CC BY
74
УДК 821.511.151.0
М. В. Рябинина Марийский государственный университет, г. Йошкар-Ола
Развитие прямой формы психологического изображения
в творчестве В. Иванова
Статья посвящена выявлению роли ключевых приемов прямой формы психологического изображения в художественной структуре марийской повести второй половины ХХ века на основе творчества прозаика В. Иванова.
Ключевые слова: прямая форма психологического изображения, внутренний монолог, несобственно-прямая речь.
Ведущая роль в системе психологизма 1950 -середины 1980-х годов отводится прямой форме психологического изображения, наиболее очевидно передающей глубину внутренних переживаний героев, «проживание» ими сложного многообразия социальной действительности, «при-меривание» к ней своей личности, осмысление нравственно-этических приоритетов общества и индивида. В этом контексте огромный интерес представляют повести «Кукшака» («Высота»), «Шум ок мондо» (в русском переводе — «Тропинка»), «Ава шум» («Материнское сердце») и «Ломберсолаште» (в русском переводе — «Подруги») прозаика В. Иванова.
Одним из важнейших «прямых» психологических элементов текста в марийских повестях В. Иванова становится внутренний монолог. Писатели, обращаясь к различным вариантам внутреннего монолога, последовательно и детально воспроизводят мыслительные процессы, конфликтные состояния, характеризующие внутреннюю жизнь персонажей.
Внутренний монолог особо востребован в лирической повести. Он также актуален для любой повести, имеющей лирическую (любовную) сюжетную линию. Особенно часто писатели обращаются к внутреннему монологу как средству раскрытия положительного характера, его духовного богатства при изображении ситуации безответной любви. Так, в повести В. Иванова «Кукшака» («Высота», 1966) лирическая тема, сочетаемая с основной эпической (военной) темой, связана с переживаниями молодого марийского паренька-солдата Василия Ваштарова, искренне и безответно влюбленного в дочь генерала — Майю Адамову: «Молан тудо мылам сыра? — самырык лейтенант, удырын йукшым муро
йонгалтме семын колыштын, ушыжым пудраты-леш. — Пел ий наре ваш-ваш ужына, мылам эше ик ганат шыргыжалын, ласка мутым каласен огыл. Мыйым пуйто огешат уж. Мом ыштет — коштан, генерал удыр, мемнан гайже тудлан шук пырчымат ок шого. Раш: Майя мыйым нигуна-мат ок йорате. А молан шумем йула? Ужмекем, удыр семын чевергем, мом ойлышашымат мон-дем. Тушман ончылно лудмаш уке, колаш лога-леш гынат, сукалтен ом шич. А молан тиде удыр ончылно тулла ырем, уш-акылем йомдарем? Ты-гай годым умбакем ончалеш да «эше могай йо-ча» манын, шоналта, очыни. Чынак, йоча улам! Умбакыже тыге ок лий. Шкемым кидыш налман. Мыят поръен улам! Тек тудо ужшо, палыже!» [4, с. 143] («Почему она сердится на меня? — прислушиваясь к голосу девушки, словно к звонкой песне, размышляет молодой лейтенант. — Полгода знаем друг друга, видимся, она ни разу мне не улыбнулась, не сказала ни одного доброго слова. Словно совсем не видит меня. Что поделаешь, девушка с характером, генеральская же дочь, мы-то ей, наверное, и пылинки не стоим. Понятно, Майя никогда меня не полюбит. Почему душа моя пылает? Увидев ее, словно девушка, краснею, забываю, что хотел сказать. Врага я не боюсь, даже если придется умереть, перед ним не преклонюсь. А почему перед этой девушкой горю, как огонь, теряю голову. В таких случаях, наверное, посмотрев на меня, про себя думает: «Совсем еще маленький ребенок». Да и вправду, ребенок я! Дальше так нельзя. Должен себя взять в руки. Ведь я мужчина! Пускай она видит и знает это!»)1. В монологе смешались и искренность
1 При цитировании повестей марийских писателей здесь и далее везде перевод на русский язык наш—М. Р.
чувства, и внутренние волнения, и саморефлексия, и внутренняя гордость, и достоинство.
В повести В. Иванова «Ломберсолаште» («Подруги», 1960) раскрывается сложный внутренний мир молодежи послевоенного поколения. Сложность его объясняется острой необходимостью выбора жизненного пути, задачами времени, требующими исключительно самостоятельных решений, смешением в сознании молодежи суровой послевоенной реальности и мечты, надежд и нежных чувств. В. Иванов, прозаик лирического склада, с помощью приемов прямой формы психологического изображения интуитивно приподнимал своих героев и читателя на уровень духовных исканий, размышлений о жизни и нравственности. Как отмечает Н. И. Кульбаева, «быть лириком в прозе, уметь дотронуться до заветных струн души и передать их звучание, рассказать о том, что вызывает переживание, — дарование не столь частое» [5, с. 55]. Однако В. Иванову в повести «Ломберсолаште» («Подруги») удалось создать жизненные и запоминающиеся, наделенные индивидуальными чертами, богатой душой образы трех подруг, которые после окончания средней школы остались в родной деревне и стали работать на ферме. Анализируя характер данных героинь повести, Н. И. Кульбаева отмечает: «Три девушки, три характера. Задорная, острая на язычок красавица Тоня, у которой любое дело в руках поет и спорится. Добрая, мягкая по нраву Сима. Серъезная и скромная Миля, достигающая успехов в своем деле благодаря упорной работе над собой. Несмотря на разность характеров, девушки дружат, трудятся с огоньком и молодым задором» [5, с. 57].
Наиболее глубокое эмоциональное впечатление производит образ Тони, которая подкупает читателей своей неординарностью, смелостью, человеческим талантом: умением трудиться, не жалея сил, увлекая за собой других, умением от души веселиться, петь, плясать, а также просто женским обаянием. И не случайно все сюжетные коллизии повести связаны с поступками, а чаще проделками этой девушки, которые приводят ее к внутренним конфликтам (столкновениям ее представлений о жизни с реальной действительностью), душевным волнениям и переживаниям.
Сконцентрировав внимание на внутреннем мире главной героини, писатель отмечает, что очень многое в ее характере объясняется мечтой стать актрисой. И в жизни девушка словно игра-
ет ту или иную роль, пробуя свои силы, пытаясь проверить, а сможет ли она перевоплотиться в тот или иной образ: представившись именем своей подруги, знакомится с Виталием, посмеивается над влюбленным в нее Алексеем, да и с подругами ведет себя по-разному и нестандартно. Недаром и внутренние монологи героини переполнены мыслями о театральной сцене: «Эчук сайын модеш, — удыр шке семынже ойла, — тусшат мотор, йукшат келша. Упшо веле попын гай кеча. Молан парикым упшалын? Шке упшо сайрак, очыни? Саликажат уда огыл, но изиш шонгырак ала-мо, капше удырын гай лывырге огыл. Очыни, мурен моштышо самырык артист-кышт уке. Чопай чыла шотыштат келшен толеш. Весела, чулым. Кумылетымак налеш, ваштаре-шыже лектын шогалын, кушталтен колтыметак шуэш. Илышыштыжат тыгаяк мо? Марина гына уло спектакльым локтылеш. Утыжым кычкырла, йукшат оралгыше. Кушташыжат тунем шуын огыл, кидшым кадыртылеш, йолжым налын ок мошто, шонго кува гай шудырна. Эх, тыге шыргыжыт мо? Уке, чолгалыкше шагал. Тыгеже мыят модын кертам ыле» [1, с. 46-47] («Эчук хорошо играет, — про себя говорит девушка, — и лицом красив, и голос нравится. Волосы только как у попа, висят в разные стороны. Почему надел парик? Свои волосы лучше, наверное. И Са-лика неплоха, только старовата, что ли, тело не такое хрупкое, как у молодой девушки. Чопай со всех сторон подходит. Веселый, смелый. За душу берет, охота выйти ему навстречу и поплясать. Интересно, в жизни он такой же? Только Марина весь спектакль портит, излишне кричит, голос хриплый. Даже плясать не научилась. Руки выкручивает, ноги не знает, куда ставить, как дряхлая старуха. Эх, так что ли улыбаются? Нет, смелости не хватает. Так и я бы сыграла»).
Но жизнь идет своим чередом, и в какой-то момент игра в любовь перерастает в душе девушки в большое чувство. Автор передает состояние героини, погруженной в себя, пытающейся разобраться в самой себе и размышляющей о своих личных сердечных переживаниях и чувствах. При этом художник сочетает внутренний монолог с несобственно-прямой речью. В нижеприведенной цитате первый абзац — это несобственно-прямая речь, второй — внутренний монолог: «Молан тудлан ынде кумшо кече моткочак йок-рок? Мо огеш сите рвезе шумжылан? Вет тудо эре весела, куаныше ыле. Чынже денак, могай
карме пурлын? Эре ала-мом шона. Кастене монгыжо мия — мален ок керт, эр шумым вуча. Эрдене, сайын кочкын-йуде, фермышке куржеш. Но тыштат шканже верым ок му. Чылажат мот-коч палыме, кажне кечын ыштен тунемалтын. Кеч иктаж-могай у паша лектам ыле. «Чынак, мо лийынам? — Тоня умылен ок керт. — Ала йоратенам? Ала Алексей каен да ойгырем? Ала тудын деч посна мылам йокрок? Удыр-влакат тыгак шонат дыр? Мутат уке, тыгак шонат. Уке, йонылыш лийыт! Йонылыш!» [1, с. 25-26] («Почему уже третий день ей так грустно, тоскливо? Чего же не хватает молодой душе? Ведь она все время была весела, радостна. Да и вправду, какая муха ее укусила? Все время о чем-то думает. Вечером приходит домой — не может спать, ждет наступления утра. Утром, не позавтракав, бежит на ферму. Но и здесь не находит себе места. Все очень знакомое, привычное. Хоть бы нашлась какая-то новая работа.
«Да и вправду, что со мной? — Тоня не может понять. — Может, влюбилась? Может быть, грущу из-за отъезда Алексея? Может, мне скучно без него? Девушки тоже, наверное, также думают? Конечно же, так и думают. Нет, они ошибаются. Ошибаются!»).
Писатель «следит» за движением души любимой героини, особенно тонко — в самые тяжелые минуты ее жизни; он умело передает «почти неуловимые переходы настроения девушки, своеобразной проказницы» [5, с. 58]. Такое тонкое проникновение во внутреннюю жизнь героини достигается и за счет сочетания рассматриваемых нами приемов прямой формы психологического изображения с художественными деталями, соотносимыми, например, с косвенной формой психологизма. Именно таким образом создается внутренняя картина боли, горечи утраты, переполняющей душу Тони: не дожидаясь свадьбы Алексея (любимого человека) и Мили (другой женщины), она уезжает из родного села, чтобы воплотить свою мечту стать актрисей.
Мастерство и художественное новаторство В. Иванова в данной повести заключается в том, что писатель, в отличие от своих ранних произведений, создал жизненный и полнокровный образ девушки с богатым, многогранным и сложным внутренним миром. Во многом удалось это сделать писателю за счет использования различных приемов психологического изображения. Прямые формы психологического изображения
(внутренний монолог и несобственно-прямая речь) становятся ключевыми и в процессе создания образа Алексея — предмета размышлений и переживаний Тони. Сомнения Алексея в Тоне, в искренности ее любви к нему, его наблюдения за ее поведением и собственная саморефлексия, сложный путь к принятию какого-либо решения наиболее ярко передаются через внутренние монологи героя: «Сырен, воктенем шинчымыжат ок шу, — шонкален рвезе. — Уке. Йората гын, тыге ок ыште ыле. Мыйжат тудын дек карме гай пижынам, йоча семын эре тудым гына шонем. Сита, шумлан от келше гын, виеш йоратыктен от керт. Мом эше шонкалаш! Чылажат раш — ок йорате. Мо вара — тудын семын лийже. Ко чын улмаш, ко пиаланрак лиеш — илена гын, ужына!» [1, с. 48] («Рассердилась, не хочет даже сидеть рядом со мной, — думает парень. — Нет. Если бы любила, так бы не делала. Да и я пристал к ней, как муха, как ребенок, все время думаю о ней. Хватит, если не нравлюсь, сердцу не прикажешь полюбить. Чего же еще думать! Все понятно — не любит. Ну и что — пускай будет так, как она хочет. Кто был прав, кто будет счасливее, поживем — увидим»).
Алексей, пройдя сложный путь самоанализа, «перебрав» все в собственной душе и трезво оценив поведение Тони, приходит к мысли о том, что ему по характеру больше подходит Миля. Завершающий момент внутренней работы по принятию этого сложного для него решения автор показывает посредством несобственно-прямой речи: «Алексей шыпланыш, сценыш ончаш тунале. Теве Ози Кузин вакшыже. Удыр-влак весела улыт, лачак Эчуклан йосо. Йудшо-кечыже пашам ышта. Саликажымат коклан-коклан гына ужеш. Нуно ваш-ваш йоратат. Неле, йосо илыш гынат, шумышт шокшо, йоратымашышт яндар. Кызыт илышат весе, улан, весела, йоратымашат эше мотор лийшаш. Лачак Алексей гына тыге йоратен ок мошто. Уке, уке, тудат уло чонжо дене йората, но удыр кумылым савырен ок мошто ала-мо. Чын, чын, ок мошто! Уке гын молан Салика Эчукым йората, а тудым Тоня ок йорате? Ок йорате. Молан? Його огыл, паша верч тырша. Мо эше ок сите? Тоня ден Саликан койышыштат вес турло. Тоня утларакше Мариналан келша. А Миля — Салика гайрак — ныжылге, поро ку-мылан. Чопай колан келшен толеш? Тыгай еным Алексей ок шарне. Тугеже, Тоня-Маринан чонжо ала Чопайым кычалеш? Вет Алексейым-Эчукым
тудо йоратен ок керт, Чопаят Саликалан келшен ок тол. Тугеже, Алексей Милям йоратышаш, спектакль почеш тыге лийшаш. А илышыште? Тоня огыл гын, Алексей Милям йората ыле. Арам огыл пытартыш жапыште тудын ушыш-кыжо чучкыдынрак Миля пураш туналын, кызы-тат теве шарналтен» [1, с. 46] («Алексей притих. Начал смотреть на сцену. Вот мельница Ози Ку-зи. Девушки все веселые, лишь Эчуку тяжело. День и ночь работает. Да и Салику видит очень редко. Они любят друг друга. Несмотря на тяжелую жизнь, у них горячие сердца, чистая любовь. Сейчас жизнь другая, богатая, веселая, да и любовь должна быть еще красивее. Только Алексей так не умеет любить. Нет, нет, он тоже любит всем сердцем, но не может завладеть женским сердцем. Не может приворожить ее. Вправду, вправду, не умеет. Тогда почему же Салика любит Эчук, а Тоня его нет. Не любит! Почему? Не лентяй, работу любит. Чего еще не хватает? Да и характер у Тони и Салики разный. Тоня в основном подходит Марине. А Миля, как Са-лика, нежная, с доброй душой. А Чопай с кем можно сравнить? Такого человека Алексей не помнит. Значит, душа Тони-Марины ищет своего Чопая? Ведь Алексея-Эчука она любить не может, да и Чопай Салике не пара. Значит, Алексей должен полюбить Милю, по спектаклю так должно быть. А в жизни? Если бы не Тоня, он полюбил бы Милю. Не зря в последнее время все больше и больше ему на ум стали приходить мысли о Миле, да и сейчас вот вспомнил»).
Множество внутренних монологов, передающих динамику мыслей и переживаний, принадлежит главному герою лирической повести В. Иванова «Саскавий» — Йынашу. Монологи отличаются взволнованностью и экспрессией; в них используется целый ряд способствующих поэтизации метафор, эпитетов и риторических вопросов: «Кузе умылаш? Саскавий дене ме икияш улына, пырля тунемынна. Молан тудо илышым утларак умыла, чыла вере ужеш, мом ыштыша-шым пала? А мый сокыр гай улам — иленат, пашам ыштенат ом мошто. Ала ача ден авам йонылыш туныктеныт? Вет але марте мыйын олмеш нуно шоненыт, мо шудымыштым гына шукташ тыршенам. А Саскавийын аваже удыржым изинекак шонаш туныктен. Тачат шарнем: умаште, лу классым тунем пытарыме кечын, мый нунын дек миенам ыле. Марья кокай удыржылан, тунемаш кай але колхозеш код манын, ыш шудо.
Кугурак йолташ семын шоналташ гына темлыш. А мыйын ачам ден авам... Чын, чын, теве молан Саскавий дене ойыртемалтына. Ме турло ешеш кушкын улына. Саскавий — йурымат, лумымат ужын кушшо куэ, а мый — пушенге тунеш путыралт кушшо шудо» [2, с. 8] («Как понять? С Саскавий мы ровесники, вместе учились. Почему она больше меня понимает жизнь, все видит, знает, что и как надо делать, а я, как слепой, не умею даже толком работать. Может, родители не так воспитали? Ведь до сих пор они думали вместо меня, а я лишь старался выполнить наказы родителей. А Саскавий мать с детства приучала самостоятельности, учила думать. До сих пор помню: после окончания десятого класса был у них. Тетя Марья посоветовала Саскавий самой выбрать дальнейшую дорогу: остаться в колхозе или идти учиться. Как взрослый товарищ, посоветовала только хорошенько подумать. А мои отец и мать... Правильно, вот почему мы с Саскавий такие разные. Мы выросли в разных семьях. Саскавий — березка, которой приходилось видеть и дождь, и снег, а я растение, вьющееся вокруг дерева»). С помощью подобных монологов автор дает развернутое изображение сложной динамики мыслей героя, предстающей в конкретике, живописности и пластике.
Востребованность внутреннего монолога особенно велика при воспроизведении критических ситуаций, в которых оказывается герой. Так, в повести В. Иванова «Саскавий» такой ситуацией становится психологическая ситуация выбора. Повествование в ней идет от первого лица; повествователь помещен в фабульное пространство произведения, он является главным персонажем в психологической сюжетной линии. Это молодой человек Йынаш, выпускник десятилетки; автор вводит читателя в сокровенный и скрытый от посторонних глаз мир душевных переживаний и сомнений главного героя, интровертивно (изнутри) представляет возникшую перед ним ситуацию нравственного выбора и воссоздает процесс ее разрешения им самим. А выбор у главного героя непростой: либо остаться верным семейным, родовым традициям, привязать себя к хозяйству и пополнять «дом-сундук» и, подчинившись воле родителей, забыть о своем чувстве к Саскавий, либо пренебречь традициями предков и остаться верным любви и доверяющей ему девушке, строить новую жизнь. Психологический сюжет, содержащий в себе внутреннюю
коллизию нравственного и судьбоносного выбора главного героя, построен, таким образом, на столкновении старой и новой морали. Развивая его, писатель горячо протестует против вековых предрассудков, подавлявших в молодежи их лучшие чувства и способности, взволнованно борется за человека духовно свободного и гармоничного.
Изображенные в произведении обстоятельства чрезвычайно остры, действие в высшей степени напряжено и подпитывается глубокими внутренними переживаниями героев. Писатель внимательно следит за духовным ростом своих юных героев, за становлением их личности. В этом отношении, на наш взгляд, центр повести равномерно разделен на два ядра: первое из них — судьба молодой девушки Саскавий, характер которой дан как более устоявшийся; второе — активная внутренняя борьба, происходящая в душе Йынаша и находящая выход в его исповедях.
На протяжении всей повести главный герой Йынаш «плетет лирическое полотно», нанизывая на ведомую им нить повествования бисер своих воспоминаний, впечатлений и надежд, представленных в произведении в форме внутренних монологов. Благодаря этому произведение становится психологическим.
Важное место в психологическом изображении персонажей занимает так называемый озвученный внутренний монолог в ситуации разговора героя с самим собой («мысли вслух», наедине с самим собой).
В повести В. Иванова «Кукшака» («Высота», 1966), воссоздающей историю одного боя в период Великой Отечественной войны, исследуется внутренний мир героев в ситуации тяжких испытаний. Внутренние монологи «вслух» генерал-майора Адамова раскрывают душевные муки мужчины в связи с тем, что взводу предстоит взять безымянную высоту, и в этот бой должна идти его дочь, радистка Майя Адамова. В душе генерал-майора возникают, развиваются, повторяются, сталкиваются сложные, самые разные мысли и чувства, которые появляются бесконтрольно и не поддаются сознательному упорядочению. С одной стороны, ему жалко родную дочь, которая шла в смертельный бой, с другой стороны, он боится осуждения людей, понимает, что и сама его дочь никогда не простит трусость и слабость отца: «Эх, Майя, — йукынак пелеш-тыш Адамов, — кондымемланат ынде окынем. Тыйым, радисткым, рота дене пырля индешлу
шымытан кукшакаш колтыман. Тушто шучко лиеш... Акыр саман. Илыше кодат мо, ала?.. А колташ огыл гын? Вес радисткат алмаштен кертеш... Тунам мылам эше йосырак лиеш. «Шке удыржым чаманен, весым колтен», — ма-наш туналыт... Но шке шочшыжым колымашке кон колтымыжо шуэш?..» [4, с. 124] («Эх, Майя, — вслух произнес Адамов, — сожалею сейчас, что взял тебя с собой. Тебя, радистку, вместе с ротой надо отправить на девяносто седьмую высоту. Там будет страшно. Тяжелое время. Останешся ли жива? А если не отправить? Может и другая радистка заменить тебя. Тогда мне будет еще тяжелее. Будут говорить, что я пожалел свою дочь, отправил другую. Но кому охота отправлять своего ребенка на верную смерть?»).
В приведенном отрывке внутренний монолог передает содержание напряженной внутренней жизни персонажа, особенности переживаемых им чувств и драматический ход его мыслей, придавая, в целом, всему повествованию драматическую напряженность.
Развитию прямой формы психологизма, а именно, закреплению в литературе внутреннего монолога, активно содействовало увлечение авторов повестей эпистолярной, мемуарной, дневниковой формами повествования, в которых ярко выражен образ повествователя, в основном, перво-личного, открывающего широкие возможности для выражения его внутреннего «я».
Так, в повести В. Иванова «Ава шум» («Материнское сердце») повествование ведется от лица главной героини Варвары Садаевой. В центре внимания автора — тайные уголки внутреннего «я» матери, переданные в форме дневника и в виде писем, обращенных к сыну. Дневник фиксирует чаще всего сам процесс происходящих перемен, драматическую ломку, поиски своего места в общественных отношениях, и дает возможность для проникновения «в глубинные слои культуры и человеческой души» (Л. В. Пивоварова). Повесть В. Иванова «Материнское сердце» обращена к сложной теме — жизни марийского народа в эпоху культа личности. Ее жизненной основой послужила судьба талантливого марийского композитора Эрика Сапаева, создателя первой марийской оперы «Акпатыр», и его родителей. В. Иванов хорошо был знаком с этой семьей; во многом благодаря этому автору удалось по-настоящему «прочувствовать» материал — общество той эпохи, мысли и настроения людей, —
и достигнуть глубины и полноты изображения человеческой души, проникнуть в ее тайники.
Героиня, повествующая о жизненных коллизиях и событиях, личных и общественных, относится к ним избирательно, выделяет в них главные, оставившие заметный след в ее жизни, что не может не отражаться на самой манере ее речи; она в своем дневнике «выворачивает» перед читателем всю свою душу. А события ее жизни не просты: в счастливый день возвращения из родильного дома с сыном-первенцем был арестован ее муж. Женщина осталась одна с маленьким ребенком на руках. Именно сквозь призму чувств главной героини автор передает «сгущающую атмосферу ожидания, невыносимую жажду хотя бы глотка истины», «веру в неименуемое торжество справедливости» [5, с. 49]. Внутреннее состояние героини В. Иванова — это одиночество, неведение, страх, несчастье и невыносимое, странное ожидание. Именно через глубокое проникновение в сложный внутренний мир повествователя «складывается» цепочка внешних событий (например, внутренне пережив случившееся, Варвара Ивановна решает поехать в город в надежде хоть как-то прояснить ситуацию с мужем), рождается в повести драматический пафос, придающий произведению художественное единство и целостность.
Дневник, в конечном итоге, превращается в произведении в цепочку внутренних монологов или в один объемный внутренний монолог героя-повестователя. Сложные чувства в предельной степени их напряжения переполняют душу женщины, но она находит в себе силы жить дальше. Ей ничего не удалось узнать о судьбе мужа, но она не отступает перед трудностями — она принимает решение устроиться на работу и жить ради сына и любимого мужа: «Улнен, йолым пыкше шудырен, монго портыльым. Роно вуйла-тышын пытартыш мутшо ушем гыч ок лек. Ми-гыта деч ойырлаш. Кузе тыгай канашым пуаш тоштын?.. Полшаш шонен? Ала моло йон уке? Ала мыламат ойырлаш? Кеч жаплан, Мигыта портылмеш. Тунам паша ышташ верат лиеш. Ту-дыжо — туге... но тый, Эдик, кушкын шумекет, мом каласет? Ачат портылешат, шинчашкыже кузе ончалам? Уке, ачат да тыйын ончылнет шала удырамаш лиймем ок шу. Ок шу! Мый яндар шуман лийнем, яндар шуман гына!.. [1, с. 73-74] («Уставшая, ковыляя, вернулась домой. До сих пор не могу забыть последние слова заведующего роно. Развестись с Миклаем. Как она могла
дать такой совет?.. Хотела помочь? Может быть, нет других способов? Может, мне все-таки развестись? Хотя бы на время, до возвращения Миклая. Тогда и работа появится. Это так. но ты, Эдик, что скажешь, когда вырастешь? Как посмотрю в глаза твоему отцу? Нет, перед твоим отцом и перед тобой я не хочу быть бестолковой женщиной. Не хочу! Я хочу, чтоб совесть была чиста, хочу жить с чистым сердцем!..»).
Также с помощью внутренних монологов писателем тонко передан тот переломный момент в сознании женщины, когда после многих бессонных дней и ночей, прожитых после ареста мужа, она решает во что бы то ни стало бороться за сына, воспитать в Эдике человеколюбие, сохранить в нем добрые начала, уберечь от озлобления на людей и на весь мир. Приведем пример из повести: «Поро канашланда тау, — манын, роно гыч лектын кайышым. Моло вере нигушкат шым пуро, вуйым сакен, ялышке монгеш ош-кыльым. Чонемлан моткочак ласкан чучеш, уло йукын кычкыралмем шуэш: «Ен-влак, луддымо усталыкда куштырак? Кушто яндар шумда, пенгыде ушда? Молан чытыреда, молан икте-весе деч лудыда? Нимом уждымо-колдымо семын шинчадам, пылышдам петыреда? Мо верч Эди-кем титакан? Вет тудымат мыйын пурымашемак вуча. Ен-влак, эргым ир янлыкыш ида савыре! Тудо тыланда сырышаш огыл, ушанышаш. Ти-дым те умылышаш улыда. Но мутем колын огы-да шукто гын, кеч-мо лийже, йол йымалнем кеч мланде порволыжо, Эдикем верч кучедалаш туналам, ончыкылык илышыжым локтылаш ом пу! Тудо айдеме лийшаш!..» [1, с. 73] («Спасибо за добрые советы, — ответила я и вышла из роно. Больше никуда не заходила, свесив голову, обратно отправилась в деревню. На душе стало как-то спокойно, захотелось во весь голос крикнуть: «Люди, где ваша смелость? Где ваши чистые сердца, твердые умы? Почему дрожите, боитесь друг друга? Словно ничего не видите и не слышите. Закрываете на все глаза и уши? Чем же провинился мой Эдик? Ведь и его ждет такая же судьба. Люди, не дайте моему сыну превратиться в хищного зверя! Он не должен на вас сердиться, он должен вам верить. Вы должны это понять. Но если не услышите мои слова, пускай хоть земля провалится под ногами, я буду бороться за Эдика, не дам испортить его жизнь! Он должен быть человеком!..»). Таким образом, материнское сердце становится своеобразной «мембраной, чутко реагировавшей на проявления несправедливости к ее без вины виноватому сыну» [5, с. 47],
а вынесенное в заглавие, это словосочетание становится емкой метафорой, раскрывающей идею повести.
Таким образом, дневниково-эпистолярная форма повествования в повести «Материнское сердце» способствовала психологической индивидуализации героев, раскрытию души главной героини, выступающей в роли перволичного повествователя, что, в свою очередь, придало всей повести лирико-психологический и лирико-философский характер. Психологическая художественная стратегия помогла вывести произведение на уровень размышлений о смысле жизни и вере человека в справедливость. В десять дневниковых историй, записанных по следам событий (сразу или по истечении времени), ставших десятью частями произведения, вместилась напряженная, насыщенная внутренними действиями жизнь женщины, представляющая собой каждодневную борьбу за сохранение доброты и человечености в душе своего ребенка.
С «прямым психологизмом» можно связать и такую форму повествования, как диалогичное (двуголосное) повествование. Именно так построена повесть В. Иванова «Кок илыш» («Две жизни», 1967) — это диалог двух героинь-повествователей. Через их внутреннюю жизнь автор представляет варианты женских судеб довоенного и послевоенного поколений, в том числе разлученных войной матери и дочери. Одна из участниц диалога — Мария Васильевна Си-доркина; помня о клятве, данной своей погибшей подруге Ульяне Дубровиной, она разыскивает ее дочь, находит и везет девушку на место последнего боя ее матери. Диалог Марии Васильевны и ее собеседницы Тамары Суховой, дочери Ульяны, воспитанницы детского дома, где она получила свою новую фамилию, становится композ-ционной основой произведения. Каждая важная реплика, произнесенная в диалоге, рождает целую главу повести.
Сюжет повести, в целом, складывается из двух параллельно развивающихся линий, имеющих свою структуру, в том числе конфликтную. Первая линия — это повествование о военных годах Марии Васильевны, ее подруги, политрука сан-роты Ульяны Дубровиной, о тех событиях, свидетелем которых она была или знает со слов подруги и ее товарищей-однополчан. Военный материал, благодаря внутреннему, личностному ракурсу его изображения, приобретает отчетливые черты достоверности.
Вторая линия связана с историей жизни Тамары; она рассказывает о себе, своих сверстниках — молодежи 1960-х годов. Прямая форма психологизма в данной сюжетной линии максимально «работает» на реализацию конфликта, который представлен в двух аспектах. Первый связан с «производственными» коллизиями, в которых участвует юная героиня, выпускница культпроф-техучилища, делая свои первые шаги в трудовой деятельности, в освоении профессии, переживая как удачи, так и разочарования. Конфликт с коллегами по работе разрешается благодаря помощи сельской молодежи и председателя колхоза. Второй аспект связан с внутренним конфликтом. В сердце девушки вспыхивают нежные чувства любви к молодому учителю Семену Веткину. Соглашаясь с Н. И. Кульбаевой отмечаем, что в любовной истории «ее развитие и развязка более тщательно прослежены писателем» [5, с. 79]. В. Иванов «представляет своей героине возможность пережить целую гамму противоречивых чувств: влюбленность и жалость, восхищение и обиду за любимого человека, грусть и радость» [5, с. 80]. Рассказ героини о своей жизни, своих противоречивых мыслях и переживаниях становится своеобразной самохарактеристикой Тамары. Семантика и форма повествовательной манеры открывают читателю человека, воспитанного демократической социальной средой, самостоятельного, общительного, прямого и трудолюбивого. В лирической повести В. Иванова «Шум ок мондо» (в русском переводе «Тропинка», 1968) внутренние монологи — это, прежде всего, воспоминания героини о своей жизни: довоенной юности, первой любви и пронесенной сквозь годы верности ей. Кроме субъекта воспоминаний, в произведении, есть основной повествователь (повествование ведется от первого лица — от лица главного героя Ваню Мамаева), их нарратологи-ческие роли четко разграничены. Но они объединены самой темой и сюжетной ситуацией (они любят друг друга). Обе субъектно-монологические линии являются психологически окрашенными. Оба речевых пласта со сменяющими друг друга событийными «кадрами» содержат откровения, исповеди героев, перед читателем проходят все этапы любовной истории, налицо — анализ чувств, мотивов собственных поступков, часто сопровождаемый риторическими вопросами. Автор утверждает светлые, чистые чувства, верность им на протяжении всей жизни.
Таким образом, прямая форма психологического изображения является одним из самых
эффективных форм, способствующих более полному, глубокому раскрытию внутренних конфликтов, что позволяет выйти писателю на социальный, нравственный, философский уровень осмысления человека и мира. Благодаря использованию различных приемов и средств прямой формы психологического изображения, наиболее очевидно передается глубина внутренних переживаний героев, «проживание» ими сложного многообразия социальной действительности, «примеривание» к ней своей личности, осмысление нравственно-этических приоритетов общества и индивида.
-ЧЭ—-
1. Иванов В. Ава шум: повесть-влак [Материнское сердце: повести] / Г. Гадиатов чумырен. Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1991. 256 с.
2. Иванов В. М. Саскавий: повесть. Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1962. 82 с.
3. Иванов В. М. Туналме корно: повесть да ойлымаш-влак [Начало пути: повесть и рассказы]. Йошкар-Ола: Книгам лукшо мар. изд-во, 1959. 120 с.
4. Иванов В. Шум ок мондо: повесть-влак [Сердце не забывает: повести]. Йошкар-Ола: Книгам лукшо мар. изд-во, 1971. 231 с.
5. Кульбаева Н. И. Вениамин Иванов: очерк жизни и творчества. Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1991. 128 с.
1. Ivanov V. Ava shym: the story-vlak [Mother's heart: the story] / G. Gadiatov chumyren. Yoshkar-Ola: Mari publishing house, 1991. 256 p.
2. Ivanov V. M. Saskavy: the story. Yoshkar-Ola: Mari publishing house, 1962. 82 p.
3. Ivanov V. M. TyHalme roots: the story so oylymash-Vlaka [Start way: the story and the stories]. Yoshkar-Ola: Mari publishing house, 1959. 120 p.
4. Ivanov V. Shym approx Mondo: the story-Vlaka [Heart Do not forget: the story]. Yoshkar-Ola: Mari publishing house. 1971. 231 p.
5. Kulbaeva N. I. Veniamin Ivanov: sketch of the life and creativity. Yoshkar-Ola: Mari publishing house. 1991. 128 p.
M. V. Riabinina Mari State University, Yoshkar-Ola
Development of direct forms of psychological images in the oeuvre of V. Ivanov
Article is devoted to the role of the key techniques of direct forms of psychological images in the artistic structure Mari story of the second half of the twentieth century on the basis of creativity prose writer V. Ivanov.
Keywords: direct form of mental images, interior monologue, double indirect discourse.
