CC BY
65
^ Научно-технические ведомости СПбГПУ. Гуманитарные и общественные науки 2' 2012 ^ УДК 947.084.8
А.Н. Кашеваров
РАЗРАБОТКА СОВЕТСКИМИ ОРГАНАМИ ТАКТИчЕСКОй ЛИНИИ
в отношении православной церкви в период окончания гражданской войны И ПЕРЕХОДА К НЭПУ
После окончания военных действий на фронтах Гражданской войны со всей остротой встал вопрос об определении религиозной политики государства в новых, мирных, условиях. Несмотря на то что за годы войны материальное положение Русской православной церкви (РПЦ) значительно ухудшилось, она лишилась всех прав и рассматривалась определенной частью населения как «контрреволюционная сила», «кавалерийская атака» 1918—1920 годов не смогла разрушить «старую церковную машину», т. е. административный аппарат и иерархическую организацию церкви. Кроме того, в непростых условиях Гражданской войны у местных властей часто не хватало ни сил, ни времени для полномасштабного проведения антицерковных акций, которым правительство стремилось придать планомерный и всеохватывающий характер. Так, в Петрограде к концу войны значительная часть домовых церквей так и не была ликвидирована, частично сохранялась и религиозная благотворительность — в основном под видом «частных», «нецерковных» оставались богадельни, приюты, столовые, учреждения по трудовой помощи, а также детские площадки, сады, различные курсы, библиотеки, читальни. После прекращения преподавания Закона Божьего в государственных школах его удалось заменить частноцерковным обучением при храмах.
Для того чтобы покончить «в том виде, как они сложились, с органами управления церковников, с церковной иерархией», была необходима особая тактика «разложения церкви», которую смогли постепенно выработать и осуществить в ходе антицерковной кампании 1922 года карательно-репрессивные органы.
Еще до начала этой кампании органы ВЧК (с февраля 1922 года — ГПУ) постепенно вырабатывали собственное, отличавшееся от установок VIII («церковного») отдела Народного комиссариата юстиции (далее — НКЮ) представление о содержании и способах проведе-
ния религиозной политики и защищали свою самостоятельность в этой сфере деятельности. Важно отметить, что для особой позиции репрессивно-карательных органов имелись как объективные предпосылки, так и предпосылки, вызванные спецификой работы ВЧК.
Во-первых, условия Гражданской войны практически не позволяли развернуть широкую атеистическую (в прямом понимании этого слова) пропаганду, которая в тот период велась некоординированно, носила ярко выраженный антирелигиозный, антицерковный «разрушительный» характер. Пункты второй программы РКП(б) 1919 года, требовавшие наладить систематическую, планомерную пропаганду, не сводившуюся лишь к разоблачению контрреволюционной роли религиозных организаций, но включавшую научно-просветительную и культурно-массовую деятельность, оставались декларацией [6, с. 83]. Советские органы, а также партийные и комсомольские ячейки часто были не в состоянии выполнить эти задачи. Не хватало кадров, обладавших специальными и даже элементарными знаниями [2, с. 17].
Во-вторых, в целом предвзятой по отношению к РПЦ и явно нереалистичной в вопросах о перспективах существования и силе духовного влияния ее на население страны оказалась позиция VIII отдела НКЮ. Весьма характерно, что руководитель отдела П.А. Красиков и его сотрудник И.А. Шпицберг, принимая 10 декабря 1919 года профессора И.В. Попова, ходатайствовавшего о восстановлении монашеской жизни в Троице-Сергиевой лавре, упраздненной как действующий монастырь, «согласно заявили, что они надеются, что через 5 лет религия будет совсем истреблена и вытравлена из народной души». «В заключение Попов старался с тем и с другим из своих собеседников завести речь о выяснении условий возможности жизни церкви при наличности советской власти, но Красиков и Шпицберг явно уклонились от ответа на предложенный вопрос», — докла-
дывал на совместном заседании Священного синода и Высшего церковного совета 12 декабря 1919 года протопресвитер Н.А. Любимов [12, л. 107 об.].
В-третьих, органы ВЧК располагали широкой и в целом достоверной информацией о состоянии РПЦ, умонастроениях духовенства и мирян. В еженедельных информационных сводках ВЧК для руководства страны был предусмотрен раздел «Духовенство», в котором, в частности, отражались настроение священнослужителей, их отношение к Декрету об отделении церкви от государства и другим актам советской власти [10, с. 60, 153—154].
Хорошую осведомленность репрессивно-карательных органов о работе высшей церковной власти показывает обстоятельный доклад агента ВЧК А. Филиппова, составленный 7 октября 1919 года и посвященный посланиям патриарха Тихона в 1918—1919 годах. Вопреки утверждению П.А. Красикова о «четырех манифестах патриарха Тихона» [5] агент правильно отметил, что существуют лишь три публичных послания патриарха, получившие к тому времени широкое распространение: 1) от 19 января 1918 года по поводу гонений на церковь, 2) от 18 марта того же года на тему о заключении Брестского мира, 3) от 21 июля 1919 года с призывом к христианам прекратить еврейские погромы. Письменное же отношение патриарха к Совету народных комиссаров от 8 ноября 1918 года, вызвавшее наиболее отрицательную реакцию у советского руководства и официальной печати, по мнению Филиппова, не обращено к общественности и не составляет послания [13, с. 47, 48].
Примечательно, что доклад Филиппова, составленный буквально накануне выхода чрезвычайно важного патриаршего послания, уже содержит развернутую характеристику этого подготовленного и еще не обнародованного документа высшей церковной власти. Это четвертое по счету послание, замечает агент ВЧК, «еще не выпущенное, но уже подписанное и в подлиннике находящееся у меня в портфеле обращение Тихона к духовенству».
Несмотря на то что доклад Филиппова написан, исходя из отношения к церкви как к контрреволюционной, враждебной советской власти силе, агент ВЧК оценивал в нем позицию высшего церковного руководства более реали-
стично и менее предвзято, чем упоминавшиеся выше сотрудники VIII отдела НКЮ, отвечавшие за выработку и осуществление религиозной политики государства. Так, рассматривая патриаршее послание от 21 июля 1919 года, Филиппов оценил его как «уже имеющее некоторые положительные признаки». «Это послание, — отмечал он, — представляет бесспорный шаг по сравнению с предшествующими. Оно в заключении имеет даже призыв к прекращению кровавой распри с теми, кого считают врагами, т. е. большевиками» [Там же. С. 54].
Особое внимание агент ВЧК уделил «последнему по времени», т. е. четвертому, посланию патриарха как исключительно важному для выяснения отношения высшего церковного руководства к Гражданской войне и советской власти. «Отныне, — докладывал А. Филиппов, — не может быть колебаний и двойственности толкований в отношении образа мыслей высшей церковной власти да и самого патриарха. Напротив, духовенству в послании, как своего рода приказе по духовному ведомству, решительно предписывается силой церковного авторитета подчинение советской власти и всем ее велениям. Таким образом, признание ее (хотя бы и без одобрения ее действий) со стороны церковной власти уже состоялось, именно с подписанием и выпуском в свет четвертого послания» [Там же].
В заключение своего доклада Филиппов предлагал наладить самое широкое распространение этого патриаршего послания в массах, указав на «необходимость напечатания в сотнях тысяч экземпляров с немедленной отсылкой потребного их количества в зарубежную Русь: Кавказ, Дон, Сибирь». «Кроме того, — писал он, — весьма важно... сделать перевод этого послания на иностранные языки с отсылкой его за границу при соответствующих комментариях, определяющих значение послания и его последствия, а также сделав выводы политического свойства: в смысле изменения взглядов духовенства на советскую власть и ее нынешнее положение в России» [Там же. С. 55].
Следует подчеркнуть, что в отличие от многих официальных идеологов и пропагандистов, а также большинства сотрудников VIII отдела НКЮ агент ВЧК признавал, что «сила мнения церковной власти и влияние ее в России пока еще огромны». По мнению Филиппова, посла-
ния патриарха Тихона в этих условиях имеют «практическое жизненное значение. К словам и мыслям главы православной церкви все прислушиваются с тревогой, точно к набатному звону» [13, с. 54].
Очевидно, готовясь к допросу патриарха в декабре 1919 года, член коллегии ВЧК М.И. Лацис изучал доклад Филиппова, о чем свидетельствует соответствующая пометка на этом документе [Там же. С. 55].
2 декабря 1919 года Лацис выступил в газете «Известия» «в дискуссионном порядке» со статьей «Государство и церковь», в которой впервые намечалась чекистская идея раскола церкви путем выявления и поддержки «прогрессивного духовенства», лояльного к советской власти. Автор статьи исходил из необходимости прямого вмешательства государства в дела церкви в случае расхождения ее с государством. «Советская власть, — писал М.И. Лацис, — провела отделение церкви от государства, а религию объявила частным делом. Это, однако, не значит, что для Советского государства безразлично, что творится в церкви и каким путем она идет... Допустить расхождение церкви с государством — это значит допустить государство в государстве». Анализируя двухлетний опыт государственно-церковных отношений, Лацис предлагал в религиозной политике сделать особый упор на поддержку выявившегося «прогрессивного духовенства», лояльного к советской власти. «Этот недавний опыт учит нас, — указывал заместитель Ф.Э. Дзержинского, — быть предупредительными и поддерживать в духовенстве то течение, которое следует за духом времени и идет на поддержку советской власти. Это течение наметилось довольно ясно, и было бы непростительно не обратить внимания на новые веяния в православной церкви» [7].
В контексте общей оценки церкви как «орудия для подчинения трудящихся масс эксплуататорам» и т. п., данной в этой статье, внимательному и непредвзято настроенному читателю ясно, что предложенная М.И. Лацисом тактика поддержки государством «новых веяний в церкви» была направлена не на ее укрепление, а на раскол и последующее уничтожение, о чем, разумеется, автор статьи не мог писать прямо.
С резкой критикой предложений Лациса как ошибочных и вредных выступил офици-
альный теоретик религиозной политики государства П.А. Красиков, отстаивавший приоритет руководимого им VIII отдела НКЮ на разработку и проведение такой политики в жизнь. Следует отметить, что исходные идеи отношения нового государства к конфессиям были обстоятельно изложены им в статье «Советская политика в религиозном вопросе» [4]. Примечательно и то, что в период проведения кампании по вскрытию святых мощей Красиков выступал за ее осуществление, не останавливаясь перед применением силы. С его подачи этой темой заинтересовался В.И. Ленин. 7 марта 1919 года по докладу руководителя VIII отдела НКЮ он написал записку народному комиссару юстиции Д.И. Курскому с предложением вскрыть при свидетелях мощи, хранившиеся в Чудовом монастыре Кремля [9, с. 522]. Руководимый Красиковым VIII отдел вопреки декрету от 23 января 1918 года фактически присвоил себе право истолковывать вероучение и каноны РПЦ. Выступая против церковного почитания святых мощей, отдел обвинил духовенство «в отступлении от догматов православной религии и соборных постановлений» и утверждал, что «нельзя усмотреть ни одного сколько-нибудь авторитетного с точки зрения официальной православной религии указания, что церковь подобные предметы (мощи. — А.К.) предписывает считать предметами, предназначенными для богослужебных целей» [14, с. 111].
В статье «Кому это выгодно», опубликованной в «Известиях», П.А. Красиков исказил суть позиции М.И. Лациса как одного из руководителей ВЧК, сводившейся якобы к тому, «чтобы православная церковь не была обречена на небытие, а получила благодаря объединению с советской властью счастливую возможность вновь быть приемлемой для миллионов трудящихся, стоящих на советской платформе и поэтому не могущих признавать враждебную ей церковь». Кроме того, как утверждал Красиков, «никакое духовенство не может быть прогрессивным» [3].
В справедливости обвинений Красиковым Лациса в стремлении спасти церковь, приспособив ее к новым условиям, невозможно не усомниться еще и потому, что последний во время Гражданской войны отстаивал применение самых жестоких мер по отношению к «контр-
революционному духовенству». Являясь с июля 1918 года председателем ЧК по чехословацкому фронту и одновременно председателем военно-полевого суда 5-й армии [1, с. 488], Лацис издал по ЧК приказ № 9, определявший следующее отношение к священнослужителям: «подвергать расстрелу каждого из них, несмотря на его сан, кто дерзнет выступить словом или делом против советской власти» [8, с. 4].
Разногласия между VIII отделом НКЮ и ВЧК вновь обострились в конце 1920 года, когда по окончании военных действий на фронтах Гражданской войны необходимо было решать вопрос об определении религиозной политики государства в мирных условиях. 4 декабря 1920 года заведующий секретным отделом ВЧК Т.П. Самсонов писал Ф.Э. Дзержинскому: «Тов. Лацис глубоко прав, когда говорит, что коммунизм и религия взаимно исключаются, а также глубоко прав и в том, что религию не сможет разрушить никакой другой аппарат, кроме аппарата ВЧК» [13, с. 146].
30 ноября 1920 года председатель ВЧК направил В.И. Ленину «доклад о попах Лациса и Самсонова», в котором обосновывалась политика расчленения РПЦ на враждующие между собой группировки, в результате чего она перестала бы существовать как единая организационная структура. В проведении этой политики в жизнь составители доклада главную роль отводили своему ведомству, т. е. ВЧК.
В сопроводительной записке к докладу, поддержав предложения своих сотрудников, Дзержинский особенно настаивал на том, чтобы с церковью работало только ВЧК своими методами. «Я считаю, — подчеркивал он, — что официально или полуофициально иметь с попами дела... может позволить только ВЧК» [Там же. С. 159]. В письме к Лацису в декабре 1921 года Дзержинский так развивал это положение: «...церковную политику развала должна вести ВЧК, а не кто-либо другой. Официальные или полуофициальные сношения с попами — недопустимы... Лавировать может только ВЧК для единственной цели — разложения попов. Связь какая бы то ни было с попами других органов — бросит на партию тень — это опаснейшая вещь» [11, с. 24-25].
В декабре 1920 года Т.П. Самсонов докладывал Дзержинскому: «...приняв во внимание то, что низшее молодое белое духовенство, правда,
в незначительной своей части, безусловно прогрессивно, реформистски и даже революционно настроено по отношению к перестройке церкви, секретный отдел ВЧК сосредотачивает все свое внимание именно на поповскую массу, и только через нее мы сможем путем долгой напряженной и кропотливой работы разрушить и разложить церковь до конца» [15, с. 71].
Исходя из этих положений, секретный отдел решил «резко активизировать» в 1921 году «осведомительную и агентурную работу по духовенству». В качестве первоочередных мер в этом направлении деятельности ВЧК помощник уполномоченного секретного отдела предлагал следующее:
«1. Пользоваться в своих целях самим духовенством, в особенности занимающим важное служебное в церковной жизни положение, как то: архиереями, митрополитами и т. п., заставляя их под страхом суровой ответственности издавать по духовенству те или иные распоряжения, могущие быть нам полезными...
2. Выяснить характер отдельных епископов, викариев, дабы на черте честолюбия разыгрывать разного рода варианты, поощряя их желания и помыслы.
3. Вербовать осведомителей по духовенству предлагается после некоторого знакомства с духовным миром и выяснения подробных черт по каждому служителю культа в отдельности. Материалы могут быть добыты разными путями, а главным образом через изъятие переписки при обысках и через личное знакомство с духовной средой.
Материальное заинтересование того или иного осведомителя среди духовенства необходимо... при том же субсидии денежные и натурой, без сомнения, его будут связывать с нами и в другом отношении, а именно в том, что он будет вечный раб ЧК, боящийся расконспирировать свою деятельность.
Практикуется и должна практиковаться вербовка осведомителей и через застращивание тюрьмой, лагерем по незначительным поводам, за спекуляцию, нарушение правил и распоряжений властей и т. п. Главным образом надо обращать внимание на качественное состояние осведомителя, а не на количество. Ибо только тогда, когда завербованы хорошие осведомители и вербовка произведена со вниманием, можно надеяться черпать из той
или другой среды нужные нам материалы» [10, с. 154-155].
Руководствуясь этими рекомендациями, образованное при секретном отделе ВЧК (затем ГПУ — ОГПУ) особое VI отделение («церковное») развернуло осведомительную и агентурную работу» среди мирян, иереев и даже епископата. «Церковное» отделение также разрабатывало и осуществляло акты репрессий в отношении духовенства.
Иную тактику в отношении РПЦ предлагал П.А. Красиков. 30 ноября 1920 года, т. е. одновременно с докладом ВЧК В.И. Ленину, руководитель VIII отдела НКЮ направил председателю Совнаркома свою записку. В ней Красиков отмечал: «...моя линия, которая расходится с линией ВЧК (Лацис; была в печати моя полемика с ним), заключается в выдержке обеих групп на сухоядении, а не оживлении их пайками... Тихона надо шельмовать в лоск, а не опрокидывать с помощью реформации» [13, с. 159—160]. Далее Красиков утверждал, что РПЦ уже не располагает широкой социальной базой, так как за ней «идет кулачество и старухи», а внутри самой церкви «никакого реформаторского движения не наблюдается». Руководитель VIII отдела считал, что «способствовать созданию хотя бы бутафорской реформации... невыгодно для революции» и в связи с этим отдавал «предпочтение непричесанному русскому попу, дискредитированному всем прошлым» [Там же. С. 160].
Таким образом, вместо раскола церковной организации на враждующие группировки с помощью «прогрессивного духовенства» П.А. Красиков, по существу, предлагал лишь продолжить проводившуюся в 1918—1920 годах тактику «кавалерийских атак» на церковь, явно исчерпавшую себя к исходу Гражданской войны.
Руководству страны предстоял выбор между однопланово-репрессивным подавлением религиозных организаций и допущением определенных компромиссов с теми из лояльных представителей духовенства, которых можно будет использовать с целью организации раскола церкви и ее конечного уничтожения.
Важно подчеркнуть, что с введением нэпа основная установка в религиозной политике на полное вытеснение церкви из всех сфер государственной и общественной жизни не изменилась, наступление на РПЦ продолжалось
посредством сочетания репрессивного подавления религиозных организаций с определенными компромиссами с теми из представителей духовенства, которых можно было использовать с целью организации церковного раскола. Средства проведения религиозной политики на местах не претерпели существенных изменений — партийные и советские органы, как и в годы Гражданской войны, делали упор (вместо «политической работы в массах») на административно-карательные меры в отношении духовенства и верующих.
Новая антицерковная кампания развернулась на базе изъятия церковных ценностей из храмов и монастырей под лозунгом сбора средств для голодающих (голод начался во второй половине 1921 года). На самом деле постепенно основной задачей кампании становился раскол церкви с целью ускорения ее ликвидации как таковой.
В ходе кампании 1922 года ГПУ постепенно заняло ведущее место в осуществлении в целом государственной политики в отношении церкви. Ключевым органом борьбы с РПЦ отныне на долгие годы стало VI («церковное») отделение секретного отдела ГПУ во главе с Е.А. Тучковым. Тем самым ликвидационный отдел Наркомюста постепенно терял возможность влиять на проведение религиозной политики и превращался в своеобразный консультативный орган по отношению к государственным ведомствам и учреждениям, в той или иной степени касавшимся деятельности религиозных организаций.
Одним из важнейших итогов этой кампании явилось складывание системы органов центральной власти по проведению религиозной политики. Во главе этой системы стояло Политбюро ЦК партии, Антирелигиозная комиссия ЦК РКП(б) координировала антицерковную деятельность различных ведомств и учреждений, непосредственным исполнителем карательных мер и проводником религиозной политики в основном были органы ГПУ — ОГПУ — НКВД. Все это позволяло Советскому государству от осуществления различных антицерковных кампаний перейти к планомерному и последовательному вытеснению РПЦ из всех сфер общественной жизни, сменившемуся в конце 1920-х годов курсом на полную ликвидацию религии и церкви.
список литературы
1. Деятели СССР и революционного движения России [Текст] // Энцикл. слов. Гранат. — М., 1989.
2. Крапивин, М.Ю. Противостояние: большевики и церковь [Текст] / М.Ю. Крапивин. — Волгоград, 1993.
3. Красиков, П.А. Кому это выгодно [Текст] / П.А. Красиков // Известия. — 1919. — 14 декабря.
4. Он же. Советская политика в религиозном вопросе [Текст] / П.А. Красиков // Революция и церковь. — 1919. — № 1.
5. Он же. Четыре манифеста патриарха Тихона [Текст] / П.А. Красиков // Революция и церковь. — 1919. — № 3.
6. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК [Текст]. — Изд. 9-е. — М., 1983. — Т. 2.
7. Лацис, М.И. Государство и церковь [Текст] / М.И. Лацис // Известия. — 1919. — 2 декабря.
8. Он же. Приказ № 9 по ЧК чехословацкого фронта [Текст] / М.И. Лацис // Красный террор. — 1918. — № 1.
9. Ленин, В.И. Полное собрание сочинений [Текст]. В 55 т. Т. 3 / В.И. Ленин. — 5-е изд. — М., 1965.
10. Одинцов, М.И. Государство и церковь в России. XX в. [Текст] / М.И. Одинцов. — М., 1994.
11. Он же. Государство и церковь. 1917—1938 [Текст] / М.И. Одинцов. — М., 1991.
12. РГИА. Ф. 831 (канцелярия патриарха Тихона и Священного синода). Оп. 1. Д. 25.
13. Русская православная церковь и коммунистическое государство. 1917—1941. Документы и фотоматериалы [Текст]. — М., 1996.
14. Хроника VIII отдела. Мощи [Текст] // Революция и церковь. — 1919. — № 6—8.
15. Цыпин, В. История русской церкви. 1917—1997 [Текст] / протоиерей В. Цыпин. — М., 1997.
УДК 94(47+57) «192»
И.В. Сидорчук
механизмы адаптации российской университетской гуманитарной науки В УСЛОВИЯХ социально-политического РАЗВИТИЯ 1920-х ГОДОВ*
Актуальность данной темы определяется тем, что в отечественной исторической науке недостаточно разработан вопрос о взаимодействии ученого сообщества с властью и его приспособлении к социально-политическим реалиям 1920-х годов. Целью данной статьи является краткий анализ проблемы адаптации «старой» университетской науки и ученых «старой школы» в новых постреволюционных политических условиях, роли ученого сообщества в становлении культурной политики исследуемого периода, проблемы механизмов реализации проектов, направленных на разви-
* Статья подготовлена при поддержке проекта «Университетское образование в контексте истории Советского государства и общества. 1922 г. — 1930-е гг.» Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009—2013 годы (Мероприятие 1.3.2), ГК № 14.740.11.1301.
тие антропологических дисциплин в контексте социально-политических изменений.
Одной из особенностей развития науки в России как в предреволюционный, так и в постреволюционный период было развитие университетской науки не параллельно, а в одном русле с академической. Это обеспечивало высокий уровень преподавания в высшей школе и активнейшее участие профессуры в различных научных проектах, на первый взгляд не связанных с высшей школой. Среди причин этого можно выделить невозможность развития некоторых научных направлений в рамках жестко регулируемой властью университетской деятельности, осознание особенностей истории развития науки. В частности, С.Ф. Ольденбург, один из ведущих ученых эпохи, полагал, что «XVIII век был для науки веком академий, XIX век стал веком университетов, а XX век будет веком исследовательских институтов» [Цит. по: 4, с. 98].
