CC BY
16
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2021. № 4
Александр Евгеньевич Коньков,
кандидат политических наук, доцент кафедры политического анализа факультета государственного управления МГУ имени М.В. Ломоносова (Ленинские горы, д. 1, 119991, Москва, Россия), e-mail: KonkovAE@spa. msu.ru
РАЗВИТИЕ ЛАТЕНТНЫХ МЕХАНИЗМОВ ПОЛИТИКИ В УСЛОВИЯХ РАСШИРЕНИЯ ПУБЛИЧНОГО ПРОСТРАНСТВА1
Статья посвящена рассмотрению проблем выявления и анализа латентных механизмов государственной политики в условиях расширения публичного пространства, обусловленного современными возможностями открытости и подотчетности. Формирование и реализация политики государства как многомерный процесс принятия решений, требующий особых подходов к сбору, обработке и передаче информации, организации коммуникационного взаимодействия, сталкивается с очевидными вызовами растущих запросов гражданского общества на все большую публичность и открытость, которые сами по себе последовательно включаются в инструментарий политических акторов, преследующих собственные скрытые, не обязательно соответствующие национальным, интересы. Современные цифровые технологии, расширяя пространство политической коммуникации и онлайн-делиберации, не только масштабируют поле социального взаимодействия, но и усложняют его, насыщают формальными и содержательными элементами, усиливают эффекты шумов и коммуникационных барьеров. Видимое развитие публичной сферы, таким образом, формирует основу и для трансформации латентных механизмов политики, которые становятся более гибкими, современными, эффективными, опирающимися на новые коммуникационные возможности социальной среды.
Ключевые слова: латентность, латентные механизмы, государственная политика, публичная политика, публичность, цифровизация, криптоправление.
Aleksander Evgenievich Konkov,
Kandidat of Political Sciences, Associate Professor, Political Analysis Programme, Department of Public Administration, Lomonosov Moscow State University (Leninskie Gory 1, 119991 Moscow, Russia), e-mail: KonkovAE@ spa. msu. ru
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта № 21-011-31194.
EMERGING LATENT POLICY MECHANISMS IN CONDITIONS OF EXPANDING PUBLIC SPACE
The article analyses problems of identification and analysis of latent mechanisms ofstate policy in conditions ofexpanding public sphere as a product of contemporary tendencies of openness and accountability. State policy-making and policy-implementation as elements of the broader process of decision-making that requires specific approaches to collecting, processing and disseminating information, are challenged by growing demands from the civil society for a more public and open responsiveness of state authorities. This expanding public debate, however, is increasingly instrumentalized by political actors to achieve their own latent goals, not always in line with national interests. As a consequence, by expanding the space for political communication contemporary digital technologies not only enlarge the field for social interaction, but also make it more sophisticated filling it with more forms and content, thus increasing incidental sounds and communication barriers. Indeed, the apparent development of the public sphere lays the foundation for the transformation of latent political mechanisms, which by relying on new communicational opportunities become more flexible and efficient.
Key words: latency, latent mechanisms, state policy, public policy, publicity, digitalization, crypto-governance.
Проблематика доказательности латентности
в политической науке
Концептуализация латентной сферы государственной политики обусловлена целым рядом эпистемологических затруднений, которые связаны, с одной стороны, с когнитивной нестабильностью предмета и ограничениями верифицируемости, а с другой — c высокими рисками искажения статусно-ролевых моделей, вызванными разнообразными коммуникационными ожиданиями. Непубличность каких-то явлений может определяться как принадлежностью к латентной сфере, так и отсутствием интереса к ним в публичной сфере.
В научной литературе внимание к латентному дискурсу в политике носит спорадический характер и, как правило, связано с рассмотрением каких-либо смежных проблем: вопросов государственной и общественной безопасности, политической коммуникативистики, партий и конкуренции на политическом рынке, использования компромата и управления репутацией. В последние годы наблюдается активное нарастание числа исследований латентной сферы в политической науке. Общие подходы к описанию латентной сферы формулировались, однако системного всеобъемлющего представления пока выработано не было.
Описывая коммуникационно-сетевой характер латентной сферы, А.И. Соловьев указывает как на «особые, полутеневые конструкции
власти и управления, возникающие в результате сочетания сетей с иерархическими и рыночными структурами»2, так и на теневые структуры, где «главными игроками являются уже иные персоны, в частности, "авторитеты", а вместо структурных ячеек элитарных коалиций выступают ОПГ и преступные картели, чьи деловые коммуникации складываются на основании особых групповых норм, обусловливающих действия "по понятиям"»3.
В диссертации Т.В. Миллер раскрывается содержание латентной сферы государственного управления и отмечается, что «роль латентных структур усиливается в рамках переходных процессов и гибридных режимах, создавая дополнительные предпосылки для снижения деятельности государства как гражданского антрепренера и усиления корпоративных и партикулярных оснований принятия политических решений»4.
О.Г. Леонова рассматривает внешнеполитическое измерение латентной сферы, увязывая «мягкую силу» государства с латентным управлением — осуществлением «латентного воздействия на гуманитарные процессы, протекающие в рамках данного макрорегиона или даже планетарном масштабе»5. А.В. Савченко обращается к «теории управляемого хаоса» для выявления характеристик латентного управления и использования возможностей внешней среды6.
Украинский исследователь В.Е. Курилло предпринимает довольно интересную попытку концептуализации латентности в политике, рассматривая не столько сферу приложения политических инструментов, сколько разновидность самой политики. С его точки зрения, она связана «с реализацией скрытых интересов или применением тайных методов захвата, удержания и использования власти, а также обеспечением безопасности и самозащиты политической системы и субъектов политики, общества в целом, непрозрачным типом отношений между людьми, обществом и государством»7.
Среди трех форм политической власти, выделявшихся итальянским политологом Н. Боббио, две — полускрытое и скрытое правление — характеризуют как раз различные неявные формы деятель-
2 СоловьевА.И. Латентные структуры управления государством, или Игра теней на лике власти // Полис. Политические исследования. 2011. № 5. С. 82.
3 Там же. С. 87.
4 Миллер Т.В. Роль латентных структур в процессе принятия политических решений: Дис. ... канд. полит. наук. М., 2017. С. 18.
5 Леонова О.Г. Мягкая сила — ресурс внешней политики государства // Научно-аналитический журнал Обозреватель — Observer. 2013. № 4. С. 28.
6 Савченко А.В. «Теория хаоса» Стивена Манна и корпоративное управление // Управление. 2017. № 1. С. 72-79.
7 Курилло В.Е. Латентная политика. Политическая латентология. М.: Спутник+, 2013. С. 108.
ности властных институтов. Полускрытым он считал такое влияние, которое оказывают структуры неофициальные или официальные, но не имеющие на это прямых полномочий (например, лоббирование). Скрытое правление он называл «криптоправлением»8 и связывал его с деятельностью военизированных (вооруженных) групп, которые могут приобретать и криминальные формы и которые влияют на принятие государственных решений вне публичных демократических институтов.
В современных условиях понятие «криптоправление», с одной стороны, может нести дополнительные, более узкие и выраженные в актуальном дискурсе коннотации, указывающие на вовлечение информационно-коммуникационных технологий и механизмов цифровизации. С другой стороны, употребление этого понятия в работе Н. Боббио 1980 г. в том значении, которое закладывал автор, ретроспективно возвращает нас к более широкой трактовке слова «крипта», способного выступать в качестве родового для описания класса недоступных поверхностному взгляду явлений. Основа «крипто-» используется для образования терминологии не только нынешнего цифрового дискурса (от криптовалюты до криптопод-писи), но и криптографии — науки о шифровании и обеспечении конфиденциальности, выступая своего рода маркером феноменов непубличности и латентности.
Понятие «крипта» происходит от древнегреческого слова крилто^ — «потайной, секретный, скрытый, затаенный» и на протяжении столетий служит для обозначения подземных, как правило, церковных помещений (склеп, келья, часовня под основным храмом). Сегодня криптоправление (от итал. сгур1^оуегпо, англ. сгур1^оуегптеп1) из изначально общей формы теневой власти, по Н. Боббио, модифицируется в новую модальность государственной политики, которая базируется не только (а в перспективе — не столько) на действующих общественных отношениях, но и на их виртуально-цифровых проекциях. Криптоправление сегодня — это, по сути, не столько латентное управление как таковое, сколько способность осуществлять политико-административное воздействие за счет новых цифровых технологий, в которых воспроизводство и развитие информационной асимметрии обеспечивают устойчивость закрытых коммуникационных контуров и сохранение непубличного взаимодействия акторов.
Латентные сети в публичной политике
Концептуальная значимость латентной активности государственных структур стала нарастать по мере масштабирования
8 Bobbio N. The Future of Democracy. Cambridge: Polity, 1980.
и диверсификации публичной политики, ее профессионального и технологического совершенствования. Насыщение и уплотнение коммуникационных потоков9, развитие механизмов открытости и прозрачности10, усложнение и разветвление демократических процедур11 вкупе с динамикой политической культуры12 обуславливают, с одной стороны, маргинализацию обладающих высокими репутационными рисками способов социального целедостижения (коррупция, кумовство и местничество, шантаж и угрозы и др.), но с другой — за счет обострения конкурентности политического процесса актуализируют их инструментальную трансформацию и вытесняют их в максимально защищенное от влияния внешней среды пространство. Таким пространством становится скрытая от стандартов публичности латентная сфера, воспроизводство которой обусловлено пусть изменчивым, но естественным разрывом между нормативно-ожидаемым и ситуативно-реальным состояниями общественной динамики.
Многообразие форм, элементов и сетей, наполняющих пространство латентной сферы13, недоступно внешнему, ориентированному на беспристрастное аккумулирующее познание исследовательскому взгляду и не сводимо к какому-либо универсальному началу. Акторы этой сферы вряд ли стремятся соответствовать каким-либо привнесенным стандартам, кроме субъективных установок и убеждений, фундирующих целесообразность их действий, которые, в свою очередь, конструируют ситуативно обусловленное решение социальных задач вне публичного поля. Таким образом, в латентной сфере проявляется сознание лидеров и наиболее влиятельных представителей политического класса, выстраивающих коммуникацию и взаимодействие со своими агентами в соответствии с субъективным
9 Тимофеева Л.Н. Новая социальность в информационной повестке дня: роль старых и новых медиа // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: История. Политология. Социология. 2020. № 2. С. 64-69.
10 Piotrowski S.J. The "Open Government Reform" Movement: The Case of the Open Government Partnership and US Transparency Policies // The American Review of Public Administration. 2017. Vol. 47. No. 2. P. 155-171; Косорукое А.А. Открытое правительство и цифровизация государственного управления в современной России // Теории и проблемы политических исследований. 2019. № 8. С. 23-34.
11 Miller D. Is Deliberative Democracy Unfair to Disadvantaged Groups? // Democracy as Public Deliberation / Ed. M. d'Entreves. Abington: Routledge, 2018. P. 201-226.
12 The New Political Culture / Eds. T.N. Clark, and V. Hoffmann-Martinot. Abington: Routledge, 2018; Шестопал Е.Б., СелезневаА.В. Социокультурные угрозы и риски в современной России // Социологические исследования. 2018. № 10. С. 90-99.
13 Журавлева Т.А. Латентные сети в публичной политике // Власть. 2016. № 6. С. 22-28; ValdezD., PickettA.C., Goodson P. Topic Modeling: Latent Semantic Analysis for the Social Sciences // Social Science Quarterly. 2018. Vol. 99. No. 5. P. 1665-1679.
видением и собственной системой ценностей и символов14, поэтому эта сфера может быть отнесена к неинституциональным формам политического существования.
Очевидно, что функциональные связи формируемых таким образом структур, как правило, относительно краткосрочны в силу изменчивости статусно-ролевых моделей, в рамках которых осуществляется взаимодействие, а когнитивные свойства таких связей весьма ограничены в результате их непубличного характера. Вместе с тем ставшие и продолжающие становиться известными практики непубличной политико-управленческой деятельности позволяют с разной степени допущениями индуцировать общие черты латентных механизмов.
Сама по себе латентность как свойство, качество политического инструментария далеко не однородна. Наряду с тяготеющими к универсальности формам непубличной коммуникации (государственная тайна) встречаются особые атрибуты процесса принятия государственных решений в конкретных странах и исторических обстоятельствах, характеризующие специфические политические модели (тайные общества и клубы, транснациональные элиты15).
Традиционно процесс принятия решений проходит преимущественно за закрытыми дверями, среди ограниченного круга лиц. Однако развитие механизмов открытости и публичности, последовательное внедрение новых процедур демократизации и делиберации в регулировании различных социальных явлений сформировали обширный запрос не только, например, на разгосударствление экономики или дебюрократизацию различных сфер общества16, но и на сокращение информационной асимметрии. Оспаривается монополия государства (да и любых источников авторитета) на информацию, контроль над которой обеспечивает не только служебную деятельность государства, но и в известной мере воспроизводит его политико-административную субъектность — то, что К. Дойч называл дейтократией17.
14 Boussaguet L. Participatory Mechanisms as Symbolic Policy Instruments? // Comparative European Politics. 2016. Vol. 14. No. 1. P. 107-124; Пушкарева Г.В., Соловьев А.И., Михайлова О.В. Идеи и ценности в государственном управлении. М.: Аспект-Пресс, 2018.
15 Кочетков А.П. Транснациональные элиты и гражданское общество: особенности взаимодействия // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 2020. № 1. С. 19-30.
16 Купряшин Г.Л. Публичное управление // Политическая наука. 2016. № 2. С. 101-131; Ingrams A. Administrative Reform and the Quest for Openness: A Popperian Review of Open Government // Administration & Society. 2020. Vol. 52. No. 2. P. 319-340.
17 Deutsch K. The Nerves of Government: Models of Political Communication and Control. New York: Free Press, 1966.
Информационная асимметрия — один из традиционных «провалов рынка», который разрешается государством за счет аккумулирования и обладания большим количеством информации, чем любой другой актор, физическое или юридическое лицо, — постепенно проявлялась в качестве одного из косвенных признаков государственной организации18, в рамках которой происходит перераспределение, «модерирование» информационных потоков для принятия рыночными субъектами оптимальных решений. Если на определенной стадии развития общественного договора информационная асимметрия в пользу государства стала одним из фактических инструментов обеспечения порядка в социуме (что позволило не только сохранить, но и во многом упрочить роль арбитра уже в эпоху коммуникационной революции), то в ситуации постмодерна право властных институтов на особую, доступную не для каждого информацию стало подвергаться оспариванию наравне со многими другими их традиционными прерогативами.
В западных странах одним из результатов стала практика разработки и принятия законов о свободе информации (Freedom of Information Laws / Acts)19, в соответствии с которыми любой публичный институт (от министерства до школы и поликлиники) обязан предоставлять имеющуюся у него информацию в ответ на запрос любого члена общества, за исключением сведений, официально отнесенных к закрытым (секретным). Этот пример — лишь нормативное проявление ослабления монополии государства на информацию. В целом же можно наблюдать неснижающийся тренд на институциализацию презумпции публичности политического процесса, что лишь на первый взгляд можно трактовать как уход или дистанцирование от латентных механизмов формирования и реализации государственной политики.
В долгосрочной перспективе сохранение и использование политическими лидерами и связанными группами и сетями внутри правящего класса широкого спектра латентных инструментов, обеспечивающих наиболее эффективное достижение ими своих целей, становится все более динамичным, конкурентным, технологичным. Обусловлено это необходимостью гибкого управления скрытым от публики периметром принятия решений, который обладает под-
18 Andrews L. Public Administration, Public Leadership and the Construction of Public Value in the Age of the Algorithm and 'Big Data' // Public Administration. 2019. Vol. 97. No. 2. P. 296-310.
19 Vadlamannati K.C., Cooray A. Transparency Pays? Evaluating the Effects of the Freedom of Information Laws on Perceived Government Corruption // The Journal of Development Studies. 2017. Vol. 53. No. 1. P. 116-137; Paterson M., McDonagh M. Freedom of Information and the Public Interest: the Commonwealth Experience // Oxford University Commonwealth Law Journal. 2017. Vol. 17. No. 2. P. 189-210.
вижными и гибкими границами, достаточными для купирования значимых для акторов рисков и обеспечивающих опережение и упреждение публичных механизмов производства политики государства.
Безусловно, развитие сетевой природы современных политических отношений, их отход от вертикально интегрированных, жестко-иерархических моделей способствуют расширению публичного дискурса, усилению обширной и разнообразной как по содержанию, так и по форме массовой коммуникационной составляющей, внедрению множественных и динамично совершенствующихся делиберативных механизмов20. Однако не следует недооценивать и развитие латентных практик, которые исторически являются не только традиционными формами непубличной коммуникации, но и эффективными инструментами оказания и поддержания влияния в крупных социальных общностях. Нил Фергюсон в книге «Площадь и башня. Сети и власть от масонов до Facebook» подчеркивает органичность сетей в самых разнообразных иерархических моделях и демонстрирует на исторических примерах устойчивость тех сетевых связей, которые в большей степени проявляли склонность к непубличности и закрытости от внешних участников21.
В современных условиях латентные сети укрепляют свой потенциал как за счет дистанцирования от публичных и открытых пространств диалога, наполняемых различными шумами и избыточными процедурными и этическими ограничениям, так и благодаря новым технологическим возможностям, которые позволяют не только мгновенно транслировать соответствующий контент, но и оперативно управлять формой и адресностью соответствующей коммуникации. Цифровизация политики в этой связи может рассматриваться как инструмент одновременно и развития публичности, и качественной трансформации, повышения адаптивности латентных механизмов активности политических акторов.
Институализированная латентность
Латентность в социальных отношениях весьма вариативна по своим проявлениям. С одной стороны, она свидетельствует о наличии определенных ограничений (барьеров) для распространения
20 Морозова Е.В., Мирошниченко И.В., Рябченко Н.А. Фронтир сетевого общества // Мировая экономика и международные отношения. 2016. Т. 60. № 2. С. 83-97; Михайлова О.В., Ковальчук С.К. Современные тенденции развития политической онлайн-коммуникации // Государственное управление. Электронный вестник. 2018. № 69. С. 8-25; Ben-Ur J., Newman B.I. The Contribution of Social Political Networks to Democracy // Journal of Political Marketing. 2018. Vol. 17. No. 4. P. 354-381.
21 Ferguson N. The Square and the Tower: Networks and Power, from the Freemasons to Facebook. New York: Penguin Books, 2018.
информации, которые либо возводятся сознательно, либо вызваны особенностями соответствующей коммуникации. В том и другом случае ограничения указывают на индивидуальные особенности социального поведения (есть люди скрытные и есть более доверчивые; одновременно можно вести речь о более открытых обществах и о более закрытых).
С другой стороны, латентность может возникать и как результат государственной политики, как продукт деятельности государства при реализации им своих функций. В этом случае операционализа-ция латентной сферы определяется более осязаемыми параметрами, хотя и не обязательно институциональными.
Институализированная латентность проистекает из нормативно закрепленных ограничений для распространения соответствующей информации. Закон или иной акт может, в частности, определять критерии отнесения информации к информации, распространение которой ограничивается, а также принципы допуска к ней и ответственность за ее разглашение. К этому типу информации относятся все виды официально защищаемой тайны — государственной, коммерческой, частной жизни, почтовых сообщений, персональных данных. При этом режим непубличности может особым образом регулироваться, например, при выделении в структуре государственной тайны секретных сведений, совершенно секретных сведений и сведений особой важности22.
Наряду с институализированной (эксплицированной) латентно-стью можно выделить и такие форматы, как имплицированная — не закрепленная нормативно, но основанная на согласованных принципах (информация для служебного пользования), конвенциональ-но-консенсусная — базирующаяся на устных или неформальных договоренностях в группе (клятва на крови, личные обязательства), превентивно-секьюритивная — предполагающая мобилизацию коммуникационных стратегий участников коммуникации с целью минимизации потенциально рискованных контактов (дистанцирование от возможных коммуникативных вызовов и профилактика рисков в духе принципов «как бы чего не вышло», «болтун — находка для шпиона» и т.д.), а также трансцендентная — конструируемые в общественном сознании непубличные мотивы политического процесса, имеющие стохастическую или иррациональную природу (мифология, конспирология, астрология и др.).
Важным свойством латентности, определяющим подходы к ее трактовке и классификации, остается субъективный характер: в отличие от публичного пространства, которое открыто для массового,
22 Закон Российской Федерации «О государственной тайне» № 5485-1 от 21.07.1993 г. Ст. 8.
неограниченного круга лиц, латентное пространство социальных связей предполагает именно ограниченный набор вовлеченных участников. При этом рассматривать такое сообщество как закрытое можно весьма условно: латентные механизмы и технологии существуют и действуют именно потому, что известны, открыты отдельным, избранным субъектам. Таким образом, можно вести речь о латентности индивидуальной (носителем непубличной информации является конкретный индивид, например политический лидер), групповой (сведения, не разглашаемые за пределами данной группы), сообщественной (такая латентность релевантна охраняемой законом тайне, носителем которой являются соответствующие определенным критериям члены данного социума или корпоративного сообщества).
Также есть основания выделять всеобщую (массовую) латент-ность, которая предполагает выход за рамки ограничиваемого круга лиц, что отличает ее от рассматриваемого понятия латентности. Не считающиеся публичными, но при этом широко распространенные в массовом информационном пространстве сведения часто обозначают идиомой «секрет Полишинеля». В качестве примера можно привести признаваемое экспертами наличие ядерного оружия у Израиля, который никогда официально не комментирует (не подтверждает и не опровергает) этот факт.
Вариативность типов и форм латентности, с одной стороны, насыщает саму сферу скрытого взаимодействия акторов, формируя все новые специфические лакуны в различных уголках социальной материи, но с другой — размывает границы между публичным и непубличным, расширяя плюрально воспринимаемое пространство полускрытых явлений и событий, определяющих общие для всех тенденции. Наблюдать, где заканчивается латентное и начинается публичное (и наоборот), становится все сложнее. Если прежде латентное (непубличное) можно было определять от противного — то, что не попадает в разряд публичного, которое, в свою очередь, складывалось из содержания легко обозреваемого набора заявлений и действий и транслирующих их средств массовой информации (газета, журнал, радио, телевидение и т.п.), то сегодня, когда информационный дискурс плюрален, конкурентен и в широком смысле формален (определяется не только содержанием, но и формой), вычленение во множественных информационных потоках отдельных сообщений, имеющих публичную и латентную природу, стало более трудоемким.
Латентные механизмы в условиях цифровизации
Явление постправды превращает любой развиваемый в современном пространстве массовых коммуникаций дискурс в мерцающий поток разнообразных и противоречивых сообщений, суждений,
интерпретаций, в котором перемежаются нарративы, отражающие интересы различных акторов и являющиеся инструментами их конкурентного взаимодействия. Именно конкурентная природа информационного обмена и становится источником релятивности публично-латентного симбиоза, ослабляющим ригидную приверженность нормативному периметру принятия решений. Применение латентных механизмов предполагает уже не столько ограничение доступа к определенным сведениям и каналам коммуникации, которое по мере развития технологий остается все более затратным и низкоэффективным (новые технологии повышают уязвимость прежде задействованных средств защиты и контроля), сколько насыщение информационного пространства все новыми шумами. В колоссальном потоке данных, циркулирующих и мультиплицирующихся в едином и перманентно структурирующемся и реструктурирующемся информационном социуме, количество отвлекающих от основной цели коммуникации факторов позволяет осуществлять непубличное взаимодействие уже не за счет его изоляции, а посредством погружения в более обширный конгруэнтный коммуникационный массив, в котором внимание участников и наблюдателей рассеивается по разным сюжетным линиям, «информационным капсулам»23 и социальным сетям.
Таким образом, латентность трансформируется из логики закрывания процесса коммуникации к его гибридной открытости, возможно, максимальной, но умело управляемой и позволяющей сохранить ее непубличный характер. Тем самым латентная сфера продолжает воспроизводить универсальные закономерности криптографии, которая использует именно открытые, а потому не привлекающие активного внимания семантические структуры (прежде — книги и журналы, а сегодня — различные сетевые ресурсы) для шифрования и последующего дешифрования передаваемой информации.
Система паролей, пин-кодов и криптоключей, которой оказывается пронизана современная мобильно-цифровая среда, предоставляет удобную пользовательскую методику разграничения публичного (открытого для всех) и латентного (открытого для строго определенного круга лиц) коммуникационного контура. Современный индивид, будучи пользователем широкого числа электронных платформ, является носителем соответствующего множества связок логинов-паролей, очерчивающих его персональное место в цифровом социуме.
23 Володенков С.В., Артамонова Ю.Д. Информационные капсулы как структурный компонент современной политической интернет-коммуникации // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2020. № 53. С. 188-196.
С одной стороны, связка «логин — пароль» — это защищенное системой непубличное пространство, с другой — инструментарий участия в публичных онлайн-процессах, который к тому же в ряде случаев уже может быть безальтернативным. Миллиарды людей по всему миру посредством интернета, социальных сетей, мессен-джеров, мобильных приложений ежесекундно обмениваются друг с другом разнообразной информацией, связанной как с бытовыми, профессиональными, хозяйственными, научно-образовательными вопросами, так и с остросоциальными, политическими, международными проблемами, принимают и реализуют решения, осуществляют юридически значимые действия. Формируемая таким образом электронно-делиберативная сетевая «суета» обладает признаками одновременно и публичной, и латентной сферы взаимодействия: в ней участвует неограниченный круг лиц, который при этом структурирован по различным категориям — от лингвогеографических до страто-партисипаторных. В ней же взаимодействуют и участники закрытых коммуникационных контуров, экранирующих согласованными мерами практики латентной передачи информации. Это в очередной раз указывает и на субъективный характер развилки между публичным и непубличным дискурсами, и на расширение гибридного латентно-публичного пространства, в котором градация открытого и скрытого, с одной стороны, устанавливается легко доводимыми до автоматизма манипуляциями, а с другой — переходит в разряд социально-ситуативных условностей.
Инструментализация латентности
Хотя общественная дискуссия разворачивается в едином контексте, однако отдельные вопросы и темы приобретают публично-политическую значимость благодаря использованию соответствующих контекстуальных технологий (сетевых алгоритмов) и согласования необходимых правил игры, не привлекая внимания широких масс. Алгоритмы могут давать сбои, и то, что воспроизводилось в качестве латентного, становится достоянием публичной сферы. Хотя нельзя исключать, что в определенных ситуациях такие сбои вызваны не столько технологическими причинами, сколько действиями отдельных акторов, использующих узкие места цифровых ресурсов для продвижения собственных интересов. Результатом становятся скандалы по типу утечек в '^ИсПеакз" или разного рода пранка — провокаций с использованием сетевых телекоммуникаций. Однако в контексте пресыщенности информационного пространства раскрытие даже самых чувствительных сведений подчиняется перманентно укорачивающимся жизненным циклам новостной повестки.
В контексте расширяющегося полускрытого («серого») пространства общественно-политической коммуникации, отличающегося как дефицитом нормативности, так и социально-ситуативной условностью градации публичного и непубличного, воспроизводство латентности требует в большей степени гибкости. Ориентированная на большую эффективность коммуникация становится менее закрытой и более подразумеваемой: акторы оперируют особой семантикой и эвфемизмами и базируются на разделяемых принципах, идеях, ценностях и других стандартах, не требующих активной вербализации, что позволяет органично вписываться в универсальные технологические решения глобального информационного пространства.
Таким образом, латентные механизмы используются не только в закрытой сфере, формируемой замкнутыми коммуникационно-сетевыми контурами взаимодействия политических акторов, но и в публичной сфере, наряду с другими технологиями и инструментами государственной политики. Такие механизмы, хотя и присутствуют в публичном поле, но не отвечают принципам публичности, девальвируют их, создавая условия для более успешного применения современными политическими акторами латентного инструментария.
ЛИТЕРАТУРА
Володенков С.В., АртамоноваЮ.Д. Информационные капсулы как структурный компонент современной политической интернет-коммуникации // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2020. № 53. С. 188-196.
Журавлева Т.А. Латентные сети в публичной политике // Власть. 2016. № 6. С. 22-28.
Косоруков А.А. Открытое правительство и цифровизация государственного управления в современной России // Теории и проблемы политических исследований. 2019. № 8. С. 23-34.
Кочетков А.П. Транснациональные элиты и гражданское общество: особенности взаимодействия // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 2020. № 1. С. 19-30.
Купряшин Г.Л. Публичное управление // Политическая наука. 2016. № 2. С. 101-131.
Курилло В.Е. Латентная политика. Политическая латентология. М.: Спут-ник+, 2013.
Леонова О.Г. Мягкая сила — ресурс внешней политики государства // Научно-аналитический журнал Обозреватель — Observer. 2013. № 4. С. 27-40.
Миллер Т.В. Роль латентных структур в процессе принятия политических решений: Дис. ... канд. полит. наук. М., 2017.
Михайлова О.В., Ковальчук С.К. Современные тенденции развития политической онлайн-коммуникации // Государственное управление. Электронный вестник. 2018. № 69. С. 8-25.
Морозова Е.В., Мирошниченко И.В., Рябченко Н.А. Фронтир сетевого общества // Мировая экономика и международные отношения. 2016. Т. 60. № 2. С. 83-97.
Пушкарева Г.В., Соловьев А.И., Михайлова О.В. Идеи и ценности в государственном управлении. М.: Аспект-Пресс, 2018.
Савченко А.В. «Теория хаоса» Стивена Манна и корпоративное управление // Управление. 2017. № 1. С. 72-79.
Соловьев А.И. Латентные структуры управления государством, или Игра теней на лике власти // Полис. Политические исследования. 2011. № 5. С. 70-98.
Тимофеева Л.Н. Новая социальность в информационной повестке дня: роль старых и новых медиа // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: История. Политология. Социология. 2020. № 2. С. 64-69.
Шестопал Е.Б., Селезнева А.В. Социокультурные угрозы и риски в современной России // Социологические исследования. 2018. № 10. С. 90-99.
Andrews L. Public Administration, Public Leadership and the Construction of Public Value in the Age of the Algorithm and 'Big Data' // Public Administration. 2019. Vol. 97. No. 2. P. 296-310.
Ben-Ur J., Newman B.I. The Contribution of Social Political Networks to Democracy // Journal of Political Marketing. 2018. Vol. 17. No. 4. P. 354-381.
Bobbio N. The Future of Democracy. Cambridge: Polity, 1980.
BoussaguetL. Participatory Mechanisms as Symbolic Policy Instruments? // Comparative European Politics. 2016. Vol. 14. No. 1. P. 107-124.
Deutsch K. The Nerves of Government: Models of Political Communication and Control. New York: Free Press, 1966.
Ferguson N. The Square and the Tower: Networks and Power, from the Freemasons to Facebook. New York: Penguin Books, 2018.
Ingrams A. Administrative Reform and the Quest for Openness: A Popperian Review of Open Government // Administration & Society. 2020. Vol. 52. No. 2. P. 319-340.
Miller D. Is Deliberative Democracy Unfair to Disadvantaged Groups? // Democracy as Public Deliberation / Ed. M. d'Entreves. Abington: Routledge, 2018. P. 201-226.
Paterson M., McDonagh M. Freedom of Information and the Public Interest: the Commonwealth Experience // Oxford University Commonwealth Law Journal. 2017. Vol. 17. No. 2. P. 189-210.
Piotrowski S.J. The "Open Government Reform" Movement: The Case of the Open Government Partnership and US Transparency Policies // The American Review of Public Administration. 2017. Vol. 47. No. 2. P. 155-171.
The New Political Culture / Eds. T.N. Clark, and V. Hoffmann-Martinot. Abington: Routledge, 2018.
Vadlamannati K.C., Cooray A. Transparency Pays? Evaluating the Effects of the Freedom of Information Laws on Perceived Government Corruption // The Journal of Development Studies. 2017. Vol. 53. No. 1. P. 116-137.
Valdez D., Pickett A.C., Goodson P. Topic Modeling: Latent Semantic Analysis for the Social Sciences // Social Science Quarterly. 2018. Vol. 99. No. 5. P. 1665-1679.
REFERENCES
Andrews, L. "Public Administration, Public Leadership and the Construction of Public Value in the Age of the Algorithm and 'Big Data'," Public Administration, Vol. 97, No. 2, 2019, pp. 296-310.
Ben-Ur, J., and Newman, B. I. "The Contribution of Social Political Networks to Democracy," Journal of Political Marketing, Vol. 17, No. 4, 2018, pp. 354-381.
Bobbio, N. The Future of Democracy. Cambridge: Polity, 1980.
Boussaguet, L. "Participatory Mechanisms as Symbolic Policy Instruments?" Comparative European Politics, Vol. 14, No. 1, 2016, pp. 107-124.
Clark, T. N., and Hoffmann-Martinot, V. (eds.) The New Political Culture. Abington: Routledge, 2018.
Deutsch, K. The Nerves of Government: Models of Political Communication and Control. New York: Free Press, 1966.
Ferguson, N. The Square and the Tower: Networks and Power, from the Freemasons to Facebook. New York: Penguin Books, 2018.
Ingrams, A. "Administrative Reform and the Quest for Openness: A Popperian Review of Open Government," Administration & Society, Vol. 52, No. 2, 2020, pp. 319-340.
Kochetkov, A. P. "Transnatsional'nye elity i grazhdanskoe obshchestvo: osobennosti vzaimodeistviia," Vestnik Moskovskogo universiteta. Seriia 12. Politicheskie nauki, No. 1, 2020, pp. 19-30.
Kosorukov, A. A. "Otkrytoe pravitel'stvo i tsifrovizatsiia gosudarstvennogo upravleniia v sovremennoi Rossii," Teorii iproblemy politicheskikh issledovanii, No. 8, 2019, pp. 23-34.
Kupriashin, G. L. "Publichnoe upravlenie," Politicheskaia nauka, No. 2, 2016, pp. 101-131.
Kurillo, V. E. Latentnaia politika. Politicheskaialatentologiia. Moscow: Sputnik+,
2013.
Leonova, O. G. "Miagkaia sila — resurs vneshnei politiki gosudarstva," Nauchno-analiticheskii zhurnal Obozrevatel' — Observer, No. 4, 2013, pp. 27-40.
Mikhailova, O. V., and Koval'chuk, S. K. "Sovremennye tendentsii razvitiia politicheskoi onlain-kommunikatsii," Gosudarstvennoe upravlenie. Elektronnyi vestnik, No. 69, 2018, pp. 8-25.
Miller, D. "Is Deliberative Democracy Unfair to Disadvantaged Groups?" Democracy as Public Deliberation, ed. M. d'Entreves. Abington: Routledge, 2018, pp. 201-226.
Miller, T. V. Rol ' latentnykh struktur vprotsessepriniatiiapoliticheskikh reshenii: Thesis. Moscow, 2017.
Morozova, E. V., Miroshnichenko, I. V., and Riabchenko, N. A. "Frontir setevogo obshchestva," Mirovaia ekonomika i mezhdunarodnye otnosheniia, Vol. 60, No. 2, 2016, pp. 83-97.
Paterson, M., and McDonagh, M. "Freedom of Information and the Public Interest: the Commonwealth Experience," Oxford University Commonwealth Law Journal, Vol. 17, No. 2, 2017, pp. 189-210.
Piotrowski, S. J. "The 'Open Government Reform' Movement: The Case of the Open Government Partnership and US Transparency Policies," The American Review of Public Administration, Vol. 47, No. 2, 2017, pp. 155-171.
Pushkareva, G. V., Solov'ev, A. I., and Mikhailova, O. V. Idei i tsennosti v gosu-darstvennom upravlenii. Moscow: Aspekt-Press, 2018.
Savchenko, A. V. " 'Teoriia khaosa' Stivena Manna i korporativnoe upravlenie," Upravlenie, No. 1, 2017, pp. 72-79.
Shestopal, E. B., and Selezneva, A. V. "Sotsiokul'turnye ugrozy i riski v sovremennoi Rossii," Sotsiologicheskie issledovaniia, No. 10, 2018, pp. 90-99.
Solov'ev, A. I. "Latentnye struktury upravleniia gosudarstvom, ili Igra tenei na like vlasti," Polis. Politicheskie issledovaniia, No. 5, 2011, pp. 70-98.
Timofeeva, L. N. "Novaia sotsial'nost' v informatsionnoi povestke dnia: rol' starykh i novykh media," Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriia: Istoriia. Politologiia. Sotsiologiia, No. 2, 2020, pp. 64-69.
Vadlamannati, K. C., and Cooray, A. "Transparency Pays? Evaluating the Effects of the Freedom of Information Laws on Perceived Government Corruption," The Journal of Development Studies, Vol. 53, No. 1, 2017, pp. 116-137.
Valdez, D., Pickett, A. C., and Goodson, P. "Topic Modeling: Latent Semantic Analysis for the Social Sciences," Social Science Quarterly, Vol. 99, No. 5, 2018, pp. 1665-1679.
Volodenkov, S. V., and Artamonova, Iu. D. "Informatsionnye kapsuly kak strukturnyi komponent sovremennoi politicheskoi internet-kommunikatsii," Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filosofiia. Sotsiologiia. Politologiia, No. 53, 2020, pp. 188-196.
Zhuravleva, T. A. "Latentnye seti v publichnoi politike," Vlast', No. 6, 2016, pp. 22-28.
