CC BY
16
УДК 658.3
Ю. Л. КРОЛЕВЕЦ,
аспирант Российского государственного торгово-экономического университета
РАЦИОНАЛИЗАЦИЯ СТРУКТУР ДЕЛОВОГО ПОВЕДЕНИЯ
Статья содержит анализ типологического многообразия рациональных линий поведения в структуре деловых организаций. Автор соединяет философский, управленческий и культурологический подходы.
Rationalization of business conduct structures
The article contains the analysis of typological variety of rational behavioral lines in the structure of business organizations. The author joins philosophical, managerial and culturological approaches.
Словарь понятий (сюжетов) классического менеджмента охватывает организационную деятельность по ряду направлений и выявляет основу современной операционализации. Прежде всего это показатели эффективности управленческого труда: продуктивность, ответственное поведение персонала, взаимосвязанное поведение, категории потребностей, управленческая деятельность, задание, иерархия и ее уровни (технологии), иерархия принятия решений, парадигма целей, координация и цели, культура организации, линейность распоряжений, миссия организации, норма управляемости, общественные обязательства, организационная структура, открытая и закрытая системы, перемены и эффективность, поведение и цели, синтез и анализ целей, организационные обстоятельства [1].
Философское понимание рациональности в классическом менеджменте трансформируется в следующем смысле: по мнению Р. Саймона, «рациональность представляет собой выбор предпочтительных альтернатив поведения в рамках данной системы ценностей, причем последствия такого выбора должны быть вполне предсказуемы». Результатом является максимизация ценностей и приоритетов поведения как руководителей, так и организации в целом. Но подобная «объективная рациональность» недостижима, поскольку знание возможных альтернатив и ожидаемых результатов невозможно (даже если ограниченность практического опыта дополнять теоретическими размышлениями). По этой причине достижима только «субъективная рациональность», когда максимизируется результат как предопределенный органичным знанием конкретной ситуации. Но фактически и этот вид рациональности недостижим, поскольку в процессе принятия решений проявляют себя удовлетворительная, ограниченная, поисковая рациональности, и в результате невозможно утверждать, что менеджмент рационален. Его нормальным состоянием являются несовершенство знания и неопределенность. В качестве основополагающего вывода следует рассматривать рациональность с точки зрения информации, которой располагает исполнитель в стремлении быть максимально информированным.
Для теоретиков менеджмента особый интерес представляют работы М. Вебера о рациональной природе человека и организационных структур для принятия оптимальных решений. «Идеальная бюрократия» - выборочное конструирование реального мира, которое открывает новые возможности, например, когда персонал отвечает требованию приглашать не того, кого знаешь, а того, кто знает. Последнее заключает политический аспект и для современной ситуации, в которой организационные структуры наполняются людьми «близкими», «знакомыми», «лично известными». Наряду с этим модель М. Вебера требует «власти экспертов», которые собирают информацию «внизу» и направляют «наверх» без про-
сеивания. В результате рационально ориентированный руководитель, прежде всего, хорошо информирован и речь идет о «форме рациональности» как компоненте принятия решений. Как подчеркивает В. Н. Фурс, у М. Вебера «идеальный тип» - конкретное сочетание каузальных связей в объяснении индивидуальных событий в качестве их «культурного значения». Разница между разновидностями идеальных типов имеет количественный характер и заключается в степени их общности (например, в отличие от анализа истории и соответственно исторических индивидуумов социолог обращается к «чистым» идеальным типам в их применимости ко всем эпохам и странам). Соответственно данный метод означает, что «открытие» объективных закономерностей социальной динамики является условием понимания конкретного социального феномена. Это позволяет в контролируемой натурализации событий объяснять внутренние стороны явлений, предвидеть их развитие и прогнозировать действия социальных объектов. Но в конкретном смысле речь идет скорее о принципе методологии М. Вебера, чем о прикладном методе исследования, понимании интеллектуальной атмосферы в ее соответствии современным явлениям [2].
Например, бихевиористская интерпретация социального поведения, по мнению К. Манхейма, «исчисляет в среднем образ действий многих», но не индивидуальные мотивации отдельных лиц или человека вообще. По своей сущности бихевиористская ориентация относится к первой стадии планирующего отношения, когда поведенчески необходимо индивида «принудить» к «правильному» для организованного целого реагированию, даже без изменения при этом человека, тем более без всестороннего включения в широкую структуру общества. В этом заключается отличие «изобретающего мышления», которое встраивает в окружающий мир отдельные предметы и действия (неслучайно, что бихевиоризм учитывает значимость лишь определенных сфер бытия).
К. Манхейм разрабатывает философско-социологическую трактовку бихевиористского подхода. И обнаруживает в нем стремление точно вычислить сферу «чистого бытия» и управлять ею, но как сферу внешнего поведения, как его включенность в корреспондирующие действия. «Бихевиоризм принимает в расчет человека, - подчеркивает К. Манхейм, - постольку он действует на конвейере у машины, поскольку принимается во внимание конвейером ... это достойное доверия звено в цепи действий». Как следствие, человеческое поведение упрощается до тех пор, пока не появляется возможность доступной квантификации, то есть характеристические черты. Естественное поведение на основе живой адаптации расчленяется на абстрактные составные части и факторы, и только с помощью психотехники достигается конструирование объективных оптимальных действий.
Социальный смысл бихевиоризма в том, что он стремится привести к согласию абстрактные сферы социальной действительности на уровне внешней манеры поведения, причем также дизъюнктивно, то есть не обладает подлинной взаимозависимостью, не направлен на познание мира и индивида как целостности (мышление находится на пути к «планирующему рассудку», но первоначально стремится к «доступному управлению» «тотальной абстрактностью среза» происходящего, «среза организованного поведения всех членов общества»). В частности, имеет место соединение лишь отдельных сфер общественного бытия в формальных аспектах организованной среды. По мнению К. Манхейма, действительное планирование наступает вместе со стремлением стратегически выявить принципиальные средства эпохи, но вне преобразования действительного человека и действительного мира [3]. К. Манхейм сравнивает бихевиористское мышление с фашизмом, что, на наш взгляд, является преувеличением. Но на этой основе К. Манхейм отмечает присущее бихевиоризму качество: отказ от субстанциональной рационализации и использование «высшей ступени функциональной рационализации» в соединении с иррациональным началом как «несублимированной страстью» [4]. К. Манхейм рассматривает сущность вопроса: природа человека - не данное фактическое явление, и его невозможно изменить в каждом отдельном случае, или оно может быть изменено в процессе
исторического развития. Реально можно изменить лишь внешнее поведение, причем отталкиваясь от него самого, чем и занимаются современные политические технологии. Но от
доступной наблюдению поверхности следует направлять внимание к глубинным пластам душевной жизни. Это не значит, что следует третировать «поведение» как методологическое понятие.
Некоторые авторы считают, что «сведение разума к рациональности человеческих поступков говорит о зависимости человеческой духовности от поведения, то есть животного начала в человеческой активности». Главная роль в ее предельной конструкции принадлежит «не разуму и даже не деятельности, но именно поведению. Его законы начинают диктовать свои условия разуму и деятельности: в результате человек «становится хотя и эффективным, но тем не менее животным ... обретение своего человеческого облика может быть связано только с главенствующим положением разума в структуре человеческой активности, то есть когда человек будет ориентироваться не на поведение, а на разум». Это означает необходимость достижения ситуации, «когда разум будет главенствовать над поведением, а не поведение над разумом, только тогда человек сможет вырваться из жестких тисков животности, только тогда он преодолеет в себе животное начало и обретет собственно человеческий облик [5].
Д. Хоманс предлагает различать «клеточку» социологического анализа поведения: «элементарное социальное поведение» как непосредственный обмен между действующими индивидами. Социальное поведение в целом является универсальным обменом, совершающимся в соответствии со следующими принципами. Первый предполагает систему вознаграждений применительно к любой сфере деятельности и основан на повторяющихся поощрениях. Второй принцип означает, что, если человек позитивно воспринимает окружающую среду, он стремится воссоздать ее в последовательности поведенческих актов. Особенностью третьего принципа является то, что в случае значительного (весомого) вознаграждения индивид высказывает и практически осуществляет готовность добиваться еще больших результатов. Наконец, четвертый принцип означает, что если потребности человека близки к насыщению, он уже в меньшей степени стремится прилагать усилия к их удовлетворению [6]. По мнению Е. М. Бабосова, подобная система взаимообмена нежизненна - и прежде всего в отношении современных бизнес-структур, поскольку исключает взаимосанкционированное взаимодействие. Естественно, что в данных организациях существует система вертикальной зависимости, но в ряде ситуаций, особенно когда эффект работы зависит от усилий одного или ряда работников, можно наблюдать в действии принципы взаимообмена Д. Хоманса [7]. Дело в том, что «чистых» людей действительно крайне мало, и их поведение ограничено узкими сферами приложения усилий. По мнению А. Мюллера, они проявляют себя в региональных, сугубо личностных обстоятельствах, например на уровне педантизма или мечтательного энтузиазма в соединении с романтизацией собственной практики, иррационализма, но вне живых контактов с действительностью [8].
Но современная культура организации не ограничена областью рационального знания и включает мистические, метафизические аспекты. Со своей стороны, менеджмент преимущественно руководствуется научными принципами. Одновременно практическая деятельность включает обращение к символам, интуиции, мифическим представлениям, подсознательной сфере, которые затруднительно анализировать в традиционном смысле. Как следствие, существует критическая тенденция в отношении рационального принятия решений: представление о предельно рациональном, информированном типе личности не согласуется с реальной действительностью, неопределенность представлений является не исключением, а правилом.
Неслучайно нерациональное принятие решений предполагает именно нерациональные модели, которые допускают действия в рамках «ограниченной рациональности», то есть недостатка информации и множества ведущих к цели альтернатив. «Практически осуществляемый» подход располагается между двумя крайностями: рационально исчерпывающей (практически невозможной) моделью и «грубо несовершенной» рациональностью по причине ее иррациональности как неприемлемой модели [9]. Но множеству подходов осуществляемых нерациональных средств присуще следующее свойство: они инкрементальны. Иными словами, в условиях практического поиска методы
последовательного ограничения, беспорядочного или систематического анализа не приводят к логическому характеру решений.
Одновременно нерациональность признается необходимостью как несовершенство знания и неполнота информации. Но подобную ситуацию нельзя считать достоинством, поскольку прекращается поиск более совершенного потенциала знания, образуется вакуум для вторжения крайне неудачных по своим последствиям решений. Это подчеркивает важность обстоятельства: организационные структуры - целенаправленные, ориентированные на конкретные решения явления. Они, в частности, представляют собой средства эффективной деятельности. Так, существует рациональность удовлетворительная, или достаточная, которая служит относительно не максимальному результату. Менеджеры мыслят рационально, но не являются «счетными машинами», «калькуляторами», «компьютерами». Их подготовленность заключается в том, что они мыслят в условиях доступного им достигнутого знания, когда неопределенность решений и действий является нормальным состоянием [10].
Можно утверждать, что на элементарном уровне менеджеру необходимы технические способности как навыки, специализированные (профессиональные) знания в различных практических областях, владение приемами и средствами профессии. По мере продвижения по управленческой иерархии как дополнение с необходимостью появляются требования к способностям человеческого общения и концептуального мышления. Но в промежуточной области получают развитие виды применяемых технологий в границах организационных форм. «Технологические категории» представляют собой отражение применения современной индустрии, на основе которой развивается формальный аспект структур управления.
В соответствии с рациональным планом действий получают развитие межролевые, организационно-человеческие отношения. Прежде всего различаются «допущения о человеческой природе», на основе которых управляющие развивают собственные представления о своих сотрудниках и согласно этому практически строят поведение [11].
Как следствие, выделяются понятия «зона восприятия» для описания действий работников в диапазоне «командных полномочий» менеджера и «зона безразличия» для оценки диапазона восприятия персоналом распоряжений без осмысления их содержания (работник становится «ведомым» со стороны более высоких статусов). Например, М. Фоллет отмечает «закон ситуации» как условие конкретного подчинения и выполнения распоряжений, но в свободных исполнительских обстоятельствах, а лишь с коррекцией по отношению к целостной ситуации. Здесь подчинение «ведомых» распоряжениям руководителей имеет активный характер, поскольку отвечает их жизненным интересам. В иерархии потребностей, согласно А. Маслоу, наиболее высокой является ориентация на самореализацию после достижения уважения как высокой самооценки. Соответственно теории контроля различают безынициативных и безответственных лиц, чье поведение требует жестких предписаний, и достаточно зрелых, инициативных работников, по отношению к которым вводится коэффициент руководства как отношение численности управляющего и контролирующего персонала к численности работников (с усложнением технологических решений увеличиваются данный параметр и соответственно количество необходимых менеджеров). По этой причине наряду с лидером в его активных отношениях с «ведомыми» появляется «лидер», ориентированный на задание, а также «линейный руководитель» как человек «посредине», то есть посредник между руководителями высшего звена и исполнительским персоналом внизу, на линии [12]. В этом контексте различают менеджера рационального, как принимающего решения на основе нормативной рациональности, и менеджера нерационального, как не представляющего в полном объеме деловую ситуацию. В целом рациональное поведение, в том числе по М. Вебер, ориентировано на достижение недвусмысленных целей, но средства для их достижения избираются в зависимости от надежности информации. В конечном счете рациональность является критерием оценки деловых поступков.
В современных условиях автоматизации и компьютеризации высшей функцией менеджеров является управление информационными потоками, сложными техническими
системами, поскольку их деятельность осуществляется на «предприятиях будущего» в отличие от предприятий «наших дней». Это предполагает использование мотива достижений как ориентации разрыва с традиционным пониманием ролей и стимулирование «иной направленности», «иного по-иному», как говорил Х.-Г. Гадамер. Следствием становится модификация поведения как направление «технологии поведения» по Б. Скиннеру, в котором основополагающую роль играет позитивное подкрепление. Но существует опасение, что доведенная до крайности схематика вознаграждений-невознаграждений может превратиться в новую форму социального инжиниринга (вместо научных принципов понимания человеческого поведения) [13].
С этим связано положение «неопределенности менеджмента» как признание «ограниченной рациональности» и соответственно образа управляющего в действиях по достижению удовлетворительного результата, находящего необходимое решение в рабочем цикле поиска ситуативности. В этом заключается отличие от «нормативно предписывающей» теории, постулирующей необходимость «экономического агента» с его ориентацией на максимизацию. Например, это тезис о «непрерывной реорганизации» как основе принятия решений в «ситуации в потоке», которая не считается ненормальной и, скорее, относится к естественной. Но вновь противоречит нормативной теории принятия решений на основе представлений М. Вебера об «идеальной бюрократии» как стандартной теории для достижения поставленной цели. В этом случае правила поведения и деловые ориентации имеют прескриптивный характер, то есть заключают строгие предписания, вплоть до очертаний функций полезности самого менеджера. В «чистом» виде эта теория построена на допущении, что менеджеры могут распределять имеющиеся альтернативы в соответствии с приоритетами, то есть они рациональны, потому что информированы.
Модель взаимосвязи и целей предполагает мотивационную соотнесенность между постановкой целевых задач организации и действиями персонала. В одном случае допускается существование функциональной связи между четким предъявлением экпектаций к обязанностям работников и их вероятным стремлениям действовать в соответствии с ними. В бихевиористском варианте причинно-следственная (стимульно-реактивная) связь между поведенческо-целевыми ориентирами и ожидаемым поведением позволяет контролировать внимание сотрудников на наиболее значимых факторах. При этом считается, что содержательная слаженность целей формирует набор позитивных качеств как условие достижения результатов.
В отличие от этого поведенчески-описательная теория в противоположность нормативно-рациональному подходу стремится описать и понять, но не предписывает категоричность поведения в процессе принятия решений. Речь идет о том, какие конкретные меры принимаются «на деле», но не о том, как они принципиально должны приниматься. Эта теория вошла в практику управления в связи с признанием понятий «ограниченная рациональность», «последовательный поиск», «удовлетворенность» в направлении предвосхищения возможных противоречий в понимании деловых проблем.
Наряду с этим признаются последствия нерационального принятия решений как результат отключения от рационально-исчерпывающих методов делового поведения, или даже отказа. Это находит подтверждение в увеличении формальных критериев работы, символических форм деятельности, когда, например, проведение престижных мероприятий заменяет реальную жизнь (они оказываются содержательно «пустыми», игнорирующими важные показатели фактического состояния организации).
Как известно, информация в гуманитарных технологиях выполняет посредническую функцию между авторами (активными деятелями или субъектами) и позволяет «сжимать» и «технологизировать» время. Так, технологизация низовых и рутинных работ освобождает время для более сложных мыслительно-рефлексивных операций, связанных с концептуализацией как умением представлять будущее развитие и целеполаганием как основой рационального поведения. С. А. Крупник относит их к инфраструктурным (нелинейным) проявлениям поведения, которые предполагают фиксацию промежуточных
результатов (продуктов) и позволяют использовать их в смежных видах деятельности. Речь идет о ее функциональном усложнении и автономизации отдельных компонентов (консультирование, экспертирование, обмен информацией, правовое обеспечение) [14]. В результате происходит соорганизация образовательных основ, использование процедур на основе разумного выбора, что позволяет соединить техническое отношение к предмету и гуманитарную область жизнедеятельности.
Естественно, что производственно-деловые технологии не сводятся к поведению и действиям репродуктивного типа, типичным методическим разработкам, повторяющимся организационным схемам по причине включения в них межролевых связей. В противном случае доминирует «изобретенная» рациональность как техническая форма в привычных результатах применения, которые выводятся за пределы социальной жизни. Необходимо постоянное усиление культурно-организационных целей с усилением интеллектуальных компонентов. Новые технологии - это процедуры принятия решений, организация, планирование и осуществление мыслительной деятельности, анализа и рефлексии.
В этом случае неизбежно столкновение новаторских и консервативных тенденций, интегрального и фрагментарного образовательного подходов. Система «супермаркета» сверхпродуктивности означает свободный вход в пространство, перемещение в его отдельных блоках и модулях, развертывание различных линий, «напряженности» в деятельности, что позволяет осуществлять целенаправленное проектирование. Но диалог (диалогичность) как информативное (в глубинном смысле - экзистенциальное) взаимодействие между коммуницирующими сторонами является средством достижения взаимопонимания. В природном смысле может осуществляться выбор участниками совместного курса действий как определяющего лицо «Я» и «Другого», в более конкретном - рационализированный диалог в пересмотре «события встречи» на основе предполагаемых результатов. Это позволяет выделить следующие философские основания: логическое, феноменологическое, герменевтическое как окказиональность (моменты догадки, узнавания, увиденности, встречаемости). Но фенологический аспект означает не только непосредственный обмен между персональными целостностями (мирами), как считает Д. В. Майборода, но и отказ от предварительно категорического суждения, осуществление процедуры epoche. Кроме этого, возможности взаимопонимания на основе смысловых параллелей, трансцендентальных структур не всего не гарантируют адекватного перевода [15]. Сфера «между», «между-мирия» включает истинную окказиональность.
С одной стороны, согласно Б. Малиновскому, поведение другого человека взаимосвязано с объяснением его мотивов, стремлений, привычек, то есть всей его реакции. Б. Малиновский останавливается на различии социально-психологического и бихевиористского подхода: если в первом случае необходимо выявить «идентификацию ментальных процессов», то во втором - речь идет об «интегральном стимуле ситуации», который повторяет то, что знакомо из окружающего доступного опыта (но исключает сложную структуру образного представления) [16].
С другой стороны, сегодня активно развиваются организационные формы, прежде всего на основе коммуникационных технологий. В частности, координируются информационные потоки как внутри, так и вне организации, что позволяет эффективно преодолевать принципиальные для традиционных структур барьеры пространства и времени [17]. В социально-философском смысле следует говорить о новом понимании метафизических планов: если в классической философии идет речь о всеобщих, аксиоматических контурах пространства-времени, то в современном смысле необходимо рассматривать опосредованно-непосредственные взаимосвязи, соединительную ткань далеко-близких адресатов [18]. Это соответствует реальности современного мира, в котором множество агентов (феномен homo interagens, то есть человека всеведущего, всепроникающего) взаимодействуют в параллельных или пересекающихся пространствах.
Значение информатизации как важнейшего направления научно-технического прогресса неоспоримо. Речь идет об информационной экономике как производстве и применении ин-
формационных массивов, передовых информационных данных как основы делового мышления, повышения эффективности предприятий, создания конкретной полезности, в том числе для развития коммуникативных сетей, взаимообмена данными и потребностями. В этом направлении формируется информационно-технологическая среда прежде всего как среда коммуникации. Виды коммуникации являются способом социального наследования, каналами обмена мыслями, чувствами, знаками «лицом к лицу». Современные информационные технологии радикализируют подобную ситуацию, проникая во все механизмы массовой и межличностной коммуникации, образ жизни человека, систему «ответной реактивности», не всегда следуя и реализуя культурную функцию. В частности, вместо живых единиц появляются устройства сверхскоростной реализации прежних ролевых функций преимущественно в практическом порядке в количественных показателях. По этой причине требования (императив) радикального изменения системы духовно-практической деятельности и культуры поведения приводят к противоречивым последствиям.
Трактовка рациональности как информированности обращает к уточнению смысла понятия «информация». Речь идет о специфическом отражении внешней среды в формах переработки поступающих сигналов в системе управленческой и организационной деятельности и в терминах ее надежности, функциональной полноты, эффективности затрат и усилий. Прежде всего несущий информацию сигнал передается средой (каналом) и адресуется потребителю, в соответствии с которыми он интегрируется, то есть из получаемого сигнала извлекается понятный смысл. Это обстоятельство позволяет приносить в данный процесс момент рационализации, поскольку информационное сообщение отражает многообразие качественного состояния мира и заключает значительный объем информации. Таким образом, информационные сообщения являются материалом рационального мышления, но нетождественны ему, как это происходит в случае прагматических ориентаций сознания.
Человеческая личность активно извлекает информацию из объектов, которая имеет смысл, во-первых, по отношению к другому соотносительному субъекту, во-вторых, по отношению к тому, кто непосредственно извлекает «для себя» смысл сообщений. При этом не существует образований, которые не заключали бы в себя ту или иную информацию, в том числе в потенциальном смысле. Это распространяется как на открытые (взаимодействующие) подсистемы, так и на замкнутые (изолированные). Во всех случаях активное восприятие (обмен) информационными сигналами устраняет коммуникативную неопределенность. В узком смысле речь идет о точности и надежности построения технических каналов передачи сообщений, нацеленных на коррекцию последующего поведения, его оптимизацию и приспособительный характер [19].
Одним из важнейших аспектов этого процесса является сбор информации внешнего и внутреннего характера, ее последующее хранение, накопление, придание эквивалентного смысла. Прежде всего это текущая (рабочая), оперативно-циркулирующая информация между субъектами взаимосвязи. Процесс циркулирования информации заключает следующие контуры обратной связи: в первом случае учитываются отклонения от заданной системы, во втором - накопление необходимой (полезной) информации в ее соответствии целевым функциям. На этой основе получают развитие новые свойства управленческой деятельности (надежность, экспертность, прогнозирование, адаптационность).
Соответственно может быть выделена целенаправленность как свойство информационного обеспечения управленческих решений. В результате образуется мегасистема (мегаструктура) коммуникативного процесса в реальном множестве взаимосвязей. Усиливается интенсивность потребления информации в дифференциации социально-оперативной, организационной, технологической информации в целенаправленной деятельности. Усиление ценностно-содержательных сторон информации позволяет соединить знание и информационный ресурс, в дальнейшем обеспечивать не только
тактический (операциональный), но и стратегический ресурс активной деятельности. В конкретном смысле социальные технологии должны превращаться в социально-информационные технологии, которые следует непосредственно использовать в системах межролевого взаимодействия. Перспективным направлением является ускорение развития социально-человеческих потенциалов, формирование активных групп и слоев населения в интенсивных объемах потребления информации.
Интеллектуальный потенциал личности как социального субъекта предполагает универсальное культурное развитие (знание, воспитание, образованность) в его соответствии общественному и деловому статусам. При этом должна постоянно совершаться рефлексия («абстрагирование») по поводу истины, морали, гармонии общественных отношений (красота жизни, красота труда) как основы профессиональной компетенции, культурных эталонов, поведения и норм в их соответствии прогрессивному развитию социума. К этому необходимо добавить чувство ответственности, взвешенное понимание своего места в истеблишменте, умение воплощать ролевые модели как образцовые для граждан. В частности, необходим известный отход от прагматизма в пользу всеобщих ценностей при всей конкретной профессиональной вовлеченности в деятельность. Деловая экспрессия и коммуникативный дар должны дополняться способностью генерировать общечеловеческую символизацию. Частота оперирования абстракциями, концепциями должна быть не следствием профессиональной роли и функциональности (хотя и это достаточно высокий уровень), но общей предрасположенностью к интеллектуальной активности «сверх» функциональных обязанностей. Это дает право на «звание» высокопрофессиональный менеджер, высокопрофессиональный специалист вне принадлежности к высоким технологиям как проявлениям современной техно-аппаратной основы.
С этих позиций представляет интерес понятие «интеллектуальная экология», которое имеет в виду локальный механизм взаимодействия «интерналистских» (интеллектуальных, научных, рациональных) и «экстерналистских» (социальных, культурных, политических) факторов в процессе эволюции коллективных интеллектуальных инициатив. По мнению С. Тулмина, данное понятие следует конкретизировать с помощью терминов «среда», «ниша», «конкуренция», «барьер», «адаптация», «успех». Если перевести логику этого подхода на профессионально-этические основы поведения, то успешность концептуальных (интеллектуальных) инноваций распространяется на дисциплинарное закрепление служебных обязанностей, трансляцию причинных факторов. Так, проблемные ситуации неотделимы от интеллектуальных требований, которые являются основой принципиальных изменений в деловой сфере. Те же работники в действиях и поступках являются «локусами» адаптации рациональных инициатив. Решение «проблем» образует поле, или спектр, возможностей как «зону ближайшего развития», непосредственно его среда порождает механизмы отбора, адаптации, выбора решений, в конечном счете обусловливая целостность деятельности.
«Форумы конкуренции», в которых реализуется критическое рассмотрение инноваций и создается необходимое давление внешних и внутренних факторов, соединяются с интеллектуальными нишами как условием стабильности и сохранения форм деятельности. Их критическое осмысление, в том числе в виде возражений, образует порог, который стимулирует умозрительные и праксеологические дискуссии. В этом случае усложняется проблемная ситуация, будучи обращенной к вопросам адаптации, сосуществования с внешними структурами, упрочившимися представлениями, традициями, ценностными установками.
В этом случае основными требованиями является необходимость сохранения наиболее приспособленных вариантов поведения, которые образуют его рамочность (схематику), функциональную адаптационность, закрепление инструментальных средств. В критериях эффективности, перспективности рациональность предстает не столько «нормативной», сколько «прецедентной», предполагает обращение к тем ситуациям, в которых реализуются интеллектуальные начала. В результате оформляется, в целом складывается «онтология рациональных инициатив» как совокупность, порядок процедур оценивания проблемной ситуации. В этом
случае интерналистская проекция является рационально-оправдательной или рефлексивно-перспективной, соответственно экстерналистская - причинно-объяснительной и ретроспективной. В первом варианте оценке подлежит интеллектуальное содержание инновации с позиций перспектив рациональной инициативы и поставки новых задач, во втором -фиксируются причины успешности или неуспешности предпринятых действий. Таким образом, первенствующее значение приобретают рациональные аргументы и суждения, проблемы, понятия, выяснение смысла практических ситуаций. Посредством этого образуются новые «форумы» и «зоны ближайшего развития». Получает развитие тема «озабоченности» интеллектуальным развитием и перспективами рациональности в деловой сфере. Речь идет об эволюционных формах изменения ментальных установок, реальности сохранения гуманитарных понятий («человек», «достоинство», «права», «свобода») и с этих позиций сохранения позитивно-элементарных каналов коммуникации, социально-человеческой артикуляции проблем, каналов разумной коммуникации, жизненных форм профессионального развития.
Конкретизация этой проблематики обнаруживает следующие срезы: развитие и перспективы интеллектуальных инициатив, позитивные профессионально-институциональные изменения, развитие инфраструктур поддержки современного поведения и его моделей, консолидация деловой сферы и общества, формирование нового социокультурного фона (гуманитарной среды и менталитета с точки зрения функционирования). Особо следует выделить проблему «зримости» со стороны общества ранее закрытых структур, новых рубежей профессионального развития и подготовки, формирование каналов между «агентами обновления» и обществом как основу трансфера новых подходов в среду социального развития.
Массовое увлечение рынком, идеями маркетинга и менеджмента включает характерные черты массового поведения, как это понимает, например, Ж. Бодрийяр. В частности, как «главное действующее лицо истории», масса пребывает в неизбывной актуальности, обладает качеством «радикальной неопределенности» и соответственно проявляет интерес ко всему новому. На наш взгляд, появление различных ролевых символизаций (табличек, карточек, удостоверений, ярлыков одежды) является выражением «неразличности нейтрального», когда у людей «нет ни того, ни другого» (они уже не элементарные работники прошлого, но и не менеджеры в принципиальном значении понятия). Отсюда - предельная деформация разумных схем поведения во внешней эгоцентричности, «выставочное™» не зримости, а зрелищности. Неслучайно Ж. Бодрийяр подчеркивает несовместимость рациональной коммуникации и смысла. Информация не способна удерживать массовое поведение и привычки в смысловом поле. Не случайно артикулированные дискурсы поглощаются в формах перевода в плоскость иррационального [20].
«Многочисленные революции», о которых говорит Ж. Бодрийяр, принимают причудливые формы: прежние кассиры становятся менеджерами по организации, старшие мастера - менеджерами по персоналу, продавцы - менеджерами по продажам и т.д. Речь идет о микроформах псевдопривязанности к смыслопроизводству и смыслоуправлению, порождается механизированный спектакль (общество превращается в спектакль). Согласно Х.-Г. Гадамеру, репрезентация в современных условиях уже не является отображением или образным представлением, а также не «представительность» в коммерческом смысле как отображение платежеспособности: она обозначает представительство, репрезентативность («осуществляет присутствие»). Появляется репрезентируемая личность, но непосредственно «репрезентант», осуществляющий ее права (или функцию), полностью от нее зависим. Оттенок необходимой субъективности целиком отходит в прошлое [21].
В этом отношении важную роль приобретает соционормативная функция культуры, которая включает реализацию ее ценностно-нормативного содержания. Прежде всего это способствует развитию прогрессирующих организационных структур в их способности
адаптировать действующих индивидов в условиях новой социальной стратификации, обновления культурных комплексов, рыночных механизмов. Отсюда возрастание целенаправленного воздействия на социальное поведение, его модифицированные структуры, ориентированность в трансформирующейся среде, соотношение «полезного и спонтанного», информационная окраска межкультурных взаимодействий, приоритеты эталонной и нормативно-значимой регуляции. При этом воздействие ценностных ориентаций на выбор поведенческих альтернатив с точки зрения нормы образует «устойчивое регулятивное образование, которое в этом качестве утверждено, признано и оправдано членами сообщества, а часто даже кодифицировано, то есть облечено в устную или письменную формулу...»[22].
С Т. Парсонсом солидаризируется А. И. Гусейнов, который не только соглашается с идеей всеобщего формализовано-нормативного существования социальных систем, но и полагает, что «нормативность коренится в природе человека и присуща любому социальному организму...» [23]. В этом случае поведение было лишено не только анормального (аморального, аполитичного, асоциального) характера, но и жизненной вариативности (не говоря уже об эмотивных состояниях, импульсивных движениях, спонтанных действиях). Даже культура как система норм и ценностей не является условием социально-упорядоченных действий по отношению к различным социальным обстоятельствам, общественно-политическим системам.
Нормативное предложение конкретному индивиду по отношению к фиксированной, упорядоченной системе не означает, что он подчиниться ей в адаптивном порядке (прежде всего испытать на себе неблагоприятные последствия). Так, могут проявлять себя скрытые стремления, умышленные действия по маскировке. В этом смысле культурно-моральная норма отличается от ролевой санкции. А. И. Гусейнов прав, когда ссылается на универсальные регуляторы поведения в их соотношении с мифом, общечеловеческой моралью, идеологическими скрепами, обычаями, традициями [24]. Так, в поддержании социального характера поведения приобретает значение обычай как «образ поведения» (или даже его «зеркало»), основа подкрепления полезного и разумного характера действий, жизнеподкрепления линий поведения. Традиции, традиционное поведение более подвижны, преобразуются в сложном соотношении «старого» и «нового». Так, В. Д. Плахов подчеркивает, что всякий обычай есть в то же время традиция, но не всякая традиция является обычаем в плане ее укоренённости в жизни общества [25].
В этом отношении можно говорить об обычаях «трудиться», соответствовать традиционному облику и т.д. В этом ряду могут быть рассмотрены нравы как нормы с пониженным морально-культурным смыслом («производственные, заводские, фабричные), формы «простого» общения и обхождения.
Социальное поведение может утверждаться посредством разветвленной символизации, предопределяющей масштаб «должного» восприятия действительности, обновленного соотношения прогрессивного и консервативного, например, в разделении «новых людей» и «старых» (как это всегда исторически происходило). Это «преждевременный человек» в духовном развитии России, «новый человек» в программных установках социализма (духовное богатство, физическое совершенство), феноменальная вульгаризация «нового русского» как синонима успешности нуворишей. Комплексность подобных представлений, закреплений в утверждаемой системе символических форм определяла способы и средства социального поведения, его многочисленную жизненную воспроизводимость. Одновременно с этим порождаются мифические представления.
Особое положение в отношении организационного регулирования отношений приобретают корпоративные нормы на основе их целесообразности и полезности, дисциплинарного характера (последний исключает «демократизм» и ближе к авторитарным, то есть полулегитимным формам воздействия, вплоть до всеобщей тотальной регламентации и автократизма по принципу «в своем доме я хозяин»). Особый смысл приобретает эстетическая форма регуляции социального поведения (красота внешних сторон и красота внутренней регуляции от-
ношений) - это красота исполнения процедурных норм, непосредственно процесса поведения, когда на первом плане значение «не как», а «каким образом».
В целом системность, взаимозависимость и взаимоизменчивость норм, регламентов и принципов предопределяет избирательность социально одобряемого поведения, характер действий и образа мыслей людей.
Библиографический список
1. Дункан, Д.-У. Основополагающие идеи в менеджменте. - М. : Дело, 1996. - С. 229.
2. Фурс, В. Н. Идеальный тип // Социлогия : энциклопедия. - Мн. : Книжный дом, 2003. - С. 3.
3. Манхейм, К. Диагноз нашего времени. - М. : Юрист, 1994. - С. 105.
4. Манхейм, К. Там же. С. 106.
5. Денисов, С. Ф., Денисова, Л. В. Человеческое и животное в человеке. - Омск : Изд-во ОмГПУ. - С. 89, 90.
6. Homans, D. Bringing mtn back in // American Socijlogical Revieww. - 1964. - V. 29. - № 3.
7. Бабосов, Е. М. Социальное поведение // Социология : энциклопедия. - Мн. : Книжный дом, 2003. - С. 738.
8. Манхейм, К. Консервативное мышление // Манхейм К. Диагноз нашего времени. - М. : Юрист, 1994.
9. Дункан, Д.-У. Там же. С. 243.
10. Там же. С. 252, 229.
11. Там же. С. 235, 236.
12. Там же. С. 239.
13. Там же. С. 241.
14. Крупник, С. А. Гуманитарные технологии // Социология : энциклопедия. - Мн. : Книжный дом, 2003. - С. 247.
15. Майборода, Д. В. Диалог // Социология : энциклопедия. - Мн. : Книжный дом, 2003. - С. 280, 281.
16. См.: Фрагменты из «Научной истории культуры» Б. Малиновского // Вопросы философии. - 1983. - С. 123.
17. Ро, О. С. Передовые технологии коммуникации и организации // Социологические исследования. - 2002. - № 3. - С. 64.
18. Кемеров, В. Е. Концепция реальной социальности // Вопросы философии. -1997. - № 7. - С. 12.
19. Семенков, О. И. Информация // Социология : энциклопедия. - Мн. : Книжный дом, 2003. - С. 389.
20. Галкин, Д. В., Бодштар // Социология : энциклопедия. - Мн. : Книжный дом, 2003. -С. 129.
21. Гадамер, Х. Истина и метод. - М., 1988. - С. 662.
22. Парнонс, Т. О социальных системах. - М., 2002. - С. 735.
23. Гусейнов, А. И. Соционормативная сфера культуры // Вопросы философии. -2008. - № 8. - С. 42.
24. Гусейнов, А. И. Указ. соч. - С. 43.
25. Плахов, В. Д. Традиции и общество. Опыт философско-социлогического исследования. - М., 1982. - С. 17.
© Кролевец Ю. Л., 2009
Рецензент: Н. К. Поздняков, д-р филос. наук, профессор
