CC BY
101
УДК 82
РАЗВИТИЕ РУССКОЙ ГОТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ В РАССКАЗЕ И.А. БУНИНА «СКАЗКИ»
© Ольга Г еннадьевна ТАЛАЛАЕВА
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, аспирант кафедры русской и зарубежной литературы, e-mail: [email protected]
В статье рассказ И. А. Бунина «Сказки» сопоставляется с рассказом А.А. Бестужева-Марлинского «Страшное гаданье» в русле русской готической традиции. В произведении Бунина выявляются и анализируются образы и мотивы, заимствованные писателем из жанра западноевропейского готического романа.
Ключевые слова: И.А. Бунин; готический роман; русская готическая традиция.
В первой трети ХХ в. Россия переживала сложный период. Началом явилась революция 1917 г., повлекшая за собой ряд событий, которые затронули все сферы жизни общества и каждого человека. Философ Н. Бердяев в статье «Духи русской революции» писал о том, что революция вытолкнула на поверхность скрытые прежде дикие, бунтарские черты в сознании русского народа, обнажила
«полузвериную Россию харь и морд»; несмотря на отсутствие прежнего самодержавия, живут и здравствуют люди в облике гоголевских персонажей, а «Россия по-прежнему полна мертвыми душами, по-прежнему происходит торг ими» [1]. Свидетелем и участником развернувшихся в России катастрофических событий был и И.А. Бунин, который тяжело переживал сложившуюся ситуа-
цию в стране. Выражением мыслей и переживаний писателя по этому поводу стали «Окаянные дни», где Бунин с болью в сердце буквально кричал на страницах своего дневника о скорой гибели своей родины, о надвигающемся апокалипсическом конце: «Встретили М. Говорит, что только что слышал, будто Кремль минируют, хотят взорвать при приходе немцев. Я как раз смотрел в это время на удивительное зеленое небо над Кремлем, на старое золото его древних куполов... Великие князья, терема, Спас-на-Бору, Архангельский собор - до чего все родное, кровное и только теперь как следует почувствованное, понятое! Взорвать? Все может быть. Теперь все возможно» [2].
Бунин не мог смириться с тем, что именно то, что дорого ему больше всего, будет уничтожено. Его не покидала мысль о том, что беззакония прекратятся, и он сможет вернуться к прежней жизни. Но в 1920 г. писатель вместе с женой был вынужден оставить Россию. Однако потребность запечатлеть воспоминания о последних уходящих мгновениях на родине осталась у И.А. Бунина до конца его дней. К моменту написания рассказа «Сказки» (1930) уже почти десять лет писатель находился в изгнании, Россия по-прежнему была для него недостижимой, бережно хранившейся в памяти и оживающей лишь в рассказах.
В окружении писателя был ряд людей, особенно любимых им, ставших колоритными прототипами сразу нескольких его рассказов. Одной из таких фигур, человеком, в котором, по мысли писателя, заключен русский дух, дремучая Русь был Яков Нечаев -караульщик сада. Впервые этот человек появляется на страницах бунинского дневника в июне 1912 г.: «После обеда сидел в шалаше. Что за прелестный человек Яков, как приятно слушать его. Всем доволен. «И дожжок хорошо! Все хорошо!» [2]. Писатель восхищался образом мужика, его речью, шутками, неисчерпаемым запасом крестьянской мудрости. Историю Якова И. А. Бунин отразил в рассказе «Божье древо» (1927). Взгляд писателя нацелен на мир духовного, истинно русского и близкого ему по своей сути. Как героиня «Чистого понедельника» восторгается диковинной незапамятной Русью: «И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь. Да еще
в церковных песнопениях. <...> все время это чувство родины, ее старины...» [3, с. 246], так и сам И.А. Бунин лелеет своего персонажа, как яркого представителя своей страны: «Читаю «Былины Олонецкого края» Барсова. Какое сходство в языке с языком Якова! Та же криволапая ладность, уменьшительные имена...» [2].
История о Якове нашла свое продолжение и в малоизвестном рассказе И.А. Бунина «Сказки». Это произведение является одним из рассказов, не вошедших в полное собрание сочинений писателя.
Повторяющиеся образы рассказов «Сказки», «Божье древо» и «Антоновские яблоки» (1900) представляют собой связующую нить между ранним творчеством писателя и прозой периода эмиграции. Удивительно, как И.А. Бунин по крупицам восстанавливает мельчайшие детали давно прожитого вечера, будто бы случайно всплывшего в памяти писателя. В «Антоновских яблоках» он ярко обрисовал большой шалаш, в котором летом жили мещане. В воспоминаниях автора, вечера, проведенные в саду, в шалаше были полны чудес, сильных впечатлений, пугающих теней и, наверняка, страшных историй, подобных тем, что рассказал Яков: «В темноте, в глубине сада - сказочная картина: точно в уголке ада, пылает около шалаша багровое пламя, окруженное мраком, и чьи-то черные, точно вырезанные из черного дерева силуэты, двигаются вокруг костра, меж тем как гигантские тени от них ходят по яблоням. То по всему дереву ляжет черная рука в несколько аршин, то четко нарисуются две ноги - два черных столба. И вдруг все это скользнет с яблони - и тень упадет по всей аллее, от шалаша до самой калитки...» [3, т. 2, с. 181]. Как уже писалось выше, Яков Демидыч - герой-рассказчик является переходящим персонажем. В рассказе «Божье древо» он также является главным героем.
В этом произведении писатель рассказывает историю Якова, откуда он взялся. Факты биографии героя и его прототипа, простого русского мужика, совпадают. О своей жизни Яков сам рассказал Бунину, о чем автор оставил запись в своем дневнике: «Был женат, пять человек детей; с женой прожил 21 год, потом она умерла, и он был семь лет вдовцом. Жениться второй раз уговорили» [2]. Подобные люди, умудренные опытом, стано-
вившиеся впоследствии персонажами бунинских произведений, всегда привлекали писателя. Вспомним Арсенича из рассказа «Святые», из уст которого читатель узнает удивительные истории о житии святых, или Машеньку из «Баллады», поведавшую о чудесном явлении Господнего волка. Поэтому «Сказки», написанные через три года после «Божьего древа», явились закономерным продолжением событий из жизни Якова.
Название рассказа подчеркивает неправдоподобность сюжета, вымысел. Однако само произведение имеет рамочную композицию, где в реальном мире действует мир сказочного, сверхъестественного. Рассказчик Яков Демидыч летней ночью делится чудными историями со своими собеседниками. Герои находятся в шалаше, сквозь дырявую крышу которого видно звездное небо, и ничто не нарушает тихое течение времени. Условно в рассказе можно выделить несколько частей: обрамление рассказа, где и находятся герои, внимая повествованию Якова, а так же три отдельных мини сюжета. Это история, которая произошла с попом, сказка про мужичка Чувиля и про Бабу-Ягу и недосказанная сказка о трех сыновьях. События, происходящие в каждом из сюжетов, не связаны друг с другом, однако вторая и третья истории Якова объединены общим жанром сказки, т. к. отвечают всем его канонам.
Наибольший исследовательский интерес представляет первая история, которую Бунин в отличие от последующих называет не сказкой, а событием, т. е. тем, что произошло на самом деле. У героев рассказа, Якова и его собеседников, разгорается целый диалог по этому поводу, где автор четко разграничивает сказки и реальные случаи: «А что ж вам еще рассказать? Сказку какую-нибудь? Али событие? <...> Это правда, я их (сказки) хорошо выдумываю. <. > Я хоть и чужое говорю, а выходит, все равно, что выдумываю. <...> Раз я эту сказку сказываю, значит, я свое говорю. <...> Мои сказки интересные. Только и события бывают хорошие» [3, т. 5, с. 470].
Событие, о котором читатели узнают от Якова, произошло с попом. К жадному и ленивому попу, самому обремененному многими грехами, приезжает кучер с известием о скорой смерти старой графини и просьбой немедленно отправиться с ним к постели
умирающей. Поп после долгих возмущений к своему неудовольствию вынужден согласиться отправиться вместе с кучером. Однако едут они вовсе не по оговоренному ранее маршруту. В данном мини-сюжете можно увидеть, как проявляется готическая традиция в рассказе Бунина. В этой связи нельзя не вспомнить А.А. Бестужева-Марлинского, как последователя готической традиции в России, и его произведение «Страшное гаданье» (1830), символично написанное ровно сто лет тому назад [4]. В этом произведении автор также описывает жуткую поездку героя с незнакомцем. В обоих рассказах можно увидеть один и тот же мотив, когда потусторонние силы предстают в человеческом об-личии. Действие разворачивается с того момента, как к дому священника подъезжает странная карета: «Вот он и видит - подъезжает черный скрытный фаэтон к дому, вроде карета барская» [3, т. 5, с. 470]. Фаэтон - это конный экипаж с откидывающимся верхом, такое средство передвижения мог позволить себе не каждый, а лишь тот, кто имел достаточно средств. Поэтому священник, живший в деревне, ни на минуту не усомнился, что карета барская, т. к. других просто не было в округе. Но вместе с этим очевидным фактом И.А. Бунин подчеркивает всю необычность экипажа: «черный скрытный». Неслучайно выбрано и время приезда - ночь, когда властвуют темные силы.
Плохая погода усиливает и без того жуткую атмосферу, созданную автором: «. А уж ночь! поздно, дело осеннее и дождь ужасный. Месяц хоть примеркал, а все-таки видно в окна» [3, т. 5, с. 470]. В рассказе А. А. Бес-тужева-Марлинского события, как и у И.А. Бунина, развиваются вечером, когда уже темно: главный герой, воспользовавшись помощью незнакомца, хочет попасть на заветный бал к князю Львинскому: «Приехать хоть в полночь, хоть на миг...» [4, с. 113]. Любопытным сравнением с русской готической традицией в произведениях И.А. Бунина и А.А. Бестужева-Марлинского может послужить западноевропейский роман Б. Стокера «Дракула» (1897). Определенное сюжетное сходство имеет тот эпизод романа, в котором Джонатан Харкер, молодой стряпчий - один из главных персонажей - добирается до замка Дракулы. За ним также приезжает карета: «. Показалась запряженная
четверкой лошадей коляска <...>. Когда лучи от наших фонарей упали на коляску, я увидел великолепных породистых лошадей, черных как уголь» [5]. Дьявольский экипаж, присланный героям, поражает своим страшным великолепием: богатое убранство, породистые быстрые кони, несущие так, что дух захватывает - все это несет в себе мотив соблазна для героя, пробуждает человеческую алчность, несмотря на демонический ореол вокруг всего этого. Иноходец незнакомца из «Страшного гадания» настолько хорош, что кажется нереальным, фантастическим: «Вожжи натянулись, и как стрела, стальным луком ринутая, полетел иноходец по льду озера. Только звучали подрези, только свистел воздух, раздираемый быстрою иноходью. У меня занялся дух и замирало сердце, видя как прыгали наши казанки через трещины, как вились и крутились они по закраинам полыней» [4, с. 114]. Мотив нереальности использует и И.А. Бунин. Однако по сравнению с западноевропейским романом здесь можно увидеть существенную разницу в реакции героев.
Загадка кроется в русской ментальности. Если Харкер, садясь в коляску немедленно, как только та подъехала, испытывает величественный страх и ужас перед происходящим, то русский поп И.А. Бунина со свойственной ему неторопливостью, несмотря на печальное известие о том, что графиня вскоре умрет, - не спешит последовать за кучером. Виной тому русская лень, которую с трудом помогают перебороть увещевания попадьи, но отнюдь не чувство долга: «Скорее, батюшка, - едем, княгиня помирает». Стал ему священник грубо отвечать: «Куда тебя, мол, такой-сякой, в такую погоду принесло? Не хочу ехать!» Ну, однако, уговорила его попадья, согласился» [3, т. 5, с. 470]. Особое внимание следует уделить внешности возницы, которую ярко представляют и Б. Стокер, и А.А. Бестужев-Марлинский, и И.А. Бунин. Отталкиваясь от демонической внешности кучера западноевропейского романа, мы с легкостью обнаружим подобный мотив и у И. А. Бунина, который заключил потусторонние силы в человеческую оболочку. Б. Стокер дает нам описание возницы следующим образом: человек необычайно быстрый, обладающий чудовищной силой. Сквозь тусклый свет герой с трудом различает его черты:
«На козлах сидел человек с длинной каштановой бородой, в широкой черной шляпе, которая как бы скрывала его лицо. Я мог разглядеть лишь блеск пылающих глаз, показавшихся красными в свете фонарей.» [5, с. 22]. Джонатан обращает внимание и на другие детали в поведении возницы, показавшиеся ему странными, в частности на его общение с волками и долгую дорогу по кругу, прежде чем въехать во двор замка. А.А. Бестужев-Марлинский, описывая дьявольскую сущность незнакомца, делает акцент на его мертвенной бледности, будто бы это вставший из гроба мертвец, отчего герой ассоциативно связывается с «Ленорой» Г. Бюргера [6]: «.Клубящийся в дверях морозный пар мог показаться адским серным дымом. Наконец пар расступился, и все увидели, что вошедший имел вид совершенно человеческий. <. > То был стройный мужчина. <...> Лицо его было правильно, но бледно как полотно, и черные потухшие глаза стояли неподвижно. <...> Когда он наводил свои пронзающие очи на меня, невольный холод пробегал по коже» [4, с. 104].
Герой «Страшного гаданья» ясно различим и не сокрыт под мраком ночи, но его появление, как и он сам, сопряжено со странностями, в которых читатель без сомнения найдет намек на сверхъестественное стечение обстоятельств. Подобную ситуацию можно наблюдать и у И.А. Бунина, который, изображая внешность кучера, уделяет, как и другие авторы, особое внимание бесовским сверкающим глазам: «. Мокрый весь, глаза блестят, в башлыке» [3, т. 5, с. 470]. Описывая взгляд, автор, таким образом, подчеркивает нечеловеческую сущность персонажа. И если в своем рассказе А.А. Бестужев-Мар-линский изображает потухшие глаза мертвеца, то И.А. Бунин, напротив, показывает глаза беса, обратившегося человеком. В истории христианства описано много случаев явления бесов человеку, искушения святых сподвижников.
В трудах отцов православной церкви явлению и изгнанию бесов уделено особое внимание. Отдельно стоит вопрос об искушении бесами священнослужителей, как людей, которые должны наставлять страждущих и служить примером, на который нужно равняться. В русской литературе мотив ис-
кушения человека бесами также представлен широко.
Однако сюжет о противостоянии попа и чертей известен еще и из русских народных сказок, одну из которых, «Сказку о попе и работнике его Балде», реконструировал А.С. Пушкин, изобразив попа глупым скупердяем. Бунин, изображая попа и его характер, заимствует образ из русского фольклора. Перед читателем предстает скряга, который вместо служения Богу живет в свое удовольствие: «А поп этот грешный был, пьяный, сквернослов, ни одной бабы видеть не мог -так и лезет на исповеди. И опять же жадный: дадут ему, скажем, пяток яиц, так нет - подавай десяток» [3, т. 5, с. 470]. Образ жадного и глупого попа являлся очень популярным в народных текстах, о чем свидетельствуют многочисленные сказки, в которых фигурирует этот персонаж: «Как поп работников морил», «Поп и работник», «Суд о коровах», «Я, Никого, Караул», «Жадной поп», «Поп теленка родил» [7].
В русском народном творчестве поп не является положительным героем, и с ним всегда происходят события, в которых попа стараются проучить за отрицательные черты характера. И.А. Бунин использовал этот мотив, однако проучить попа в данном случае приходит нечистая сила. Главные события сюжета в истории о попе развиваются с момента поездки в карете, когда герой начинает осознавать, что лошадьми правит не человек. Стремительный бег коней по ночной дороге, дождь и ветер, молчаливый возница - все это атрибуты готической традиции. По замыслу авторов западноевропейских готических романов главный герой, как правило, прежде чем лицом к лицу столкнуться с потусторонним, сначала ощущает на себе гнетущую атмосферу страха и ужаса, созданную природой и странным стечением обстоятельств. Подобную подготовку героя к неизбежному пересечению с темным миром загадочного можно увидеть и в уже упомянутом романе Б. Стокера «Дракула», когда Джонатан Харкер въезжает в замок Дракулы. Лишь когда И.А. Бунин доводит своего героя до высшей точки нервного напряжения, происходит развязка истории: «Взяла попа жуть, глянул он так-то в поле и видит, идет к нему навстречу полная солидная дама, самая эта, значит, мертвая княгиня.» [3, т. 5, с. 470].
Явление призрака, пугающего человека, является своего рода одним из главных элементов в жанре готического романа. Пожалуй, ни одно крупное произведение, претендующее на связь с самим жанром или его традицией, не смогло обойтись без привидения. В роли призрака обычно выступает трагически погибший герой, древний предок или неуспокоенная душа. В данном случае графиня умирает без отпущения грехов, отчасти возможно и по вине самого попа, который долго отказывался ехать к ней. И потому призрак мертвой графини сам идет к попу, отчего последний переживает сильнейшее потрясение. Однако спасение близко, и как только нерадивый священник обращается к Богу, наваждение проходит: «Ахнул он,
схватился за святые дары. «Господи!» - говорит. И только сказал - нет тебе ничего, ни кучера, ни кареты, а сидит он в поле на камне верхом, на коленях скуфью свою держит...» [3, т. 5, с. 470].
Божественная защита, воззвание к Господу разбивает мир потустороннего и делает видимым реальный мир. И.А. Бунин подшучивает над своим героем, сажая его верхом на камень, и попу приходится сидеть там до утра, пока мужики не приходят к нему на помощь. Конец истории, рассказанной Яковом, граничит с кульминацией многих русских народных сказок, когда разоблачается негативный герой или его поступки, обращаются в пыль деньги, добытые нечестным путем. У И.А. Бунина, напротив, подобный конец служит некой моралью, уроком для священника. Писатель, оставляя его в живых, дает ему шанс найти правильный путь и изменить свое отношение к окружающим.
Автор, выбирая инструментом готическую традицию для создания мрачной потусторонней обстановки, добивается наиболее правдоподобного эффекта. Напряжение в развитии дальнейших действий стремительно нарастает, и читатель, по мере приближения к развязке, оказывается полностью втянутым в сюжет повествования. Поэтому в рассказе слаженно работают все детали, которые использует писатель: природа, время суток - подготавливают читателя к развитию событий; черный фаэтон и молчаливый кучер служат началом предстоящего действа; призрак мертвой графини является финишной точкой повествования, определяющей
наивысший момент напряжения. Из этого следует, что со словами Якова, истинно русского бунинского героя, с помощью которого автор устанавливает доверительные отношения с читающим, можно попасть в мир сверхъестественного. Загадочное и непознанное И.А. Бунин облекает в понятную русскому человеку форму, на фоне исконно русских реалий разворачивается наполненный готическими деталями сюжет. Поэтому русская готика Бунина не является чуждой, т. к. действующими лицами его произведений оказываются знакомые персонажи, местом действия предстает типичное русское село. Бунин, как и А.А. Бестужев-Марлин-ский, создает, прежде всего, национальный колорит, распространяя готические элементы лишь на его строго определенное пространство.
Переосмысливая готическую традицию в рамках русского национального пространства, И.А. Бунин не только дает ей новый ви-
ток развития, но и расширяет ее рамки, придает новое звучание своим рассказам, связывая их с жанром готического романа.
1. Бердяев Н.А. Духи русской революции. URL:
http://www.vehi.net/berdyaev/duhi.html (дата
обращения: 10.07.2011).
2. Бунин И.А. Дневники. URL: http://bunin.niv.ru/ bunin/bio/dnevniki-bunina-1.htm (дата обращения: 12.08.2011).
3. Бунин И.А. Собр. соч.: в 9 т. М., 1967. Т. 7.
4. Белое привидение: Русская готика. СПб., 2007.
5. Стокер Б. Дракула. М., 2010.
6. Воздушный корабль. Литературные баллады / сост.: А. Мурик, А. Парин. М., 1986.
7. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. М., 2008.
Поступила в редакцию 16.09.2011 г.
UDC 82
DEVELOPMENT OF RUSSIAN GOTHIC TRADITION IN I.A. BUNIN'S STORY “FAIRY TALES”
Olga Gennadyevna TALALAEVA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Post-graduate Student of Russian and Foreign Literature Department, e-mail: [email protected]
In article “Fairy tales” by I.A. Bunin is compared with A.A. Bestuzhev-Marlinsky's story “Terrible guessing” in the tideway of Russian gothic tradition. In Bunin's product images and motives are borrowed by the writer from a genre of the West European gothic novel come to light and analyzed.
Key words: I.A. Bunin; gothic novel; Russian gothic tradition.
