CC BY
50
УДК 80
М.Б. Раренко
кандидат филологических наук; старший научный сотрудник,
Отдел языкознания, Институт научной информации по общественным наукам
(ИНИОН) РАН; Москва, Российская Федерация; e-maiL: rarenco@rambLer.ru
РАЗГОВОР ПО-РУССКИ НА СТРАНИЦАХ РОМАНА И. А. ГОНЧАРОВА «ОБЛОМОВ»
Изучение национального характера невозможно вне связи с культурой, в недрах которой он сформировался. В современной гуманитарной науке вопрос о национальном характере рассматривается как сложная междисциплинарная проблема, поскольку, как показывают исследования, ни одна наука не может претендовать на всеобъемлющее его описание. Культура представляет собой символический конструкт и как таковой может быть по-разному наполняться смыслами, т. е. в разных культурных сообществах одни и те же действия индивидуумов могут иметь различное, даже противоположное, символическое значение, что позволяет говорить о том, что ценностные доминанты культуры (их наличие не подвергается никаким сомнениям) могут существенным образом отличаться и отличаются друг от друга. XIX век остался в истории европейской цивилизации как век национализма, век, когда представители европейских наций и народностей стали задумываться каждая о собственном своеобразии, уникальности, неповторимости. Во многом этому способствовали события, произошедшие во Франции. В России в этот период также отмечается повышенный интерес к проблеме самоидентификации. Вопросы нации, национализма, национального сознания, национального мышления в этот период занимают представителей самых разных слоев общества, в том числе и писательские круги. В XIX в. романы приобрели небывалую до того времени популярность, и роль художественной литературы, в частности, жанра романа, невозможно переоценить в процессе конструирования национально-специфического дискурса. В статье анализируется русская речь, представленная на страницах романа И. А. Гончарова «Обломов».
Ключевые слова: И. А. Гончаров; «Обломов»; роман; «образ речи»; национальный характер; разговор по-русски; национальный язык; литература XIX в.; художественная литература; моделирование.
M. B. Rarenko
Candidate of Philology (PhD); Senior Research FeUow, the Centre for Linguistics, Institute of Scientific Information on Social Sciences of the Russian Academy of Sciences; Moscow, Russia; e-mail: rarenco@rambler.ru
CONVERSATION IN RUSSIAN STYLE ON THE MARGINS OF I. A. GONCHAROV'S NOVEL 'OBLOMOV'
The study of the national character is impossible without considering the culture in the depths of which it has been formed. In modern Humanities, the question of
national, character is considered as a compLex interdisciplinary probLem, because, as the studies show, no one approach can cLaim to a comprehensive description of it. CuLture is a symboLic construct, and as such can be fiLLed with different meanings, i.e. in different cuLturaL communities, the same actions of individuaLs can have different, even opposite, symboLic meaning, which suggests that the vaLue dominants of cuLture (their presence goes without any doubt) may differ significantLy and differ from each other as weLL. The XIX century remained in the history of the European civiLization as the century of nationaLism, the century when representatives of European nations and nationaLities began to think about their uniqueness. This was LargeLy due to the events that took pLace in France. In Russia, during this period, there is aLso an increased interest in the probLem of seLf-identification. The questions of nation, nationaLism, nationaL consciousness, nationaL thinking in this period seem very important to the representatives of various strata of the society, incLuding writers. In the XIX century, noveLs gained unprecedented popuLarity, and the roLe of fiction, in particuLar, the genre of the noveL, cannot be overestimated in the process of constructing a nationaL-specific discourse. The articLe anaLyzes the Russian speech, presented on the margins of the noveL "ObLomov" by I. Goncharov.
Key words: I. Goncharov; "ObLomov"; noveL; "image of speech"; nationaL character; conversation in Russian; nationaL Language; Literature of the XIX century; fiction; modeLLing.
1. Введение
В настоящее время отмечается большой интерес к изучению национальной культуры. Возможно, этот очередной всплеск интереса можно объяснить процессами глобализации, протекающими в современном обществе и сопровождающимися самыми разными опасениями, вплоть до того, что в результате возникновения глобального языка (как известно, в настоящее время в его роли выступает английский язык, имеющий быть таковым все основания, в том числе и научно подтвержденные) произойдет «унификация» культур, т. е. постепенно англо-американская культура распространит свое влияние на другие и поглотит их. Безусловно, далеко не исследователи разделяют столь пессимистические прогнозы и утверждают, что изучение английского языка как международного, языка, при помощи которого можно изучать не только культуры народов, говорящих на английском языке, но и другие национальные культуры позволит не только сохранить все другие национальные культуры, но и повысить их статус в мировом сообществе.
Общепринятым фактом является то, что изучение культуры народа и связанной с ней проблемы национальной идентичности невозможно
без обращения к его национальному языку. Существование «национального характера», т. е. присущего каждому народу (или этносу) своего, отличного от других, психологического склада, кажется, не подвергается никакому сомнению. Неоднократно предпринимавшиеся в разными эпохи и с разными целями попытки систематизировать этнографические описания, начиная с древних времен, подтверждают, что эти знания претендовали на научный характер и, что более важно, таковыми признавались. В Римской империи такие описания, к примеру, выступали как своеобразное пособие для властей по вечно актуальному национальному вопросу, поскольку, говоря современным языком, позволяли в какой-то степени, в большей или меньшей, предугадать «модели поведения» представителей разных народов. На основании таких тщательно собранных описаний и строилась известная во всем мире византийская дипломатия. Как показывает анализ научно-специальной литературы, вплоть до ХХ столетия исследования национального характера продолжают использоваться как в политических, так и в иных целях.
2. Национальный характер как междисциплинарная проблема
Изучение национального характера невозможно вне связи с культурой, в недрах которой он сформировался. В современной гуманитарной науке вопрос о национальном характере рассматривается как сложная междисциплинарная проблема, поскольку, как показывают исследования, ни одна наука не может претендовать на всеобъемлющее его описание. Особое внимание проблеме изучения национального характера уделяет психологическая антропология, или этнопсихология, динамично развивавшаяся на протяжении всего ХХ в. в непосредственном сотрудничестве с другими дисциплинами гуманитарного цикла - историей, социологией, психологией, психоанализом, семиотикой, лингвистикой, культурологией и др.
Национальный характер, таким образом, предстает как нечто объективное, то, что можно выявить, и то, что описать как комплекс психологических особенностей, зачастую полагаясь на собственную интуицию, воспринимая какие-то черты представителей другого народа (этноса) как «странности». Также следует отметить, что национальный характер представляет собой не органическое, самотождественное образование, а, скорее, продукт мышления и риторики, т. е.
некий ментальный конструкт, порожденный нашим восприятием и нашедшим отражения в культуре.
Поскольку, согласно символической концепции культуры, культурные феномены является символическими, при изучении культуры происходит изучение символов и символических действий, присутствующих в любой культуре в изобилии, хотя они и могут не восприниматься носителями данной культуры как таковые.
В 1970 г. была опубликована работа К. Гирца1 «Интерпретация культуры», в которой культуру предлагается рассматривать как сложный семиотический текст, как «паутина смыслов», а анализ культуры рассматривается как диалог, нацеленный на понимание, интерпретацию, поиск значений и раскрытие социальных механизмов, лежащих в основе человеческого опыта. Таким образом, изучение культуры, по мнению К. Гирца, оказывается подобно чтению текста. Предложенная исследователем метафора как никакая другая хорошо объясняет процесс познания культуры: изучая чужую культуру, исследователь старается уловить ее смыслы и значения, используя при этом не только свой интеллект, но и интуицию, т. е. способность к самопереживанию, вчувствованию, эмпатии.
Как уже было сказано выше, культура представляет собой символический конструкт, и как таковой может быть по-разному наполняться смыслами, т. е. в разных культурных сообществах одни и те же действия индивидуумов могут иметь различное, даже противоположное, символическое значение, что позволяет говорить о том, что ценностные доминанты культуры (их наличие не подвергается никаким сомнениям) могут существенным образом отличаться и отличаются друг от друга. Таким образом, можно рассматривать культуры как производные от этнических констант, с одной стороны, и ценностной ориентации, - с другой. Этнические константы сами по себе не имеют содержательного наполнения, а представляют собой определенную и не меняющуюся на протяжении жизни этноса форму упорядочения культурного опыта, которая в соответствии со
1 Клиффорд Гирц (р. 1926) - американский антрополог, основатель направления интерпретативной антропологии, представляющей собой синтез традиций американской культурной антропологии с традициями европейской социальной теории и философии XX в.
сменой культурно-ценностных доминант народа в течение его истории может наполняться разным смыслом.
Следует отметить, что проблемами национального самосознания обеспокоены не только представители научного сообщества, но и «рядовые» граждане, вынужденные, в силу самых разных обстоятельств, часто на бытовом уровне, идентифицировать себя в противоположность представителям других этносов, особенно сегодня, когда по всему миру наблюдаются громадные потоки мигрантов в поисках лучшей жизни.
Роль представителей искусства и литературы в процессе конструирования национальной идентичности оказывается не менее ответственной, поскольку они воздействуют на сознание не на рациональном, а на эмоциональном уровне. В литературных произведениях национальное самосознание нередко моделируется, затем, если происходит процесс признания аудиторией, становятся предметом рефлексии, подражания, и, в конечном счете, воспроизведения. Таким образом, можно говорить о том, что национальное единство часто представляет собой не обязательно нечто объективно существующее, а то, что представителями этноса воспринимается, «воображается» как существующее. Именно об этом писал в своей работе «Воображаемое сообщество. Размышления о происхождении и распространении национализма» (1983) американский культуролог Б. Андерсон [Anderson 1983].
3. Моделирование национальной идентичности в художественной литературе
XIX век остался в истории европейской цивилизации как век национализма, век, когда представители европейских наций и народностей стали задумываться каждая о собственном своеобразии, уникальности, неповторимости. Во многом этому способствовали события, произошедшие во Франции.
В России в этот период также отмечается повышенный интерес к проблеме самоидентификации. Вопросы нации, национализма, национального сознания, национального мышления в этот период волнуют представителей самых разных слоев общества, в том числе и писательские круги.
В XIX в. романы приобрели небывалую до того времени популярность, и роль художественной литературы, в частности, жанра романа,
невозможно переоценить в процессе конструирования национально-специфического дискурса. М. М. Бахтин писал: «Огромная популярность романов способствовала тому, что они приняли на себя ключевую роль в конструировании нации как воображаемого сообщества» [Бахтин 1996, с. 294]. И действительно, писатели XIX в. тщательно выписывали на страницах своих романов мельчайшие детали современного быта, уклада жизни представителей разных сословий в противовес предыдущим эпохам, когда в основном страницы художественных произведений населяли представители высших сословий. Хорошим тоном стало считаться показать, как живет общество в целом, его проблемы и чаяния, мечты и надежды, притязания и будни. Более того, страницы романов наполнялись звучащей речью, поскольку теперь писатели позволили своим персонажам говорить - в текст романа стали интенсивно включаться диалоги персонажей. Писатели середины XIX в., видимо, интуитивно поняли, что живая речь персонажей повышает степень доверия читателей, способствует большей реалистичности повествования, и сознательно и целенаправленно реконструировали ее в своих романах. М. М. Бахтин считал тесную взаимосвязь «изображенной и изображаемой речи» основной особенностью языка художественной прозы.
В XIX в. язык и речь начинают широко осознаваться как основа национальной культуры, исток национального самосознания, критерий национальной (само)идентификации.
4. Моделирование «образа речи» в романе И. А. Гончарова «Обломов»
Известный литературный критик XIX в., вероятно, один из самых авторитетных в тот период, В. Г. Белинский характеризовал И. А. Гончарова как художника «объективного», что в устах уважаемого критика вовсе не было похвалой, как это ни странно: «У него нет ни любви, ни вражды к создаваемым им лицам, они его не веселят, сердят, он не дает никаких нравственных уроков ни им, ни читателю; он как будто думает: кто в беде, тот и в ответе, а мое дело сторона» [Белинский 1953, с. 382]. Подчеркивает объективность повествования писателя и Д. И. Писарев, ставя в заслугу И. А. Гончарову «спокойное, бесстрастное творчество, отсутствие лирических портов, нарушающих ясность и отчетливость этого повествования» [Писарев 1981, с. 44].
Сам И. А. Гончаров полагал, однако, что только такое беспристрастное, объективное творчество и может стать основой реализма, поясняя в статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879), что в его произведениях отразились «как в зеркале, и явления общественной жизни, и нравы, и быт» [Гончаров 1980, с. 107].
В романе И. А. Гончарова «Обломов» обращает на себя внимание большое количество диалогов. И это не удивительно, потому что для И. А. Гончарова, по его собственным словам, язык - «самое живое и чуть ли не единственное выражение национальности» [Гончаров 1980, с. 258]. Более того, право голоса получают не только главные герои повествования, но и второстепенные.
Современная действительность служила для И. А. Гончарова материалом, из которого он выстраивает образ русского общества. Сам писатель неоднократно напоминал о том, что творит бессознательно, ведомый поэтической интуицией, ощущением целого: «Я писал как будто по диктовке. И, право, многое явилось бессознательно; подле меня кто-то невидимо сидел и говорил мне, что писать» [Гончаров 1980, с. 107]. Тем ценнее оказывается то идеально общение, образ которого писатель моделирует на страницах романа - общение, основанное на взаимопонимании на уровне интуиции, наиполнейшего вчувствования в мир собеседника.
И действительно, общение на страницах романа происходит как бы в двух плоскостях: беседу ведут герои романа, но беседа происходит и между писателем и читателем. Самое удивительно то, что происходит общение в обоих случаях по одной и той же модели.
И. А. Гончаров с удивительной легкостью воспроизводит в романе русский разговорный язык, обильно используя просторечие, обращение к русскому культурному тезаурусу. Речь обломовцев, в том числе и посетителей квартиры на Гороховой улице, подчинена разговорному синтаксису, с его эллипсисами, соединительными союзами, перебоями, короткими предложениями. Всё это создает иллюзию непосредственного, живого общения, или, как писал И. А. Гончаров в письме к П. А. Валуеву от 6 июня 1877 г., «живой речи живого человека» [Гончаров 1980, с. 440]. При передаче разговора на письме, конечно, отсутствует экспрессия интонаций голоса и физических жестов.
Удивительно то, что речи настоящих обломовцев - коренных об-ломовцев, самого Обломова, приятелей, навещающих его на улице
Гороховой в Петербурге - в романе оказывается противопоставлена речь Андрея Штольца - «слишком правильная», как замечают П. Вайль и А. Генис [Вайль, Генис 1995, с. 124].
Непосредственно Обломовка описывается в романе только в одной первой главе романа, но в большинстве ситуаций общения, представленных на страницах романа, Обломов не только фигурирует как один из субъектов, но и задает тон в той мере, в какой он останется собой (а собственно вся коллизия романа и разворачивается вокруг вопроса, изменится ли Обломов, а если не изменится, то можно ли его любить таким, каков он есть?). Перемещаясь в пространстве, Обломов везет с собой и воспроизводит везде, где он обосновывается, обломовскую атмосферу. Можно сказать, что разговор по-обломовски - утрированный, «подсвеченный» иронией, но и одновременно окутанный атмосферой поэтического мифа - фигурирует в романе как художественная модель разговора по-русски.
Большинство описанных в романе ситуаций общения происходят ради самого общения, они комически отчуждены от какой-либо утилитарности, пользы дела. Это так называемое нефункциональное общение. Таков, например, бесконечный «разговор» старого Обломова с дворовыми. Например:
- Эй, Игнашка? Чего несешь, дурак? - спросит он идущего по двору человека.
- Несу ножи точить в людскую, - отвечает тот, не взглянув на барина.
- Ну неси, неси; да хорошенько, смотри, наточи! [Гончаров 1979, с. 113].
Сами обломовцы, как видно из приведенного выше примера (а примеры подобного рода можно приводить еще и еще), рассматривают общение в основном и именно как символическое свидетельство взаимопроникновенности. В то же время общение в Обломовке - общение принципиально своих, которое предполагает, что общающиеся между собой хорошо знают друг друга, характеры и привычки друг друга, имеют общие интересы, общих знакомых, уклад их жизни предопределен, ритуален, предсказуем до мелочей.
Общение обломовцев настолько самодостаточно, что они не испытывают тяги ни к чему новому, неизвестному. Более того, все новое и неизвестное их пугает. Для обломовцев их усадьба представляется
символом мироздания. Аналогичным образом ведет себя и Илья Ильич Обломов, покинув Обломовку. Он никак не хочет выходить из дома, где чувствует себя защищенным от чужих, не желает никуда переезжать.
Еще одной характерной чертой общения по-обломовски становится бессмысленное, казалось бы, бесконечное перечисление всех знакомых - Натальи Фадеевны, Анны Андреевны, Алексея Наумовича, Василия Фомича и др., упоминающихся в романе лишь единожды. Ритуальный перебор всех знакомых (на Гороховой происходит все то же самое) на самом деле явление самоценное и значимое: «Сначала ... переберут весь околоток, кто как живет, кто что делает ... проникнут не только в семейный быт, закулисную жизнь, но и в сокровенные замыслы и намерения каждого, влезут в душу» [Гончаров 1979, с. 138].
Такое «влезание в душу» ставшее неотъемлемой частью ежедневного общение ценится высоко. Ему противостоит психологическое отторжение или, по словам Обломова, «извержение из круга человечества» [Гончаров 1979, с. 27]. Для обломовца это худшее из худших наказаний.
Услышав, как Захар сравнивает его с другими (читай «чужими») -«Я думал, что другие, мол, не хуже нас, да переезжают, так и нам можно... » [Гончаров 1979, с. 90], Обломов приходит в неподдельный ужас: «Он [Обломов] в низведении себя Захаром до степени других видел нарушение прав своих на исключительное предпочтение Захаром особы барина всем и каждому» [Гончаров 1980, с. 90]. Не может Обломов смириться и с тем, что его назвали «каким-то Обломовым» [Гончаров 1979, с. 38].
Отличает диалоги обломовцев тавтологичность содержания, также подтверждающая, что общение является ценностью само по себе. Такие диалоги мы можем слышать и в Обломовке, и на Гороховой улице:
...Илья Иванович пойдет к окну, взглянет туда и скажет с некоторым удивлением: «Еще пять часов только, а уж как темно на дворе!»
- Да, - ответит кто-нибудь, - об эту пору всегда темно; длинные вечера наступают [Гончаров 1979, с. 131].
А вот Обломов и Судьбинский в квартире Обломова обмениваются мнением о неком Олешкине, упоминаемом в романе единожды:
- Он добрый малый! - сказал Обломов.
- Добрый, добрый..
- Очень добрый, характер мягки, ровный, - говорил Обломов.
- Такой обязательный, - прибавил Судьбинский, - и нет этого, знаешь, чтоб выслужиться, подгадить, подставить ногу, опередить... все делает, что может.
- Прекрасный человек! Бывало, напутаешь в бумаге, недоглядишь, не то мнение или законы подведешь в записке, ничего: велит только другому переделать. Отменный человек! - заключил Обломов» [Гончаров 1979, с. 26].
Обмен репликами между обломовцами следует однажды и навсегда принятым правилам, в частности, собеседники не могут противоречить друг другу. Собеседник просто обязан согласиться со сказанным поддержать или продолжить начатую другим мысль.
Молчание - еще один принятый среди обломовцев ритуал. Молчание символизирует коллективное мышление обломовцев, носит эмпатический характер: «Между собеседниками по большей части царствует глубокое молчание... » [Гончаров 1979, с. 131), «И опять замолчат» [Гончаров 1979, с. 131], «... и все погрузилось в молчание» [Гончаров 1979, с. 134]. В этом смысле особую значимость приобретает привычно-молчаливое молчание Обломова и Захара: «Обломов с упреком смотрел на него, покачал головой и вздохнул, а Захар равнодушно поглядел в окно и тоже вздохнул. Барин, кажется, думал: "Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели я сам", а Захар чуть ли не подумал: "Врешь! Ты только мастер говорить мудреные да жалкие слова, а до пыли и паутины тебе и дела нет"» [Гончаров 1979, с. 15].
Еще большую ценность, нежели эмфатическое молчание, в романе приобретает единение в выполнении ритуальных действий или переживаний эстатических состояний: будь то гомерический смех или, напротив, несказанные слезы: «Все вдруг встрепенулись, посмотрели на Луку Савича и разразились хохотом» [Гончаров 1979, с. 133]:
- Да, да, - продолжает та. - Пришли последние дни: восстанет язык на язык, царство на царство ... наступит светопредставление! - выговаривает наконец Наталья Фадеевна, и обе плачут горько [Гончаров 1979, с. 138].
Диалоги в романе подчиняются ритмическим законам, подобно поэзии. Ритмичность речи, поддерживаемая благодаря многочисленным повторам, рефренам, создает впечатление неспешно протекающих бесед, завораживает и очаровывает читателя. Происходит
гармонизация позиций участников, их взаимоотождествление даже на психосоматическом уровне:
- Вы как будете: пешком или в экипаже?
- Да .. никак, - сказал Обломов.
- Первого мая в Екатерингофе не быть! Что вы, Илья Ильич! - и изумлением говорил Волков. - Да там все!
- Ну, как все! Нет, не все! - лениво заметил Обломов [Гончаров 1979, с. 20].
Описанная выше модель общения может быть условно названа эм-патической. Она предполагает и подразумевает общение среди близких, хорошо знающих друг друга людей и лучше всего подходит для «домашнего» общения, общения в кругу семьи. В некотором роде все действие романа представляет собой поиски заглавным персонажем дома, усилия восстановить - во взрослом, зрелом социальном состоянии - неподражаемую идиллию проникнутого, окутанного любовью детства. В своих петербургских домах Илья Ильич Обломов стремится воспроизвести дух изначальной Обломовки, и это ему - увы! - лучше всего удается на Выборгской стороне, в доме вдовы Пшеницыной.
5. Выводы
Как можно видеть на примере романа И.А. Гончарова «Обломов», в художественной литературе XIX в. активно осваиваются этносте-реотипы, носителем которых традиционно выступает национальный фольклор и язык в целом, при этом этностереотипы предстают как предмет социальной эстетизации, игры, саморефлексии, критики, анализа, дискуссии. Этностереотипы, относящиеся к сфере коммуникативного поведения, заслуживают особого внимания, поскольку, будучи погруженным в определенную культурную среду, человек усваивает характерные для нее коммуникативные стереотипы, подобно тому, как овладевает и другими социальными навыками. В художественной литературе речевое поведение, с одной стороны, отображается (примером непосредственного отображения являются включенные в ткань повествования диалоги персонажей), с другой -художественное произведение само непосредственно участвует в речевом общении, поэтому может рассматриваться как частный способ принятого в данном социуме типа общения.
В романе И. А. Гончарова русская речь представлена как макрообраз. Легкая ирония, недоговоренность, умолчания, намеки, рассчитанные на понимание с полуслова и бесконечное доверие, -- характерные признаки гончаровского дискурса как внутри романа, так и посредством его.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бахтин М. М. Собрание сочинений : в 7 т. М. : Русские языки, 1997. Т. 5. 730 с. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений : в 13 т. М. : Издательство Академии наук СССР, 1953. Т. 8. 728 с. Вайль П., Генис А. Родная речь: Уроки изящной словесности. М. : Независимая газета, 1995. 190 с. Гончаров И. А. Лучше поздно, чем никогда // Гончаров И. А. Собрание сочинений : в 8 т. М. : 1980. Т. 8. С. 99-148. Гончаров И. А. Обломов // Гончаров И. А. Собрание сочинений : в 8 т. М. : 1979. Т. 4. 534 с.
Писарев Д. И. Литературная критика : в 3 т. Л. : Художественная литература, 1981. Т. 1. 384 с.
Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of
Nationalism. L., N.Y. : Verso, 1983. 198 p. Geertz C. The Interpretation of Cultures. Selected Essays. N.Y. : Basic Books, 1973. 527 p.
