle et de la merlesse, англ. The cock crows but the hen goes.
Если за женщиной и признаются положительные характеристики, то исключительно на фоне слабого или недостойного мужчины: фр. Mariage d'épervier (la femelle vaut mieux que le male), англ. A good goose indeed, but she has an ill gander.
Несмотря на существующую асимметричную оппозицию, мужчина и женщина призваны дополнять и гармонизировать друг друга, образуя единое целое, что поддерживается в паремиях образами тех же домашних птиц (например, гуся и гусыни): англ. What's sauce for the goose is sauce for the gander, As deep drinketh the goose, as the gander, Goose, and gander, and gosling, are three sounds but one thing или же образами малиновки и крапивника (городской и деревенской ласточек) в англоязычной паремии: The robin and the wren are God's cock and hen; the martin and the swallow are God's mate and marrow.
Архетип женственности сопряжен с юнгиан-ским архетипом матери, восходящим к образу Великой Богини - Вселенской Матери, объединяющему и первоначальный хаос (женское начало мира), и космос (созидательное начало). Данный архетип ассоциируется с такими качествами, как «материнская забота и сочувствие; магическая власть женщины; мудрость и духовное возвышение, превосходящее пределы разума; любой полезный инстинкт или порыв; все, что отличается добротой, заботливостью или поддержкой и способствует росту и плодородию» [37, с. 218]. В паремиях архетип матери реализуется в образе птицы-наседки, а материнская забота проявляется по отношению к потомству (яйцо или птенец), см., например, рус. Не уносится, как кура с яйцом, Добрая наседка одним глазом зерно видит, другим глазом коршуна, фр. La mère n 'estpas l'oiseau qui pundit l'œuf, mais l'oiseau qui l'a fait éclore, англ. One chick keeps a hen busy, A black hen lays a white egg.
На первом месте для матери - здоровье и благополучие потомства, т. е. сохранение и продолжение «своего» рода (англ. Every bird must hatch its own eggs): певчие птицы перестают петь, когда появляются птенцы (фр. Quand le rossignol a vu ses petits, il ne chant plus). Немаловажным является и передача накопленного опыта, которую всегда осуществляли старейшины: фр. Poussin chante comme le coq lui apprend, англ. As the old cock crows, so doth (does) the young.
Неосмотрительность или небрежность матери чревата потерей принадлежности потомства к «своим»: рус. Овсянке на радость кукушка яичко снесла (т. е. в гнездо овсянки), Высидела курица утят и сама не рада, фр. Étre comme une poule qui a couvé des œufs de cane, англ. Out of a white egg often comes a black chick.
Отношения «мать - дитя» не всегда складываются гармонично, хотя мать всегда готова видеть свое создание самым лучшим: рус. Нет певчего для вороны супротив родного воронёнка, Учило яйцо курицу, да болтуном и оста-
лось, фр. Les oisons mènent paître les oies, англ. Every mother thinks her own gosling a swan, The crow thinks her own bird fairest.
В то же время реализуется формула «плохая мать - плохое дитя» как оборотная сторона или «тень» образа заботливой матери: рус. От худой курицы худые яйца, фр. De mauvais corbeau, mauvais œuf, англ. Bad hen, bad eggs, As good be an addled egg as an idle bird.
Изложенное в данном исследовании подводит к следующим обобщениям: паремии заключают в себе мощный источник для моделирования позитивных жизненных сценариев, которые на экоархетипическом уровне «программируют» бережное отношение к окружающему миру. По своей сути паремии несут в себе отражение того мирового порядка, который закладывается в космогонических мифах и возрождается в архетипических образах единства человека и природы. Нельзя не согласиться с Дж. Кэмп-беллом, представляющим миф как «чудесный канал, по которому оплодотворяют человеческую культуру во всех ее проявлениях неистощимые потоки энергии космоса» [39, с. 7]. Культура почитания и обожествления животных, в частности птиц, инициированная в космогонических мифах и широко культивируемая в эпоху первобытного тотемизма, не исчезает из культурного наследия, но существует в нем как готовая к актуализации потенция.
Рассмотренные паремии содержат в себе реализацию таких экологических архетипов, которые посредством орнитообразов связывают человека с тем или иным местообитанием на пространственно-временной оси. Отсюда одним из ключевых архетипов единства человека и природы видится архетип дома и архетип принадлежности человека к роду, обусловливающие восприятие «своего» бытия и «чужого» бытия. Кроме того, в паремиях, содержащих орнитообразы, наблюдается реализация архетипа вселенского закона, чаще всего сопряженного с архетипом созидательной мужественности. Образы птиц - культурных героев (сокол, орел, ястреб) оттеняются при этом антагонистичными представителями авифауны (ворона, сова или другая худая птица), а зачастую сами демонстрируют свою амбивалентную сущность и, следовательно, способность перемещаться от «своих» к «чужим», что обеспечивает адаптивность в сложном меняющемся мире.
Наконец, паремии являются отражением двух полярно-асимметричных архетипов мужественности и женственности, фиксирующих различия между мужским и женским началом в образах домашних птиц (петух - курица, селезень - утка, гусь - гусыня и т. п.), но соединяе-
мых более или менее гармонично ради продолжения «своего» рода.
В современных условиях, когда коллективное сознание подвержено активному воздействию со стороны целенаправленно созданных для управления и манипуляций мифов [40, с. 27], становится актуальным обращение к народной мудрости, в которой архетипические модели отношений человека и окружающей среды в целом настроены на гармонию.
Список литературы
1. Флоренская В.В. Архетипы единства человека и природы традиционных обществ и формирование экологической культуры: Автореф. дис. ... канд. культурологии. Екатеринбург, 2010. 22 с.
2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка [1881-1882]. В 4 т. М.: Русский язык, 1981-1982.
3. Зимин В.И., Спирин А.С. Пословицы и поговорки русского народа: большой объяснительный словарь. Изд. 4-е, стер. Ростов н/Д.: Феникс, 2008. 590 с.
4. Малые жанры русского фольклора: пословицы, поговорки, загадки / Сост. В.Н. Морохин. М.: Высш. шк., 1979. 284 с.
5. Критская О.В. Французские пословицы и поговорки. М.: Высш. шк., 1963. 95 с.
6. Французско-русский фразеологический словарь / Под ред. Я.И. Рецкера. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1963. 1112 с.
7. Dictionnaire des Proverbes Français / Par M. de la Mésangère. Paris, 1823. 756 p.
8. Maloux M. Dictionnaire des proverbs, sentences and maximes. Paris: Larousse, 2006. 628 p.
9. Кунин А.В. Англо-русский фразеологический словарь. 4-е изд., перераб. и доп. М.: Русский язык, 1984. 944 с.
10. Ray J. A Complete Collection of English Proverbs. London, 1817. 307 p.
11. The Toronto World Book of English Proverbs. Toronto: The World Newspaper Co. of Toronto Limited, 1912. 68 p.
12. The Oxford Dictionary of Proverbs / Ed. by Jennifer Speake. Oxford New York: Oxford University Press, 2008. 625 p.
13. Курашкина Н.А. Понятие экологического архетипа и возможности его изучения в эколингвисти-ке // Доклады Башкирского университета. 2017. Т. 2. № 5. С. 786-790.
14. Курашкина Н.А. О взаимодействии экосознания и экобессознательного как основы для эколингвис-тического исследования архетипических проявлений [Электронный ресурс] // Экология языка и коммуникативная практика. 2018. №. 2. С. 32-45. DOI 10.17516/2311-3499-014. Режим доступа: http:// ecoling.sfu-kras.ru/wp-content/uploads/2018/07/4.-Kur ashkina-N.A.pdf (дата обращения: 15.07.2019).
15. Антипов М.А. К проблеме экологического бессознательного // Сборники конференций НИЦ «Социосфера». 2013. № 54. С. 95-97.
16. Юнг К.Г. и др. Концепция коллективного бессознательного // Человек и его символы / Под общ. ред. С.Н. Сиренко. М., 1998. С. 337-346.
17. Юнг К.Г. Синхронистичность: аказуальный объединяющий принцип // Юнг К.Г. Синхронистичность: Сборник / Пер. с англ. М.: Рефл-бук, К., 1997. С . 195-307.
18. Roszak Th. The Voice of the Earth. New-York, 1993. 367 p.
19. Гимазетдинова А.Х., Солодухо Н.М. Экологическое сознание и экологический архетип: Монография. Казань: Изд-во Казан. гос. техн. ун-та, 2008. 140 с.
20. Щепановская Е.М. Проблема определения архетипа. Древнейшие архетипы как способы мышления [Электронный ресурс] // Обсерватория культуры. Режим доступа: http://www.astrolingua.ru/PHI LOS/arche nus.htm (дата обращения: 29.10.2015).
21. Щепановская Е.М. Мифологические архетипы как ценностное ядро национального менталитета // Ценности и смыслы. 2012. № 1. С. 34-49.
22. Stibbe A. Ecolinguistics: Language, Ecology and the Stories We Live By. London and New York: Routledge, 2015. 210 p.
23. Finke P. Transdisciplinary Linguistics: Ecolin-guistics as a Pacemaker into a New Scientific Age // The Routledge Handbook of Ecolinguistics / Ed. by Alwin F. Fill and Hermine Penz. New York and London: Routledge, 2018. P. 406-419.
24. Midgley M. The Myths We Live By. New York: Rutledge, 2011. 278 p.
25. Kingsnorth P. and Hine D. The Dark Mountain Project manifesto, 2009. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://darkmountain.net/about/manifesto/ (дата обращения: 14.08.2018).
26. Stibbe A. Positive Discourse Analysis: Rethinking Human Ecological Relationships // The Routledge Handbook of Ecolinguistics / Ed. by Alwin F. Fill and Hermine Penz. New York and London: Routledge, 2018. P. 165-178.
27. Серёгина М.А. Паремиологическая реализация содержания архетипов (на материале русского и немецкого языков) // Мир лингвистики и коммуникации: электронный научный журнал. 2009. Т. 1. № 16. С. 36-49.
28. Афанасьев А.Н. Происхождение мифа, метод и средства его изучения [Электронный ресурс] // Древо жизни. М.: Современник, 1982. Режим доступа: http://mifolog.ru/books/item/f00/s00/z0000018/in dex.shtml (дата обращения: 14.06.2018).
29. Мифы народов мира. Энциклопедия / Гл. ред. С.А. Токарев: Т. 1-2. Т. 2. К-Я. М.: Рос. энциклопедия, 1997. 719 с.: ил.
30. Мифология: Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. Е.М. Мелетинский. М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. 736 с.
31. Мифы народов мира. Энциклопедия / Гл. ред. С.А. Токарев: Т. 1-2. Т. 1. А-К. М.: Рос. энциклопедия, 1997. 671 с.: ил.
32. Бенуас Л. Знаки, символы и мифы / Пер. с франц. А. Калантарова. М.: Астрель: АСТ, 2006. 158 с.
33. Цивьян Т.В. Птицы - «курьеры»: мотив связи верхнего и нижнего мира в балканской перспективе [2004] // Модель мира и ее лингвистические основы. Изд. 3-е, испр. М., 2006. С. 262-267.
34. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Академический проект, 2001. 990 с.
35. Щукина Д.А. Пространство в художественном тексте и пространство художественного текста. СПб.: СПбГУ, 2003. 218 с.
36. Токарев С.А. Ранние формы религии. М.: Политиздат, 1990. 622 с.: ил.
37. Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. Пер. с англ. Киев: Гос. библ. Украины для юношества, 1996. 384 с.
38. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах / Российский государственный гуманитарный университет. М., 1994. 136 с. (Чтения по истории и теории культуры. Вып. 4).
39. Кэмпбелл Дж. Тысячеликий герой. СПб.: Питер, 2018. 480 с.: ил.
40. Антипов М.А. Миф и архетип в духовной жизни современного общества // Сборники конференций НИЦ «Социосфера». 2012. № 9. С. 26-29.
REALIZATION OF ECOLOGICAL ARCHETYPES IN PAROEMIAS CONTAINING BIRD IMAGES
N.A. Kurashkina
The article develops the concept of the ecological unconscious, the basic units of which are represented by ecological archetypes. It is demonstrated that the research of ecological archetypes is possible within ecolinguistics that applies the method of positive discourse analysis in search of harmonious stories-we-live-by, based on the unconscious. Arche-typic algorithms are traced in paroemias which are means for the storage of human knowledge about the world order. The analysis of Russian, French and English paroemias containing bird images reveals the reflection of such ecological archetypes as the archetype of home, archetype of belonging to a clan, archetype of the universal law, archetypes of manhood and womanhood.
Keywords: ecological unconscious, ecological archetype (archetype of man and nature unity), ecolinguistics, positive story-we-live-by, paroemias, «friend-or-foe» opposition, archetype of home, archetype of belonging to a clan, archetypes of manhood and womanhood.
References
1. Florenskaya V.V. Arhetipy edinstva cheloveka i prirody tradicionnyh obshchestv i formirovanie ekologicheskoj kul'tury: Avtoref. dis. ... kand. kul'turol-ogii. Ekaterinburg, 2010. 22 s.
2. Dal' V.I. Tolkovyj slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka [1881-1882]. V 4 t. M.: Russkij yazyk, 1981-1982.
3. Zimin V.I., Spirin A.S. Poslovicy i pogovorki russkogo naroda: bol'shoj ob"yasnitel'nyj slovar'. Izd. 4-e, ster. Rostov n/D.: Feniks, 2008. 590 s.
4. Malye zhanry russkogo fol'klora: poslovicy, pogo-vorki, zagadki / Sost. V.N. Morohin. M.: Vyssh. shk., 1979. 284 s.
5. Kritskaya O.V. Francuzskie poslovicy i pogovorki. M.: Vyssh. shk., 1963. 95 s.
6. Francuzsko-russkij frazeologicheskij slovar' / Pod red. Ya.I. Reckera. M.: Gos. izd-vo inostr. i nac. slova-rej, 1963. 1112 s.
7. Dictionnaire des Proverbes Français / Par M. de la Mésangère. Paris, 1823. 756 p.
8. Maloux M. Dictionnaire des proverbs, sentences and maximes. Paris: Larousse, 2006. 628 p.
9. Kunin A.V. Anglo-russkij frazeologicheskij slovar'. 4-e izd., pererab. i dop. M.: Russkij yazyk, 1984. 944 s.
10. Ray J. A Complete Collection of English Proverbs. London, 1817. 307 p.
11. The Toronto World Book of English Proverbs. Toronto: The World Newspaper Co. of Toronto Limited, 1912. 68 p.
12. The Oxford Dictionary of Proverbs / Ed. by Jennifer Speake. Oxford New York: Oxford University Press, 2008. 625 p.
13. Kurashkina N.A. Ponyatie ekologicheskogo ar-hetipa i vozmozhnosti ego izucheniya v ekolingvistike // Doklady Bashkirskogo universiteta. 2017. T. 2. № 5. S. 786-790.
14. Kurashkina N.A. O vzaimodejstvii ekosoznaniya i ekobessoznatel'nogo kak osnovy dlya ekolingvis-ticheskogo issledovaniya arhetipicheskih proyavlenij [Elektronnyj resurs] // Ekologiya yazyka i kommu-nikativnaya praktika. 2018. №. 2. S. 32-45. DOI 10.17516/2311-3499-014. Rezhim dostupa: http://eco ling.sfu-kras.ru/wp-content/uploads/2018/07/4.-Kurash kina-N.A.pdf (data obrashcheniya: 15.07.2019).
15. Antipov M.A. K probleme ekologicheskogo bes-soznatel'nogo // Sborniki konferencij NIC Sociosfera. 2013. № 54. S. 95-97.
16. Yung K.G. i dr. Koncepciya kollektivnogo bes-soznatel'nogo // Chelovek i ego simvoly / Pod obshch. red. S.N. Sirenko. M., 1998. S. 337-346.
17. Yung K.G. Sinhronistichnost': akazual'nyj ob"edinyayushchij princip // Yung K.G. Sinhronistichnost': Sbornik / Per. s angl. M.: Reflbuk, K., 1997. S. 195-307.
18. Roszak Th. The Voice of the Earth. New-York, 1993. 367 p.
19. Gimazetdinova A.H., Soloduho N.M. Ekolo-gicheskoe soznanie i ekologicheskij arhetip: Mono-grafiya. Kazan': Izd-vo Kazan. gos. tekhn. un-ta, 2008. 140 s.
20. Shchepanovskaya E.M. Problema opredeleniya arhetipa. Drevnejshie arhetipy kak sposoby myshleniya [Elektronnyj resurs] // Observatoriya kul'tury. Rezhim do stupa : http ://www. astrolingua.ru/PHILOS/archenus. htm (data obrashcheniya: 29.10.2015).
21. Shchepanovskaya E.M. Mifologicheskie arhetipy kak cennostnoe yadro nacional'nogo mentaliteta // Cen-nosti i smysly. 2012. № 1. S. 34-49.
22. Stibbe A. Ecolinguistics: Language, Ecology and the Stories We Live By. London and New York: Routledge, 2015. 210 p.
23. Finke P. Transdisciplinary Linguistics: Ecolinguistics as a Pacemaker into a New Scientific Age // The Routledge Handbook of Ecolinguistics / Ed. by Alwin F. Fill and Hermine Penz. New York and London: Routledge, 2018. P. 406-419.
24. Midgley M. The Myths We Live By. New York: Rutledge, 2011. 278 p.
25. Kingsnorth P. and Hine D. The Dark Mountain Project manifesto, 2009. [Elektronnyj resurs]. Rezhim dostupa: http://darkmountain.net/about/manifesto/ (data obrashcheniya: 14.08.2018).
26. Stibbe A. Positive Discourse Analysis: Rethinking Human Ecological Relationships // The Routledge Handbook of Ecolinguistics / Ed. by Alwin F. Fill and Hermine Penz. New York and London: Routledge, 2018. P. 165-178.
27. Seryogina M.A. Paremiologicheskaya realizaciya soderzhaniya arhetipov (na materiale russkogo i nemeckogo yazykov) // Mir lingvistiki i kommunikacii: elektronnyj nauchnyj zhumal. 2009. T. 1. № 16. S. 36-49.
28. Afanas'ev A.N. Proiskhozhdenie mifa, metod i sredstva ego izucheniya [Elektronnyj resurs] // Drevo zhizni. M.: Sovremennik, 1982. Rezhim dostupa: http://mifolog.ru/books/item/f00/s00/z0000018/index. shtml (data obrashcheniya: 14.06.2018).
29. Mify narodov mira. Enciklopediya / Gl. red. S.A. Tokarev: T. 1-2. T. 2. K-Ya. M.: Ros. enciklopediya, 1997. 719 s.: il.
30. Mifologiya: Bol'shoj enciklopedicheskij slovar' / Gl. red. E.M. Meletinskij. M.: Bol'shaya Rossijskaya enciklopediya, 1998. 736 s.
31. Mify narodov mira. Enciklopediya / Gl. red. S.A. Tokarev: T. 1-2. T. 1. A-K. M.: Ros. enciklopediya, 1997. 671 s.: il.
32. Benuas L. Znaki, simvoly i mify / Per. s franc. A. Kalantarova. M.: Astrel': AST, 2006. 158 s.
33. Civ'yan T.V. Pticy - «kur'ery»: motiv svyazi ver-hnego i nizhnego mira v balkanskoj perspektive [2004] // Model' mira i ee lingvisticheskie osnovy. Izd. 3-e, ispr. M., 2006. S. 262-267.
34. Stepanov Yu.S. Konstanty: Slovar' russkoj kul'tury. Izd. 2-e, ispr. i dop. M.: Akademicheskij proekt, 2001. 990 s.
35. Shchukina D.A. Prostranstvo v hudozhestvennom tekste i prostranstvo hudozhestvennogo teksta. SPb.: SPbGU, 2003. 218 s.
36. Tokarev S.A. Rannie formy religii. M.: Po-litizdat, 1990. 622 s.: il.
37. Yung K.G. Dusha i mif: shest' arhetipov. Per. s angl. Kiev: Gos. bibl. Ukrainy dlya yunoshestva, 1996. 384 s.
38. Meletinskij E.M. O literaturnyh arhetipah / Ros-sijskij gosudarstvennyj gumanitarnyj universitet. M., 1994. 136 s. (Chteniya po istorii i teorii kul'tury. Vyp. 4).
39. Kempbell Dzh. Tysyachelikij geroj. SPb.: Piter, 2018. 480 s.: il.
40. Antipov M.A. Mif i arhetip v duhovnoj zhizni sovremennogo obshchestva // Sborniki konferencij NIC «Sociosfera». 2012. № 9. S. 26-29.
