CC BY
30
УДК 311: 658.6: 519.3 001: 10.22412/1993-7768-10-4-8
РАЗВИТИЕ КУПЕЧЕСКОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА НА РУССКОМ СЕВЕРЕ В XVIII ВЕКЕ В АСПЕКТЕ ИДЕИ НЕСТЯЖАНИЯ (НА МАТЕРИАЛЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ)
Красильникова Светлана Валерьевна, кандидат филологических наук, доцент кафедры организации бизнес-процессов в сфере туризма и сервиса, mnemozina04@mail.ru, Институт туризма и сервиса,
ФГБОУ ВО «Российский государственный университет туризма и сервиса», Москва, Российская Федерация
В работе на основе историко-литературного анализа литературных и исторических источников, содержащих описания событий развития купеческой среды на Русском Севере, рассматривается важнейшая парадигма существования предпринимательства в России — идея нестяжания. Она иллюстрируется историографическим обзором текстов-источников XVIIIв. В ходе анализа повествовательных интенций севернорусских историографов четко прослеживаются смысловые стратегии — экзистенциальные модели жизни как долга (ответственность, обязанность), любви (доброта, милосердие, единение, соборность), веры (упование на высшее начало, вера, надежда) и жертвенности (самоотдача, пожертвования, помощь, поддержка). Все эти жизненные векторы пересекаются в семантическом пространстве исторических очерков и вытекают из единой смысловой парадигмы «нестяжания». Именно эти принципы оказывают большое влияние на развитие предпринимательской среды в России. С позиции теории повседневности важно исследовать документальные исторические источники в рамках семиотического подхода, выявление в них специфики социального действия и коммуникативного акта. Литературный факт закрепляется в культуре, продолжая жить в ее пространстве в виде знаков, сюжетов, мотивов. При этом литературный знак всегда указывает на другой знак, ведущий в свою очередь к новому, скрытому знаку культуры. Исследовательская интенция при этом направлена на интерпретацию знака текста, вскрытие кода и постижение культурного смысла. В этом контексте знаки и смыслы исторических документальных источников оказываются не просто речевыми конструкциями, а сложными культурными формами, в которых сохранены все страты и срезы прошлых культурных эпох и закреплена «небиологическая память коллектива» (Ю. Лотман). Кроме того, при изучении исторических текстов необходимо учитывать современные антропологические теории культуры, в которых последняя рассматривается как пространство значений (К. Гирц).
Ключевые слова: предпринимательская среда, экономическое и политическое развитие посада, парадигма нестяжания, экономическая история, литературное поле, габитус
1. Введение
Как известно, во второй половине XVIII в. в России исторические знания становятся более близкими к запросам практической жизни, с одной стороны, и к науке — с другой. С этого времени происходит расширение круга писателей «по части истории» в социальном отношении. Наряду с «историописателями» из дворян появляются историографы из купеческого сословия или среды разночинцев (В.В. Крестинин, И.И. Голиков и др.)
В связи с расширением круга историографов расширяется также круг исторических персонажей. В исторических произведениях появляются представители третьего сословия. История крестьянско-промышленного рода Вахониных-Негодяевых становится объектом описания в сочинениях В.В. Крестини-на. Кроме того, во многих провинциальных центрах, в том числе Архангельске и Вологде, писатели-историки составляли описания промышленных родов и их коммерческой деятельности.
Историографы из третьего сословия интересовались историей коммерции, которая интерпретировалась ими как история торговли, финансов, фабрик и заводов. Создавая историю гражданского общества, авторы второй половины XVIII в. обратились к изучению истории экономического развития страны, местных учреждений, городов и т.д. В числе их следует упомянуть В.В. Крестинина, А. Соскина и других историографов из третьего сословия.
В этом контексте рассматриваемая нами проблема анализа текстов-источников по истории предпринимательства на Севере Европейской части России актуальна в свете новой исследовательской парадигмы «текста памяти». В этом контексте весьма перспективным направлением представляется изучение исторического и литературного сознания авторов-историков в аспекте теории «литературного поля» (П. Бурдье) и теории повседневности (сноска).
Социологическая концепция литературы П. Бурдье пробудила в филологической науке интерес к нетекстуальным, личностным факторам культуры (собственно писательским мыслям, представлениям, установкам, полученным в ходе социализации) — «паратексту», в котором важен габитусный уровень [1].
С позиции теории повседневности важно исследовать документальные исторические источники в рамках семитического подхода, выявление в них специфики социального действия и коммуникативного акта. Литературный факт закрепляется в культуре, продолжая жить в ее пространстве в виде знаков, сюжетов, мотивов. При этом литературный знак всегда указывает на другой знак, ведущий в свою очередь к новому, скрытому знаку культуры. Исследовательская интенция при этом направлена на интерпретацию знака текста, вскрытие кода и постижение культурного смысла. В этом контексте знаки и смыслы исторических документальных источников оказываются не просто речевыми конструкциями, а сложными культурными формами, в которых сохранены все страты и срезы прошлых культурных эпох и закреплена «небиологическая память коллектива» (Ю. Лотман) [3, с. 48]. Кроме того, при изучении исторических текстов необходимо учитывать современные антропологические теории культуры, в которых последняя рассматривается как пространство значений (К. Гирц) [1].
Отметим, что в русском литературоведении в последние полвека фактически не исследовал-
ся важнейший, теоретически значимый и практически неизбежный комплекс проблем, связанных с историографией. Литературоведы не только «пренебрегали» изучением исторических очерков, они отторгали всю проблематику, связанную с эстетической оценкой документальной литературы. Здесь не было такой исследовательской рефлексии, какую вызывали, например, различные аспекты интерпретации художественной литературы. В последние десятилетия резко возросло число теорий, подходов, направлений и даже целых дисциплин, обращенных к интер-претативной критике. В частности, это новая критика, структурализм, психоаналитическая критика, теория читательского отклика, рецептивная эстетика, теория речевых актов, декон-структивизм, семиотика и герменевтика. Так, в работе «Насыщенное описание: в поисках ин-терпретативной теории культуры» Гирц отмечает, что исследователь-антрополог не может просто изобразить культуру, «обозначая факты», он должен постоянно интерпретировать явления, догадываться, что они означают: «проявление и объяснение значения — именно та цель, которую я преследую, когда разбираю внешние загадочные проявления социального» [1, с. 11].
Культура состоит из бесконечного множества таких ссылок и знаков, задача исследователя — их объяснить. В идеале интерпретация исследователем культуры должна быть такой же комплексной и насыщенной воображением, как и сама культура: «в анализе культуры, как в живописи, четкой границы между способом репрезентации и сущностным содержанием провести невозможно» [3, с. 24].
Аналогичная методология исследования через восприятие мира как текста и его постоянной интерпретации выдвигается представителями постструктуралистской методологии. Центральным ее аспектом, из которого проистекают все остальные, является особый взгляд на природу социальной реальности. Она рассматривается как совокупность слабо связанных между собой фрагментов: ведь связность и целостность — это либо результат описания, за которым скрыты эти противоречивые фрагменты, либо результат действия конкретных сил, насильно связывающих эти фрагменты в единое целое, формируя определенный искусственный продукт. Если в классической эпистемологии разрыв, противоречие рассматриваются как проблема, которую нужно объяснить, то с позиций постструктурализма — наоборот, проблемой выступают целостные и связанные фрагменты [4].
2. Историографический анализ текстов-источников
Сочинение «Исторический опыт о сельском старинном домостроительстве Двинского народа в Севере» Крестинина (1730—1795) написано в 1779 г. Это первый опыт изучения истории династии крестьян-промышленников, который был составлен на основе сохранившихся документов XV—XVII вв., что позволило Кре-стинину проследить историю рода Вахониных-Негодяевых на протяжении 213 лет. Предметом исследования здесь явилась хозяйственная и общественная деятельность крестьян и промышленников: крестьянская собственность в ее эволюции — покупки, продажи, разделы земель и домашних строений, цены на землю, недвижимость, хлеб.
В книге впервые поставлен вопрос о происхождении посадского населения в Архангельске. Безусловно, новая тематика потребовала от Кре-стинина значительного расширения круга исторических источников. Используя летописный и актовый материал, к тому времени прочно вошедший в употребление, например, в работах Татищева и Щербатова, историк Севера внес свой научный вклад в изучение частных публичных актов ХУН—ХУШ вв., особо подчеркнув значение сведений по экономической истории.
Для нас важно описать те факты экономической истории, которые привлекли особое внимание автора-«летописца» (сведения о посаде и об экономических реформах, которые касались посажан). В «Хронологической росписи Ар-хангелогородской истории» Крестинин привел много новых и интересных сведений, например, о начале строительства китоловных кораблей на вавчужской верфи Бажениных в 1724 г., а также о первом отправлении казенных китоловных кораблей к Шпицбергену и находке серебряной руды на острове Медвежьем в Белом море и пр.
Самой крупной работой Крестинина была «Краткая история о городе Архангельском» (1792) [5], которую мы рассмотрим подробно, выявив особенности метода историографа.
Важность написания истории Архангельска автор мотивировал экономическими соображениями. История города, по его мнению, нужна «не одним токмо гражданам сего места», но «и правительствующим особам быть излишнею не может», потому что этот город и порт являются «житницей и сокровищницею Российского севера в Европе».
«Архангелогородский гражданин» заинтересовался историей родного города давно. Еще в 1770 г. Крестинин снабдил И.И. Лепехина историческими данными об Архангельске. По его собственному свидетельству, после того как он окончил первую часть «Исторических начатков о двинском народе» (к 1779 г.), он «начал из... верных свидетельств сочинять Архангело-городскую летопись» от основания города, т.е. с 1584 по 1667 г. Последняя дата им не мотивировалась, но, по-видимому, была связана с изданием Новоторгового устава, значение которого для русского купечества Севера всегда высоко оценивалось Крестининым. Вначале историк группировал материал по десятилетиям. Можно предположить, что эта работа была подготовительной. Одновременно Крестинин трудился над сочинением «настоящего начертания Архан-гелогородского посада».
Итак, Василий Крестинин в течение десятилетий писал «полную историю сего славного города», где уделил особое внимание описанию общественной борьбы архангелогородского посада против дворянской администрации и купеческой олигархии с 1745 по 1780 г., а также изменению системы городового управления.
В третьей части своего труда Крестинин поместил список посадских градоначальников с «историческим об их нравах известием». Историографу в данной части сочинения принадлежит ряд блестящих социально-исторических характеристик, которые можно рассмотреть как нарративные комплексы семиотических знаков повседневности XVIII в. Так, автор подчеркивает, исходя из собственных социальных практик, что все беды в обществе происходят от отсутствия должного просвещения: «Надлежит сказать не без огорчения, что в предреченных наших начальниках ни единого не было прямого наук любителя. Из них же один токмо ратман Пругавин обучен был арифметике» [5, с. 145]. Колоритна характеристика, например, бургомистра Семена Дудина. Этот судья, «корыстолюбием зараженный, любящий мзду и приносы», по словам «благоразумного» ратмана И. Ушакова, которые привел Крестинин, «принять в дар и замерзлую собаку не отречется». Особенно возмущен автор произволом архангельских полицмейстеров. Так, полицмейстер Баранцев превзошел, по его мнению, своих предшественников «свирепством, привязками и корыстолюбием».[5, с. 113—114].
Главной темой произведения являлась общественная борьба архангелогородского по-
сада против дворянской администрации и купеческой олигархии с 1745 по 1780 г., активным участником или мемуаристом (различие не принципиальное) которой был Крестинин. В центре «Краткой хронологической росписи», как писал Крестинин, «имена и дела главных купцов, первых нашего посада капиталистов» — Никиты Крылова, Антона Бармина и Семена Бусинова, имеющих до ста тыс. рублей капитала каждый. Поэтому эти купцы имели возможность «поступать в рассуждении своих сограждан, как сильные над слабыми».
В соответствии с установкой рационалистического мышления, Крестинин разделял убеждение своих современников в том, что «воля человеческая, вообще одаренная свободностию, производит или добрыя или худыя дела». С этих позиций автор стремится выявить сущность своих персонажей с точки зрения деловых качеств («добро или худо сделали они обществу в главном деле, касающемся до пропитания и до благосостояния нашего посада, по торговле салом звероморским?»), морали «порядочного человека и гражданина» («главные наши купцы... суть более виною, производящею нынешний упадок сальныя нашея торговли, развращение городской привилегии и бесславие общества, зависящее оттуда?»). Подобную оценку он предлагает дать современникам, «беспристрастным людям из моих сограждан». Тем не менее, автор использует элементы публицистики, когда пытается заявить собственную, личную позицию по данному вопросу в небольшом риторическом отступлении. Он убежден, что «в нынешнем веке наш Архангелогородский посад тем нещастлив, что в нем из главных купцов и капиталистов не было мужей добродетельных, соединяющих собственную пользу с общим благом» [5, с. 94—95]. В качестве противоположного и поучительного примера он приводит в назидание читателям историю возвышения города Тотьмы, который, «преуспев взаимным согласием гражданства, разбогател паче Архангелогородскаго портоваго посада под предводительством главных своих купцов Холодиловых и Пановых, превзошедших наших Барминых и Крыловых» [5, с. 96]. Иллюстрируя свою мысль замечанием о «братолюбии и трудолюбии» тотьмяков, старавшихся помогать друг другу во всем и везде, Крестинин вставляет в текст максиму: «В сих примерах двух посадов сильное всем и каждому Архангелого-родскому гражданину содержится наставление, подтверждаемое следующим изречением древ-
няго стихотворца: "Concordia Res parvae crefcunt, discordia magnae dilabuntur. От согласия малыя вещи возрастают, а от несогласия великия разрушаются"» [5, с. 96].
В книге подробно показана борьба мещанства Архангельска против своекорыстного вер-ховодства купеческой олигархии. Симпатии Крестинина на стороне Семена Башмакова и Никифора Зыкова, которые, по его словам, «благомысленные, но не первенствующие между богатыми, из архангелогородских купцов» [5, с. 39]. Положительными персонажами для Крести-нина в истории Архангельска являются Николай Алексеевич Свешников — «знатный, богатый и благоразумный архангелогородский купец», Александр Фомин — «сын нашего защитника гражданския свободы Ивана Фомина, лучший нынешнего времени в архангелогородском посаде писец в прозе и стихах», автор наказа от архангельских граждан, представленного в Комиссию по составлению Нового уложения, который, по словам Крестинина, «почитался между лучшими сочинениями сего рода, присланными от Российских городов» [5, с. 32].
Таким образом, «Краткая история о городе Архангельском» — это не столько история городской жизни, сколько история архангельского городского управления и борьбы против представителей купеческой олигархии. Здесь перед нами разворачивается процесс личностной самоидентификации писателя-историографа в системе социокультурного освоения фактов современности. Книга свидетельствует о внимании исследователя к вопросам экономического и политического развития посада в аспекте идеи нестяжания.
3. Модус нестяжания как стратегия развития предпринимательской среды
В ходе анализа повествовательных интенций севернорусских историографов прослеживаются смысловые, экзистенциальные стратегии жизни как долга (ответственность, обязанность), любви (доброта, милосердие, единение, соборность), веры (упование на высшее начало, вера, надежда), а также жертвенности (самоотдача, пожертвования, помощь, поддержка). Все эти парадигмы пересекаются в семантическом пространстве исторических очерков и вытекают из единой смысловой парадигмы «нестяжания» как важнейшей идеологемы эпохи XVIII в. Именно эти принципы оказывают большое влияние на развитие предпринимательской среды в России.
В свою очередь, критическое отношение к богатству было заложено основателем доктрины нестяжания — монахом Нилом Сорским — в XV в. Святой основал скит на реке Соре, недалеко от Кирилло-Белозерского монастыря (по названию речки он и стал Сорским). Живя в скиту вместе с двумя-тремя братьями-монахами по монастырскому уставу, св. Нил имел возможность для глубоких размышлений и сосредоточенных молитв.
В этой связи закономерно, что именно на просторах Русского Севера зародились идеи нестяжания. Сакральный ландшафт Русского Севера складывался на протяжении XIII—XIX вв. и представлял собой обширный монастырский комплекс. Так, только на территории Белозерского края было основано около 30 православных монастырей. Не случайно в этой связи русский писатель А.Н. Муравьев в середине XIX в. дал весьма меткое и емкое определение православному пространству Русского Севера — это «Северная Фиваида» (Муравьев, 1855) [6] по аналогии с Фиваидой Египетской, где в первые века нашей эры селились основатели раннехристианского отшельничества. Северная Фива-ида — крупное средоточие монастырей и малых пустыней на обширной территории от Вологды до Белого моря и от Карелии до Северного Урала. Православные подвижники создавали удивительную по стройности и продуманности своего географического положения иноческую страну.
Монастыри и храмы были духовно-культурной доминантой исторической памяти населения региона, символом святости земли. Представления о близости святынь и святых играли роль скрепы между прошлым, настоящим и будущим Русского Севера, образцом православного благочестия, в основе которого представления о том, что жизнь преобразуется изнутри силой любви и молитв. Именно такой семиотический код лежит в основе творчества авторов-северян XVIII и XIX вв., отразивших в своих историографических сочинениях феномен формирования предпринимательской среды северорусских городов.
Важное место в истории изучения одного из древнейших культурных центров северо-востока европейской части России — г. Сольвыче-годска — занимает труд северорусского историографа XVIII в. А.И. Соскина (1761-1822). «История города Соли Вычегодской древнейших и нынешних времен, сочиненная Алексеем Со-скиным, природным мещанином сего города Соли Вычегодской, в бытность его в Сольвыче-
годском городовом магистрате членом-ратманом, написана собственною его рукою в Соли Вычегодской в лето от сотворения мира 7297-е, а от Рождества Христова 1789 г.» [8] получила широкую известность в среде специалистов. Она привлекалась в качестве одного из важнейших источников отечественными историками (митрополитом Киевским и Галицким Евгением (Болховитиновым), В.О. Ключевским, С.В. Соловьевым, В.А. Введенским и др.) Фрагменты ее были опубликованы в Вологодских губернских ведомостях за 1847-1850 гг.
Предпочтение в повествовании Соскина отдается описанию исторических событий, которые о многом говорят своему «летописцу» и, в частности, состоянию города Соли Вычегодской в прошлом, древней и современной купеческой коммерции, истории знатных купеческих и промышленных родов, описанию церквей и монастырей. Об этом автор говорит в предисловии к своему труду: «Вы в прочитании сеи истории увидите. бытие славою и богатством процветающих граждан фамилии Строгановых, Пырскаго, Вычегжаниновых, Гогуниных, Пивоваровых и протчих; списки з данных высочайших грамот и почти первое изобретение купеческой коммерции в Сибирских землях посредством господ Строгановых. Увидим сеи Строгановой фамилии и произхождение и прославления ими отечества посредством сущаго свидетельства великолепных святых храмов воз-двигнутием и с украшением, явно свидетельствующим усердность» [8, с. 17].
Благоденствие России на исходе XVIII в. автор понимал зависящим от воли и ума индивидов, среди которых главное место занимают дарования и доблести монархов. Идеалом для Со-скина является Екатерина II, «руководствуемая десницею божиею, яко премудрой матери отечества, пекущейся о нас, чадех». В этой оценке автор сходится с другими историографами эпохи Просвещения, в частности, с Ломоносовым и Крестининым.
Рядом с божественным промыслом Соскин оставляет место и для естественных причин, «установленных Богом и подчиняющихся законам»; к тому же немалое значение автор придает социальным и экономическим условиям.
Наряду с М.В. Ломоносовым и В.В. Крести-ниным, сольвычегодский гражданин пошел по пути создания истории гражданского общества, т.е. обратился к изучению истории экономического развития страны, местных учреждений,
городов и т.д. Так, автор включает в свое сочинение не только сведения исторического порядка, но и историю промышленности и торговли. В этом он является последователем В.В. Крестинина, который подходил к пониманию истории как истории гражданского общества, включающей сельское и городское хозяйство, историю коммерции, земского и городского правления, военную, внешней политики, местного законодательства, культуры и т.д.
Соскин описывает историю своего края в контексте развития общерусского исторического процесса, обнаруживая их связь прежде всего в сходных чертах социально-экономических событий. Автора интересуют явления, характеризующие социально-экономические условия края: торговля, промыслы, форма правления и т.п. Факты, относящиеся к хозяйственной жизни края и к социальной организации общества, Соскин разыскал в работах М. Чулкова, А.Я. Хилкова, Г.Ф. Миллера, делая из них выписки об истории соляного промысла, знатных купеческих родах, состоянии торговли в крае, ремеслах и т.д.
Представления Соскина о значении купеческой коммерции нашли отражение в специальной главе «О древней и нынешней времена соль-вычегодских граждан купеческой коммерции и ремеслах»: «Откровенно видеть всякому, что коммерция не токмо что бывает подпорою государству, но в горестном и бедственном состоянии обитающих в нем народов, а потому и есть оная из нужнейших классов империи и происходящая от нее польза свету столь велика и необходима, что купечества без опровержения всего сожития гражданскаго отрешить невозможно». Интересно, что эти размышления наводят автора на мысли о «святом» и «благословенном». Он пишет о том, что коммерция «есть и образ блаженства вечнаго», соотнося ее с библейскими образами: «...как в том священном писании, что уподоблено царство небесное человеку-купцу, ищущему добрыя бисеры».
Анализ сочинения Соскина показывает, что в истории он видел прежде всего деятельность отдельных людей, конкретных участников исторических событий. В этой связи историографическая связь трудов Ломоносова, Крестинина и Соскина видна уже при сопоставлении «Древней Российской истории», «Исторических начатков о Двинском народе» и «Истории Соли Вычегодской. ». Все эти сочинения преследовали в значительной степени общую цель — из-
учение истории русского народа. Персонажи их трудов — купцы, мещане, крестьяне-предприниматели и другие представители демократического сословия. Подобно Крестинину, А. Соскин описывает историю промышленного рода Строгановых, Пивоваровых, Вычегжаниновых, стремясь выявить характерные черты, присущие той или другой исторической фигуре.
Ярким примером в этом отношении является описание происхождения рода Строгановых в третьей главе, в которой автор поместил выписки из работы Г.Ф. Миллера «Описание Сибирского царства» (1750). Стремясь выявить характерные черты, присущие предку Строгановых, Анике, Соскин видит его положительную роль в истории страны в том, что, во-первых, Аника не скрыл своего богатства от государства, хотя «много прежде его и другие граждане с сибирскими и другими чюжестранными народами купечество производили, но имели причину тот прибыльный свой торг таить» [8, с. 64], т.е. он предпочел пользу отечества собственной своей прибыли; а во-вторых, Аника Строганов «у Соли Вычегодской своим собственным иждивением построил великолепную каменную церковь и многия другия деревни церквами украсил, ко-торыя, может быть, без них еще долго бы стояли» [8, с. 41]. Кроме того, автор подчеркивает его вклад в развитие коммерции в крае, а также отмечает, что «когда предки господ-барон Строгановых в Соли Вычегодской жительствовали, тогда при домах их многия мастерства существовали для украшения церковнаго благолепия, коего они весьма любители были, которые видно из церковных сокровищ, для тех мастерств и имели немалое число служителей» [8, с. 65]. Таким образом, автор очерка четко обозначает парадигму нестяжания и идею служения на пользу отечества в деятельности первых меценатов края из рода Строгановых.
Характерно, что данная смысловая парадигма меценатства и благотворительности воспроизводится во всех последующих исторических очерках Русского Севера в XIX в. Так, в очерке члена церковной историко-археологической комиссии С.А. Непеина «К истории Вологодской градской Троицкой Герасимовской церкви» [7, с. 96] сохраняется тенденция использования древних документов, наметившаяся еще в трудах севернорусских историографов XVIII в. В бумагах одного букиниста Непеин обнаружил договор двух лиц, Пятышева и Вакселя, об аренде скипидарной фабрики, относящийся к 1775 г. Этот договор
интересен автору тем, что имеет косвенную связь с далеким прошлым города Вологды. «Фамилия Пятышевых, — отмечает Непеин, — известна в Вологде очень многим. В приходе Градской Тро-иыцко-Герасимовской церкви имеется дом под именем "Пятышевского". Вокруг дома были некогда Пятышевские земли и скипидарный завод на них. И дом, и земля составляют собственность церкви. Дом слывет в народе "проклятым". Это мрачная руина без дверей и окон, с прогнившею крышей. В нем, по народному поверью, "глумится", по ночам слышны стоны и вой. Суеверные люди в позднее время со страхом проходят мимо него, осеняя себя крестным знамением." [7, с. 96]. Далее автор обращается к древнему преданию, связанному с именем просветителя края преподобного Герасима. Здесь он использует отрывок из жития этого святого, ссылаясь на «Исторические сказания о жизни святых, подвизавшихся в Вологодской епархии» Иоанна Верюжского: «Преподобный Герасим пришел в 1147 г. из Киева на Вологду, бывшую тогда еще малым посадом, и на ручье Кайсарове приступил к построению иноческой обители. Тогда некто Пятышев, богатый землевладелец и христианин, пожалел места для храма Божия, заявил свои права на землю и начал о ней спор с преподобным, хотя земля та не приносила ему никакой выгоды и по тогдашнему времени не имела почти никакой ценности. Чтобы извинить себя и прикрыть жадность свою к обогащению, Пятышев объяснил свой поступок бережливостью и благоразумным старанием избежать бедности и нищеты. Предание говорит, что преподобный на это пророчески сказал Пятышеву, что сколько бы он ни старался о приобретении богатства, никогда не сделается богачом, что не только он сам, но и весь род его "станет жить не богато, но и голо не порото». Предсказание преподобного Герасима в точности исполнилось: в продолжение семи сот лет до прекращения рода Пятышевых они всегда жили ни бедно, ни богато.
Здесь Непеин принимает точку зрения исто-рика-агиографа Верюжского на данное историческое событие, поскольку тот в свою очередь тоже опирался на документы (летописи, сказания, грамоты и др.). Следовательно, Верюжский точно передает дух и колорит той эпохи, в которой произошло событие. Предание, в которое народ вложил свои представления о справедливом мироустройстве и идеалы, для историка интересно и правдиво. Перед нами, следовательно, в пространстве документального текста разво-
рачивается уровень габитуса, «паратекста». Так, Непеин критически относится к используемому источнику. Он опровергает мнение Верюжско-го о том, что Пятышевы никогда не числились в купечестве, ссылаясь на приведенный в тексте договор, где сказано, что Пятышев числился купцом. «Хотя, — отмечает автор, — предсказание преподобного постоянно тяготело над его родом. Потомки его уже были простыми мещанами, а имение в 1854 г. перешло в собственность Троице-Герасимовской церкви» [7, с. 100]. Заканчивает свой рассказ автор моралистическим выводом о том, что Пятышевский дом служит памятником «Божьей кары нечестивцам».
Заключение
Таким образом, на основании подлинных документов историографы В. Крестинин, А. Соскин и С. Непеин составили последовательные и довольно точные повествования о событиях прошлого. В частности, они воспроизвели устойчивую смысловую парадигму предпринимательской культуры — нестяжания, лучше всего которую иллюстрируют слова еще одного православного святого Русского Севера — святителя Игнатия (Брян-чанинова), относящиеся к лексеме «нестяжание»: «Удовлетворение себя одним необходимым. Ненависть к роскоши и неге. Милосердие к нищим. Любление нищеты евангельской. Упование на промысл Божий. Последование Христовым заповедям. Спокойствие и свобода духа и беспопе-чительность. Мягкость сердца». На наш взгляд, именно эта парадигма лежит в основе культурно-экономического феномена меценатства, сыгравшего огромную роль в развитии России.
Важно подчеркнуть перспективность исследования подобных литературных практик северорусских авторов в аспекте порождающих их габитусов — подсознательного «текста памяти», интериоризованного агентами социальных структур в ходе литературного творчества. Как заметил Э. Дюркгейм, в каждом из нас живет «вчерашний человек», поскольку настоящее лишь в незначительной мере сравнимо с прошлым, откуда мы родом и в котором мы сформировались. Мы не рефлексируем прошлое, так как оно инкорпорировано в нас, составляет наше бессознательное. Вследствие этого мы не предрасположены принимать во внимание его законные притязания на руководство нашим поведением, восприятием и т.д. [9]. И, наоборот, самые последние социальные установления
мы ощущаем очень остро, поскольку они еще не превратились в наше бессознательное. Подобно этому габитус есть история, «ставшая природой», и тем самым отрицаемая в качестве таковой: диспозиции, составляющие габитус, по большей части не осознанны. Это бессознательное есть память, которую производит сама история, воспроизводя социальные отношения в псевдоприродах, каковыми и являются габитусы — габитус «.является бессознательным в том смысле, что его генезис включает в себя амнезию этого генезиса. Габитус является бессознательным и в том смысле, что вне сознания оказываются инкорпорированные ценности, ставшие телом, — вследствие транссубстанциональности, которую производит потаенная убедительность скрытого педагогического воздействия, способного внушить целую космологию, этику, метафизику, политику с помощью столь незначительных предписаний, как, например, «держись прямо»» [12, с. 135]. В результате язык и тело наводнены «кристаллизовавшимися» социальными представлениями. Практики производятся габитусом «автоматически», без участия сознания, но, тем не менее, им всегда сопутствует некая доля рефлексии хотя бы в виде оценки или минимального участия, необходимого для контроля над функционированием этих автоматизмов (например, в виде дискурса рационализации). Это частичное осознание, колеблющееся от постоянного присутствия сознания до его постоянного отсутствия, является непременным элементом здравого смысла и помещается где-то между «естественным светом разума» и тьмой бессознательного [13, с. 135]. «Если габитус владеет агентами в большей степени, чем они сами им владеют, то это прежде всего потому, что они владеют габитусом лишь в том его качестве, в каком он действует в них как принцип организации их действий, т.е. в форме, в которой они в то же время не владеют им в символической форме» [14, с. 202].
Переход от практического освоения к символическому в текстах северорусских авторов предполагает некоторое расхождение между социальными условиями производства практик и социальными условиями производства габитуса, при котором спонтанные ответы габитуса оказываются неприспособленными к ситуации, и тогда возникает проблема не столько отношения между сознанием и бессознательным, сколько отношения между практическими схемами, порождающими практики, и представлениями, которые выстраивают о них агенты. Самые основополагающие принципы производства практик могут оставаться в неявной форме, пока они действуют сами по себе, но их превосходство исчезает как только ставится вопрос о том, может ли оно себя обосновать, т.е. как только столкновение различных способов «убеждения» вынуждает проговаривать то, что понятно без слов, доказывать то, что само собой разумеется, и конституировать в долженствующее-быть и должен-ствующее-делать то, что переживается как единственный способ быть и делать, и следовательно, воспринимать как основанное на произвольной институции закона то, что, казалось бы, вписано в саму «природу вещей» [15, с. 199]).
Подчеркнем, что монастыри и храмы, святые и их жизнеописания являются текстами «культурной памяти». Это в свою очередь обуславливает существование габитуса нарраторов, обуславливающих их поведенческие стереотипы и вступающих в сложную систему коммуникации с групповыми габитусами. При этом семиотические ресурсы — прецедентные тексты, диктующие поведенческие стереотипы, модели поведения, используемые в ходе социализации и инкультурации в новой предпринимательской среде, оказываются некоторой «воронкой смысла», своеобразным «текстом памяти», в символическом поле которого и ведется игра стратегий агентов исторического дискурса [10].
Литература
1. Гирц К. Интерпретация культур. М., 2012.
2. Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук // Деррида Ж. Письмо и различие. [Пер. с фр.] СПб.: Академический проект, 2014. С. 352—368.
3. КозловаН.Н. Социология повседневности: переоценка ценностей. // Общественные науки и современность. 2013. № 3. С. 48.
4. Краткая история о городе Архангельском, сочинена Архангелогородским гражданином Васильем Крестининым. СПб., 2013.
5. ЛотманЮ. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). СПб.: Искусство. 2012. 339 с.
6. Муравьев А.Н. Русская Фиваида на Севере // Репринт оцифрован компанией Googlehttp://www. samizday.ru 09.04.2015.
7. Непеин С.А. К истории Вологодской градской Троицкой Герасимовской церкви // Вологодские епархиальные ведомости. 2013. № 120. С. 181—185.
8. Соскин А.И. История города Соли Вычегодской / Отв. ред. А.А. Амосов; Сост. А.Н. Власов. Сыктывкар, 2012.
9. Шматко Н. «Габитус» в структуре социологической теории. http://bourdieu.name/content/shmatko-na-gabitus-v-strukture-sociologicheskoj-teorii (дата обращения:12.09.2016).
10. Booker Ch. The Seven Basic Plots. Why We Tell Stories. London, N.Y., 2004. 324 p.
11. Bourdieu P. La Distinction. Critique sociale du jugement. Paris: Ed. de Minuit, 1979. рр. 191—192.
12. Bourdieu P., Passeron J. — C. La Reproduction. Paris: Ed. de Minuit, 2011.
13. Bourdieu P. Esquisse d'une théorie de la pratique. Genève: Ed. de Droz, 2013.
14. Bourdieu P. Raison pratiques. Sur la théorie de l'action. Paris: Ed. de Seuil, 2012.
15. Bourdieu P. Le Sens pratique. Paris: Ed. de Minuit, 2014.
DEVELOPMENT OF MERCHANT BUSINESS ON THE RUSSIAN NORTH IN XVIII CENTURY IN ASPECT OF THE IDEA OF POVERTY (BASED ON THE HISTORICAL PROSE)
Svetlana V. Krasil'nikova, PhD (Cand. Sc.) in Philology, Associate professor, Institute of tourism and service, Russian state University of tourism and service, Moscow, Russian Federation. E-mail: mnemozina04@mail.ru
The article studies the most important paradigm of the existence of entrepreneurship in Russia — the idea of poverty on the basis of analysis of literary and historical sources that contains descriptions of the events of the merchant environment in the Russian North. It is illustrated by the historiographic overview of texts-sources of the XVIIIcentury. In the analysis of the narrative intentions of the Northern Russian historiography we can clearly identify semantic strategy — existential model of life as a debt (responsibility, obligation), love (kindness, mercy, unity, catholicity), faith (trust in a higher principle, faith, hope), and sacrifice (dedication, donations, help, support). All these vital vectors intersect in the semantic space of historical essays and emanate from a single semantic paradigm of "poverty". These principles have a great influence on the development of the business environment in Russia. From the standpoint of the theory of everyday life it is important to explore historical documents in the framework of the semiotic approach and reveal the specific social actions and communicative acts in them. The literary fact is fixed in culture, while continuing to live in the space of this culture in the form of characters, plots, motives. And this literary sign always points to another sign, leading in turn to a new, hidden sign of the culture. The research intention in this case is directed towards the interpretation of a text sign, opening the code and the comprehension of cultural meaning. In this context, the signs and meanings of historical documentary sources are not just verbal constructions, but the complex cultural forms which keep all strata and sections of past cultural epochs and fixed "non-biological collective memory" (Lotman). In addition, studying historical texts it is necessary to consider the modern anthropological theory of culture, in which the latter is regarded as a value space (C. Geertz).
Keywords: business environment, economic and political development of the settlement, the paradigm of poverty, economic history, literary field, habitus
References:
1. Geertz C.J. The Interpretation of Cultures. Moscow, 2012. (In Russ).
2. Derrida J. La structure, le signe et le jeu dans le discours des sciences humaines (Structure, Sign, and Play in
the Discourse of the Human Sciences). St. Petersburg: Akademicheskii proekt, 2014, pp. 352—368. (In Russ)
3. Kozlova N.N. Sociology of everyday life: revaluation of values. Obshchestvennye nauki i sovremennost', no. 3, 2013, Ppp 48 (In Russ).
4. Kratkaya istoriya o gorode Arkhangel'skom, sochinena Arkhangelogorodskim grazhdaninom Vasil'em Krestininym (A brief history of the city of Arkhangelsk, written by a citizen of Arkhangelsk, Vasily Krestinin). St. Petersburg, 2013. (In Russ).
5. Lotman Yu.M. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII-начало Х1Хвека). St. Petersburg: Iskusstvo, 2012, 339 p. (In Russ).
6. Murav'ev A.N. Russian Thebaid in the North, (In Russ) available at: //www.samizday.ru.
7. Nepein S.A. The history of the Vologda city Gerasimovsky Trinity Church. Vologodskie eparkhial'nye vedomosti, no. 120, 2013, pp. 181-185. (In Russ).
8. Soskin A.I. Istoriya goroda Soli, Syktyvkar (The history of the city of Salt), Syktyvkar, 2012. (In Russ).
9. Shmatko N. «Habitus» in the structure of sociological theory. (In Russ) available at: http://bourdieu.name/ content/shmatko-na-gabitus-v-strukture-sociologicheskoj-teorii.
10. Booker Ch. The Seven Basic Plots. Why We Tell Stories. London, N.Y, 2004, 324 p.
11. Bourdieu P. La Distinction. Critique sociale du jugement. Paris: Ed. de Minuit, 1979, pp. 191-192.
12. Bourdieu P. Passeron J. — C. La Reproduction. Paris: Ed. de Minuit, 2011.
13. Bourdieu P. Esquisse d'une théorie de la pratique. Genève: Ed. de Droz, 2013.
14. Bourdieu P. Raison pratiques. Sur la théorie de l'action. Paris: Ed. de Seuil, 2012.
15. Bourdieu P. Le Sens pratique. Paris: Ed. de Minuit, 2014.
Красильникова С.В. Развитие купеческого предпринимательства на Русском Севере в XVIII веке в аспекте идеи нестяжания (на материале исторической прозы) // Сервис plus. Научный журнал. Т. 10. 2016. № 4. С. 65-74. DOI: 10.22412/1993-7768-10-4-8. Дата поступления статьи: 03.07.2016.
Krasil'nikova S.V. Development of merchant business on the Russian North in XVIII century in aspect of the idea of poverty (based on the historical prose), Servis plus, Vol. 10, no. 4, 2016, pp. 65-74 (In Russ). DOI: 10.22412/1993-7768-10-4-8. Received 03 July 2016.
